Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Собирание архивов

Мемуаристика была важной, но не главной сферой интересов Николаевского. Его подлинной любовью было архивное дело, и он почувствовал себя глубоко удовлетворенным, когда социалисты-эмигранты предложили ему взять под свое попечение Русский социал-демократический архив, который первоначально был скомплектован примерно за 15 лет до этого представителем древней грузинской аристократической фамилии князем Давидом Иосифовичем Бебутовым (Бебуташвили), членом партии кадетов, любителем истории. Им же в 1911 г. была также основана берлинская русская библиотека. Архив располагался теперь в здании Правления Социал-демократической партии Германии и находился в весьма неупорядоченном состоянии. За архивом присматривал студент-медик Г.М. Вяземский (Вязьменский), но ни дальнейшая комплектация архива, ни его систематизирование не проводились. Впрочем, поначалу само слово «архив» было сильным преувеличением, ибо все наиболее ценные материалы умещались в одном шкафу[332]332
  Николаевский Б. Н.И. Бухарин и мои с ним встречи в 1936 г. (Из воспоминаний) // Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным: Комментарий к воспоминаниям А.М. Лариной (Бухариной) «Незабываемое» с приложениями. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1993. С. 90.


[Закрыть].

Взяв архив в свои руки, Николаевский быстро превратил его в авторитетное научное учреждение, документация которого сохранялась, обрабатывалась и обогащалась благодаря его неустанным заботам. Сам Николаевский, человек весьма скромный, позднее вспоминал, что к началу 30-х годов архив, увеличившись во много раз, стал «самым обширным хранилищем соответствующих материалов вне СССР»[333]333
  Николаевский Б. Н.И. Бухарин и мои с ним встречи в 1936 г. С. 91.


[Закрыть].

Подчас новые документы в архив попадали случайно, но за этими «случаями» всегда скрывалась внутренняя закономерность – неустанный поиск, постоянная настороженность, ожидание в любой момент увидеть или найти что-то новое и важное. Один из таких случаев и произошел в редакции журнала «Новая русская книга». Еще в 1922 или 1923 г. в Берлин приезжал Бебутов, который хотел забрать назад оставленные им материалы, чтобы перевезти их в Грузию, ставшую советской республикой. Николаевский отверг это требование. Была образована независимая экспертная комиссия, которая установила, что материалы, на которые может претендовать Бебутов, составляют лишь малую часть фонда. В результате Правление СДПГ отклонило требование Бебутова. Ему разрешили забрать только личный архив, но от этого он отказался и оставил свой архив, в том числе рукописи его собственных воспоминаний и мемуаров его родных, в Берлине[334]334
  NC, boxes 106–113; box 492, folder 7.


[Закрыть].

В 1924 г. у Бориса Ивановича появилась новая и, как он полагал, весьма ответственная работа. Еще при жизни Ленина с Николаевским связался сотрудник созданного в марте 1923 г. Института В.И. Ленина – Николай Семенович Ангарский. Последний был отправлен в Берлин по внешнеторговым делам и для розыска документов, потенциально интересных для института. Не исключено, что Ангарский связывался с Николаевским по поручению Каменева, входившего вместе со Сталиным и Зиновьевым в «триумвират», в руках которого находилась реальная власть в стране[335]335
  Ненароков А. «Письма – исторический документ… их нужно печатать как таковые» // Россия XXI. 2002. № 6 (Интернет).


[Закрыть]. Ангарский обсуждал с Николаевским ленинские документы, в которых институт был крайне заинтересован. Однако эти переговоры к практическим результатам в тот период не привели. Вслед за Ангарским во время зарубежной поездки на контакт с Николаевским пошел его старый знакомый Рязанов, к тому времени – директор Института Маркса и Энгельса (ИМЭ) в Москве. Переговоры с Рязановым оказались значительно более плодотворными, так как ему Николаевский доверял.

