Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Установление в СССР единоличной власти Сталина, кровавая коллективизация сельского хозяйства, перекачивание средств в сверхиндустриализацию путем развития в основном тяжелой, прежде всего военной, промышленности, а вместе с тем новые явления в мировой экономике и политике, связанные с Великой депрессией 1929–1933 гг., требовали выработки новой меньшевистской платформы. Николаевский вместе с Абрамовичем, Далиным, Аронсоном, Кефали и Гарви высказались за таковую. Дан же всячески противился изменению ориентации. Дальнейшие споры по этому вопросу происходили уже после прихода к власти в Германии национал-социалистов, когда меньшевистская эмиграция оказалась вынужденной перенести центр своей деятельности из Берлина в Париж.

В то же время Николаевский был решительно настроен против группы независимых правых социал-демократов, которые в 1922 г. во главе с С.О. Португейсом (Ст. Ивановичем) начали издавать журнал «Заря». Через два с лишним десятилетия в некрологе, посвященном памяти этого талантливого публициста и непримиримого борца против большевистской диктатуры, Борис Иванович откровенно писал:

«Автор этих строк был в свое время решительным противником этого журнала, с тех пор много воды утекло, много старых оценок не выдержало критики временем, – но и теперь статьи «Зари» ему не кажутся более убедительными; С.О. [Португейс] несомненно был прав в целом ряде своих критических замечаний; в частности, он был прав в указаниях на наивную утопичность надежд на эволюцию [советской] власти к демократии. Но характер действительной эволюции большевизма он тогда так же плохо понимал, как плохо его понимали и его противники из лагеря официального марксизма»[306]306
  Николаевский Б. Памяти С.О. Португейса (Ст. Ивановича) // Новый журнал. 1944. № 8. С. 394–400.


[Закрыть].

Политические оценки, постепенно перераставшие в исторические квалификации, изобиловали в переписке Бориса Ивановича. В личных письмах он мог быть более откровенен, нежели в печатных выступлениях, а его иногда нелицеприятные размышления создавали фундамент для оценок прошлого, бесспорно окрашенных политикой, но отнюдь не являвшихся «политикой, обращенной в прошлое». В сохранившихся письмах давалась отрицательная характеристика Ф.И. Дана, значительно более острая, нежели та, которая формулировалась на заседаниях Загранделегации. В частности, подробно рассматривалось, как готовилась к печати статья Дана, посвященная 75-летию К. Каутского. Николаевский критиковал глубоко ошибочные, по его мнению, положения Дана, особенно четко выраженные в этой статье по поводу того, что большевизм – не реакция в полном смысле слова, а «революционный деспотизм», что пролетариат не должен выступать против большевистского режима, так как существует серьезная опасность, что в результате падения большевизма к власти в СССР придут подлинно реакционные силы[307]307
  Ненароков А.П. Б.И. Николаевский – исследователь русского зарубежья. С. 144–145.


[Закрыть]. В письмах, прежде всего к Церетели, была показана спекулятивность построений Дана, его левый догматизм, непонимание того, что в СССР происходит становление террористической однопартийной диктатуры, которая, несмотря на марксистскую лакировку, на деле носит реакционный характер. «Он становится в гордую позу человека, не останавливающегося перед разрывом с людьми, кот[орых] он ценит и любит, если того требует выдержанная чистота его убеждений», – писал Николаевский.

В целом Николаевский все более разочаровывался в деятельности Заграничной делегации, в мелочных счетах и расчетах, характерных не только для Дана, но и для других ее членов. Он приходил к выводу, что «склока в эмиграции – вещь неизбежная. Уничтожить личные счеты, конфликты, подсиживания и пр., – не говорю уже о более серьезных трениях по полит[ическим] и такт[ическим] вопросам, – при жизни под стеклянным колпаком эмигр[ационного] кружка вещь невозможная… Кто с волками живет и сердится на них за то, что сам по-волчьи воет, всегда труднее уживается в стае»[308]308
  Из архива Б.И. Николаевского: Переписка с И.Г. Церетели. Вып. 1. С. 242–243; С. 401, письмо от 12 апреля 1930 г.; С. 336–337.


[Закрыть].

