Текст книги "Сломленный бог"

Глава 29

Исповедный порт оказался не единственным местом, где был нанесен удар.

В дом на Фонарной поступило полдюжины донесений о нападениях. Все за пределами Лириксианской Оккупационной Зоны. Крэддока больше нет, и на улицах Дола Блестки, вдоль границы ХОЗ – сальники. Крэддока арестовали и забрали в Последний Приют; сейчас делами распоряжался один из его сыновей. Других торговцев илиастром с Дола Блестки и улицы Сострадания тоже не стало. Тела убитых воры сносили на Фонарную, упыри их не получат. Бастон велел опускать покойных в прохладный погреб, складывать подле обернутого саваном Вира.

Сальники нагрянули на склады прибрежной линии, избивая всех, кто был связан с Братством или Гхирданой, стараясь согласованными усилиями вытеснить гхирданцев и их союзников за черту, отведенную Перемирием. Они подплывали с моря на канонерках дозора. Там властям пришлось туго – парней вовремя снабдили оружием из тайника на Журавлиной, и они сумели дать свечкам сдачи. Сальники сильнее и быстрее любого человека, и пули не шибко вредят воску, у которого не бывает кровотечений и переломов, но алхиморужие свою роль сыграло. Дымолезвия рассекали фитили, а трансмутационный газ плавил воск не хуже, чем плоть. Флогистонные патроны тоже работали. Клин вышибали клином, огонь побеждали огнем.

Сальники откатились обратно к лодкам. Впервые в жизни Бастон видел, как сальники отступают, но, с другой стороны, и у воров прежде не было такой огневой мощи. Но одна победа на полдюжину поражений утешала мало.

– Как там Раск? – спросил он Карлу в сотый раз.

Та покачала головой:

– Без улучшений. – Окинула взглядом стены, потолок. – Надо решить, что мы теперь будем делать.

– Сальники не переходят границы ЛОЗ.

– Пока не переходят, – отозвалась Карла, – но в свободном городе они повсюду. Вышибают нас со всех точек.

– Старый порт до сих пор за нами.

Карла иронично угукнула:

– Сегодня вечером он твой. А завтра утром? А через неделю? А когда вернется Прадедушка Раска и увидит, что все развалилось, нам настанет полная жопа. Или мы остановим это кровопускание, отвоюем потерянное и положим Манделя, или… – она понизила голос до шепота.

– Или что?

– Бастон, воры тебя поддержат. Гхирданские деньги у нас. Можно взять и уйти.

– Не вздумай так говорить. – Всего несколько часов назад он убил Барроу за нарушение клятвы. Карла тоже приняла пепел. Если она сбежит, то Гхирдана вечно будет ее искать. Из нее сделают показательный пример. Образ мертвой сестры с горлом, вскрытым драконьим зубом… Он покачал головой: – Сходи, попробуй разбудить Раска. Кажется, я только что наткнулся на владыку Крыса. Он хочет пообщаться.

При упоминании упырей Карла наморщила нос:

– Что-то затевается?

– Я не знаю. Волшебная хренота кругом. – Бастон потер усталую голову. От волос несло канализацией. – Я собираюсь на сходку с другими драконами. Может, удастся убедить, что сальники для них тоже угроза.

– Из сходки получится что-нибудь путное? – Она помассировала брату затылок. Он взял ее за руки, подержал.

– Пойдем вместе. Ты приняла пепел. Как там говорил Раск – получила право на долю снисхождения? Посмотрим, может, ради тебя они зашевелятся.

Новый город вдавался в гвердонскую гавань, прикрытый оградой волнолома. Изначальный замысел (если слово «замысел» применимо к окаменелому сну, которым был Новый город) предусматривал мало мест для швартовки судов, но Гвердон умел приспосабливаться. К волнолому уже приткнулись уродливые бетонные платформы, заляпанные алхимотходами. В основном сюда причаливали лириксианские военные транспортники, пользуясь тем, что это единственный дружественный порт на западе. Здесь они дозаправлялись и, пуская пар, тарахтели на юг, везли припасы обеспечивать военные действия Лирикса против Кхента и Ульбиша. Странно было наблюдать морские конвои в сопровождении, а не при налете драконов.

