Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Если хрущевское наступление на Запад носило преимущественно политический характер, хотя и опиралось на рост советских вооружений, мероприятия в Китае по созданию «народных коммун» и их милитаризации, по реорганизации армии и ее оснащению современным вооружением свидетельствовали о решимости Мао начать третью мировую войну. Это привело к новым расхождениям между высшими руководителями Китая и СССР. Хрущев отправился в Китай непосредственно после своего широко разрекламированного визита в США, во время которого был совершен известный прорыв в улучшении советско-американских отношений. Мао этим визитом Хрущева был крайне недоволен. Для Хрущева речь шла о борьбе против ориентации на военные конфликты, для Мао – о подготовке страны к возможным длительным войнам. При этом внутренняя и внешняя политика китайского диктатора увязывалась воедино – подчеркивалась ее агрессивно-военная доминанта:

«Коммунистическая партия Китая – наиболее милитаризованная из компартий мира. Ее породил Мао в армии, вокруг политотделов и фронтовых чека в перерывах между боевыми схватками. Она с первых шагов была воспитана в нравах армейско-чекистского неуважения к человеку, – в настроениях безграничной веры в творческую силу насилия. За одну осень эта военизированная партия, при прямой и активной помощи армии, загнала 500 миллионов крестьян не в колхозы российского типа, а в коммуны, – без индивидуальных кухонь, без отдельных домов, с общими казармами, даже с регулируемыми встречами жен с мужьями, но зато с ежедневной военной муштровкой»[820]820
  Социалистический вестник. 1959. № 10. С. 184–185.


[Закрыть].

Хрущев же, как доказывалось теперь, начал борьбу против Мао на территории Мао, обратившись через его голову к тем китайским коммунистам, которые, вполне возможно, склонны были бы поддержать его внешнюю политику. Происходила своеобразная легализация борьбы внутри коммунистического лагеря по вопросам внешней политики, что являлось фактором огромного значения. Этот мотив был в статье основным, хотя в ней и содержалось предостережение против преувеличения результатов начавшегося конфликта.

Николаевский полагал, и оказался в этом не прав, что СССР и Китай никогда не пойдут на разрыв, однако открытая борьба двух внешнеполитических линий казалась ему несомненной. Осознав, что допустил ошибку, Николаевский в последующие годы почти не касался китайско-советской конфронтации, лишь походя упоминал о ней. Единственным случаем, когда китайская тематика вновь вышла на первый план, причем в весьма своеобразной форме, была статья о значении китайского фактора для хрущевской внутренней политики (эта работа была названа «Хрущев и «внутренние китайцы»). В ней делался вывод, что разрыв с Китаем осуществляется Хрущевым прежде всего в связи с вопросом о войне: дружба с Китаем требует войны; сотрудничество с Западом от войны уводит. В этой связи и ставился вопрос о «внутренних китайцах» – по аналогии с «внутренними турками». Этот термин был изобретен H.A. Добролюбовым применительно к роману Тургенева «Отцы и дети». Программа русских Инсаровых, согласно критику, была сложна: им предстояла борьба с игом «внутренних турок» – крепостников-консерваторов, правительства, занимавшего половинчатую позицию, колебавшегося между консерваторами и либералами, и даже либеральных партий как славянофильского, так и западнического уклона. «Внутренними китайцами» Николаевский именовал всех тех, кто тяготел к крайним методам тоталитарного господства, несмотря на изменившиеся условия, кто стремился «ломать хозяйственную жизнь страны методами элементарного внехозяйственного насилия»[821]821
  Социалистический вестник. 1963. № 7–8. С. 91.


[Закрыть].

Николаевский в то же время отлично понимал, что сохранение в СССР тоталитарной системы, хотя и вступившей в период кризиса, вынужденной считаться во имя собственного выживания с новыми мировыми реалиями, прежде всего с наступлением термоядерной эпохи, предопределяло не только шаги навстречу сотрудничеству со странами западного мира, но и отступления от этого курса, связанные как с внутренним соотношением сил в кремлевских кулуарах и кабинетах, так и с двойственной природой самого Хрущева – в прошлом сталиниста, в настоящем – энергичного, хотя и непоследовательного критика «культа личности».

