Текст книги "Сломленный бог"

– Я им про все это сказала, – продолжила Мири. – Говорила, что мир за их стенами не восстановить по крупицам и добровольно ограничивать нашу силу просто глупость. Я была не одна. Другие тоже согласились со мной, и я была не первая, кто приводил эти доводы.

– Первым был Тимнеас, верно?

Мири расширила зрачки от удивления:

– Откуда ты знаешь это имя?

– Сама же сказала. – Кари похлопала по борту лодки. – Ты в честь него назвала это судно и еще добавила, что он тебя вдохновлял.

– Он покинул Кхебеш задолго до моего появления, но в библиотеке нашлись некоторые его гримуары. Он был скитальцем, странствующим чародеем. Часто путешествовал в Ильбарин. А порой и дальше. Когда я обратилась к мастерам, то взяла с собой гримуар Тимнеаса, но меня не стали слушать.

– Значит, тем господам, которых мы собираемся просить об услуге, ты посоветовала засунуть их философию в задницу. И что потом?

Мири уехала, не заслужив свой посох. Вместо него она наколола на коже звездные знаки, карту своей души. Тем заявляя, что пусть горит и сыпется целый мир, но себе она не изменит. Не станет прятаться за Призрачными стенами, не предаст свой талант к волшебству. Однажды войдя в Кхебеш через Жемчужные Врата, спустя пять лет она ушла тем же путем. Сбежала в ночь, закутавшись в плащ с оберегами. Наставники не были мстительными и жестокими, но кражу секретов они бы не потерпели. Если бы поймали, то вернули б ее назад и больше не выпустили никогда. Она кочевала по свету, нигде не останавливаясь надолго из страха повстречать странствующего чародея.

Вернулась на старую дорожку. Наемники Пультиша к тому времени все погибли, и она поплыла на запад в торговые города, где чародею легко было получить работу. Она стремилась доказать мастерам-затворникам, что глупо прозябать в безвестности, забрасывать дар к волшебству плесневеть ради неуместного чувства долга перед будущим, что никогда не наступит. Божья война потрясла и расколошматила мир куда сильнее, чем хватило бы сил одной чародейки, и на его руинах она собиралась хорошо пожить для себя, пока не придет конец.

Получше, чем раньше, спасибо обучению в Кхебеше. Получше любого выпускника пыльных институтов Хайта или академий Дымного Искусника. Ученые алхимики Гвердона могли потягаться с ней в ловкости и умении, но никак не в силе. Она оттачивала свои чары, и кости ни разу не выпали к худу. Не всегда безупречно везло, и струящаяся мощь обжигала, но не могла поколебать ее непреклонности. Обретенная власть того стоила.

Из Севераста в Джашан, в Кхент, в дюжину других мест и под конец – в Гвердон. Некоторые города Кари неплохо знала, но Мири описывала их совсем по-чужому. Жуть к жути липнет, подумала Кари, никто не будет нанимать чародея, чтобы спереть груз голубого жадеита или обнести склад с нектаром поэзии. Нет, чародея позовут, когда надо сразиться с демоном, или проведать сны видного политика, или…

– Когда тебя нанял Хейнрейл? Тогда же, когда присвоил мой амулет? – Ладонь Кари невольно ощупала шею, напомнив, что ее сокровище опять отобрали. На этот раз потеря амулета не угнетала так сильно. Она узнала о происхождении украшения, и это его подпортило. Однако тогда кулон был единственной вещью, оставшейся от неизвестной матери, последним утешением и теплом.

– Нет. Я и до этого работала с ним пару раз. Он держал меня в тайне от остальной воровской гильдии.

– Братства, – механически поправила Кари. Сплюнула за борт. – Прошаренный гад.

– Со мной он хорошо обращался и не был психом вроде Артоло. Как работодателя я его оцениваю высоко.

– Он отравил Шпата!

Мири пожала плечами:

– Это все между ним и Шпатом. – Она бросила жест на гримуар: – Вот свод всех заклинаний Рамигос. Всех прегрешений, всех тревог о том, как ее поступки исказили мир. В жопу их. Мои поступки – только мои. А мир пускай о себе беспокоится сам. – Она с минуту переводила дыхание, потом продолжила: – Хейнрейл принес амулет мне. Я понимала, что передо мной могущественный талисман, но разгадать его не могла. Пришла к выводу, что ты его где-то стащила, но Хейнрейл узнал, что тебе он достался от дедушки.