Сейчас два дракона, Тайрус и Каранчио, нежились на послеполуденном солнце. В Новом городе не так много мест, где дракону можно вытянуться во всю длину, и Тайрус развалилась вдоль причала. Каранчио сполз в воду, хвост змеился по мокрому илу. Он вытянул крылья повыше, просохнуть, опираясь на локти передних лап, как толстяк в парной бане. Возле него судно, прибывшее недавно из Лирикса, выгружало клети с фронтовыми поставками, большинству которых уготовано было попасть не на войну, а на гвердонские рынки. Лириксианские шелка и самоцветы проходили через гхирданские руки и, провезенные контрабандой, обратно ехали в виде отмытых денег и вооружений. Портовым грузчикам приходилось неуклюже лавировать, чтобы не зацепить кончик крыла Каранчио; Бастон переборол желание подбежать и помочь работягам двигать коробки.

Каждого дракона сопровождал целый отряд гхирданских адъютантов и разных охранников. Дракон куда опаснее любого подосланного убийцы, но существовали другие способы нападения. Бригада наемных жрецов пела псалмы и звенела колокольчиками, надеясь этим разрушить любое сверхъестественное чудо, будь оно направлено против отдыхающей пары. Наготове и чародеи с оберегами и жезлами-замедлителями. Возле Каранчио стояла высокая фигура в клобуке и фарфоровой маске – ползущий. Бастону они не попадались уже много месяцев.

Несколько пассажиров высадились с корабля и робко пробирались между драконами. Один – сутулый и худощавый, со сломанным носом – бросал любопытные взгляды на Бастона с Карлой. Похоже, узнал их, однако, не проронив и слова, поспешил прочь.

Дракон Каранчио их тоже приметил. И поманил ленивым шевелением когтя, способного порвать стальной доспех, как промокашку.

– Глянь, Тайрус, Избранник Тэраса посылает слуг вести с нами переговоры.

– Так принято у них в городе. Здешним невдомек ни цивилизованные манеры, ни почтение. А то неправда, малыши? – Тайрус перекатила шею и наставила на Бастона оба горящих змеиных глаза.

– Нам стоит поговорить, – неловко начал Бастон. – По-быстрому. О деле.

Вступила Карла. Она откинула волосы, показывая свежий пепел на лбу. Возвысила голос, будто выступала на помостках Большого Государственного Театра на Брин Аване:

– О, великие пращуры, отпрыски родов ваших звучно славят вашу доблесть! Каранчио, Гроза Городов. Тайрус, Владычица Бедствий. Молю дозволения обратиться к вам от имени Раска, Избранного Тэрасом. Проблема безотлагательна.

Тайрус ехидно усмехнулась, затем поджалась, сворачивая свое длинное туловище. Простерла крыло, набрасывая, как навес. Бастон замешкался, тогда Карла резким тычком подтолкнула его вперед. Дракон обвился, обернулся вокруг него. Ничего не видно, только в считаных от Бастона дюймах светились внутренним пламенем зрачки Тайрус.

– Говори. – Дозвуковая вибрация ее голоса сотрясала все кости.

– Сальники из городской стражи напали на нас. Пока что они не пересекли границ оккупационной зоны, но…

– Нас? Не чую пепла на твоем челе, смертный. Ты не Гхирдана. Ты не Эшдана. Ты для меня ничто. Я могу проглотить тебя целиком, здесь и сейчас, и никто не посмеет мне возразить.

– Я горький на вкус. – Бастон распахнул куртку, открывая припрятанный металлический цилиндр. – Мертвопыль. – Он понятия не имел, действует ли алхимическая отрава на драконов, но вот так, вплотную, ей по-любому будет нехорошо. – Раск мой наниматель и друг. Он спас мою жизнь, а я спас его.

Тайрус фыркнула, и перепончатый навес наполнился серой. Дышать тяжело.

– Но ты тем не менее не давал ему клятвы верности. Похоже, он дурачок, раз доверяет такому, как ты. – Драконица зевнула. – Раск сам навлек на себя несчастья. Вам, смертным, все лишь бы скорей, а мудрости никак не набраться. Неосторожно поступил мой брат, оставив дитя без надлежащего присмотра.