Издательские дела. «Социалистический вестник»

Из-за в целом бессмысленной политической деятельности меньшевистского руководства Николаевский начал отдаляться от него, хотя не порывал сложившихся контактов. Наш герой все более погружался в атмосферу эмигрантского Берлина, который в начале 20-х годов стал ведущим культурно-интеллектуальным центром русского зарубежья и одновременно политическим центром левой части эмиграции, тогда как в политическую «столицу» несоциалистического сегмента беженцев из России все более превращался Париж. Борис Иванович регулярно посещал мероприятия учрежденного в конце 1921 г. в Берлине «Дома искусств». Собственно говоря, «дома» как такового не было, а все, что проводилось от его имени, устраивалось в кафе «Ландграф» на Курфюрстенштрассе, 75, а потом на Ноллендорфплац, в кафе «Леон». Здесь проводились еженедельные вечера, писатели читали свои новые произведения, устраивались концерты и спектакли. Иногда организовывались и лекции, однако совет дома во главе с Н.И. Минским внимательно следил за тем, чтобы в них соблюдался провозглашенный учредителями принцип аполитичности.

Конечно, берлинский русский «Дом искусств» никак не мог сравниться с тем образцом, которому его учредители пытались подражать, – с петроградским Домом искусств, созданным по инициативе М. Горького в ноябре 1919 г. То заведение занимало огромное здание, целый квартал – дом Елисеева на Мойке. Но, несмотря на несравненно меньшие масштабы, берлинское сообщество российских интеллектуалов и деятелей литературы и искусства было весьма внушительным. Посещая его собрания – концерты, театральные постановки, выступления литераторов, – Борис Иванович не только отдыхал душой, но и черпал вдохновение для новых исследований. Великолепный, отточенный и изящный русский язык выступавших позволял ему совершенствовать свой неповторимый, но очень простой стиль научного повествования.

Интеллектуальному развитию русского Берлина (и идейно-политическим проявлениям левой его части) способствовало то, что именно здесь в самом начале 20-х годов действовало издательство Зиновия Исаевича Гржебина, которое было связано с российским Госиздатом. Издательский дом З.И. Гржебина начал работать в Петрограде в 1919 г. В конце 1920 г. он перенес свою деятельность сначала в Стокгольм, а затем в Берлин, где уже в 1921 г. выпустил 30 наименований книг. Гржебин заключил с советскими властями договор на поставку значительной части тиража выпущенных им изданий. Но очень скоро между партнерами возникли недоразумения, Госиздат не переводил положенных сумм, невзирая на неоднократные обращения М. Горького и даже обсуждение этого вопроса Совнаркомом. Гржебина необоснованно обвинили в жульничестве. Огромное количество прекрасно изданных книг осталось на складе, не найдя широкого сбыта и в эмигрантской среде, так как они были напечатаны по новой орфографии, которую в правой части эмиграции не признавали.

В крайне стесненных условиях Гржебин пытался продолжать работу. В 1922–1923 гг. издательство выпустило 225 книг. Николаевский сразу по приезде в Берлин стал консультантом издательства по вопросам исторической литературы, за что получал небольшие гонорары. Однако в 1923 г. издательство разорилось – не без участия тайной большевистской агентуры, которая выполняла волю советских хозяев, недовольных тем, что в Берлине выходят значительными тиражами книги антисоветски настроенных эмигрантов. Гржебин переехал в Париж, где попытался возобновить издательскую деятельность, но развернуть ее так и не смог. Тем не менее тот стимул, который был дан издательством Гржебина интеллектуальному развитию берлинской ветви эмиграции, сохранял свою инерцию и в последующие годы.