– Мне сказали, что он принадлежал моей маме.

Мири улыбнулась, уродливое вышло зрелище – ее губы давно опалили произносимые слова власти, и казалось, будто открывается рана.

– Точнее сказать, он воплотил твою маму. Этот амулет был пережитком Черного Железного культа. Колдуны Джермаса Тая выковали из него связующее звено со спящими богами. Но в нем также хранилась овеществленная эманация, капля божьего голода.

– Веретенщик, – произнесла Кари. Мысль вызывала тошноту, но в той же степени и пленяла, а Мири – первая встреченная персона, способная ответить хоть на некоторые вопросы. Ну, то есть первая из тех, кто не собирался проводить над ней потусторонних обрядов, бросать в тюрьму для святых и не был желанной мишенью. – Но я-то ведь человек?

Мири насмешливо вздернула остатки носа:

– Что за тупой вопрос. Человечья природа – случайность рождения, тут нечего ценить и нечем гордиться.

– Но я же не гребаный, мать его, веретенщик?

Чародейка повернулась на бок, натягивая на себя одеяло.

– Однозначно. Я устала. Разбуди, когда ветер стихнет.

– Погоди. Я хочу услышать окончание истории.

Окончание истории было коротким, тяжелым, и за него несла вину Карильон.

Об этом Кари не стала упоминать. Тихо слушала, как Мири рассказывала о попытке сбежать из Гвердона в разгар Кризиса. Мири и Хейнрейл продали ползущим Эладору вместе с амулетом за целое состояние золотом и хотели уехать из города ночью в карете. Но той ночью Кари обрела силу и, увидев своего врага на другом конце города, не преминула ударить. Она могла бы мыслью раздавить душу Хейнрейла, смести все охранные чары Мири и уничтожить чародейку. Однако вместо этого погасила жизнь одного из несших экипаж рэптекинов, и карета, заваливаясь, врезалась в стену.

Хейнрейл с искалеченными ногами был арестован.

Мири удалось уйти. Она бежала на юг, в Ульбиш. Чтобы выжить, ей, невзирая на раны, пришлось задействовать все свое волшебство. Как игроку, который при проигрышной полосе вынужден удваивать ставку, рискуя потерять все. Ценой стигматов на теле и шрамов на душе. В Ульбише она отдала деньги, какие смогла увезти из Гвердона, за предохраняющий костюм. В прошлую поездку в Ульбиш тамошняя ремесленная алхимия заметно уступала Гвердону качеством, но за минувшие годы местные ученые серьезно продвинулись вперед, да и вообще у нее не было выбора. Отягощенная железной клеткой, она продолжила путь на юг. Обходя по краю Божью войну…

– Тогда ты и завербовалась к Артоло?

– Нет. Ильбарин тогда осаждали ишмирские боги. Я повела «Тимнеаса» восточнее, за Огненный остров, и добралась до Кхебеша. Только Врата предо мной были закрыты и так и не отворились. – Мири залихорадило под одеялом. – Я пробовала все открывающие заклятия, какие знала. Колотила в ворота. Ругалась, требовала, упрашивала, умоляла. Но запертый город не отвечал. – Ее взор просветлел, упав на книгу. – Но я туда вернусь, и Врата откроются.

– Допустим, ты приплывешь в Кхебеш.

– Наверняка.

– Допустим, меня ты бросишь на съедение диким богам или типа того.

– Возможно.

– Покажешь им журнал Рамигос, тебя впустят и исцелят. И что тогда?

Слова Мири донеслись еле различимым шепотом:

– Тогда я плюну им в рожи и снова уйду. Мое печальное положение не отменяет факта, что я права, а они – нет.

Кари безрадостно проверила удилище. На такой скорости мало шансов что-нибудь поймать, а есть больше нечего. Темная полоса побережья скользила по правому борту. Как и темные пятна в воде – быть может, это никакие не рыбы, а Бифосы? Эскорт, присланный Повелителем Вод? Призрак капитана Хоуза, продолжающего за ней приглядывать? Скорее всего, обычные падальщики готовятся прибрать для своего сломленного бога два свеженьких, богатых сочным осадком трупа.