– Возможно. Однако сейчас Гхирдана под ударом.

– Восковые существа не пересекали границу. Под ударом ты и твои срезатели кошельков, а не мои сородичи.

– На Раска они тоже нападали, на Долу Блестки. Сальник едва его не зарезал. А на улице Состраданий убили Вира. И разрешите мне кое-что пояснить: когда сальников в прошлый раз спускали на улицы, то вскоре ввели военное положение. Комендантские часы, массовые аресты, облавы. Нас обкладывали со всех сторон.

– Это было до прихода Божьей войны. Снова так поступить они не посмеют.

– Может, нет. А может, да. Сальников держать в узде нелегко. И даже если они не переступят границу, то разве вы солдат? Разве вы здесь только воюете? Нет, вы ведете бизнес, точно так же как я. Как считаете, легко ли будет переправлять товары в обход таможни под надзором сальников?

Драконица раздраженно рыкнула, что Бастон счел согласием с его точкой зрения.

– Мои парни назубок знают город. Поэтому Раск и взял нас. Мы готовы помогать и вашей семье.

– А взамен? Почем это нам обойдется?

– Ваше присутствие на улице Состраданий помешало страже начать аресты, когда Вир был убит. Нам понадобится, чтобы вы и Каранчио присмотрели за старыми доками. На Долу Блестки еще осталась пара мест, куда они не заявились. И…

– Ты просишь слишком многого, – произнесла Тайрус. Крыло начало раскрываться, впуская внутрь белый свет.

– Да вам и делать-то ни хрена не придется! – заорал Бастон ей в морду. – Просто побудьте там! Стража не посмеет сунуться при драконе!

– В отличие от моего легкомысленного брата, – зашипела Тайрус, резко выгнув шею – из ноздрей выбился дымок, – я по-прежнему выполняю условия договора. Я отвечаю за своих детей на островах и поэтому лечу воевать за Лирикс. Перемирия не нарушу. Я мало чем обязана холопам моего брата… – И зарычала на Карлу: – А тебе ничем вообще.

Ночью они потеряли старые доки.

Сальники напали опять, только на этот раз пришли по упырьим туннелям, отрезав воров от Нового города. Это было новым сожжением цехов Дредгера, словно воспроизведенным в кошмаре. Обугленные руины цехов вновь ожили танцующим пламенем, только сейчас пламя пришло по души Бастона и его команды и гналось за ними по сараям и переулкам с вихрем острых ножей и растянутых косых ухмылок.

Некоторые воры, как прежде, попытались уйти через Райскую Кишку, но какая-то мразь донесла об их появлении ишмирцам. На самом верху лестницы встал полубог Жестокий Урид и копьем в руке вершил суд, отсеивая недостойных. Права войти в райскую обитель не заслужил ни один жалкий разбойник. Зажатые меж свечами и полубогом, они были все перебиты. Сквозь ночь до Бастона доносились надрывные крики. Их души были отданы ишмирским богам.

Бастон повел другую группу на запад, в направлении шпилей Святого Шторма. Больше не Шторма, с тех пор как церковь занял Кракен, но ее шпили были Бастону отлично знакомы – как знакомы и окрестные улочки, спускавшиеся к морю. Там, на краю ИОЗ, до сих пор стояли рыболовецкие лодки – у жилищ промысловых священников, что благословляли улов и молились о попутном ветре.

Они украли лодки и повернули обратно к востоку, стараясь выдержать курс на узкой полосе между сальниками на причалах и патрульными катерами в глубоких водах залива. Воры макали весла в черноту моря, пригибаясь от света рыщущих прожекторов. Один малый с порезанным животом кашлял взахлеб и скончался у ног Бастона, ботинки пропитало теплом его крови. Парня перекатили через борт. Пусть несчастный бродяга пребывает с Фей, а им недопустим лишний вес.

