Текст книги "Сломленный бог"

Первый порез неглубоко вспорол предплечье, тощие ребра сальника оросились кровью. Чудовище занесло нож и на долю секунды замерло, пламя в восковой черепушке мигнуло, словно в раздумье, – и этот миг замешательства дал Бастону время вмешаться. Он крупнее твари, тяжелее. Сплетясь ногами, оба рухнули на землю, но сальник был проворней. Он просочился из захвата, пырнул Бастона в спину раз, другой, но его выпады не смогли пробить броню, надетую под рубашку.

Раск попытался достать свой нож, драконозубый клинок, но подвела раненая рука. Скользкие от собственной крови пальцы выронили нож. И после хлесткого взмаха сальника он повалился навзничь. Теперь сальник пылал ярким пламенем, в голове полыхала жажда убийства. Охрана беспорядочно пыталась вцепиться в скачущего меж ними увертливого ассасина, клинок сверкал на умытом дождем солнце. Раздался вопль – это один из воров лишился пальцев под коварным лезвием. Другие били, попадали по сальнику, но ему были нипочем их удары. Ранения моментально затягивал воск.

Бастон вновь на ногах, атаковал сальника со спины. Забросил руку за кадык существа и сдавил со всей мочи. Сальнику не нужен воздух в легких, если даже они у него есть, но Бастон жал с такой силой, что восковая шея растянулась, подаваясь на разрыв, студенистые восковые волокна лопались, расщеплялись. Раск поднырнул ближе, закручивая драконий клинок, и сальник пнул его в лицо, опять заваливая вверх тормашками, и снова вывернулся из захвата Бастона, как кошмарное насекомое, на карачках проклацал по тротуару, расплывающаяся морда вот она, совсем рядом.

Он уже поверх Раска, навалился, капает горячим воском. Кинжал в восковой ладони, и сальник наотмашь рубит им по горлу, быстро и точно.

Боли нет. Крови тоже.

Он чувствовал, как лезвие проскребло кожу на горле, но порез не открылся. Сальник нахмурился, раскрыл рот, на его губах лопнул восковой пузырь. Он бросил кинжал, выбрав другой смертоносный прием. Пальцы – кошмарно мягкие и податливые, без костей, но невероятно сильные – сомкнулись у Раска на горле. Другая ладонь перекрыла нос, рот, пальцы проникли под губу, заткнули ноздри. Раск боролся за глоток воздуха. Врезал кулаком страшилищу в бок, пытаясь столкнуть его с себя, но оно туже стиснуло хватку. Другие воры отчего-то так далеко, даже когда дергают сальника за руки – все безуспешно.

Кричит Вир. Кричит Бастон. А Карла где? Очень хотелось бы ее повидать.

Жар горящего фитиля сальника опаляет, как Прадедушкино пламя.

«Кинжал под левой рукой», – подсказывает голос в голове. Он тянется вслепую, отыскивает драконий зуб. Колет им сальника – и горячо брызжет расплавленный воск, булькает нечеловечий визг, но монстр не отпускает его.

И тогда Бастон выхватывает у него кинжал и вгоняет сальнику в хребет, отсекая фитиль. Восковой ужас выгибается в судороге, молотит конечностями, пока пламя в черепе не гаснет. Воск растекается среди крови и дождевой воды на мостовой улицы Философов.

Голоса лопочут вокруг, но Раск не в состоянии двинуться. Внезапно на него находит необоримая усталость. Он истощился до капли, силы подорваны вконец. Руки с ногами так далеки от него, как башни Нового города, и не легче, чем камень. Он как будто упал в темень глубокой шахты, а все остальные стоят наверху.

Вир озлоблен и сыпет обвинениями. Отнимает у Бастона драконий клинок.

Подбегает Карла. Костерит себя за то, что опоздала. Укачивает раненую руку Раска, между пальцев девушки проступает его кровь.

Новые крики. Бастон посреди улицы Философов тормозит экипаж, выкидывает извозчика в канаву.

Много рук поднимают его. Но все отдаляется, когда камень утягивает его вниз.