В результате переговоров между Рязановым, германскими социал-демократическими лидерами и Николаевским последний был допущен в Архив Социал-демократической партии Германии для работы с фондами Маркса и Энгельса. Целью проекта было научное издание трудов Маркса и Энгельса в Москве[336]336
  Утверждение Ф. Ахмеровой, преувеличивающей и роль Николаевского в снабжении Института Маркса и Энгельса документальным материалом, и то внимание, которое уделяли этому советские внешнеполитические органы, не соответствует истине. К тому же Ахмерова вводит некий криминальный элемент во всю эту деятельность Николаевского. Ахмерова пишет: «Николаевский оставался единственной связью с этим архивом (Архивом Социал-демократической партии Германии. – Ю.Ф. и Г.Ч.). Только при его помощи, порой нелегальным путем, Институт Маркса и Энгельса получал необходимые справки и документы. Все доставляемые материалы Николаевский передавал в Берлинское посольство [полпредство], и через полномочного представителя в Берлине H.H. Крестинского документы переправлялись с дипкурьерами в Москву» (Ахмерова Ф. Мне не в чем каяться… С. 143). Автор ссылается на коллекцию писем Николаевского Рязанову, хранящуюся в Государственном архиве Российской Федерации, в данном случае не цитируя ее, но совершенно очевидно, что никакие упоминания о нелегальной деятельности в них просто не могли иметь места, так же как и сведения об использовании для этой цели дипломатической почты. Представляется, что сказанное автором – просто фантазия или же неправильное понимание текста документа. В этом нас полностью убедило изучение той переписки, которую имела в виду Ахмерова.


[Закрыть]. С разрешения германских архивистов Николаевский снимал копии с документов и переправлял их в Москву. В каких-то случаях, будучи знаком с полпредом СССР в Германии H.H. Крестинским, Николаевский использовал для отсылки полпредовскую почту, что было связано с желанием отправить материалы более надежным, быстрым и, что немаловажно, более дешевым, если не бесплатным способом.

Тоталитарная система в СССР находилась тогда еще в процессе становления, и некоторые прорехи в ее идеологическом обеспечении подчас давали о себе знать. Одной из таких прорех, правда микроскопических, являлась относительная самостоятельность ИМЭ. Можно полагать, что Рязанов на свой страх и риск назначил Николаевского уполномоченным ИМЭ в Германии. Впрочем, в свое время, в 1920 г., при организации института, Рязанов получил разрешение Оргбюро ЦК РКП(б) на использование в качестве сотрудников меньшевиков[337]337
  «Я не совершал никакого преступления»: Две саратовские рукописи академика Д.Б. Рязанова. 1932–1934 гг. / Публ. Г.Д. Головиной и Я.Г. Рокитянского // Исторический архив. 1995. № 2. С. 214.


[Закрыть]. Теперь ситуация была иной.

Речь шла не просто о меньшевике, а о человеке, изгнанном за пределы Советской России, да еще и члене Заграничной делегации запрещенной в СССР партии. Возник парадокс: высланный «контрреволюционер» стал зарубежным представителем советского идеологического учреждения. Продолжением этого парадокса было партийно-доверительное обращение к Николаевскому, содержавшееся во всех адресованных ему официальных письмах ИМЭ: «Многоуважаемый товарищ!»

В дальнейшем это назначение будет использовано не просто для компрометации Рязанова, а для снятия его с поста директора института и отправки в ссылку. В высшие партийные круги поступит донос арестованного и запуганного бывшего сотрудника института В.В. Шера, неграмотно состряпанный по указанию с самых верхов:

«Рязанов часто подчеркивал то обстоятельство, что ряд работ для института выполняют заграничные меньшевики, в частности Николаевский, который писал ряд статей. Но поскольку Рязанов большой мастер говорить полунамеками и полусловами, поскольку наши разговоры не получали той определенности, которая могла бы получиться как вывод из тех тем, которые затрагивались, я делал вывод из этих полунамеков и намеков, что он представляет себе, что существует меньшевистская организация, работающая в России, что он осведомлен об этом от заграничных меньшевиков»[338]338
  «Я не совершал никакого преступления» // Исторический архив. 1995. № 2. С. 215.


[Закрыть].

Для Николаевского, воспринимавшего свое участие в проекте по подготовке к публикации работ Маркса и Энгельса как нечно абсолютно естественное, сотрудничество с ИМЭ было важным в двух отношениях. Оно давало возможность получать очень небольшой, но стабильный доход и, что для нашего героя было особенно ценно, обеспечивало официальный доступ к архивным источникам исключительной важности.