Какой-то сальник услыхал всплеск. Чокнутый дьявол с разбега взвился в невероятном прыжке далеко в гавань, голова очертила пламенную дугу, подобно сигнальной ракете. Не долетел. Громко плюхнувшись в воду, молотил руками, визжал, пока волна не притушила огонь в восковой черепушке, и тогда он застыл, покачиваясь вверх-вниз. Его приятели-сальники толклись на краю пристани, изо всех сил стремясь подобраться ближе к добыче.

Прожекторы нащупали суденышки Бастона. Стража пролаяла пару команд и приказала им сдаться. Весь город встал против них – сальники и дозорные, правительство и боги. «Слишком далеко зашел Раск, – сказал внутренний голос, – надавил слишком сильно». Однако правда заключалась в том, что так и должно было произойти. В обновленном Гвердоне Бастону места нет, городом правят боги и возомнившие себя богами алхимики. Раск только ускорил развязку.

Патрульные суда надвигались, алхимическая тяга толкала их сильней и быстрей, чем руки гребцов. Над водой вился едкий дымок. Луч света пал с катера яростным взором.

– СДАВАЙТЕСЬ! – затрещав, выкрикнул громкоговоритель.

Бастон встал, сбросил куртку. Собрался.

И открыл огонь.

Тяжелая многозарядка, недавно с завода. В самом деле элегантный образец инженерии. Холерный Рыцарь оценил бы эту штуковину, оружие, призванное сровнять с землей твоих недругов. Во времена Хейнрейла такого оружия на улицах Гвердона было не достать – ни за деньги, ни по знакомству, – но город изменился, а у Гхирданы толстые кошельки.

Гром пулемета оглушил его самого. Отдача едва не опрокинула за борт. Ближайшая моторка дозора вспыхнула роем искр, пули, рикошетя от корпуса, прошивали кабину. Прожектор лопнул, и Бастон перенес огонь на другие лодки. И заревел:

– Гребите! Гребите, мать его, домой!

И так, помалу, гребок за гребком, они подтягивались к Новому городу, последнему прибежищу негодяев.

Шпат вновь ощущал себя расчлененным. Его разум развалился на части, мысли ушли куда-то бродить и не возвращались. «Я умираю».

Раск по-прежнему служил ему якорем, но гхирданца сносило прочь, как будто якорь скользил по дну, вместо того чтобы прочно сесть в грунт. Он был воронкой в сознании Шпата, утягивал в пучину тьмы, а не светил, как маяк, возле которого можно было собраться.

Шпат начинал распадаться. И без того до предела растянутое, размазанное по Новому городу сознание от напряжения трескалось. Без последствий не давалось теперь даже думать, это уж точно. Он – часовая пружина, у которой кончался завод.

Прежде он уже был в таком состоянии, правда, тогда умирал не разум, но тело, однако это ничего не меняет. Живым он принял решение посвятить свои последние дни помощи Братству, бороться против Черных Железных Богов, грозивших городу. Он дрался, чтобы спасти Кари, а вышло, это она его спасла. Значит, пока у него есть хоть немного этой второй, странной жизни, он займется ровно тем, чем и в первой.

Надо изловчиться. Просто наблюдать не так затратно, как думать, а думать не так затратно, как действовать. Придется нарастить инстинкты, запустить самопроизвольные решения, отсечь от контуров восприятия мыслительный ум, насколько это возможно. Наперво простые правила: «Помогай ворам убегать от сальников. Предоставляй укрытия. Выручай тех, кто хотел выйти к своим, и тех, кто желал потеряться». Сальники набегали как звездопад, как обстрел, каждый горящий фитиль – патрон, и он отражал выстрелы всем, чем мог. Никаких тебе лестниц, тухлый огарок! В конце переулка дверь – вор туда прошмыгнет, а ты не сунешься! А на тех крышах слабая черепица, так и норовит свалиться на восковую башку.

Если по правде, то неизвестно, преуспевал ли он и насколько. Без фокусировки на Раске пространство и время коробились. Он рефлекторно пытался остановить сальника сейчас, а улица изменялась днем позже. Или днем раньше. Или толкал не тот камень и выворачивал город не в ту сторону. И куда больше наблюдал, чем действовал, поскольку мало кто из нападавших проникал в районы его наибольшей силы.

Просто наблюдать легко. Каменному человеку легко отстраниться. Одиночество и неприкаянность – два его верных спутника.