Сходную роль применительно к меньшевистской части эмигрантов играл «Социалистический вестник», который с самого начала рассматривался не как чисто политический. Правда, в 1922 г. стремившаяся к примирению с советской властью и к возвращению на родину часть эмигрантов (так называемые сменовеховцы) начала в Берлине издание своей газеты «Накануне» (ее литературно-художественный отдел вел А.Н. Толстой), но значительным влиянием эта газета не пользовалась и в 1924 г. прекратила существование. Николаевский стал публиковаться в «Социалистическом вестнике» в 1923 г. Первые его материалы появлялись без подписи. В дальнейшем в качестве подписи фигурировали подлинные имя и фамилия, сокращение Б. Н-ский, инициалы H., Б. H., псевдонимы Андреев, Б. Андреев, вымышленные инициалы I, X и др. Одна из первых статей была посвящена памяти скончавшегося Ю.О. Мартова (это была даже не статья, а краткая биографическая справка, намечавшая основные жизненные вехи). Другая – 25-летию I съезда РСДРП (здесь наибольший интерес представляли указания об организациях и лицах, участвовавших в съезде)[309]309
  Л. Мартов – Ю.О. Цедербаум. (Биографические даты) // Социалистический вестник. 1923. Экстренный выпуск. 10 апреля. С. 7–8; Историческая справка. (Первый съезд РСДРП) // Социалистический вестник. 1923. № 5–6. С. 3–4; Ю.О. Мартов. (Первый опыт биографического календаря) // Социалистический вестник. 1924. № 7–8. С. 19–20.


[Закрыть].

Николаевский стал формироваться как вдумчивый политолог, и это означало начало нового направления его творческой деятельности, которое будет развиваться на протяжении всей жизни. Остановимся на подходах Бориса Ивановича к этой аналитической деятельности. Применительно к Советской России ее называли советологией. Политология оформилась как самостоятельная ветвь знания в конце 1940-х годов XX в., но существовала и до этого, причем ее обычно, без серьезных к тому оснований, рассматривали как одно из направлений философии. Собственно говоря, таковая оценка имела некоторую «негативную логику» в том, что, к сожалению, многие политологи предпочитали абстрактные рассуждения о политике конкретному анализу действительности, часто проявляя чудовищную неграмотность в отношении реальных фактов. Серьезный политологический анализ способны были осуществить только те, кто владел методами изучения существовавших общественных структур. А таковыми были именно историки-конкретники, к числу которых относился Борис Иванович Николаевский. Собственно говоря, эта его работа принципиально не выходила за рамки исторического исследования. В основе ее лежали те же принципы выявления источников, их внешней и внутренней критики, анализа и синтеза, стремления воспроизвести на их основе достоверную картину действительности, что и в любом другом анализе исторического прошлого (ведь то, что произошло вчера, – это уже прошлое – факт текущей истории).

Но политология (в данном случае советология) как сфера истории имела важную особенность – речь шла об анализе тех явлений, отдаленные результаты которых можно было предугадывать, но нельзя было определить достоверно. Крайняя скудость, малая надежность, а порой прямая противоречивость источников еще более осложняли процесс анализа. Николаевский отлично понимал, что, высказывая предположения и делая прогнозы, он должен быть до предела осторожным, что на развитие событий оказывает воздействие такое множество факторов, что их равнодействующую определить невероятно трудно.

Свои первые политологические статьи Николаевский написал еще в Германии. Они были посвящены главным образом XII и XIII съездам РКП(б), внутрипартийной борьбе, развернувшейся на них и вокруг них, так называемому «завещанию» Ленина (его «Письму к съезду» начала 1923 г.), антибольшевистскому восстанию в Грузии 1924 г., которое было организовано подпольными меньшевистскими группами и жестоко подавлено регулярными частями Красной армии, а также системе концлагерей, формировавшейся в СССР. Вслед за этим его интерес распространился на анализ высших властных структур Советского Союза.

Этим материалам, опубликованным в «Социалистическом вестнике», была придана новая журналистская форма. Именно в это время публицист впервые использовал формат вымышленного «Письма из Москвы», который с теми или иными вариациями будет применяться в «Социалистическом вестнике» в последующие годы[310]310
  На съезде РКП. (Письмо из Москвы) // Социалистический вестник. 1923. № 15. С. 17–18. Материал был опубликован без подписи. Авторство Б.И. Николаевского удостоверяет наличие рукописи в его архиве и включение материала в библиографию Анной Бургиной (Bourgina A.M. The Writings of В.I. Nicolaevsky. P. 336).


[Закрыть], – публикация собственного анализа, основанного на ряде источников, под видом свидетельств очевидца. Материалы такого рода были подписаны инициалом «H.», псевдонимом Андреев, Б. Андреев или же публиковались без подписи.