Она тряхнула леской, вымещая на уде всю досаду. Отчего же концовка рассказа Мири так ее рассердила? Из чистой самозащиты, наверно: Мири – угроза единственному шансу на спасение Шпата. Конечно, для нее это тоже единственный шанс, но Шпат лучше, чем Мири, будь оно проклято. Если выбор зависит от Кари, то она выбирает Шпата.

«Ага, теперь тебе хочется, чтобы выбор был за тобой. Хочется самой решать, кому жизнь, кому смерть». В лагере было легко выбирать между свободой и здоровьем Адро.

«Тимнеас» вильнул и задрожал. Кари вскочила и всмотрелась в море за кормой, выработанный жизнью инстинкт предупреждал об опасности. Лента невероятно стоячей, стеклянистой воды протянулась с севера, с пятнышка на горизонте, что было Ильбаринским Утесом. Лента катилась на восток, укладываясь и вращаясь, как спица колоссального колеса, и еще одна лента двигалась с востока, на таком расстоянии виднелись лишь бьющие о нее волны.

Кари уже видала такое. В Гвердоне, перед самым вторжением. И знала: если это остекленевшее, скованнное море коснется «Тимнеаса», то они увязнут, как мухи в янтаре. Это Кракен творил свое чудо.

– Кракен! – заорала она, полосуя леску ножом. Подскочила к румпелю, перевалила его на обратный галс. Лягнула обшивку возле головы Мири, чтобы чародейка проснулась: – Кракен! Надо успеть выбраться из воды!

Мири пробудилась и одним словом пробудила в облаках шквал.

Паруса натужно вздулись под заколдованным ветром, «Тимнеас» помчался на запад. С такой быстротой, что Бифосы моментально отстали.

Чудо Кракена поползло к ним, как палец великаньей ладони, ища их, тычась наугад, но они опередили и его. Впереди распахнулась ширь материкового побережья. Приближаясь, Кари заметила отсверки понизу туч – зарницы далеких чудес.

– Надо уходить от воды, – повторила она.

– Здесь Божья война, – предостерегла Мири. – Нам придется пробираться через Божью войну.

– Пусть эти твари только попробуют нас задержать.

С дворцовой башни ушкетского префекта Артоло смотрел, как приближается «Лунное Дитя». Баржа чересчур велика и не прошла в новый порт по затопленным улицам. Взамен целый рой суденышек помельче переправлял на нее груз, опустошая запасы хранилищ илиастра. Железнобокое «Лунное Дитя» нависало над ними, принимая все, что ему подносили, и никак не могло насытиться.

Прадедушка отбыл, а с ним и Ворц. Все мольбы Артоло канули втуне. Его оставили здесь, на этом проклятом острове, надзирать за погрузкой. Ведьма тоже пропала и унесла с собой его руки.

– Как же мне служить, Прадедушка, когда я без рук? – спросил он.

– Язык-то у тебя есть, – отвечал дракон. – Отдавай приказы моим именем.

И взвился в ясное небо.

На поясе у Артоло, точно в жестокую насмешку, висел новый драконозубый клинок. Ведьмино заклятие развеялось, и больше ему не взяться за нож.

И Артоло стал орудовать языком. Отдавал приказы. Отправил оставшуюся Эшдану еще раз обыскать остров: ладно, Карильон способна скрыться, но ведьма-то как от него убежала? Она на ногах-то еле стоит! Дол Мартайн вернулся с пустыми руками и сказал, что подлой парочки нет и следа.

Потерянный и подавленный, Артоло бродил по улицам Ушкета, бесцельно, как Бифос. За ним тенью следовали телохранители, смущенные и взволнованные. Иногда попадались попрошайки, умоляли вывезти их с Ильбарина. Обещали добывать илиастр в лагере, обещали вступить в команду «Лунного Дитяти», обещали ему сокровища затонувшего города и своих дочерей греть постель. Он всех оставлял без внимания.