Мысли раскручивались, мчались прочь. Терялись, как беспризорники, в закоулках памяти или развилках судьбы. Шпату мерещились разговоры. Он представлял, будто долго беседовал с Крысом. Старый друг один во всем Гвердоне мог войти в его положение. По ходу Кризиса они оба превратились невероятно во что. Шпат стал Новым городом, а Крыс – старейшиной упырей, созданием ближе к дракону или полубогу, чем к смертному.

Крыс, конечно, смотрел на сложившийся расклад иначе. Как большинство упырей, он был выживальщиком от природы. Неумолимо практичный, даже бесчувственно-аморальный, Крыс толковал со Шпатом прежним, памятным голосом, а не через заемных глашатаев, как сейчас разговаривал старейший упырь: «Когда ты падал с Морского Привоза, тебя ждала смерть. Все, что поддерживало тебя потом, – это и есть жизнь. Легко понять, что ты жив – я ведь тебя не съел». И Крыс ухмылялся, скаля клыки – в глазах трупоеда горела пламенная вера в Шпата, вера, что его друг преодолеет все.

Шпат наблюдает, как Крыс идет по Новому городу. «Сейчас. Это происходит сейчас». Он видит, как упырь разговаривает с Бастоном. Смотрит, как они спускаются в глубинное подземелье, там их ждет Кари. «Но это произойдет потом».

Иногда у него случались разговоры и с Кари. В основном воспоминания времен Святой Карательницы, шальных дней после Кризиса, после того как она обрела мощь. Вспоминалось счастье подруги, когда Шпат отозвался из камня, самоотверженный пыл, с которым она бросилась исполнять роль хранителя Нового города (скорее позабыть ошибки и трагедии прошлого). Они вдвоем против всего мира, души переплелись, не в силах ничего скрыть друг от друга. Город был ее, и она обнимала его с бурной радостью.

Раск тоже был таким, размышлял Шпат.

Раск и Кари – оба неукротимы, скоры на поступки, неистово преданы друзьям. Но союз Раска и Шпата был скоротечен; гхирданец, как падающая звезда, сверкнул над Новым городом и канул во тьму в мгновение ока.

Вспоминалось ему и другое – вот божья бомба облетает по дуге Новый город и поражает Пеш, уничтожает богиню войны. Вот собственный голос утверждает, что «в наших силах переустроить мироздание», и ответ Кари: «Да кому оно надо? А вдруг ты чего-то не понял и ошибешься ценой в целый мир. Как потом с этим жить?»

Но позже Кари говорит: «Раз просишь ты – будь по-твоему».

Шпат опять ощущает себя расчлененным.

«Я умираю, – думает он. – Прощай, Кари. Я так хотел, чтобы у нас было время».

Огни сальников похожи на звезды, отмечает он, а потом все заслоняют седые тучи.

Во сне Раск соскользнул со спины Прадедушки. И долго падал с небес, падал под бесконечный рев грозовых туч. Падал часами, терзаемый ветром, бичуемый молниями. Несся вниз сквозь воздушные замки, прорывал завесы дождя, и не было видно конца падению.

Голос Шпата грохотал громом, но Раск не разбирал слов.

Чувствовал свое лежавшее на кровати тело, но никак не мог его обрести.

Наконец пробился через тучи, устремляясь навстречу черному океану. Поверхность блестела, извиваясь, будто море щупалец. Ожившая тьма. Он бы закричал, будь у него дыхание, будь для этого тело. Вдалеке, за ободом мироздания, зазвучал напевный речитатив.

А потом, вот чудо, он оказался спасен. На миг Раск попытался ухватиться за мысль о кольце Самары, наверное, это чары кольца уберегли его от страшной участи, но нет – дело было в другом. В его локтях, коленях, груди, даже промеж глаз засели крючья – и горели ярко как пламя; подвешивали к небу, выворачивая суставы. По жилам растекался жар, напоминающий алкагест – «Нет, это Шпат, ведь он же каменный человек, он заражен, а не я», – в то время как Раск летал во сне.

Парил, подобно дракону.