Изучение этих текстов показывает, что при неизбежных неточностях, предопределенных недостаточностью и низким качеством источников, они создавали в целом адекватное представление о тех процессах, которые происходили в СССР. В частности, достоверность ленинского «завещания» была, по мнению Николаевского, неоспоримой. А восстание в Грузии и особенно его подавление были представлены, благодаря тому что некоторым его организаторам удалось бежать за рубеж и рассказать о нем, как следствие насильнического и великодержавного большевистского режима.

Первая публикация такого рода носила название «На съезде РКП (Письмо из Москвы)» и посвящена итогам XII съезда большевистской партии, в частности обсуждению на нем экономических вопросов и характеру тех хозяйственных «ножниц», которые, по словам Троцкого, выступавшего с докладом о промышленности, возникли между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары. Анализировались, разумеется, и другие проблемы, рассматриваемые съездом, в частности доклад Сталина по национальному вопросу. Автор приходил к выводу, что, несмотря на серьезные разногласия в высшем большевистском руководстве, о разложении этой власти говорить пока не приходится[311]311
  Социалистический вестник. 1923. № 15. С. 18.


[Закрыть].

В следующем году, опять-таки в форме «письма из Москвы», появилась статья о XIII съезде РКП(б), в которой главное внимание уделялось тому документу, который был позже официально опубликован под названием «Письма к съезду» Ленина, а в то время был известен и внутри страны, и за рубежом как ленинское «завещание»[312]312
  Н. Съезд РКП и завещание Ленина: Вокруг съезда РКП (Письмо из Москвы) // Социалистический вестник. 1924. № 15. С. 11–13.


[Закрыть]. «Никогда еще ни один съезд РКП не собирался в обстановке такого безудержного внутреннего террора, как недавно завершившийся 13-й» – так начиналась эта примечательная публикация. И далее речь шла о преследовании партии оппозиционных групп, партчистке, многочисленных фактах самоубийств разочаровавшихся и запуганных большевистских активистов.

Более или менее точно излагалось содержание документа Ленина с характеристикой Троцкого, Сталина и других партийных деятелей, которых больной вождь оценивал в основном негативно, не считая ни одного из них достойной себе заменой. В этом вопросе Николаевский, следуя доступной ему информации, несколько смещал акцент. Он писал: «Обращают на себя внимание отрицательные оценки в письме действующей тройки[313]313
  Речь шла о тройке в составе Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева и И.В. Сталина, осуществлявшей реальную власть в партии и стране. Понимание того, что именно этому триумвирату принадлежит решающая роль в определении политического курса СССР, свидетельствовало о политической проницательности Николаевского, возвышение же Сталина и постепенное оттеснение им остальных членов правившей группы зарубежному наблюдателю тогда уяснить себе было просто невозможно.


[Закрыть] и положительная характеристика вождей оппозиции Троцкого и Пятакова». Правда, оппозиции во главе с Троцким как таковой в большевистской партии тогда еще не было, да и Пятаков не являлся столь весомой фигурой (тяжело больной, страдавший потерей памяти и способностью мыслить логически последовательно, Ленин произвольно включил его в свой перечень). Но это были детали, которые лишь оттеняют в целом правильность того анализа, который дал Николаевский[314]314
  «Письмо к съезду» в полном объеме оказалось на Западе только в 1925 г. Его вывез и передал через посредников американскому журналисту Максу Истмену полпред СССР во Франции Х.Г. Раковский (Чернявский Г.И., Станчев М.Г. В борьбе против самовластия: Х.Г. Раковский в 1927–1941 гг. Харьков: Харьковский государственный ин-т культуры, 1993. С. 97).


[Закрыть].

Автор явно располагал какой-то информацией из высших партийных кругов, ибо в статье шла речь о тех действиях сталинской группы в связи с «завещанием» Ленина, которые носили сугубо секретный характер. Имеется в виду неисполнение воли Ленина о зачитывании документа на съезде. «Против этого решительно выступили Зиновьев и Сталин, и, несмотря на настояния Крупской, которая долго, но тщетно уговаривала ЦК, решено было завещание не оглашать, а прочесть его в президиуме съезда и на собрании некоторых групп делегатов»[315]315
  Социалистический вестник. 1924. № 15. С. 12.


[Закрыть].

Явно меньшей информацией Николаевский располагал, когда освещал подготовку к следующему, XIV партсъезду[316]316
  Н. Перед съездом РКП // Социалистический вестник. 1925. № 23–24. С. 20–21.