Этой ночью сны Раска смешались. Обычно ему снится полет, но не сейчас. Сегодня сны отчетливы и непрерывны, не мимолетные простые фантазии, а скорее нашествие глумливых незримых духов, что садятся на грудь и открывают перед ним картины, многие из которых лучше бы и не видеть. Снова и снова ему снятся люди, живущие вдоль прибрежья Нового города. Едкий дым горящих цехов задувает им в окна, наслаивается полосками черной сажи на белых стенах. Эти люди кашляют, давятся, дышат сквозь мокрые тряпочки или совсем убегают из отравленных домов. Детей тошнит в постельках. А поутру их находят – холодных, окоченевших.

Еще видение. Черный дым из горящих цехов смешивается с дождем, чтобы окутать пеплом весь мир.

Мир окутывает пеплом черный дым городов, преданных драконьему пламени.

Сквозь мглу он видит внизу, на улицах Мойки, Бастона с Карлой. Девушка показывает рукой на Новый город, на ишмирские храмы, господствующие над горизонтом. Оба замолкают, когда по улице движутся сыскные пауки, но потом возобновляют спор. Бастон невозмутим и угрюм, зато у Карлы такое оживленное, страстное лицо! Раск чувствует внезапный мощный наплыв похоти, и сон дробится, расползается. Она уже в постели, в постели с ним, сплелась, обвилась вокруг него, жар ее тела как открытое пламя, и не понять – часть ли это сна или мира яви. Он входит в нее, желанную. Тут ее лицо меняется – она становится совсем другой, темноволосой женщиной с ножом в руке. В его руке тоже нож, его кинжал, зуб Прадедушки.

Сон рассыпается. Раск пробуждается на минуту – он в своей комнате, дома, на Фонарной улице, простыни промокли от пота. Каменные стены комнаты испускают свет. Текут, трескаются, как тает лед. Проступают бусины влаги, жгучие, с противным запахом. Алкагест, определяет их некий глубинный отдел мозга. Он пытается выбраться из постели, но конечности неимоверно отяжелели, словно превратились в камень. Он откидывается на спину и, как только касается подушки, засыпает опять.

Раск падает. Он в каком-то туннеле, один. Рычит, взбешенный тем, что его выдернули в разгар удовольствия. Кругом зеленоватые стены с резьбой по камню, высеченной тысячи лет назад. Кромешная тьма, но он по-прежнему видит. Он различает переходные оттенки тьмы – бывает тонкая, как паутинка, темнота, что наполняет пустоту, когда уходит свет. Такая слабенькая темнота, что ее разгонит даже мерцание звезд. Устоявшаяся тьма, она скапливается со временем, въедается налетом сажи, глубокой изморозью, что никогда не уходит. А есть густая, вековечная темень старых туннелей, где многие поколения никто не осмеливался зажечь свет. Тьма из глубин, научившаяся перемещаться, скользить. Туннели принадлежат упырям.

Из этой тьмы выступает косматая фигура. Хоть и сгорбленная, она все равно царапает потолок своими рогами. Тяжела поступь раздвоенных копыт; властный запах пришедшего наполнил туннель, когти проскребли по стене – и Раск ощутил эти когти на камне, словно ему пощекотали ребра.

Старейший упырь, владыка Крыс Гвердонский.

Крыс остановился, принюхался к подземному воздуху. Желтые глаза не видя скользнули мимо Раска, будто в действительности его тут нет.

Упырь раскрыл массивную пасть, но не заговорил. Вместо этого у Раска расперло изнутри глотку, невидимые пальцы растянули ему рот, завладели языком.

ШПАТ? КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО? НЕУЖЕЛИ КАРИЛЬОН ВЕРНУЛАСЬ?

Ответа не было – по крайней мере, устного ответа. Но заскрипела земля, и с потолка туннеля обрушилась пыль.

ОНИ ВСКРЫЛИ ХРАНИЛИЩЕ. ЗАБРАЛИ ЧЕРНЫЕ ЖЕЛЕЗНЫЕ КОЛОКОЛА И ОСТАТКИ БАРАХЛА ИЗ КВАРТАЛА АЛХИМИКОВ. ВЫБОРА НЕ БЫЛО.

Оружие, что искал Артоло! Прадедушка приказал Артоло найти оружие из черного железа – и неудача определила дядину участь. Но о ком это говорит Крыс?

Упырь-рогач принюхался к воздуху. Пронизал желтыми глазами тьму.