Глава 30

Первое предположение Кари о том, что случилось, можно было подытожить так: «Я оказалась полной дурой». Мири выглядела слишком измученной, чтобы передвигаться.

Вскипел праведный гнев, стоило представить, как Мири тикает по пустошам, унося книгу, и злобно гогочет. Кари тут же представила и что будет дальше – чародейку придется ловить.

Может быть, предстоит отчаянная погоня до самых кхебешских врат. Она будет охотиться на Мири среди Божьей войны, вечно на шаг позади, выслеживать, как прежде выслеживала врагов в Новом городе. В тот самый миг, когда Мири попытается с помощью книги проникнуть за стены, Кари возникнет из ниоткуда и со спины перережет ведьме глотку. Будет ей наука, как красть у воровки. А может, ее доконает нехватка пилюль – и Кари наткнется на труп Мири в какой-нибудь яме, окоченелый и скорченный, как дохлое насекомое.

Однако, осмотревшись, Кари обнаружила явные следы борьбы и колдовских вспышек. Мири окружили, на нее напали со всех сторон. Опалины на земле, рядом борозды, будто что-то тащили – Мири воспользовалась чарами и убила нескольких нападавших, а после их тела убрали. Никаких сомнений, тоже замуруют в эти стены, накормят бога Гиссы помоями душ. А этих перекошенных зданий раньше здесь не было. Кари, одна из немногих на свете, могла конструктивно критиковать архитектурно-оборонительные чудеса; по-видимому, здесь побывал сам Ран-Гис. Святой подавил заклятия Мири силой Гиссы. Неудивительно, что Мири сбежала.

Кари спустилась в канаву, где Мири пряталась. Сражение, похоже, разыгралось немного поодаль от места их укрытия. По-видимому, Мири уже убегала с книгой, когда ее засекли, – пришлось расчищать путь боем.

Кари задела ступней камень, раздался хлопок – и маскировочный оберег стал угасать.

Ох.

Ох, мать вашу.

Там, спрятанная под камнем, под заклятием против обнаружения, лежала чертова книжка. С ней остаток их припасов. И эфирограф в футляре.

Черодейка оставила книгу. Отвлекла на себя нападавших. Оставила журнал для Карильон. Сберегла его для Кари, пожертвовала собой, чтобы Ран-Гис и его приспешники ничего не нашли.

Кари осела в грязь, не понимая, куда теперь девать гнев. С досады толкнула камень – предательство она бы пережила. Со сволочными чародеями, их кознями и коварством управляться умела. Но чтобы ей кто-то помог? Как с этим-то быть? Она представила умозаключения Мири. Магичке хватило хладнокровия взвесить ставки и решить, что у Кари больше шансов попасть в Кхебеш в одиночку, чем у Мири уйти без нее из Гиссы. Решить, что оптимальным выходом будет спрятать книгу и оттянуть врагов подальше.

То же самое сделал и Хоуз, но его Кари могла понять. Ты идешь на риск за друзей, за свою команду. Мири же ее ненавидела, и, что уж тут, обоюдно. Кари с нетерпением предвкушала, как пырнет ведьму ножом, и вот теперь эту радость у нее отобрали.

Трясущимися руками она подняла гримуар. Помедлила, затем взяла эфирограф и остальное имущество. Должно же быть какое-то сочетание кнопок, которое позволит ей связаться со Шпатом. Не удастся с ним, так хоть с кем-нибудь в Гвердоне. По военному каналу. «Карильон Тай вызывает Мыс Королевы, вызывает парламент, хрен с вами, вызывает Эладору Даттин: это я, еще не надоела?» Припасов может хватить до того рыбацкого селения, Ихан-как-то-там. Оно, наверно, недалеко. И есть немного денег за провоз. Ну, либо украсть у рыбаков лодку. Как-нибудь провихлять мимо Кракена.

«Уходи, – велела она себе. – Мотай в Кхебеш. Шевелись, пока еще стоит ночь».

Кажется, ноги увязли в земле, словно превратились в камень. «Мири наверняка мертва, а если нет, то в плену у безумного бога, а значит, скоро умрет. Этот Ран-Гис не менее могущественный святой, чем ты в свое время, – твердила она себе. – Помнишь, как ты сломала хребет Гхирдане? Помнишь, что вытворяла с теми, кто приходил за тобой с ружьями и чарами? Уходи».