В одной из статей Николаевский дал осторожную оценку советской внешней политики после Карибского кризиса 1962 г. Осторожность выражалась в постановке вопросительного знака в заголовке статьи: «Москва в поисках новой внешней политики?»[822]822
  Николаевский Б. Москва в поисках новой внешней политики? (К истории последних событий) // Социалистический вестник. 1963. № 1–2. С. 5–8.


[Закрыть] Николаевский пытался проанализировать причины киданий Хрущева из стороны в сторону на грани термоядерной войны: от готовности объявить США войну из-за блокады Кубы до готовности к мирному урегулированию на условиях демонтажа американских ракет в Турции, направленных в сторону СССР. Полагая, что Хрущев укрепил свое положение внутри страны в результате кубинской авантюры, предотвратив термоядерную войну (этот вывод представлялся тогда очевидным), Николаевский обратил внимание на активность Советского Союза в подвластных странах и на мировой арене, преимущественно в зоне национально-освободительного движения в Африке и Азии, где советское руководство ориентируется на тоталитарные партии и движения, тяготевшие к государственному контролю докапиталистического типа, как это имело место в Индонезии. Национально-демократические движения вырождаются, констатировал Николаевский, причем динамика развития идет скорее в прокитайском, а не в просоветском направлении.

Повороты политики Хрущева и оппозиционных к нему партийных лидеров по отношению к Югославии были проанализированы в статье, носившей категорический заголовок[823]823
  Николаевский Б. Новый крутой поворот Хрущева // Социалистический вестник. 1962. № 11–12. С. 147–150.


[Закрыть], но по содержанию не являвшейся однозначной. Автор полагал, и подтверждал это рядом фактов, что для Хрущева Югославия была интересна и привлекательна особенностями югославской модели социализма, которые противоречили советским догмам. Прежде всего, в Югославии существовало самоуправление трудовых коллективов на производстве, сочетавшееся, правда, с жесткой политической системой и культом личности Тито. Николаевский сравнивал визит Тито в СССР в 1962 г. с визитами глав стран советского блока и обращал внимание на несколько демонстративных актов. В поездках по стране Тито сопровождал секретарь ЦК Ю.В. Андропов, курировавший страны – сателлиты СССР; Тито предоставили возможность выступить на сессии Верховного Совета СССР, причем не на юбилейном, а на обычном заседании (таких прецедентов не было). Автор делал вывод о том, что, потеряв Китай, Хрущев пытается приобрести Югославию.

Противоречия и конфликты внутренней и внешней политики Москвы Николаевский связывал воедино почти во всех своих статьях о хрущевском периоде. Но особенно четко все более обострявшийся «кризис руководства» был им рассмотрен в публикации, посвященной участию Хрущева в сессии ООН в 1959 г. Уже в это время, то есть за четыре года до свержения Хрущева, автор считал несомненным, что «те части партийного аппарата, которые сопротивлялись курсу на уступки колхозному крестьянству в плоскости политики внутренней и боролись против курса на «мирное сосуществование» в плоскости политики внешней, ведут энергичное и успешное наступление против той политики, которая была официальной политикой Хрущева в период его прошлогоднего визита в США»[824]824
  Николаевский Б. Хрущев в ООН и «кризис руководства» в Москве // Социалистический вестник. 1960. № 10. С. 184–188. Позже техника исследования актуальных проблем текущей истории, разработанная Николаевским, была широко использована американскими советологами и исследователями из других стран. Один из этих авторов, Роберт Слассер (США), подчеркивал следование методике Николаевского во введении к своей аналитической статье, в которой он реконструировал ход и решения секретного заседания Президиума ЦК КПСС, состоявшегося, по его мнению, в середине феврале 1961 г. Автор пришел к выводу о наличии в высшем советском руководстве новой серьезной оппозиции Хрущеву и назвал главными ее представителями Ф.Р. Козлова и М.А. Суслова (напомним, что это было за три с половиной года до 1964 г., когда Хрущева отправили в отставку). Через много лет хрущевской эпохе были посвящены ценные документированные и интересно написанные книги российских и иностранных историков, авторы которых стремились преодолеть идеологические шоры, хотя далеко не всегда собственные симпатии и антипатии (см., например: Пыжиков А. Хрущевская «оттепель». М.: Олма-пресс, 2002; Аксютин Ю. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953–1964 гг. М.: РОССПЭН, 2004; Аксютин Ю.В., Пыжиков A.B. Постсталинское общество М.: Научная книга, 1999; Медведев Р. Никита Сергеевич Хрущев: Отец или отчим советской «оттепели»? М.: ЭКСМО, 2006; Балаян Л. Сталин и Хрущев. М.: ЭКСМО, 2009; Бурлацкий Ф.М. Никита Хрущев и его советники – красные, черные, белые. М.: ЭКСМО, 2002; Искендеров А.И. Мемуары Н.С. Хрущева как исторический источник // Вопросы истории, 1995. № 5–6; Tompson W.Y. Khrushchev: A Political Life. New York: St. Martin’s Press, 1995; Taubman W. Khrushchev: The Man and His Era. New York: W.W. Norton & Company, 2003; Soviet State and Society under Nikita Khrushchev. Ed. by M.Ilic and J. Smith. London: Routledge, 2009).