Обдумав предложение Рязанова, Николаевский ответил официальным письмом, в котором фиксировался характер договоренностей. Он согласился занять место представителя Института Маркса и Энгельса с задачами отыскания и собирания «всех материалов, имеющих тот или иной интерес с точки зрения изучения жизни и деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса, равно как и основоположников российской с[оциал]-д[емократии] Г.В. Плеханова, В.И. Засулич и П.Б. Аксельрода». Он намеревался работать в берлинских архивах, а также поехать в ряд европейских городов, где, по его сведениям, можно было найти важные материалы.

В конце письма не без известного ехидства говорилось: «Вопрос о вознаграждении я оставляю на Ваше усмотрение, но хочу лишь обратить Ваше внимание на теперешнюю дороговизну жизни в Берлине; как Вы знаете, представительством СССР в Берлине оклады, напр[имер] для делопроизводителей и старших машинисток установлены в размере 110 дол[ларов]. Мне кажется, что от меня будет требоваться работа не менее интенсивная и квалифицированная»[339]339
  Российский государственный архив социально-политической истории (далее: РГАСПИ). Ф. 71. Оп. 50. Ед. хр. 103. Л. 13–14.


[Закрыть].

Являясь представителем ИМЭ в Берлине, Николаевский одновременно выполнял и функции представителя Центрархива, то есть государственного органа, ведавшего архивными учреждениями. По существу дела, однако, работа на эти разные ведомства никак не разграничивалась. Функции представителя Центрархива фактически перекрывались представительстом ИМЭ и являлись скорее декоративными. Посылаемые в Москву материалы уже там направлялись либо в один, либо в другой архив. Борис Иванович попытался использовать восстановившиеся связи с Рязановым для того, чтобы вызволить конфискованные у него после ареста документы и исследования. Он писал Давиду Борисовичу в октябре 1923 г., что перед эмиграцией говорил на эту тему с В.Р. Менжинском – заместителем Дзержинского по ВЧК, заручился обещанием вернуть конфискованное, но так ничего и не получил. «Так как некоторые [бумаги] представляют замечательную научную ценность, то пропажа их была бы не только моей личной бедой», – писал Николаевский и соглашался теперь не на возвращение всех этих бумаг, если они будут найдены, а на передачу их в ИМЭ[340]340
  Меньшевики в 1922–1924 гг. С. 223.


[Закрыть].

В известных нам материалах нет никакого следа того, предпринял ли Рязанов какие-то меры и, если таковые были предприняты, дали ли они результаты. Скорее всего, ценные бумаги, в том числе материалы декабристов и первой марксистской группы России под руководством болгарина Димитра Благоева (1883 г.), так и пропали в чекистском хламе.

Из писем Николаевского Рязанову видно, насколько активно и разнопланово устанавливались контакты и проводились разыскные действия. 11 декабря 1924 г. Борис Иванович писал: «Вдова австрийского историка Л. Гартмана продает библиотеку своего покойного мужа. В этой библиотеке очень хорошее собрание книг о французской революции, причем Гартман, собирая ее, особенно интересовался социальным движением. Кроме отдела французской революции у Гартмана огромное собрание книг и документов по Средневековью и по эпохе Возрождения, главным образом в Италии. Может быть, этот последний раздел заинтересует Коммунистическую] академию»[341]341
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 6. Л. 2.


[Закрыть].

5 января 1925 г. Николаевский сообщал о неудаче: в одном из антикварных магазинов было обнаружено письмо Маркса дочери (какой именно, не сообщалось). Однако пока решался вопрос о его приобретении, документ уже был продан в США. В связи с этим Николаевский предлагал «на будущее время дать мне общее указание на случай возможных некоторых писем Маркса и Энгельса в антиквариатах (я предполагаю в ближайшие дни обследовать их все); я считал наиболее целесообразным предоставление мне права самому делать на мой риск покупки в пределах небольших сумм (до 50, например, марок); вещи же более ценные я мог бы резервировать на неделю небольшими задатками – 5–7 марок»[342]342
  Там же. Ед. хр. 14. Л. 1.


[Закрыть].

В этом же письме сообщалось об обнаружении в одной из берлинских библиотек экземпляра книги Энгельса «Анти-Дюринг» с карандашными пометами самого Энгельса. Все эти пометы были добросовестно скопированы и отправлены вместе с письмом.

20 февраля того же года Николаевский информировал своего адресата об архиве А.И. Герцена, находившемся у его вдовы. «Там имеется большая пачка писем Г.А. Лопатина к Н.П. Огареву и Герцена из Лондона в 1870–1872 гг. Очень много интересного о Марксе и делах Интернационала вообще. Архив почти не использован. А там целые клады»[343]343
  Ахмерова Ф. Мне не в чем каяться… С. 143–145.