Она сделала шаг в совершенно, однозначно неправильном направлении.

«Мири велела тебе бежать. Разве только не начертила на земле огромными буквами: брось меня и беги».

Второй глупый шаг.

«Шпат сказал бы тебе – пора уходить».

Но она знала, что это брехня, и поэтому сделала еще шаг, и еще, и, пошло оно все, операция по спасению началась.

Несколько часов прорыскав по Гиссе, Кари узнала три вещи.

Вот первая. Достаточно просто определить, где сейчас сам Ран-Гис. Через город вел след – от передвижного храма к канаве Мири и обратно, след овеществления. Участки, где грезы о старой Гиссе сгущались в смертной реальности, где грязная трава превращалась в мощеные улицы, а разбросанные камни вставали стенами и башнями. Божественная городская застройка. В Гвердоне Кари видела, как распускались цветы там, где ступали святые Матери. Здесь то же самое с городом. Однако, в отличие от чудесных цветов, возрожденные здания быстро вяли и осыпались. Она надеялась, что это признак иссякания божественной мощи Ран-Гиса, что он себя растратил. Поддерживать город сохранным, своих поклонников – сытыми, разношерстную стражу – ходячей и еще обороняться от богов-соперников – все это подтачивало силы, а народа в городе не так уж и много.

И другая подсказка – проявлялось ощущение трения, вроде испытанного на ильбаринской горе и еще под водой. Поразмыслив, стало казаться, что и в Гвердоне чувствовалось нечто подобное, но тогда в ее голове вопили Черные Железные Боги, а после открылось гораздо более мощное восприятие потустороннего через Шпата, поэтому она не обращала на это ощущение особого внимания («К тому же много пила, – подсказал шепоток из глубин разума). Такое бывало и с другими святыми – она вспомнила, как Алина чуяла веретенщиков и Черных Железных Богов, но Кари не посещала уроков, как быть святой.

Присутствие Ран-Гиса скребло в подсознании, но не слишком назойливо. Она догадывалась – хотя это из области, в которой разбиралась не она, а скорее Эладора, Мири или кто-то еще, – что дело в согласованности с божеством. Шпат – не бог, однако если прищурить внутренний глаз, то довольно-таки смахивал на повелителя Гиссы. Может, эффект наждачки возникал от трения между остаточной святостью Кари и иносвященными местами, куда ее заносило. Чем более бог несхож, чем враждебнее настроен, тем ощутимее трение.

Если бы только Шпат помог ей в этом разобраться. Святому свойственно не осознавать, какие мысли и впечатления взаправду твои, а какие текут от богов. Тем не менее длинный список причин, отчего святость – говно, загодя пополнился и «риском непроизвольного возгорания от трения».

Вещь номер два. Ходить по городу оказалось очень просто, потому как граждане Гиссы были, как правило, невменяемы, шатались кругом, как лунатики, обменивались бубнивыми молитвами. Создавалось впечатление, что Ран-Гис несогласия не терпит и любой, кто спорил со сверхъестественным тираном, давным-давно получил нишу в стене.

Пользуясь невниманием большинства населения и их неспособностью отличить реальность от памяти о былом, Кари незаметно шныряла повсюду. В этом «городе» были свои пустые участки, постоянные шрамы, что передвигались наряду с остальным бродячим метрополисом. Она полагала, что это районы, сметенные Божьей войной. В них никто не обитал, и она сворачивала туда, когда возникала необходимость прятаться. Засиживаться там, впрочем, не стоило – в таком районе тени были холодны как лед и высасывали тепло из крови.

Кари руководствовалась догадкой, что Ран-Гис, если захочет, выследить ее сумеет, но, пока его не дразнить, она в безопасности – как любой в этом призрачном городе истовых психов, на полях кошмара посреди Божьей войны.