[Закрыть].

Работы Николаевского о советской тоталитарной системе после Второй мировой войны (включая книгу, подготовленную совместно с Далиным), о кризисе тоталитаризма в хрущевское время, о советской внутренней и внешней политике 40–50-х годов и особенно о внутренней борьбе в кремлевском руководстве со всеми ее социальными, мировоззренческими и просто личностными перипетиями и конфликтами являлись яркими образцами плодотворного историко-политологического анализа, блестящих обобщений на базе имевшихся скудных первоисточников. Своими размышлениями и выводами Николаевский нередко делился с нью-йоркской русскоязычной публикой, причем подчас в старейшей газете эмиграции «Новое русское слово» публиковались не только объявления о лекциях, но и тезисы предстоявшего выступления, а после выступлений – подробные отчеты о них с обширным цитированием. Так, сообщая о намечаемой на 20 октября 1963 г. лекции Николаевского в отеле «Риверсайд плаза» на тему «СССР в полосе жестоких кризисов», газета опубликовала ее план: 10 лет без Сталина, диктатура партии в стране и диктатура партийного аппарата над партией, кризисы идейный, внешнеполитический, хозяйственный, поиски выхода, боязнь войны, роль технической и научной интеллигенции.

Некоторые пункты плана публикивались с определением сущности позиции лектора: «Партийный аппарат – наиболее паразитический и бездарный слой советского общества» или «Теперь диктатура вошла в полосу жестокого кризиса отношений с деревней»[825]825
  Новое русское слово. 1963. 13 октября.


[Закрыть]. Когда же лекция была прочитана, русскоязычная газета поместила ее подробное резюме[826]826
  Там же. 26 октября.


[Закрыть]. Николаевский начал с того, что в России «сейчас не скучно жить. Напротив, жизнь там бьет ключом – нужно уметь лишь внимательно наблюдать и держать глаза открытыми». И далее особое внимание уделялось внутренним противоречиям в советском руководстве, главным образом по китайскому и югославскому вопросам. Автор обращал внимание слушателей, что в отсутствие Хрущева, отдыхавшего на Кавказе, Президиум ЦК с подачи Ф.Р. Козлова одобрил резолюцию, дезавуировавшую политику Хрущева на улучшение отношений с Югославией, как Хрущев примчался в Москву и смог изменить курс в нужную ему сторону. И все же в стране нарастали, по словам лектора, элементы оппозиции – как консервативной, так и либеральной. «Хрущев понимает необходимость реформ при одном, однако, условии – основы режима и его идеологии должны остаться неприкосновенными, – заключал Николаевский. – Выкорчевать элементы сталинизма из практики советской жизни Хрущеву еще далеко не удалось, хотя съезд и развязал ему руки для дальнейшей борьбы в этом направлении. Как он справится с иностранными сталинистами, особенно с китайскими, албанскими и прочими, – покажет время»[827]827
  Новое русское слово. 1961. 8 декабря.


[Закрыть].

Николаевскому пришлось проводить коррекцию своих взглядов после октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 г., на котором фактически произошел государственный переворот – Хрущев был отправлен в отставку. Уже переселившийся в Калифорнию Николаевский в мае 1965 г., приехав в Нью-Йорк, выступил с лекцией «Советская Россия после Хрущева»[828]828
  Там же. 1965. 24 мая.