[Закрыть].

В ноябре 1924 г. между распорядителем Архива Маркса и Энгельса Эдуардом Бернштейном (тем самым германским социал-демократом, который в конце XIX в. выступил с «ревизией», то есть пересмотром, устаревших положений марксизма, за что был проклят правоверными догматиками) и Николаевским, при участии представителей Правления СДПГ А. Брауна и Р. Гильфердинга, был подписан договор. По договору ИМЭ получал право на издание документального наследия Маркса и Энгельса, в том числе на публикацию полного собрания их сочинений на языках оригинала.

Работа была огромной. В архивных фондах хранились десятки тысяч рукописей, в том числе составлявшие многие сотни страниц. Несколько ранее, 28 октября, Правление Социал-демократической партии Германии приняло решение о предоставлении Николаевскому права работать с документацией ее архива, причем для оказания ему помощи был выделен компетентный сотрудник[344]344
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 6. Л. 1.


[Закрыть]. Последнее, впрочем, осталось только на словах, ибо никакой реальной поддержки от партийного архивиста, который не очень-то разбирался в фондах, не было.

С утра до ночи трудился Николаевский, лишь иногда используя помощь почти случайных доброхотов, систематизируя, каталогизируя и описывая материалы, которые рассматривались в СССР как имевшие исключительное значение. Николаевскому удалось договориться с представителями германской социал-демократии и с руководством ее архива о фотокопировании документов. Возникали, правда, многочисленные бюрократические и технические трудности, которые приходилось преодолевать иногда с нарушением существующих в Германии норм и правил, что было не так банально. Он писал в ИМЭ в начале января 1924 г.:

«Все еще не закончившиеся праздничные каникулы сильно тормозят выполнение Ваших поручений. В особенности это сказывается на фотографировании. Фотографич[еское] отделение Yorwärts’a[345]345
  Vorwärts – ежедневная газета, центральный орган Социал-демократической партии Германии.


[Закрыть] берется выполнить заказ не ранее 3 недель – это, конечно, совершенно неприемлемый срок. Я уже снесся с др[угими] фотографиями, там может быть готово в несколько дней, но до 5.1 я связан, т. к. без А. Брауна я не могу поставить вопрос о выдаче рукописей из архива: как Вы знаете, А. Браун уполномочен Vorstand’ом[346]346
  Vorstand – правление Социал-демократической партии Германии.


[Закрыть] вести эти дела; выдача рукописей делается в прямое нарушение постановлений Yorstand’a, и если это будет сделано без А. Брауна, то он, несомненно, будет очень недоволен. Поэтому я решил дождаться его приезда»[347]347
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 14. Л. 3.


[Закрыть].

Через некоторое время на советские деньги была даже создана специальная лаборатория с современным оборудованием, позволявшим сравнительно быстро изготавливать фотокопии (свыше 100 листов в час, что для нашего времени, конечно, кажется скоростью черепахи). Борис, однако, был вполне удовлетворен работой фотографии, считал, что она работает великолепно[348]348
  Там же. Л. 5.


[Закрыть].

В течение трех с лишним лет Николаевский регулярно вел эту работу, изучая и отбирая документы, отвозя рукописи во Франкфурт, где размещалась лаборатория (очевидно, там ее было дешевле содержать) и забирая готовые копии, чтобы затем переправить их в Москву. Надо, правда, сказать, что в некоторых случаях разрешения на копирование документов из социал-демократического архива не предоставлялись, причем обычно без каких-либо вразумительных обоснований. Связано это было, по всей видимости, со стремлением социал-демократических функционеров продемонстрировать, кто хозяин в доме. О своих непростых отношениях с руководством социал-демократического архива Николаевский информировал Рязанова и попросил как-то задобрить немецких архивистов, в частности курировавшего архив А. Брауна:

«Если Институт пойдет навстречу Брауну, то, по моему мнению, следует предложить Partei-archiv’y что-нибудь из имеющихся у Вас дубликатов иностранных изданий. Книги на русском языке в глазах Брауна и др[угих] для архива обуза. Всякое же предложение книг немецких и особенно французских (кот[орых] в архиве сравнительно мало) будет встречено очень сочувственно. Из русских изданий немцам будут интересны только собрания иллюстраций, особенно портретов… на эти последние имеется большой спрос для всякого рода изданий, думаю, что и Институту будет не трудно достать такие альбомы. Хорошо было бы также предложить к[акие]-н[ибудь] фотографии тех рукописей М[аркса] и Э[нгельса], которых нет в архиве герм[анской] с[оциал]-д[емократии], – пусть их будет очень мало, важен сам факт получения их, ибо тогда Б[раун] будет иметь возможность говорить, что он тоже [что-то] получил. Я полагаю, что Институт во всяком случае мог бы дать снимки тех вещей, кот[орые] им уже опубликованы, напр[имер], черновик письма М[аркса] к Засулич, писем М[аркса] к немцам и т. д.»[349]349
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 29. Л. 6.


[Закрыть]

Очевидно, что Николаевский стремился разными способами продемонстрировать не только свое собственное желание, но и стремление ИМЭ наладить конструктивное сотрудничество с германскими архивистами. Это стремление находило сочувственный отклик в Москве далеко не всегда. Здесь, вопреки настроениям и воле Рязанова и некоторых других, кто сохранял контакты с бывшими коллегами по II Интернационалу, в высших партийных кругах все более росло враждебное отношение к социал-демократическим «реформистам». Более того, с подачи Зиновьева, а затем Сталина и Бухарина стала нагнетаться ненависть к «реформистам», все чаще употреблялся нелепый термин «социал-фашизм», вошедший в совершенно обязательный официальный обиход с конца 20-х годов. Выполняя многочисленные, крупные, средние и мелкие, задания института и связанных с ним уреждений, затрачивая на это массу физических и духовных сил, нервное напряжение и энергию, Борис Иванович подчас сам взваливал на себя дополнительную работу, считая ее полезной для науки и соответствующей интересам его собственных поисков. Он писал как-то в Москву:

«Через мои руки проходит довольно много зарубежных газет (русских). Если для Института это представляет интерес, то я буду давать вырезки всех статей, где упоминается о Марксе»[350]350
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 29. Л. 10.


[Закрыть].

Подчас обращалось внимание на самые мелкие детали поиска. 2 января 1927 г. Николаевский писал в ИМЭ:

«При просмотре «Кельнише Цайтунг» за 1858–1859 гг. в разных известиях попалось несколько заметок, могущих представить некоторый интерес. Я их на всякий случай зарегистрировал – опись прилагаю»[351]351
  Там же. Ед. хр. 27. Л. 2.


[Закрыть].

При всей насыщенности и интересе эта работа, однако, удовлетворяла Бориса Ивановича далеко не полностью. 11 декабря 1924 г. он просил Рязанова разрешить возникший у него вопрос. Дело в том, что полученное перед этим письмо института определяло, что центром тяжести работы берлинского представителя должна быть «инвентаризация архива». Николаевский же считал, что главной его задачей является розыск новых материалов. Именно так определял недавно задачу сам Рязанов. Теперь же в институтском письме о розысках не говорилось вовсе[352]352
  Там же. Ед. хр. 6. Л. 2.


[Закрыть]. Этот вопрос так и не был разрешен удовлетворительно. Николаевскому приходилось и вести поисковый труд, приобретать документы для ИМЭ и на свой страх и риск.

Он, однако, нашел время и для весьма интенсивной разыскной работы в Прусском земельном государственном архиве. Правда, поначалу дело застопорилось, так как существовали жесткие бюрократические правила допуска исследователей в этот архив. Необходимо было получить разрешение в министерстве иностранных дел, а для этого предварительно заручиться рекомендациями. Борис просил ИМЭ прислать письмо, что он работает по поручению этого института. «Иначе получится, что я скрываю, и при официальных хлопотах, когда нужно указывать цель работы и круг интересующих вопросов, неупоминание этого может быть неправильно истолковано»[353]353
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 27. Л. 38.


[Закрыть]. В конце концов разрешение было получено.

Здесь Николаевский также выявил рукописи Маркса и Энгельса, равно как и документы, связанные с их деятельностью. Немало интересного было обнаружено в берлинских библиотеках, где Николаевский изучал публикации работ Маркса и Энгельса, газеты и журналы, в которых они публиковались или в которых рассказывалось или даже только упоминалось о них.