Ее отчасти интересовало, кем был Ран-Гис – не бог, а человек, ставший Его святым. Сомнительно, что от смертного там много осталось: тело лишь инструмент, канал между богом и этим миром. Полый внутри. Интересно, радовался ли он, принимая эту участь, как верный последователь бога Гиссы, надеясь, что будет возвеличен, а не съеден заживо? Или был подвергнут перерождению насильно и с ужасом осознавал, что с ним происходит? Или знал правду, знал цену, но все равно выполнил долг? Ближе к концу, когда Шпат по-настоящему ослабел, чудеса взымали с него тяжкую дань. Останься Карильон в Гвердоне, Шпат поглотил бы ее? Она всегда считала, что самопожертвование – цветастое слово, означавшее «сдаться». Но если выбор только таков – согласилась бы на это она, чтобы не дать ему умереть? Если бы по-другому никак нельзя было защитить людей, за которых она отвечала?

Из бездонного кладезя ужасных мыслей, что зародила в ней Божья война, выплеснулась еще одна: что, если так оно и работает и именно так будет со Шпатом? Она съездит в Кхебеш, найдет способ помочь ему выжить – а через несколько лет ее пустая оболочка начнет пускать слюни, как святой Ран-Гиса, а по Новому городу будут бегать безголовые с нацепленными камнями? На этом отрезке жизненного пути понятия Кари о приемлемом и нормальном несколько сбились, но она отдавала себе отчет – так нельзя.

Третью вещь она узнала на следующий день, после полудня.

Сюда заявился Артоло.

«Лунное Дитя» – гигантский корабль, но налегке он просто мчался через океан. Грохот алхимдвигателей и дикая качка палубы воодушевляли Артоло. Если закрыть глаза, можно представить себя на драконьей спине.

Он не спал. Ни разу с той первой ночи на борту. Сон Кракена подступал слишком мощно, затапливая мозги образами ишмирского бога. Артоло не хотел быть зачарованным Кракеном. Избранником ему не быть, но и на колени он больше не встанет. Это Кракен – его орудие. И жрица, Дамала, орудие тоже.

Цель ясна. Сначала найти Карильон Тай, женщину, что сгубила его жизнь, а потом ее уничтожить. Умертвить медленно. Задушить. Переломать окончательно и бесповоротно. Он распнет ее на форштевне «Лунного Дитяти», грозный знак – так будет с каждым, кто покусится на Артоло из…

Нет. Просто Артоло. Артоло теперь один. Артоло, Пиратский Король. «Лунное Дитя» он возьмет на войну. Оснастит вооружением и покажет этим трусам из Лирикса, что такое истинный морской разбой. А то и сплавает в Гвердон, и поставит город под факелы. Спалит целый мир.

Дамала говорила – а может, ему пригрезилось, – что они идут по следу ведьминой лодки. Ведьму тоже ждали мучения. Он собирался своими новыми руками – сноровистыми, бескостными, нечеловеческими руками – заварить ее в прежний костюм, залить изнутри жидким свинцом, а потом утопить. Прадедушку он застрелит и установит драконий череп тоже на носу корабля. Он будет ссать этому миру в глаза, давить любое живое создание, пока не сравняет чаши весов и все вокруг не познают страдания, какие уже познал он!

В моменты некоторого просветления он думал о сыне, о Вире. Думал о жене, Лоранне. Не мог припомнить их лиц. И ладно – главное, они не в этом аду. Они в безопасности на другом конце света, в Гвердоне и Лириксе. Никто не причинит им вреда. Весь вред уже причинили ему.

Дамала говорила, что добыча уже очень близко. И ночью вместо сна он обходил палубы «Лунного Дитяти». Обследовал просторные пещеры грузовых отсеков – их полагалось заполнить бочками с Прадедушкиным илиастром. Однажды набрел на какого-то палубного матроса и душил его, пока мальчишка не отрубился, потом привязал к ногам свинцовый груз и выкинул за борт, а сам при этом выпевал псалом на незнакомом языке Ишмиры.

На следующий день морской след Карильон оборвался. «Лунное Дитя» курсировало вдоль побережья, пока впередсмотрящий не углядел ведьмину лодку. В малюсенькую бухточку большому кораблю не войти, поэтому Артоло приказал команде плыть на юг, параллельно цепи гор. На якорь стали в первом заливе, который нашли, и ждали указаний.