Не в силах ни к чему прикоснуться, он лишь ходил и смотрел. Возвращался к пепелищу «Розы», будто там скрывался какой-то ответ. Забредал на улицу Синего Стекла и волочился по присыпанной пеплом воде, по морю дохлых червей. Топал по палубам «Лунного Дитяти». Баржа была маредонской постройки, добыча гхирданских пиратов. В другой жизни Артоло воображал себя капитаном этого великолепного корабля. Грезил, как оснащает его трофейными пушками, опоясывает лентами рун и ведет в сердце тайфуна Божьей войны. Захватывает и грабит, как подобает Гхирдане, и знать не хочет ни про какой Гвердон. Знать не хочет про Ильбарин.

В глаза не видит Карильон Тай.

Накатывает и отступает прибой. Швартуются и отходят лодки. Человечьи фигуры тают на его пути, разбегаясь в страхе. Он не ест – не выносит позора, чтоб какой-то слуга кормил с ложечки. Не спит.

Толку ему от языка? Когда не сдержать беззвучного крика? В проулок заходит еще одна нищенка, встает у него на пути. Телохранитель шагает вперед, собираясь оттолкнуть старую женщину, но старуха движется на удивление ловко – подныривает, крутнув грязными тряпками, и выпрямляется перед Артоло.

– Твоя судьба по-прежнему не изменилась, – произносит она.

Тут язык приходится поискать.

– Ты. Ты ишмирская жрица. Дамала.

– Карильон Тай по-прежнему в твоей власти. Ткач Судеб провидел, как ты удавишь ее.

Он поднял обезображенные ладони, растопыривая обрубки пальцев:

– Этими вот руками?

Дамала взяла его за руки и возвысила голос в молитве. В корпус «Лунного Дитяти» ударили волны, брызги разбитым стеклом сверкнули на солнце. Артоло внезапно будто бы раздвоило – стоя на грязной улице Ушкета, он одновременно оказался в море и разглядывал город со стороны холодными, нечеловеческими глазами.

– Этими, – сказала она и отпустила его. Из ладони проросли щупальца, склизкие, извивающиеся, как маленький Кракен. Кожа сменилась на пеструю плоть моллюска. Он сжал преобразившиеся кулаки и почувствовал, как сквозь них течет богоданная сила. На миг он будто бы своими пальцами проскреб по борту деревянной лодки и вкусовыми присосками на кончиках учуял пот Карильон Тай и озоновый запашок ведьмы.

А потом все исчезло.

– Принеси подношение, – зашептала священница. – Заключи договор. – Разве у него осталось хоть что-то, годное в дар? Пальцы-щупальца сомкнулись на рукояти нового драконьего кинжала, и жрица кивнула: – Самое подходящее. Так угодишь ты богам. – Она указала на бухту: – Брось его в море Кракена, и Он признает тебя проводником своей воли.

– Нет, – хрипло произнес он, большому языку слишком тесно во рту. – Не в этом сраном городе. Не на Ильбарине. Провались все здесь в бездну! – Он повернулся к телохранителям: – Найдете Дола Мартайна! Скажете, пусть готовит «Лунное Дитя» к немедленному отплытию!

– Но, господин, илиастр загружен только наполовину… – Кракеновы пальцы сомкнулись на горле эшданца. И резко сжались, а выкаченные глаза охранника со сдавленным вздохом, покинувшим его губы, стали вознесенной Кракену молитвой.

«Лунное Дитяти» вышло с вечерним приливом, буксиры вытолкали его с мелководья Утеса. В открытом океане зарычали могучие двигатели, завращались винты, уводя корабль на юг.

Артоло бросил кинжал с кормовой палубы «Лунного Дитяти», и стеклянные воды Кракена приняли принесенный в жертву драконий зуб, поглотив его, как прежде поглотили Ильбарин.

Глава 27

Шли дни, а Раск по-прежнему не вставал с постели.

В первый день Бастон в основном сидел на Фонарной, присматривал за состоянием босса. Позвал врача, чтобы тот позаботился о его раненой ноге, но порез сам по себе не был проблемой. Тут скорее требовался чародей. Или священник.

Или изгонятель духов, как шептались некоторые гхирданцы.