[Закрыть]. Хотя «письмо», якобы полученное из Москвы, было датировано 10 декабря, то есть тем временем, когда уже сложилась оппозиционная группа Зиновьева и Каменева (так называемая «новая оппозиция»), о ее существовании публицист не знал и только нащупывал некое крыло в партийном руководстве (лидером его он называл Зиновьева), которое рассуждает о необходимости возврата к военному коммунизму.

Еще одним важным откликом на внутренние события в СССР явилась статья, посвященная вооруженному крестьянскому выступлению в Грузии против советской власти в 1924 г.[317]317
  Андреев. Что было в Грузии? // Социалистический вестник. 1924. № 19. С. 8–10.


[Закрыть] Изложив фактические данные, некоторые подробности восстания, ставшие известными Николаевскому от немногих участников, бежавших на Запад, автор продолжал: «Рассеянные отряды повстанцев еще отсиживаются в горах, карательные отряды Красной армии еще бороздят из конца в конец страну, артиллерийским огнем выжигая непокорные села, расстреливая без суда и следствия «зачинщиков», «пособников» и «укрывателей», отбирая оружие, забирая «заложников». В статье выражались симпатии к грузинским трудящимся, боровшимся не только за свои элементарные права, но и за какую-то минимальную степень национальной автономии, хотя и ясно было, что их выступление было обречено на поражение с самого начала.

Николаевский был одним из первых наблюдателей, которые попытались на основе крайне скудных доступных данных рассказать о формировавшейся большевистской системе концентрационных лагерей. Как повод автор использовал посещение Соловецкого лагеря особого назначения одним из руководителей советских карательных служб прокурором Верховного суда СССР П.А. Красиковым и его заявление, что Соловецкий лагерь – самая «идеальная из всех тюрем». Затем Николаевский дал документы, свидетельствовавшие об ужасах, царивших в лагере, где, по словам его обитателей, была «не власть советская, а власть соловецкая». Как указывал автор публикации, условия содержания заключенных в советских концлагерях были намного хуже, чем те, которые существовали не так давно в царских каторжных тюрьмах[318]318
  Андреев Б. Г[осподин] Красиков о Соловках // Социалистический вестник. 1924. № 21. С. 3–6.


[Закрыть].

В другой публикации речь шла о многочисленных провокационных действиях ОГПУ по созданию фиктивных монархистских организаций, являвшихся продолжением операции «Трест»[319]319
  «Трест» – разработанная ОГПУ удачная провокационная операция 1924–1925 гг., при помощи которой, создав легенду о существовании в СССР прочной подпольной монархистской организации, в страну удалось заманить вначале известного эмигранта Б.В. Савинкова, а затем британского агента Сиднея Рейли, которые были арестованы (Савинков покончил жизнь самоубийством в тюрьме, Рейли расстрелян). Впрочем, есть и другие версии гибели Савинкова и Рейли, проверить достоверность которых сложно.


[Закрыть], в целях формирования напряженной внутренней обстановки в стране для упрочения влияния карательных органов[320]320
  Андреев. Монархисты, их террор и большевистская провокация // Социалистический вестник. 1927. № 20. С. 10–13.


[Закрыть]. Андреев (под этим псевдонимом появилась статья) пришел к выводу о фактической конкуренции между партийными и карательными органами. Более того, он писал: «Диктатура партии над рабочим классом и над страною неизбежно приводит и, быть может, уже привела к диктатуре полицейских органов этой партии над всей партией в целом, и задача ликвидации этой последней неразрывно связывает[ся] с задачей ликвидации первой».

Особо важным было «письмо из Москвы» 1933 г., фиксировавшее тот факт, что Сталин уже сформировался в качестве советского диктатора[321]321
  Социалистический вестник. 1933. № 19. С. 3–7.


[Закрыть]. Главная констатация была сформулирована уже в первых строках статьи, стилизованной под нелегально полученную корреспонденцию: «У нас уже давно установился законченно личный режим. Один человек подбирает состав руководящих учреждений партии и советов; он один принимает ответственные решения. Фактически им единолично определяются основные линии всей политики страны. Подобной полноты единодержавия не было в России даже в те времена, когда ею управляли люди, носившие титул самодержцев». Далее следовал подробный анализ того, как со времени преодоления оппозиций Сталин из показного демократа, пользовавшегося даже в партийных кругах репутацией «своего человека», пусть циничного, наглого и грубого, превратился в недоступного «генерала», непроницаемой стеной отгородившегося не только от массы партийцев, но и от партийного чиновничества средней руки.