Низко зарычал.

ТЫ НЕ КАРИЛЬОН ТАЙ.

Глава 12

Вир наседал на Бастона, сварливо рыча в лицо:

– В жилах моего кузена течет кровь дракона и его кровь пролилась на ваших улицах! Это непростительное оскорбление – и непростительная оплошность.

Вир начинал общаться куда более борзо, имея за спиной полудюжину бойцов Эшданы. Лириксиан, судя по внешности. Двое носили на лбу черные самоцветы, в напоминание о цене пепла.

– Вообще-то, это я кончил хренова акробата, – огрызнулся Бастон.

– После того, как он четверых изувечил. И почти что убил кузена. Мой двоюродный брат выжил лишь чудом. Вы не сумели нас защитить.

– Подумай, это же долбаный сальник, Вир, – спорила Карла. – Больше года никто не встречал ни одного болвана. Считалось, что им конец. Откуда нам было знать?

Взгляд Вира сделался по-рептильи холоден, обращаясь на Карлу:

– Ты отсутствовала при нападении. А должна была отслеживать опасность. Ты тоже подвела Гхирдану.

– Я поговорю с Раском, – сказала Карла, делая шаг к двери.

– Нет. За ним ухаживают лекари. – Вир сложил перед собой руки. – Семья больше не нуждается в ваших услугах, и оба вы не приняли пепел. Если после заката вы попадетесь по эту сторону рубежа ЛОЗ – ваши жизни будут тому расплатой. То же самое относится к вашим подельникам.

– Теперь ясно, что происходит! – выкрикнула Карла. – Ты прибираешь власть к рукам! – Она обратилась к эшданцам, стоявшим за спиной Вира: – Вы видите, что тут затевается? Видите, что вытворяет этот говнюк?

– Если снова откроешь рот, – сказал Вир, – тебе вырвут язык.

– И как вы собираетесь наезжать на Маревые Подворья без нас? Ни одного из этих остолопов не пустят через границу.

– Не ваша забота.

– Тебе же без нас никуда, дубина! – заорала Карла, и ее явно было слышно наверху.

– Язык, – приказал Вир.

Один из Эшданы резко двинулся к Карле. Бастон поймал его за предплечье, сбивая с шага, врезал по горлу и уложил продышаться на пол. Другие эшданцы вытащили оружие, но не торопились нападать. Бастон покачал головой:

– Мы уходим.

– Нет! – сопротивлялась Карла, но Гхирдана сплотила строй. Бастон взял сестру за руку и потащил из комнаты. Никто не преграждал им выхода из этого мертвенно-белесого дома, хотя снайпер на верхнем этаже отслеживал, как они удаляются в дождь по Фонарной улице. Уже вечерело, Новый город начинал матово мерцать под ногами.

– Вот мелкий гхирданский придурок, – канючила Карла. – Да он Раска пиявками до смерти засосет. Что за напасть! – Она негодовала до конца длинной улицы, но Бастон не особенно вслушивался.

– Как считаешь, – спросил он, – откуда этот сальник взялся?

– Не знаю. Погоди, думаешь, это Вир его послал? Где бы Вир раздобыл сальника?

Дурацкое предположение. Эти штуки создавала гильдия алхимиков ради пополнения гвердонской стражи. Каждый сальник когда-то был человеком, приговоренным преступником. По условиям сделки Хейнрейла с алхимиками, прежнее Братство обязывалось платить гильдии тайную дань – пока Хейнрейл ежемесячно сдавал в чаны несколько тел, Братству разрешалось продолжать воровской уклад. Но Хейнрейла посадили в тюрьму, чаны закрылись два года назад – и этих страшил извели. А алхимикам строго воспретили изготавливать новых. Вроде бы Бастон слыхал, остатки сальников кое-где еще служат, охраняют новые фабрики, но появляться на улицах они ни в коем случае не должны.

Этот сальник был старым, с истонченным, шелушащимся воском. А их полагалось восстанавливать каждую пару недель, заливать тела свежей растопкой. Мог ли этот протянуть много-много месяцев, ветшая на каком-нибудь чердаке? Но такому незачем было бы нападать на Раска. Нет, правдоподобнее, что кто-то оживил старого сальника, запалил ему фитиль и отправил на новую миссию. Но кто еще знал, что Раск посетит «Крэддока и сыновей»? От тебя нужны только сведения, ничего больше. Если потребуется силовое решение, у нас есть свои ресурсы.