[Закрыть]. Основную причину свержения «Никиты-кукурузника» лектор видел именно в том, что Хрущеву не удалось выкорчевать корни сталинизма, хотя он и задумывался о «своем некрологе», рассчитывая войти в историю с «приличной репутацией». Однако при наличии сталинской системы, основы которой Хрущев оставил нетронутыми, все его реформы были обречены на неудачу. Даже такая, казалось бы, прогрессивная инициатива, как передача машинно-тракторных станций колхозам, обернулась для колхозов финансовыми тяготами и организационной неразберихой. «Его стремление провести реформы в колхозах и в положении колхозников натолкнулось на нежелание партийных организаций выпустить из своих объятий деревню, которую они опутали, как спрут», – считал Николаевский. Новое советское руководство, продолжал Николаевский, сколько-нибудь большим авторитетом в стране и за ее пределами не пользуется. Оно явилось результатом компромисса различных течений и групп партийной верхушки, и ему необходимо еще окрепнуть и найти свою политическую линию. Не занимаясь конкретными прогнозами, Николаевский был в целом пессимистичен относительно возможности каких-либо прогрессивных изменений в СССР в обозримом будущем.

Глава 6
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ: АРХЕОГРАФ И ИСТОРИК

Анализ принципиальных проблем российской истории

Став в Нью-Йорке директором Американского рабочего архива и исследовательского института (в конечном итоге оказалось, однако, что это была только «вывеска», позволявшая придать некий законный статус его коллекции в новой стране обитания), Николаевский продолжил собирание документов и воспоминаний. Он усиленно пополнял свой архив, возобновив контакты с эмигрантами своего поколения, с представителям новой, военной и послевоенной эмиграции, и стремился получить у них разного рода первичные материалы. Средств на закупку документов и тем более архивных фондов было очень мало. Борис Иванович ухитрялся выкраивать скудные доллары даже из своего личного бюджета.

Друзья и коллеги по этому поводу острили, добродушно смеясь над его страстью, хотя, как правило, понимали ее значение для истории. Р.Б. Гуль вспоминал, что как-то в Нью-Йорке он и Николаевский были в гостях у Церетели. За чаем Церетели, любивший острить, говорил:

«Вот, Р.Б., вы, конечно, знаете архивную страсть Б.И. и то, что некоторые обвиняют его даже в возможности приобретения им чего-нибудь для архива путем похищения? Но если даже так, то это же – страсть! А если страсть, то что же вы хотите? Почему похитить любимую женщину можно, а похитить книгу нельзя? Страсть всегда есть страсть… и с ней ничего не поделаешь»[829]829
  Гуль Р. Я унес Россию. T. I. С. 123.


[Закрыть].

В то же время Николаевский развернул подготовку новых монографических исследований и статей. Не было буквально ни одного сборника по истории революционного движения в России, который появился бы на русском языке в США и в котором Борис Иванович не принял бы участия как редактор или автор. Еще в 1946 г. он опубликовал большую и содержательную статью об общественной деятельности в России видного меньшевика П.А. Гарви, которая вошла в том, посвященный его памяти[830]830
  Николаевский Б.И. П.А. Гарви в России // П.А. Гарви: Воспоминания социал-демократа. Статьи о жизни и деятельности П.А. Гарви. Нью-Йорк, 1946. C. XII–XLI.


[Закрыть]. В «Социалистическом вестнике» были опубликованы работы о видных российских социал-демократах И.Г. Церетели[831]831
  Социалистический вестник. 1959. № 6. С. 119–122; № 7. С. 141–143; № 8–9. С. 159–164; № 10. С. 196–200; № 11. С. 219–223; № 12. С. 243–245; 1960. № 2–3. С. 49–52. Отдельно была опубликована аналитическая статья о воспоминаниях Церетели, посвященных событиям 1917 г. (Социалистический вестник. 1962. № 7–8. С. 110–114; № 9–10. С. 132–135) и другие материалы.


[Закрыть] и Ю.П. Денике[832]832
  Николаевский Б.И. Ю.П. Денике: Опыт политической биографии // Социалистический вестник. 1961. № 3. С. 12–26.