Из текста видно, что Николаевский пользовался информацией весьма осведомленных лиц, которым удавалось побывать в «святыне» власти – личном секретариате или даже кабинете генерального секретаря. Об этом свидетельствуют следующие строки: «Посторонних он принимает не больше 2–3 в день. Немудрено, что каждая такая аудиенция становится «событием»… Человек, которому назначено свидание, должен явиться точно в указанный ему час. К вошедшему бесшумно приближается дежурный секретарь, – и после нескольких слов проводит его к той двери, в которую он должен войти. Ждать почти никогда не приходится. Машина налажена, – и только редко-редко какая-либо конференция затянется дольше, чем ей предопределено. И служащие – ныне вышколенные, вымуштрованные… Здесь не играют в демократизм потрепанных пиджаков, – и не стремятся подчеркнуть свою власть над посетителями». Такого рода бытовые подробности достаточно ярко оттеняли способ принятия решений, который определял фактическое превращение Сталина в единовластного правителя огромной страны, действительно произошедшее на рубеже 20–30-х годов.

Материал о формировании и функционировании диктаторской власти в СССР оттеняла информативная и в то же время печальная публикация Николаевского «К юбилею М. Горького»[322]322
  Социалистический вестник. 1932. № 17–18. С. 21–23.


[Закрыть]. Написанная, как и другие, в форме письма из Москвы (от 14 сентября 1932 г.), подписанная инициалом X., она рассказывала о той московской свистопляске, которая сопровождала приближающееся чествование в сентябре 1932 г. 40-летия литературной деятельности писателя, который был в юности для Николаевского образцом и с которым он плодотворно сотрудничал и сразу после революции в России, и в первые годы эмиграции. В статье речь шла о надеждах, которые возлагались на возвращение Горького в СССР. Многие считали, что писатель будет играть ту самую роль, которая была ему присуща перед выездом за рубеж, – заступника за интеллигенцию и посредника между нею и властью. Впрочем, автор статьи вынужден был выразить свое глубочайшее разочарование поведением писателя, изменившего, когда он вернулся на сталинские хлеба, всему тому, чему он ранее поклонялся. «Так получилось положение, при котором кандидат на роль заступника за интеллигенцию превратился в защитника самых жестоких методов расправы с этой интеллигенцией, – в автора бесчисленных статей на тему о том, что «если враг не сдается, то его уничтожают».

В публикации подчеркивалось, что чем глубже было падение Горького, тем выше поднимались его акции в глазах руководителей Советского государства. Здесь опять проявлялось знакомство Николаевского с деталями, которые можно было почерпнуть только у непосредственных свидетелей и участников событий. Речь шла об огромном особняке Рябушинских, подаренном Горькому советским правительством, об особых функциях, возложенных на писателя в этом особняке. «Вечеринки в доме Горького – это специально подготовляемые встречи сановников и особенно чекистов из литературного отдела с подлежащими приручению писателями, артистами и художниками. Столы ломятся от вин и съестного, а затем завязываются нужные знакомства. Ведутся нужные беседы». Статья завершалась рассказом о зарождающемся культе Горького, о лести, на которую он оказался весьма податлив. «Незавидный юбилей» – таковы были последние слова этой горькой статьи о Горьком.

В «Социалистическом вестнике» регулярно публиковалась рубрика «По России», состоявшая из материалов разного объема, как подписанных псевдонимами или инициалами, так и без подписи. Безусловно, часть этих текстов принадлежала перу Николаевского. В частности, и по стилю, и по подписи можно предположить, что аналитическая статья «Финансовые затруднения», подписанная инициалом «Б.», была написана именно им[323]323
  Социалистический вестник. 1928. № 8–9. С. 12–13.


[Закрыть]. Для подготовки такого рода публикаций необходимы были не только материалы, появлявшиеся в советской печати, но и живые впечатления очевидцев. Николаевский не пренебрегал ни одной возможностью встретиться с людьми, по тем или иным причинам приехавшими из России, получить сведения о внутреннем положении в стране, услышать их оценку из первых рук.