Эта мысль тяжело легла на плечи Бастона. Он уговаривал себя – не его это драка: раз Даттин со своей кликой хотят строить козни Гхирдане, то его это не касается. Он пепел не принял, как и Карла. И любая перспектива союза между Братством и завоевателями ныне мертва, смыта в сточные канавы улицы Философов. Пружина внутри него лопнула. Машина окончательно сломана. Ну и к чертям их всех.

– Передай нашим, – сказал Бастон, – чтоб до заката убрались обратно в Мойку. Я иду домой – отдохну.

– Ты в порядке? – спросила Карла с участливым видом.

– Царапины.

– На ночь меня не жди, – сказала она, – а завтра встретимся. Покумекаем, что делать дальше.

Оставив неземное свечение высоток, Бастон спускался к знакомым улочкам Мойки. Дворы его детства, известные наперечет, теперь превратились в кошмары. Он переступал обломки, шел мимо домов, изуродованных пулями, взрывами или когтями. Старательно обходил дождевые лужи – бритвенно-острый рассол Кракена большей частью сошел, но прохожие, бывало, резали себе ноги, шлепая по неверной водичке. Этим вечером в ишмирских храмах людно: слышны песнопенья жрецов и хор паствы заходился в экстазе. Интересно, есть ли причина такого бурного восторга? Ишмирцы одержали победу на каком-то другом участке Божьей войны или сегодня просто один из бесконечного числа их религиозных праздников? Над великой жертвенницей на макушке пирамиды Дымного Искусника заплясало пламя, подсвечивая коньки крыш. Он миновал бывший собор Святого Шторма, нынче переосвященный Кракеном. За мутными стеклами окон плавали темные силуэты. Вдоль ведущих к морю переулков навстречу шаркали прихожане Кракена. Они были какими-то раздутыми и оплывшими, божье прикосновение постепенно превращало их в нелюдей.

Припортовые кабаки тоже забиты, народ прятался от противной слякоти. Бастон шел мимо ярких дверей, с неба капала морось. Тучи были до того темны, что день перетек в вечер непонятно когда.

Те немногие встречные, кто Бастона знал, знали также, что лучше не лезть, когда он в таком настроени. Вот он и двигался вперед один, будто хотел сорвать с себя окружавший мрак, словно черный плащ, который может слететь с плеч, если идти быстрым шагом. Он шел, пока не заломило ноги, но город по-прежнему стелился вокруг, цеплялся за плечи, не отставал.

С Карлой, обнадеживал он себя, как бы то ни было, обойдется. Она всегда падает на четыре лапы, и за матерью будет кому присмотреть. Бастон выбрался на Болотную площадь, необычно открытое место посреди узких улочек Мойки. Со всех четырех сторон площади, возвышаясь, как отвесные утесы, рябили окнами многоэтажки. Вода уносилась по трубам и клокотала в скованных под Гвердоном реках.

Он ускорил шаг по направлению к сердцу старой Мойки. К худшим из закоулков, трущобам, куда не смела заявляться стража. Даже сальники ни разу здесь не показывались. Ни один Хранимый бог не имел над этим районом власти, парламентские постановления и королевкие указы не значили ни хрена. Здесь улицы Братства, а в центре их лабиринта стояло то самое заведение.

Бастон свернул за угол, и вот оно – логово верхушки Братства со времен памяти каждого старожила. Безымянный дом, трактир без названия и вывески, крыльцо неотличимо от прочих, за исключением потертых ступеней и медной ручки, надраенной поколениями ловких рук. Но сейчас сквозь крышу заведения прорастала конструкция, вызывавшая в уме равно и храм, и гнездо, выпуклая, словно бумажная. Призрачные пауки сновали по ее бойницам, ныряя в укрытия, и переползали по проводам, что тянулись с верхних ярусов этого храма до незримых царствий, высоко над головой Бастона теряясь из виду. Нескончаемый шепот, стрекот, шорох мириад пауков, снующих друг поверх друга в темноте сооружения. Окрестные здания покрывала толстая паутина, и Бастон отметил свисавшие с нее коконы: принесенные в жертву осведомители? Символ висельника после казни Иджа широко разошелся в обиходе Братства. Сейчас, в искаженном виде, повторялся ровно тот же образ.