[Закрыть]. Некоторые проблемы только ставились (возможно, историк предполагал позже возвратиться к ним детальнее), другие освещались с разных сторон с привлечением максимально доступных документов.

В связи с появившимся в прессе документом о советско-германском военном сотрудничестве в 20-х годах Николаевский занялся и этой проблемой. Речь шла о меморандуме одного из крупных в прошлом германских промышленников Арнольда Рехберга, где приводились данные о связях командования рейхсвера с советским правительством, о помощи, которую оказывали власти СССР ремилитаризации Германии, о грубом нарушении ею военных статей Версальского договора, о германских военных объектах на советской территории. Николаевский доказывал, что меморандум заслуживал доверия, хотя в нем были и сомнительные места[833]833
  Николаевский Б. Разоблачение Рехберга // Народная правда, 1949. № 5. С. 31–33. В этом же номере журнала был опубликован и сам меморандум Рехберга (с. 34–40).


[Закрыть]. Последовавшие позже многочисленные исследования убедительно показали, что нацистский меч действительно ковался в СССР[834]834
  См., например: Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР: Красная армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество 1922–1933. Неизвестные документы. М.: Советская Россия, 1992.


[Закрыть].

Одна из статей была посвящена урокам операции «Трест», проведенной советскими спецслужбами в 20-х годах[835]835
  Николаевский Б. Уроки «Треста» // Народная правда. 1950. № 7–8. С. 21–26.


[Закрыть]. Статья носила исследовательский характер, раскрывала подноготную успешной и длительной операции ОГПУ, агентам которого удалось глубоко проникнуть в организации эмигрантов, особенно в их военные и полувоенные структуры. Автор отмечал полное доверие со стороны окружения генерала Врангеля к главному участнику этой операции Якушеву. По мнению Николаевского, установление имен участников операции имело не только академический интерес. Впрочем, он преувеличивал актуальность вопроса, излишне обостряя подозрительность эмигрантов, и без того относившихся друг к другу с известным недоверием.

Продолжая эту тему, он опубликовал также в Бюллетене Лиги борьбы за народную свободу и в журнале «Народная правда» статьи, вскрывавшие провокационные действия в 30-х годах самих эмигрантских организаций[836]836
  Николаевский Б. Внутренняя линия и капитан Фосс // Бюллетень Лиги борьбы за народную свободу. 1950. 16 апреля; Его же. Провокаторская работа «Внутренней линии» // Народная правда. 1950. № 11–12. С. 35–37.


[Закрыть]. Речь шла о секретной организации под названием «Внутренняя линия», которая была образована в 30-х годах по инициативе эмигрантского Русского общевоинского союза (РОВ). Занималась она «отвратительной практикой» (выражение Николаевского) ложных доносов на советских служащих, работавших за рубежом. Эти доносы разными путями направлялись в ОГПУ – НКВД и компрометировали не только самих лиц, против которых были направлены, но и многих других людей. Николаевский, в частности, приводил примеры из жизни советских служащих в Болгарии, где жертвами ложных доносов стал ряд работников советского полпредства, от шофера до военного атташе полковника В.Т. Сухорукова. «Внутренняя линия» сфабриковала также документы, указывавшие на то, что маршал М.Н. Тухачевский является германским агентом, и этим способствовала усилению репрессий в СССР, причем далеко не только против военных. Возражая некоторым эмигрантам, полагавшим, что эта подрывная деятельность «Внутренней линии» против советской власти была в полной мере оправдана, так как способствовала расшатыванию советской верхушки[837]837
  Такого рода статья появилась в газете «Новое русское слово» за 6 и 7 октября 1950 г.


[Закрыть], Николаевский был убежден, что подобные методы борьбы абсолютно неприемлемы с моральной точки зрения.

Николаевский подверг детальному анализу всю историю государственного террора в Советской России и СССР в цикле статей, опубликованных главным образом в «Социалистическом вестнике». Посвященные отдельным событиям или лицам, критическому анализу советских изданий, новым, оказавшимся в его распоряжении, документам и материалам, эти статьи составляли своего рода костяк монографического исследования, которое так и не было оформлено. Особенно интересен был проведенный Николаевским анализ только что выпущенного тогда в Москве объемистого сборника документов по истории ВЧК[838]838
  Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии (1917–1921 гг.): Сб. документов. М.: Госполитиздат, 1958.