В 1925 г. Борис Иванович ездил в Вену, откуда привез в Берлин, а затем переправил в Москву рукописи Маркса и Энгельса, оставленные там Рязановым перед возвращением в Россию в 1917 г. Николаевский посещал и многие другие европейские города, где проживали русские эмигранты, уговаривая их передать ему на хранение документальные материалы, фотографии, дневники, воспоминания то ли за незначительную плату, то ли безвозмездно. В большинстве случаев эти экспедиции давали позитивный результат, причем не только в переговорах с социалистами, но и с эмигрантами более правых убеждений.

Неведомо, какими путями Николаевскому удалось уговорить Эдуарда Бернштейна передать в Архив СДПГ наряду с хранившимися у него письмами Энгельса, рукопись незавершенной работы Маркса и Энгельса «Немецкая идеология»[354]354
  NC, box 492, folder 7.


[Закрыть]. Эта рукопись, написанная в 1845–1847 гг., содержала критику различных социалистических теорий, существовавших в Германии к тому времени, и впервые давала более или менее связное изложение социологической концепции «основоположников». Николаевский изготовил фотокопии и отправил их в Москву. «Немецкая идеология» была издана впервые в СССР на немецком языке в 1932 и на русском в 1933 г.[355]355
  Советские историки совершенно незаслуженно обвиняли правление Социал-демократической партии Германии в том, что оно «в течение девяноста лет» скрывало эту рукопись, хотя, во-первых, сама Социал-демократическая партия начала создаваться только в 1869 г., а во-вторых, о существовании рукописи правлению не было известно до той поры, пока Бернштейн не проговорился о рукописи Николаевскому (NC, box 492, folder 7).


[Закрыть] Правда, документация, жаловался Николаевский Рязанову, была передана не полностью, часть писем и некоторые рукописи Бернштейн все же оставил у себя, как и письма российских социалистических деятелей П.Б. Аксельрода, Г.В. Плеханова и других. Однако доступ к ним Николаевский получил, и об этой документации стало широко известно заинтересованным лицам и организациям, что и являлось главным результатом состоявшихся переговоров.

Важной находкой были три больших пакета с письмами Энгельса Августу Бебелю и другим руководителям германского социал-демократического движения, которые были обнаружены среди бумаг социал-демократического лидера и видного социолога Рудольфа Гильфердинга. Сообщая об этом в ИМЭ, Николаевский писал, что попытается сфотографировать эти документы во Франкфурте, но предупреждал, что, скорее всего, немцы этому воспрепятствуют, пожелают первоначально опубликовать их в Германии. Он полагал, что предложение о публикации будет сделано именно ему; считал, что следует согласиться, так как это позволит сделать фотокопии и отослать их в Москву. Если же публикатором окажется другое лицо, все дело может сильно затянуться[356]356
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 24. Л. 5.


[Закрыть].

Работа над обозначенной перепиской очень увлекла Николаевского, хотя до конца отношения с немцами по этому вопросу долгое время оставались неурегулированными. Социал-демократические деятели колебались, опасаясь, что публикация писем в СССР будет прокомментирована в весьма неблагоприятном для них свете.

Вместо отдыха в праздничный новогодний день 1 января 1928 г. Борис Иванович занимался подготовкой к печати трудных для чтения и тем более для комментирования материалов и обдумывал возможности их издания институтом. Он писал Рязанову:

«Гильфердинг Ваше письмо получил, но пока еще ни с кем не говорил. Причина – он хочет эти разговоры вести после напечатания рецензии на первый том сочинений М[аркса] и Э[нгельса], в которой должна быть дана оценка научного значения издания, появление же этой рецензии несколько задерживалось по ряду причин. Во всяком случае в ближайшее время он разговор по этому поводу поведет. Однако я должен сказать, что надежды на успешный исход у меня очень мало».

Вновь предлагалась комбинация, теперь уже новая – устраниться от издания на немецком языке и договориться об издании писем на русском. Немцы знают, напоминал Борис, что «письма эти вообще-то найдены во многом благодаря мне, и известные мои права признают»[357]357
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 32. Л. 1.


[Закрыть].

Общаться с престарелым социал-демократическим ветераном (Бернштейн приближался к 80-летию, он скончается в 1932 г.) было нелегко. Николаевский жаловался Рязанову:

«Письма Фишера[358]358
  Р. Фишер являлся одним из германских социалистов, с которым Энгельс после смерти Маркса вел переговоры об издании полного собрания его сочинений. Однако удалось осуществить переиздание только отдельных работ.