Главный притон Братства стал гвердонским храмом Ткача Судеб.

Бастон вдруг обнаружил, что ступает в сторону тайника на Мясницком ряду. Тайник недалеко отсюда, и награбленное у Дредгера оружие хранилось там. Он перенаправил шаги на кружной путь – туда лучше заложить крюк. Эти улицы, дошло до Бастона, тоже отразились в Новом городе. Не точь-в-точь – схожие общими очертаниями, там они вымахали огромными, преувеличенными. Переулочки раскинулись бульварами, трущобные халупы выросли в чудесные замки со шпилями. Странное наблюдение, и он отложил его на потом. Он мастерски наловчился утаивать свои мысли, но уже устал тащить их в себе.

Трясущимися пальцами он ощупал холодный металл навесного замка. Его бригада хорошо постаралась – сарай выглядел так, будто им годами не пользовались. Пыльный брезент накрывал старые сундуки и покоробленные ящики из-под чая, в каждом углу гора хлама. Бастон отодвинул ящики и стал перебирать добытое у Дредгера, пока не нашел то, за чем явился. Флогистонную осадную мину. Медную сферу, около фута шириной. Изощренная красота, со впускными клапанами, стержнями взрывателей и шипами непонятного назначения. Когда он поднял ее, внутри плеснула жидкость. Чистый флогистон, эссенция огня. В сердцевине оружия была реакционная камера, где огонь поджигал сам себя, разом расширяясь и взрываясь ударной волной, после которой не остается ничего. Ослепительней солнца. Он представил, как стоит, держа в руках эту полыхающую сферу, как бросает ее в лицо богам, даже если это сметет его самого. Вор, напоследок выступивший из темноты, к самому яркому свету из всех. На этот раз назад он не сдаст.

Все остальное он убрал назад, где лежало. Закрыл дверь и запер – отец крепко втемяшил ему, что малейшая оплошность может погубить самый замечательно спланированный налет. Было бы досадней всего запороть великое деяние из-за того, что какой-нибудь добропорядочный гражданин увидит, как он оставляет замок открытым, и вызовет стражу. Конечно, было бы чудом, чтобы кто-то в Мойке вызвал стражу, но после вторжения чудеса идут по грошику за пару.

Бастон натянул плащ поверх своего драгоценного свертка, укутывая его, как ребенка.

– Бастон, нам надо поговорить. – Встрепенувшись, Бастон резко мотнул головой.

Едва не дал стрекача, но затем узнал этот голос.

Из тумана вышел Раск. Лицо раскраснелось, он весь шатался. На нем был плащ, но под плащом почти ничего, точно он добрел сюда прямо с ложа болезни. Босой, в синяках на груди и горле, смазанных алхимическим снадобьем. На руке размотался испачканный бинт.

– Со мной происходит что-то странное. Оно… оно тебя знает. – Он качнулся вперед и удержался за плечо Бастона. – Столько снов. Он столько всего мне показывает. Я обязан исправить то, что творится.

Божья херь. Раск – гхирданец. Если его обнаружат скитающимся по Ишмирской Оккупационной Зоне, он – труп. Человек, что вцепился в левую руку Бастона, взрывоопасен не менее бомбы, притулившейся на изгибе правой.

– Пошли. – Инстинктивно, словно прикрывая рядового члена Братства, Бастон увел Раска с Журавлиной улицы в переулок за тайником. Ближайшее укромное место… черт, да это же его собственный дом. Замечательно. Значит, пошли под горку, в сторону порта.

– Как ты меня нашел? – тихо спросил Бастон.

– Я тебя видел сверху. Оттуда. – Раск махнул в направлении Нового города.

Пара улиц от тайника до дома Бастона еще никогда не были такими длинными. Расстояние растягивалось, а бомба наливалась весом с каждым шагом. К счастью, Раск раскачивался как пьяный и они не привлекали чрезмерного внимания. Для смертного взора Раск всего лишь портовый работяга, уже спустивший дневную получку. А для взора из занебесья – да хер же его знает!