[Закрыть]. Хотя автор предупреждал, что к сборнику надо подходить с большой осторожностью (в СССР существовала обязательная к исполнению инструкция по публикации архивных материалов, которая требовала придерживаться принципа коммунистической партийности и соблюдения государственных интересов, то есть не допускалось включения в сборники документов, неблагоприятных для власти), появление этого издания было важным событием: впервые в СССР был опубликован массив официальных документов по истории механизма террора большевистской власти.

Один из вопросов, поставленный в связи с этим, сводился к судьбе самого архива ВЧК. Давно уже утверждалось, что архива ВЧК как такового не существовало, что он был уничтожен. Публикуемый сборник, по мнению Николаевского, подтверждал эту версию. Дело в том, что среди аккуратных ссылок составителей на места хранения документов были самые разнообразные, порой почти случайные, фонды, в том числе фонд Н.К. Крупской. Однако фонда ВЧК среди них не было. Даже циркуляры этого ведомства публиковались по копиям из других фондов.

В связи с этим историк припоминал рассказ «очень осведомленного человека», имя которого он предпочитал не называть, хотя его уже не было в живых, из-за близости этого человека к самым высшим кругам власти и даже «обитания» в них. (Можно было предположить, что речь шла о Рыкове.) Согласно этому рассказу, против широких полномочий ВЧК в верхах партии была сильная оппозиция даже во время Гражданской войны. ВЧК спасла только поддержка Ленина. Однако по окончании Гражданской войны возражения против необъятной власти ВЧК вновь усилились. Путем публикации ряда сборников Дзержинский пытался реабилитировать «доброе имя» своей организации. В 1920 г. появился первый том «Красной книги ВЧК»[839]839
  Красная книга ВЧК / Под ред. П. Макинциана. T. I. М.: Госиздат., 1920. Тираж книги, впрочем, вместе с ее редактором, был уничтожен. В наличии оставалось два-три экземпляра, которые хранились в советских спецхранах. На Западе эта книга оказалась только в машинописной копии, точнее, в двух копиях: одна хранилась в Гарвардском университете, другая – в Гуверовском институте. Переиздана в СССР в «Политиздате» в 1989 г.


[Закрыть], в 1922 г. вышел том второй[840]840
  Красная книга ВЧК / Под ред. М.И. Лациса. Т. II. М., 1922. Тираж книги уничтожен вместе с редактором. До переиздания 2-го тома «Политиздатом» в 1989 г. достоверно даже не было известно, что 2-й том физически существовал. За пределами СССР ни одного экземпляра книги не находилось. Внутри СССР на 2-й том ссылок не было даже на уровне цитат допущенных в советские спецхраны проверенных историков-коммунистов.


[Закрыть]. Аналогичные сборники появлялись на периферии. «Стране грозил настоящий потоп от чекистских «красный книг»[841]841
  Николаевский Б. Из истории машины советского террора // Социалистический вестник. 1959. № 8–9. С. 168.


[Закрыть].

Оказалось, однако, что все эти издания только раскрывают глаза населению на мерзости кровавого режима большевиков, а не служат оправданию и обелению террора. Конец этим упражнениям чекистов положил Ленин, заявивший: «Пусть история о нас судит по другим нашим деяниям», и распорядился архив ВЧК уничтожить. Николаевский высказывал убеждение, что одной из причин этого варварского поступка было желание Ленина уничтожить документы, показывавшие характер и размеры его личного участия в терроре.

Имея в виду современные публикации документов ВЧК и их крайнюю количественную незначительность, можно предположить, что подобное распоряжение (Ленина или кого-то другого) действительно существовало, но было выполнено не полностью и некоторая часть чекистских документов влилась в будущий ведомственный архив ОГПУ – НКВД – КГБ – ФСБ.

Оценивая источниковедческое значение сборника, автор статьи показывал его ничтожность для характеристики террористической деятельности ВЧК. Иначе обстояло дело с изучением структуры кровавой организации и методов ее работы. Несмотря на скудность, по этому вопросу сборник давал больше материалов, чем все ранее вышедшие издания. Более того, он раскрывал внутреннюю борьбу в руководстве партии и государства по вопросу о роли и функциях ВЧК. Так, Д.Б. Рязанов, М.С. Ольминский и даже ближайший сотрудник Троцкого по военному наркомату Э.М. Склянский, отчасти выражавший мнение своего шефа, энергично выступали за ограничение деятельности ведомства Дзержинского[842]842
  Социалистический вестник. 1959. № 8–9. 172.