Насрать на них. Гхирданцам не понять, каких преобразований добился Шпат, действуя через Раска. Теперь здесь был настоящий город воров, приют для разбойников. С границ Нового города каждый день разлетались рассказы о том, как очередной вор удачно ушел через брешь в стене, которой не было раньше; как патруль дозора умудрялся полдня проблуждать в одном тупике; как какой-нибудь старухе во сне привиделось, где зарыт алхимический клад. Как мостовая, ровная, когда по ней убегал карманник, превращалась в коварные ухабы под ногами преследующих его стражников.

Прежде ходили байки о Святой Карательнице, мстительной защитнице Нового города. Теперь разговоры велись о более ушлом городском ангеле.

При мертвом Вире и Раске, плывущем на волнах забытья, ответственность за ведение бизнеса легла на Бастона с Карлой. Приходилось строить торговцев илиастром, проталкивать товары через границу зоны – за последние недели Бастон утряс вопросы между гхирданскими контрабандистами, моряками и местными грузчиками, теперь причалы Нового города бурлили суетой и днем и ночью. Он навещал добрых друзей, с которыми не общался годами, восстанавливал прежние сети, вкладывал монеты в умелые руки. А в руки, полезные другими умениями, вкладывал пистолеты и рукояти ножей.

И работа двигалась, чаши весов качались, выравнивались. Он чувствовал, как начинают вращаться старые шестеренки – понятия и обычаи Братства возвращались к жизни в обновленном облике.

Каждую ночь Бастон приходил на Фонарную проведать Раска, а тот спал и во сне разговаривал. Карла сидела у его постели, держала наготове лекарства и записную книжку, выступая заодно в роли оракула. Ночные визиты Бастона приобрели вид почетного ритуала, церемониального благословения. Он принял на себя долю власти Раска, лично общался с боссом, и его приказы никто не оспаривал. В Гхирдане шептались, ворчали о чужестранце – даже не принявшем пепел! – который приобрел такое влияние, но Бастон слишком был занят делами, чтобы много о них переживать. Драконье золото текло сквозь его пальцы – а также сквозь пальцы Карлы. Если она не сидела с Раском, то выходила на улицу в Новый город, раздавала монеты и творила добрые дела, подобно тому, как прежнее Братство делилось частью награбленного с беднотой Мойки.

Каждую ночь он глядел на Вирову карту поставщиков илиастра. На два скопления, обозначенные по разные стороны города. Есть припортовый район, длинная дуга от руин Мыса Королевы до новых доков, строящихся под Лососевой Скалой, – тут все приняли пепел. От почтенных торговцев навроде Крэддока, что раскланиваются с алхимиками, до последнего ковырятеля грязи, заначившего с войны пару канистр илиастра. Все они ходят под Раском.

Под ним, под Бастоном.

Нельзя отрицать, чувство власти приятно, однако оно строилось на песке. Если Раск очнется, если вернется дракон – что тогда?

Подошла Карла и вручила ему чашку с дымящимся чаем.

Несколько минут оба сидели в тишине, но не такой, как бывало, уютной тишине старого дома на Мойке. Они сейчас будто взломщики, тишком забрались куда-то в чужое. Или только ему кажется, что он недостоин этого крова? Он пока не отчитывался за эти дни перед Синтером, но, похоже, поневоле придется. Карлу никто здесь в обиду не даст, но жрец угрожал расправиться и с другими.

– Надо сходить проведать маму.

– Она в безопасности. С ней друзья. – Карла пригубила чай. – Я побуду здесь, на случай, если понадоблюсь. Тебе бы тоже лучше остаться.

Бастон уставился на руки. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь подсказал, что делать, кого бить. К этому он подготовлен, в этом хорош. Умеет организовывать, способен выстроить Братство, но преступному миру нужен предводитель с широким взором. Вот если бы Шпат заговорил с ним, объяснил, как будет лучше для города. Кого следует убрать? Манделя, как хочет Раск? Даттин с ее тайными союзниками? Нижние боги, их бы он исполнил с удовольствием. Или захватчиков из Ишмиры, и пошло Перемирие на три буквы?

«Скажи мне, что делать. Скажи, пока у меня есть такая возможность. Скажи, как загладить вину».