Раск бормотал про себя:

– Ух-х, в голове пчелы гудят. Иголку мне, живо. Стальную, череп проколоть. Сюда, правильно? Сворачиваем? – Гхирданец качнулся в сторону бокового переулка, но Бастон попридержал его:

– Нет. Иди за мной, и все.

– Послушай. Он мне все показал… Бастон, когда мы сожгли цеха, то сделали людям очень плохо. Нельзя так. Вот, я принес, чтобы поправить беду. Бери. – Из-под куртки Раск вытащил кошелек, просыпая монеты на мостовую. К ногам Бастона покатилось целое состояние, золотом. Раск неловко нагнулся, словно суставы одеревенели, а конечности неподъемны. Как у каменного человека. Бастон вздернул его вертикально:

– Идем же! Брось!

– Он все показывает мне их лица! Горе, сплошное горе… мне такого не вынести! Он не дает отвернуться. – Раски опять наклонился за монетами. Бастон ногой разметал деньги – улица сама найдет, куда деть драконье золото, – и поволок Раска силой.

– Надо двигать, – заставлял он. – Скоро выйдут пауки.

Парадная дверь заперта. Должно быть, Карлы еще нет. Бастон перекинул бомбу на другую руку, пока выуживал ключи. За две улицы отсюда паук с немой изящностью пробирается через террасы, восемь глаз сияют, как луны. Что он увидит, если взглянет на Раска?

Бастон втолкнул гхирданца в дом, плюхнул бомбу на стойку для зонтиков, заперся на засов. Прижался лбом к двери, будто одной силой воли мог удержать остальной мир снаружи.

– Зачем, – спросил Раск, – тебе такая штуковина? По-моему, даже в Гвердоне не принято таскать с собой бомбы такого размера. – Он разговаривал точно в полусне или обдолбаный.

– Забей. – Бастон обхватил Раска и втолкнул его в коридорчик, соединенный с тесной кухней. – Ты-то здесь что делаешь?

– Не знаю. Кажется… кажется, схожу с ума. Тяжелые камни разбили мне голову. У меня перед глазами столько всего. – Раск потер глаза кулаками. – Что со мной?

– Ты видишь видения?

– Да ладно бы еще просто видеть! – застонал Раск. – Я ощущаю их шкурой, чувствую изнутри. Я видел сальника на крыше. И должен был умереть. Но живу, а другие гибнут! В Новом городе женщина умирает от крупа, Бастон! Лекарства уже не помогают, она задыхается. Я – хрип в ее легких! Я чую вонь ее обмоченной простыни! И знаю, что муж сбежал от нее. Вижу его в кабаке на улице Святых!

Раск доковылял до кухонного окна, посмотрел сквозь замутненное стекло.

– И здесь еще ничего, вот проклятие! А в Новом городе – будто летишь сквозь грозу и бурю. Оно меня сводит с ума. Помоги!

– Что я, по-твоему, должен сделать?

– Он тебя знает! Скажи ему, чтоб перестал! – Раск запальчиво выхватил свой драконий клинок, но нескладные руки затекли, точно каменные, и кинжал выскочил из кулака. Полетел в окно, расколотил стекло и приземлился во дворе. Бастон поморщился, Раск же не отреагировал никак. Губы у него шевелились, но издавали один только гранитный скрежет.

«Он тебя знает». Какой такой бог знает Бастона? Он не преклонял колени ни перед кем из них, даже в церкви Хранителей.

Над головой смещались, перекатывались облака, небо, похоже, вскипало. Замелькали молнии, коротко выхватывая титанические образы в небе. Над Мойкой несутся вопли экстаза. Что бы ни приключилось с Раском, занебесье взбудоражено этим – на них обратили внимание.

За месяцы Перемирия Бастон был неоднократным свидетелем того, как боги Ишмиры принимают в святые. Ткач взял себе шестилетнюю девочку с Забойного переулка. Мать уложила ее в кровать в лихорадке, а дитя проснулось с восемью зрачками, нашептывая пророчества, и жрецы увели ребенка из дома. Выбор Верховного Умура пал на слепого безногого попрошайку, который с трудом передвигался на ручной каталке, – но тот восстал, поднятый незримым велением, оглядел городские тротуары и презрительно усмехнулся, в очах сверкнули молнии, а заговорил он на языке грома. С тех пор его каталку, преобразованную в золотую колесницу, возят умуршиксы.