Среди людей, с которыми он общался, были новые эмигранты, а также лица, приезжавшие в германскую столицу по своим делам, в командировки и т. п. Особенно его интересовали встречи с деятелями науки, литературы и искусства, которые в 20-х годах еще имели возможность без особых хлопот посещать зарубежные страны и быть там более или менее откровенными. Р. Гуль рассказывал, что Николаевский относился к информации из СССР как к «золотому кладу» и часто сводил его с интересными людьми. Особенно выделялся при этом писатель К.А. Федин, который в СССР начинал писать в духе сталинизма, но за границей нередко позволял себе слегка расслабиться не только в развлечениях, но и в довольно крамольных оценках, подкрепленных фактами. Рассказывая об этом, Гуль отмечал, что Николаевский при встречах с Фединым «был так тюремно-подпольно конспиративен, что ему можно было все рассказать: нигде не проговорится, не оговорится, не оступится»[324]324
  Гуль Р. Я унес Россию. T. I. С. 303–304.


[Закрыть].

Федин, приезжавший в Берлин несколько раз в конце 20-х – начале 30-х годов, делился не только политическими новостями и их оценками, не только наблюдениями за жизнью и бытом московской интеллигенции. Он рассказывал эпизоды, происшедшие с людьми, которых Николаевский хорошо знал. От писателя Борис Иванович услышал об очередной выходке Рязанова, которого никак не могла приручить сталинская камарилья. По словам Федина, Рязанов приехал в Ленинград для выступления по вопросам истории марксизма. В большой зал собрали почти тысячу человек. Выйдя на трибуну, Рязанов обратился к сидевшему в президиуме советскому историку М.Н. Покровскому: «Это всё историки и всё марксисты?» Когда Покровский ответил утвердительно, Рязанов сказал: «В таком случае я доклад читать не буду» и ушел из зала. «Николаевский… хохотал чуть не до слез. «Да, да, это он, это на него очень похоже!»[325]325
  Там же. С. 306–307.


[Закрыть]

Некоторые рассказы Федина звучали анекдотами. Он как-то поведал, например, что нарком просвещения Луначарский пришел к Сталину с жалобой на то, что его третируют. Вождь долго молчал, презрительно смотрел на наркома, а затем произнес: «Тэбя большэ нэт!»; и в тот же день якобы был подписан приказ о смещении Луначарского[326]326
  Гуль Р. Я унес Россию. T. I. С. 310.


[Закрыть]. Николаевский, безусловно, верил не всем подобным сплетням, но они создавали для него вполне реальный фон советской жизни.

Когда в 1929 г. в Берлин приехал видный российский историк Е.В. Тарле, он тотчас встретился с Николаевским, которого знал не только по публикациям, но и по личным встречам в редакции журнала «Былое» десятью годами ранее[327]327
  MP, box 53, folder 3.


[Закрыть]. Теперь возобновившийся контакт был полезен обоим – Борис Иванович мог предоставить в распоряжение московского гостя свою документальную коллекцию и дать компетентные советы касательно работы в берлинских архивах и библиотеках. Евгений Викторович, в свою очередь еще далеко не полностью перешедший на советские позиции, не вполне разделявший марксистскую методологию и испытывавший на родине подозрительное к себе отношение, мог поделиться своими наблюдениями касательно положения в академической среде, все более усиливавшегося на нее идеологического давления, рассказать о взглядах и настроениях московских историков.

Николаевский помнил, что к Октябрьскому перевороту 1917 г. Тарле отнесся настороженно. Как раз в дни «красного террора» 1918 г. он опубликовал в издательстве журнала «Былое» книгу «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции (воспоминания современников и документы)», явно имевшую политический подтекст. В 1930 г. Тарле будет арестован по сфабрикованному ОГПУ «Академическому делу» (или делу академика С.Ф. Платонова). Всего по этому делу арестовали тогда 115 человек, в основном историков и других гуманитариев, которые обвинялись в заговоре с целью свержения советской власти (Тарле в новом контрреволюционном правительстве предназначался якобы пост министра иностранных дел; по приговору суда он был сослан в Алма-Ату)[328]328
  Брачев B.C. «Дело» академика С.Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. № 5. С. 117–129; Его же. «Дело историков», 1929–1931 гг. СПб.: Нестор, 1997. В ссылке Тарле начал писать ставшую позже знаменитой книгу о Наполеоне Бонапарте. В марте 1937 г. с Тарле была снята судимость, вскоре он был восстановлен в звании академика. Однако 10 июня 1937 г. в «Правде» и «Известиях» появились разгромные рецензии на книгу «Наполеон», которая была названа «ярким образцом вражеской вылазки». Несмотря на это, Е.В. Тарле был прощен, предположительно по личному указанию Сталина, который счел «Наполеона» выгодным для своего великодержавного политического курса.