– Нужно продвинуть кого-то из парней в смотрящие за Призрачным базаром. И старыми доками. Я подумываю про Гуннара и, может, Стена Неумеху, – нарушила тишину Карла.

«Оба из Братства. Оба наши».

– Я разберусь.

– На следующей неделе в Лирикс отплывает корабль. Мы должны отправить домой тело Вира.

– Я так понимаю, ему понадобится эскорт.

Карла улыбнулась:

– Его должны везти сородичи. Из чистокровных гхирданских семей, а не купленные пеплом. Подумываю, не отослать ли нам кого домой в Лирикс. Если ты скажешь, что приказ получен от Раска, то они подчинятся.

– И что мы будем делать, когда прилетит дракон и увидит, что его соплеменники высланы, внук мертв, а Избранник прикован к постели?

Карла собиралась ответить, когда в дверь замолотил вестовой:

– Босс! Босс! Под Лососьей Скалой неприятности!

Оказалось, под Лососьей Скалой все было хуже, чем неприятности.

Там тянулся длинный причал, обросшие гнилью сваи уходили в пенную воду Исповедной бухты. Поодаль ветшали склады, заброшенные после Кризиса. Всем этим владел торговец алхимией по имени Барроу. Месяц назад Бастон поплескался в мусорной жиже, держа голову Барроу под водой, пока тот не сдался и не принял пепел, поклявшись быть вечно верным Гхирдане.

Теперь здесь стоял отряд городского дозора, синие плащи развевались под морским ветром. На складской крыше ярко горели огни троицы сальников.

Бастон изучал их в подзорную трубу. Недавно отлиты, как тот, на кого он наткнулся у Манделя, в отличие от пугала, напавшего на Раска. Горбятся, как горгульи, плащи стражи приклепаны к восковым плечам. Сальники вернулись на улицы. Встречайте недобрые старые времена в придачу ко всей нынешней новой неразберихе.

– Мы пришли собрать долю с Барроу, как ты велел. Сальники напрыгнули без предупреждения, – сказал один вор, сжимая раненую руку. – Мы начали драться, но они слишком прыткие. Потом набежали дозорные. Барроу сейчас допрашивают, вон там. – Окуляр сместился на конторку, примыкавшую к помещению склада. Бастон разглядел тонкое лицо Барроу. Тот разговаривал с капитаном стражи.

– Сколько наших забрали? – спросил Бастон.

– Арестовали Стена Неумеху и молодого Лео. Джан пробовал сопротивляться, и ему перерезали горло. Остальным удалось уйти.

– Двигаем в Новый город, – приказал Бастон. – Дозор за нами не сунется.

– А сальники?

На сальниках форма городской стражи. Когда их выпускали на улицы перед Кризисом, то налагали на них те же правила, что и на гвердонский дозор. То есть по закону сальники не смогут преследовать подозреваемых за границей ЛОЗ. Для этого понадобится получить у Лирикса пропуск.

И никак иначе. А за два медяка тебе продадут двугрошовый обед.

Сальники пройдут, куда им заблагорассудится.

– Помчите со всей прыти, – приказал Бастон. Он порылся в кармане, отыскал ключ. – Есть тайник на Журавлиной улице. В Мойке. Пошлешь туда парней и скажешь, чтоб принесли то, что там лежит, на Фонарную, понял? Все до последнего.

Вор кивнул.

– И дай мне свою винтовку.

Когда воры скрылись, Бастон покачал в руке оружие, оценивая вес, баланс. Нужно отвлечь погоню, чтобы парни добрались до Нового города целыми, но еще важнее, есть правила, которые надо соблюдать. Отмеченные пеплом обязаны верно служить Гхирдане. Нет прощения тому, кто принял пепел и нарушил присягу. Слово мужчины должно быть твердым. Поэтому Бастон отказывался вступать в Эшдану – если он не мог хранить верность, значит, не мог и дать клятву, и не важно, насколько с нею было б удобнее. Для клятвопреступников отведен особенный ад.

Он отщелкнул затвор, вынул флогистонный заряд, проверил, воткнул обратно в ствольную коробку.