Бастон наблюдал оба этих превращения, а еще вызнал одну хитрость у жрецов, стайкой ходивших за святыми, как чайки следуют за рыбацкой шаландой. Произнеси имя святого – смертное имя, имя истинное, – и осадишь его, как бы направишь в землю эфирный поток. Ручаться за это нельзя. Если святой зашел далеко и отождествляет себя скорее с богом, чем со своей смертной личностью, то ничего не выйдет. Однако сейчас…

– Раск, – громко объявил Бастон, подчеркивая имя. Вкладывая в него как можно больше весомости. – Раск из Гхирданы. – Ничего. Даже не дернулся. Собственное имя над его гостем не властно.

Бастон чуточку поразмыслил и попробовал снова, еще разок:

– Избранник дракона.

Титул ошарашил Раска не хуже удара в лицо.

– Ух, – проговорил Раск, – полегчало.

И без сознания рухнул на пол Бастоновой кухни.

Шпат приблизился к смертному царству, как никогда не был близок за долгие месяцы, даже при помощи Кари. С тех самых пор, как погиб. На Кари он бы ни за что не посмел так давить, боялся поранить – но с Раском его подмывало рискнуть. Навалить на смертный мозг гхирданца психический вес всего Нового города. Раск сейчас на самом краю воздействия Шпата, за пределами непосредственно Нового города, но так получается даже и проще. Весь Шпатов разум, все его внимание, разрозненные пряди мыслей стянуты в одном направлении, как городские улицы стягиваются к перекрестку, к мосту без объезда…

Но мост рушится. Рвутся канаты привязи сознания. Он снова падает, валится в забытье. Разум Шпата пытается ухватиться за Раска, уцепиться хотя бы за что-нибудь – но ничего не выходит. Он опять отрезан от смертного мира.

Пока падает Шпат, в Новом городе творятся чудеса, судороги необузданного волшебства. В туннелях спонтанно то открываются, то закупориваются подземные ходы, как у умирающего, более не контролирующего кишечник. Вздрагивают и сотрясаются башни. Стены исторгают старые воспоминания, запечатленные в камне, – загадочные образы из Шпатовых мыслей, прежних и новых. Вдоль улицы Семи Раковин обваливается волнолом, каменные глыбы с плеском падают в воду. В Садах Перемирия теряет сознание ребенок, изо рта его идет пена, и звучат выдержки из заметок Иджа.

В казармах Лирикса пробили подъем. Солдаты сыпанули на посты, спешно натягивая какое ни есть снаряжение против занебесных посягательств – обереги, святой реликварий лириксианских божеств, броню со встроенными гасителями эфира. С ружьями и мечами они таращились в ночь, не понимая, напали на них или нет. Гхирданские драконы взревели и взмыли по тревоге в небо, хлопая крыльями вокруг шпилей Нового города, как напуганное воронье.

Шпат выпал из времени. Сверху на уступе, под заклинанием профессора Онгента застыла Кари, а он все падал. Он в море, в заливе, вытаскивает последнюю божью бомбу с места крушения «Великой Отповеди» – и падает в темную пучину. Кари тоже тонет, легкие наполняет, обжигает вода.

А потом раз – и новая связь.

Осознанность пронизывает его, как стальной наконечник шприца с алкагестом.

Горячей, сладкой болью.

Он – снова он, снова собран. С высоты башен Шпат глядит на Гвердон. Все внимание сведено в один взгляд. Он пробегает знакомые улицы Мойки, их узор известнее тыльных сторон собственных мертвых и распавшихся ладоней, более присущ ему, чем моровые заусенцы и чешуйки, съевшие плоть. Он видит небольшой двор за домом неподалеку от порта. За домом Бастона.

Без него успели пройти часы. Надвинулась ночь.

Раск вышел во двор через кухню. Поднял голову на Новый город у горизонта и при этом смотрел прямо на Шпата, с пониманием во взгляде.

– Шпат Иджсон, я полагаю, – сказал он шепотом, но эхо вторило ему на всех улицах и тупиках Нового города.