[Закрыть].

Статей с политическими оценками российской действительности Николаевский в «Социалистическом вестнике» в 20-х годах публиковал все меньше и меньше. Это было связано с тем, что между ним и Даном, являвшимся фактическим руководителем журнала после смерти Мартова, постепенно назревали разногласия в оценке НЭПа и перспектив развития российской экономики в целом. Если Николаевский, разумеется, с оговорками, но все же одобрял НЭП, считая, что эта политика благоприятствует развитию крестьянского хозяйства и может способствовать возрождению экономики в целом, то Дана, как фанатичного и догматичного меньшевика, проблемы возрождения аграрной сферы не очень интересовали. Он почти исключительное внимание обращал на рабочий вопрос и идеологическо-политические проблемы большевистской диктатуры. Тем не менее, отдавая Дану должное как одному из крупнейших российских социал-демократов, Николаевский посвятил одну из статей, небольшую по объему и чисто фактологическую по содержанию, его политическому пути[329]329
  Социалистический вестник. 1931. № 20. С. 4–5.


[Закрыть].

«Социалистический вестник» удавалось переправлять в Россию по нелегальным каналам, причем, по мнению С. Волина, «не было ни одного случая провала»[330]330
  Волин С. Меньшевизм в первые годы НЭПа. С. 168.


[Закрыть]. Это не вполне соответствует действительности. За журналом, а следовательно, и за деятельностью его сотрудников тщательно следила агентура советских спецслужб. Журнал доставляли в ЦК РКП(б) и в личный секретариат Сталина, причем генсек его внимательно просматривал. Комплект «Социалистического вестника» сохранился с пометами Сталина в его личной библиотеке. Н.В. Вольский (Валентинов), до 1928 г. являвшийся редактором «Торгово-промышленной газеты» (органа Высшего совета народного хозяйства СССР), а затем эмигрировавший, сообщал, что «Социалистический вестник» «читали не только члены Политбюро, ЦК и ЦКК, но и весьма широкий круг ответственных работников-коммунистов (и даже не коммунистов) всех учреждений»[331]331
  Валентинов Н.В. Наследники Ленина / Ред. – сост. Ю.Г. Фельштинский. М.: Терра, 1991. С. 145.


[Закрыть].

Вряд ли на основании сказанного будет правильным полагать, что профессиональная работа историка-политолога Николаевского теперь полностью оттеснила политическую деятельность, хотя такое представление вполне могло сложиться на основе того, что археографические изыскания, публикации и исторические исследования постепенно стали занимать его основное время и внимание. Тем не менее Борис Иванович был бесспорно пристрастен, уделяя основное внимание истории социалистического движения. Но где, когда, при каком режиме историческая наука полностью стояла вне политики? Другой вопрос, что при авторитарных режимах и тем более в условиях тоталитарных систем историк, чтобы выжить, должен следовать официальным догматическим стандартам. Николаевский же, живущий при относительной демократии, имел возможность строить свои исследования более или менее объективно, оставаясь, однако, под неизбежным воздействием своих социально-политических убеждений и пристрастий.

Важной заслугой Николаевского являлось то, что он стремился осветить факты такими, какими они были в действительности, не прибегая ни к приукрашиванию, ни к очернению. Он с полным основанием считал, что факты должны говорить сами за себя, что для демократической социалистической политики (а он многократно именовал себя демократическим социалистом) исторические уроки полезны только в том случае, если они отражают реальную действительность. Он полагал, что индивидуальное и типичное не являются противоположными категориями, что они теснейшим образом между собой связаны. Поэтому и общие свои выводы он стремился строить на основе максимального числа существенных фактов социальной действительности.