[Закрыть] к Энгельсу Бернштейн дать обещал, но все оттягивает, ссылаясь, что забыл, куда положил, и не может найти. Мне этот мотив кажется вполне правдоподобным, т. к. он действительно многое забывает. Я, напр[имер], вот уже два года не могу добиться от него обещанных им мне писем к нему Плеханова… Как Вы сами понимаете, средств давления на него у меня никаких. Теперь, ссылаясь на Ваше письмо, я обращусь к нему с официальным письменным запросом – м[ожет] б[ыть], это заставит его порыться»[359]359
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 27. Л. 14.


[Закрыть].

В конце концов оказалось, что Бернштейн просто не хочет отдавать письма Фишера. Николаевский, несмотря на все усилия, так их и не получил[360]360
  Там же. Л. 21.


[Закрыть].

Настойчивый поиск продолжался. Представитель ИМЭ общался со все новыми русскими эмигрантами, видными европейскими социал-демократами, приобретал у них рукописи и целые архивы, редкие книги и прочие материалы, интересные для ИМЭ и для него самого. По поручению института и по собственной инициативе Борис Иванович часто посещал аукционы – книжные и документов, коих в Берлине в условиях тяжелого экономического положения населения было множество – люди, имевшие исторические ценности, нередко вынуждены были с болью в сердце отдавать их на продажу, чтобы прокормиться. Правда, у Николаевского на аукционах были конкуренты: те, кто, обладая немалыми состояниями, стремился заполучить редкие рукописи или издания для своих коллекций. Так что интересные документы и книги купить не всегда удавалось.

О своем участии в аукционах Николаевский регулярно информировал Рязанова[361]361
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 27. Л. 6, 8, 12 и др.


[Закрыть]. В марте 1928 г. в ИМЭ сообщалось: «Из автографов наиболее ценные ушли по ценам, значительно превышающим указанные Вами как предельные»[362]362
  Там же. Л. 48.


[Закрыть]. В другой раз, однако, совершенно неожиданно был получен хороший «улов»: удалось купить ряд ценных документов, включая подлинники писем философа Гегеля[363]363
  Там же. Л. 8.


[Закрыть]. Так что в некоторых случаях удавалось покупать материалы дешевле потолочных цен, определяемых ИМЭ. Правда, в январе 1929 г. Борис Иванович нарушил «финансовую дисциплину»: коллекция ценных писем была им куплена за 51 марку, несколько выше предела, назначенного институтом. «Но мне ее очень не хотелось упускать», – оправдывался он перед советским начальством[364]364
  Там же. Ед. хр. 35. Л. 6.


[Закрыть].

Вновь и вновь ставил Николаевский вопрос о предоставлении ему несколько большей свободы в малых финансовых операциях. «Нельзя ли вообще поднять вновь вопрос об открытии мне хотя бы небольшого кредита для расплаты по небольшим покупкам, – мне постоянно при покупках приходится натыкаться на вопросы о сроке расплаты, причем этот момент, не скрывая, ставят в связь с размером скидки», – говорилось в письме от 15 марта 1927 г.[365]365
  ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 27. Л. 32.


[Закрыть] Приходилось вести сложные и длительные переговоры с собирателями автографов и писем, убеждать их продать документы, а при неуступчивости дать по крайней мере возможность опубликовать или хотя бы ознакомиться с ними с правом цитирования[366]366
  См., например: ГАРФ. Ф. 9217. On. 1. Ед. хр. 32. Л. 55.


[Закрыть].

Увлеченность поиском и буквально охотничий азарт иногда толкали Николаевского на не вполне корректные решения. Однажды он натолкнулся на неизвестный и неизданный рукописный сборник «Песни труда», подготовленный группой «Освобождение труда». Владелец требовал за рукопись 84 марки. Не уверенный в том, что рязановский институт согласится на покупку, Николаевский взял потрепанный сборник у хозяина, якобы для просмотра, с обещанием в ближайшее время возвратить, но вместо этого отправил рукопись в Москву. «В крайнем случае Вы сможете ее сфотографировать, но оригинал, при незаключении сделки, Вы мне обязательно верните», – писал он в сопроводительном письме[367]367
  Там же. Л. 25.


[Закрыть]. В исследовательской работе ничто человеческое Николаевскому не было чуждо…