Раск пересек дворик, под одолженными сапогами шуршала трава. Он покрутился, обшаривая хлам, и нашел свой драконозубый кинжал. Поднял его, навел лезвие на город вдали, и отчего-то это не показалось пустой угрозой. Возможность опять стать отрезанным ужаснула Шпата. Он уже не знал, переживет ли очередной распад не помешавшись.

«Да».

Раск быстро оглянулся на кухню и кивнул. Из дома, почти что робко, показался Бастон – он не смел в это поверить.

– Я тебя теперь знаю. Бастон наговорил мне кучу всего про тебя – и про тебя с Карильон Тай. А еще дома мой дядя постоянно рассказывал про Гвердон. Кое-что ты мне показал сам. И ты ведь мне помог на Долу Блестки? Скажи, кто ты такой? Призрак? Бог?

«Честно – и сам не знаю».

– Да и не суть, если по правде. Мы можем подружиться, только больше ты меня не используй. Я тебе не какой-нибудь опустошенный сосуд. Уясни, я – князь Гхирданы, Избранник дракона. По моему приказу горят города.

«Я тебе помогу, – проговорил Шпат, – если ты поможешь мне. Партнерство».

Раск прикинул:

– Из моей родни Избранником дракона может быть только один. Каждый из нас бьется за благосклонность Прадедушки. Сейчас Избранник – я, и потому равных мне нет. Как я могу быть партнером?

«Тогда другом».

– Друзья бывают ложными. Я знаю, что сделала Карильон Тай с дядей Артоло. С твоей помощью, конечно? – Ухмылка Раска просияла через весь город. – Но драконы отныне здесь. Скоро прилетает назад мой Прадедушка. Лучше будет всем – тебе, мне, этому городу, – если он, когда вернется, будет доволен моим успехом.

«Ишмирцы идут. Вас окружили». Шпат увидел, как ишмирские силы стягивают кольцо вокруг дома – потусторонние пауки сновали над крышами, порождения туч плыли по небу, святые с солдатами показались на улицах. Другие силы он проницал теми чувствами, у которых нет смертных названий, – для воров назревает суд Верховного Умура, плетет незримую паутину злосчастий Ткач Судеб. «Вам надо бежать».

– Ну, тогда, – заявил Раск, – давай тебя испытаем. Сделай для меня то, что делал для Карильон Тай. Преобрази камень.

«Раньше у меня было больше сил». Шпат по-прежнему чувствовал себя слабой ниточкой. На таком расстоянии даже просто разговаривать с Раском выматывало сверх меры. Да, Раск в фокусе зрения помогал ему сосредоточиться, но все равно общение требовало огромных затрат. Ум Шпата раскидан по всему Новому городу, и мысли подтягивались, как утомленные странники, спотыкаясь на сбитых ногах. «Попробую».

– Пробовать мало, дух, иначе мы оба пропали. – Раск нырнул обратно в дом и позвал Бастона. Святые были уже почти у порога.

Границы Нового города очерчены размыто. По краям оба города – старый и новый – сливались, смешивались друг с другом. Здания, недостроенные из досок и кирпича, дополнял чудородный камень. Мостки и галереи, искусные мраморные поделки нависали над старыми, неказистыми дворами.

И как вверху, так внизу. Под Новым городом лежат многие мили ходов и туннелей, и некоторые также соединяются с упырьими норами, с лазами контрабандистов под Мойкой.

И в один такой проход Шпат и бросил сейчас остатки своих сил. Камень сделался мягким, как вены каменного человека под алкагестом. Подтаял, потек, изменил форму под воздействием воли Шпата. Туннель превратился в змею, буравящую землю, стремящуюся выползти наружу. Твердый пол выстроился в лестничные ступени. Жерло туннеля пробило поверхность и открылось у Бастона во дворе. Двое воров понеслись по лестнице, в спешке едва не попадав в этот колодец. Бастон тащил две большие сумки, все, что смог в последний момент забрать из дому. Раск нес только свой кинжал.

Волшебное преобразование утомило Шпата. Он призвал картину пути под землей и даровал это знание Раску. А заодно послал предупреждение: он ослабел – и жерло туннеля не запечатать. Вход в туннель остался открыт во дворе Бастона, очевидный указатель на то, каким путем сбежали воры. «За вами погонятся».

– С этим, – на ходу засмеялся Раск, – не возникнет проблем.