Убивать Бастону приходилось далеко не раз. Первое убийство он совершил в четырнадцать, когда воры воевали с бандой Пяти Ножей. Те пришли за Хейнрейлом, за его ближним кругом, пришли за Хеданом. И за семьями главарей. В комнату Карлы вломилась бакланья башка, перед мысленным взором до сих пор стояли черные птичьи глазки, в ушах до сих пор скрипело курлыканье. В доме сидели люди из Братства, отцовские бойцы, и они ранили тварь, отдав жизни за детей Хедана, но убил баклана именно Бастон. Снес пернатую голову с человечьих плеч. Он помнил, как лопнула требуха, как из шеи под давлением брызнула кровь, окрашивая мир в красный цвет.

После этого Хейнрейл приставил его к Холерному Рыцарю.

– У мальчугана талант, Хедан. – Холерный Рыцарь был у Хейнрейла силовиком, ломал людям ноги. Не только ноги. Назови конечность, назови кость. Назови нужную разновидность боли, и Холерный Рыцарь знал, как ее причинить. На службе у Рыцаря Бастон убивал несколько раз, и много, много чаще бил – некоторых так жестоко, что они скорее желали бы умереть. Нижние боги, одного парня он так поломал, что тот живым продал свое тело алхимикам, добровольно пошел в чан, чтобы только прекратить боль. Это Хейнрейл заставлял его заниматься такими вещами. Хейнрейл приказывал калечить людей.

Всякий раз, убивая, он действовал по чужому приказу. Исполнял распоряжения Хейнрейла. Холерного Рыцаря. Каждое убийство сажало пятно, пока грязь не стала его броней. Хотелось смыть ее навсегда, но вместо этого он все глубже забредал в нечистоты. При нем была только вера в законы Братства – тонкая нить, но Бастон надеялся, что она станет для него путеводной.

Барроу все говорил. Выворачивался наизнанку перед дозором. Не важно, что он там им рассказывал. Главное – однажды он принял пепел.

Бастон навел винтовку, совместил метки прицела. Лицо Барроу в перекрестье. Еще один шаг в трясину. Чуть-чуть надавил, и окно окрасилось красным.

Он бросил винтовку и побежал, а дома вокруг замерцали свечным, яростным пламенем. Бастон не слишком хорошо знал эту новую часть Гвердона, поэтому приходилось угадывать, какие улицы выведут с мыса наверх, а какие упрутся в тупики. Сильные и легкие преследователи скакали по крышам, сверкали головами-прожекторами. Верещали, перекликаясь друг с другом, точно в погоню высыпала стая кипящих чайников.

Куда теперь? Если вправо, то можно добраться до чудесной бухточки в Исповедном заливе, выступа Нового города. Теперь там швартуются гхирданские корабли. Однако между ним и бухтой полно домов, муравейник сараев, навесов, пристроек – жилищ бедноты из Маттаура. Если он заблудится или увязнет в толчее, тогда от свечек не уйдет.

Другой вариант – упырий туннель, прямо по курсу. Подземный ход пронизывал мыс, как червоточина – яблоко. Бастон выбрал бы туннель не мешкая – тот проходил у самой поверхности, и был невелик шанс наткнуться на плотоядных особей, – но нынче упыри работают на дозор…

…Справа на крыше мигнул огонек, и выбор сделали за него. Бастон пригнул голову и с топотом понесся к туннелю, пыхтя, как грузовой поезд. Сальники приближались – их восковые конечности не знают усталости, лица горят изнутри адским пламенем.

Тьма туннеля поглотила его, но совсем ненадолго. Прыгающий огонек одного из сальников разогнал темноту. Свеча мигала, озаряя вырубленные стены, зеленые в алмазных блестках водяных капель, скользкую жижу на полу.

Бастону не успеть. Граница на том конце туннеля. Черт, еще окажется, что лириксиане так и так завалили свой выход. С его везением станется. Он поднажал, сослепу поскользнулся на мокрых камнях, плюхнулся в грязь, снова вскочил. В отдалении что-то шумело, по трубе хлестала вода. Может, туннель сейчас затопит и его вместе с сальником смоет в Исповедный залив. Утонуть, как Фей, наверно, не самый плохой конец.