[Закрыть].

Опубликованная Николаевским в «Социалистическом вестнике» статья привела к очень неожиданному результату. Редакция получила пакет с документами некоего «профессора Венцеля», проживавшего в Западной Германии. Так и не узнав подлинного имени этого человека, Борис Иванович установил, что «профессором Венцелем» был один из руководителей советской разведки в Западной Европе, ставший затем агентом германской разведки. В отдаленном прошлом он был немецким коммунистом и политэмигрантом в СССР. Среди бумаг «профессора» были воспоминания о большевистском терроре, опубликованные с комментариями Николаевского[843]843
  Б.Н. К истории «красного террора» // Социалистический вестник. 1959. № 5. С. 99–100.


[Закрыть]. Речь шла, в частности, о «красном терроре» в Сормове в 1918 г., о зверской расправе с сотнями ни в чем не повинных людей и о возмущении, которое эта волна террора вызвала у рабочих Сормовского завода. Из известных большевистских руководителей в этих карательных акциях участвовал будущий глава правительства СССР H.A. Булганин.

Несколько статей Николаевский посвятил сложному клубку взаимоотношений Сталина и Кирова, убитого 1 декабря 1934 г. Но этот сюжет был лишь базой для попытки разобраться во внутренних противоречиях советских вождей в начале 30-х годов, когда Сталин, уже овладевший единоличной властью в партийном и государственном руководстве, постепенно, но неуклонно переходил к физической расправе с теми, кто когда-либо прямо или косвенно выступал против него и его курса (постоянно меняющегося). Формально переставший быть генсеком на XVII партсъезде (должность была тихо ликвидирована) и ставший «просто» одним из секретарей ЦК, Сталин, считал Николаевский, не уменьшил произошедшим своей власти. Важными этапами на этом пути были отклонение Политбюро требования Сталина о применении смертной казни к коммунистам-оппозиционерам (1932 г.), ограничение деятельности местных уполномоченных ОГПУ в деревне (1933 г.), убийство Кирова, устранение Г.Г. Ягоды с поста наркома внутренних дел и назначение на этот пост Н.И. Ежова (1936 г.).

В то же время Николаевский подчеркивал решающую роль внешней агрессии в политике Сталина, который «хотел толкнуть Гитлера на войну против Запада. Вся политика Сталина до нападения Гитлера на Россию была направлена на расширение войны»[844]844
  Николаевский Б. Сталин и Киров // Социалистический вестник. 1957. № 2–3. С. 73.


[Закрыть]. Именно под этим углом зрения надо изучать причины, по которым Сталин проводил «большую чистку» 1936–1938 гг., считал Николаевский.

Еще в 1951 г. Николаевский выступил с содержательной статьей о деле маршала Тухачевского[845]845
  Николаевский Б. Тайна дела Тухачевского // На рубеже. 1951. № 1. С. 16–20.


[Закрыть], рассматривая арест Тухачевского как сложную и многостороннюю провокацию, являвшуюся частью большой политической операции по подготовке Второй мировой войны. Он обращал внимание на появившуюся незадолго перед этим в Австрии книгу Вальтера Хагена «Тайный фронт»[846]846
  Hagen W. Die geheime Front: Organisation, Personen und Aktionen der deutschen Geheimdienstes. Linz: Nibelungen-Verlag, 1950.


[Закрыть], написанную, видимо, под псевдонимом кем-то из сотрудников нацистских секретных служб. Именно здесь впервые было рассказано о связях гестапо с русским эмигрантом в Париже генералом Скоблиным, который являлся двойным агентом, одновременно работающим на советскую разведку. При этом Москва знала о германских связях Скоблина, а Берлин – о его советских контактах. Именно Скоблин стал распространять в эмигрантской среде слухи о «заговоре Тухачевского», причем делалось это, по убеждению Николаевского, по заданию кураторов из НКВД или Главного разведывательного управления Генштаба Красной армии.