Сальник поравнялся с ним, поставил подсечку, и Бастон опять плюхнулся в грязь. Кулак въехал в живот, скручивая вора пополам. Существо вскинуло его за волосы, впечатало мордой в стену, потом снова бросило. Захихикало, выставив нож. Свет превращал блестящее лезвие в пламя.

– ОН НЕ ТВОЙ.

Слова вышли у Бастона изо рта, но то были не его слова, не его голос. И на вкус они были как земля, гниль и мясо.

На долгий миг сальник застыл, лишь подергивалось пламя свечи. Существо восприняло странный голос без страха, но с интересом. Восковые пальцы удивительно бережно ощупали горло Бастона, словно в изумлении – как это он сумел издать такой громкий шум?

– УХОДИ.

Сальник покрутил лезвием, вздернул подбородок Бастона, словно из любопытства вознамерился рассечь трахею. И вдруг судорожно выгнулся, выронил нож и скакнул назад на четвереньках, как потревоженное насекомое. Пламя у него в голове разгорелось ярче, потом стало ядовито-синим. Рот открылся, выплескивая плавленый воск. Сальник проскрежетал несколько невнятных слов, затем повернулся и побежал.

Бастон еще немного повалялся в грязи, ломота стиснула и не отпускала все тело. Голос исторгся снова, как рвота:

– БАСТОН, ПЕРЕДАШЬ ХОЗЯИНУ, ЧТО Я ДОЛЖЕН С НИМ ВСТРЕТИТЬСЯ. СКАЖЕШЬ – Я ЗНАЮ ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЕТ ОН. СКАЖЕШЬ, ЧТО Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ СО ШПАТОМ.

Раск очнулся, разбуженный сновидением об упырях. Открыл глаза, но в комнате темно и ничего не видно, так что он растерялся – не застрял ли в туннеле у Исповедного? Или весь тот туннель – его часть?

Он открыл внутренний глаз, приник к восприятию Шпата и увидел все. Смертную плоть на кровати, заляпанные простыни. Пришлось подплывать ближе к телу, чтобы заново завладеть им, – и вот он у себя в спальне, на Фонарной улице. В городе ночь, и на мостовых скользко от дождя. Секунду назад сиял день и было сухо – он снова потерялся во времени.

«Нет. Это Шпат боялся быть унесенным временем», – напомнил себе Раск.

Между ними двумя стирались границы.

– Я что… – В горле пересохло и саднило, не голос, а хрип.

– Ш-ш. Не шевелись. – Карла присела на колени рядом с постелью, подтянула покрывало. Стала разматывать бинт на ноге. Опять прострелила боль.

– Нога! Что с ней случилось?

Карла не подняла на него взгляд. Вместо этого принялась менять повязку.

– Ты ударил себя кинжалом. Сперва несколько раз полоснул по стене, потом взялся за себя. Бастону пришлось выбить у тебя нож.

Воспоминание скрутило Раска.

– Я не просто так себя резал. Боль ему помогла. Вроде принесения жертвы.

Когда рана обнажилась, то оказалась глубокой и скверной дырой в мышцах бедра почти до самой кости. Карла осторожно прочистила корку, смазала целительным бальзамом, потом открыла другую баночку и стала втирать вокруг поврежденного места зернистую пасту. От мази нога немела, словно боль испытывал кто-то со стороны.

– Что это? – дремотно спросил Раск. С раной было что-то не так. Кожа по краям отвердела, покрылась сероватым налетом и, казалось, поблескивала при тусклом свете.

– Алкагест, – произнесла Карла. – Против каменной кожи. Небольшая притирка.

– Я заразился хворью? – Ужас пронизал его, холодной желчью подкатили воспоминания, не его – память о том, как Шпат медленно разлагался от каменной хвори.

Карла покачала головой и успокаивающе положила руку ему на грудь:

– Я вовремя ее обнаружила, но придется и дальше вести уход за раной. Ты только лежи спокойно и отдыхай. Все хорошо. Бастон справится с делами.

Захотелось возразить. Раск попытался привстать, но она уложила его мягким нажатием. Поднесла к губам чашку. Горький отвар, густой, лечебный, смыл его назад в забытье.