Текст книги "Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века"

Биографии друзей

При всей важности работ, посвященных советским деятелям, несравненно большее внимание и, разумеется, симпатию Николаевского привлекали образы его друзей, единомышленников и соратников, а подчас и соперников – И.Г. Церетели, Ю.О. Мартова, Л.O. Дан, B.C. Войтинского, Г.И. Уратадзе, П.А. Гарви, Ю.П. Денике и многих других социал-демократов, а также деятелей политически Николаевскому чуждых, однако отнюдь не враждебных: лидера партии эсеров В.М. Чернова, известного легального марксиста, а затем либерального политика П.Б. Струве. Биографический труд Николаевского о Церетели был опубликован в шести номерах «Социалистического вестника»[902]902
  Николаевский Б. И.Г. Церетели. (Страницы биографии) // Социалистический вестник. 1959. № 6. С. 119–122, 141–143. № 8–9. С. 159–164; № 10. С. 196–200; № 11. С. 219–223; № 12. С. 243–245; 1960. № 2–3. С. 49–52.


[Закрыть]. Николаевский подчеркивал, что понять биографию видного социал-демократа возможно только в том случае, если учитывать не только его принадлежность к определенному общественно-политическому направлению, но и к грузинскому народу, который в царской России не только был угнетенным национальным меньшинством, но и являлся носителем старинной и устойчивой культурной традиции. «С раннего детства» Церетели «подвергался воздействию двух больших культур, – грузинской и русской, – и процесс самоопределения политического для него переплетался с поисками решения проблемы отношений межнациональных»[903]903
  Социалистический вестник. 1959. № 6. С. 119.


[Закрыть].

Николаевский тщательно прослеживал семейные отношения Ираклия, взаимопонимание и разногласия с отцом – активным грузинским национальным деятелем, исключительное значение для Церетели грузинской и русской художественной литературы. В период недолгого пребывания в 1900–1902 гг. в Московском университете, где он обучался на юридическом факультете, Ираклий быстро выдвинулся в качестве одного из руководителей студенческих беспорядков против отправки студентов в солдаты, за что и был осужден на свою первую ссылку.

В Иркутске, куда был выдворен непокорный студент, он присоединился к социал-демократам, к той группе, которая позже, в 1903 г., поддержит Мартова и других меньшевиков. «Свое право на звание «меньшевика до меньшевизма» Церетели основывал на своих выступлениях в Иркутске против «Что делать» Ленина», – писал Николаевский. Церетели не устраивало то полувоенное построение партии и отказ от выборного начала, которые проповедовал Ленин. Против течения идти было нелегко, ибо почти все иркутские ссыльные поддержали ленинский организационный план.

В Тифлисе после возвращения из ссылки Церетели стал работать в составе Кавказского союза РСДРП, в частности в качестве редактора еженедельника «Квали» («Борозда»), в котором он писал почти все передовые статьи. В связи с опасностью ареста в 1904 г. Церетели впервые эмигрировал и вернулся на Кавказ через полтора года во время первой российской революции, но не в связи с нею, а в результате тяжелой болезни.

Предполагавшегося туберкулеза не нашли, оказалась какая-то редкая форма гемофилии. С трудом преодолев наиболее острую стадию заболевания, Церетели принял активное участие в кампании по выборам во II Государственную думу, причем выдвинулся в самый центр предвыборной борьбы. Результаты выборов оказались для Грузии потрясающими. Меньшевики провели большую группу депутатов, за которых, по оценке Николаевского, голосовали не только рабочие, но и мелкие землевладельцы. Грузинские меньшевики стали «национальной партией демократических слоев грузинского народа»[904]904
  Социалистический вестник. 1959. № 8–9. С. 164.


[Закрыть].

Анализ Николаевским работы Церетели в Госдуме относится к наиболее ярким и захватывающим страницам жизнеописания. Для него были использованы как сама думская документация (стенографические отчеты с сопутствующими дополнительными материалами), так и разнообразные социал-демократические источники, а также устные рассказы самого Церетели[905]905
  Там же. № 10. С. 197.


[Закрыть]. Сплоченная семерка депутатов-грузин стала играть важную роль в жизни социал-демократической фракции. По ее предложению Церетели был избран председателем фракции. Одно за другим пошли его страстные выступления с трибуны этого полупарламента, основной идеей которых были протесты против действий правительства П.А. Стольшина.

Первое же выступление Церетели способствовало развертыванию оживленных дебатов, которые поставили социал-демократическую фракцию в центр общественного внимания, хотя против социал-демократов выступили как праволиберальные депутаты (кадеты и октябристы), так и трудовики, которые призывали социал-демократов не нарушать единого фронта. Церетели позже вспоминал: «Помню, обратно мы шли большой группой в приподнятом настроении. Наши все были удовлетворены, – но в то же время и встревожены: мы шли против всех, и если в Думе окажемся не на высоте, то все будут против нас»[906]906
  Социалистический вестник. 1959. № 10. С. 199.


[Закрыть].

Николаевский завершил свою работу повествованием об участии Церетели в V съезде РСДРП в Лондоне в 1907 г., о контактах с другими делегатами, в частности с Г.В. Плехановым, отношения с которым развивались далеко не однозначно в силу плехановского курса, который в это время имел своим вектором «принятие решительных мер» против большевиков и против «размагниченности» меньшевиков. Да и сам Церетели не мог преодолеть своего старого критического отношения к Плеханову, которого он упрекал в недооценке роли крестьянства в революционном процессе.

Работа Николаевского о Церетели выглядела оборванной. Как раз в это время вместе с Бургиной Николаевский начал готовить к печати мемуары Церетели о Февральской революции 1917 г. Незадолго до выхода в свет этого объемистого двухтомника появилась статья Николаевского, в которой давалась оценка воспоминаний Церетели как исторического источника в сопоставлении с рядом других мемуарных книг, выпущенных в СССР и за рубежом[907]907
  Николаевский Б. И.Г. Церетели и его воспоминания о 1917 годе // Социалистический вестник. 1962. № 7–8. С. 110–114; № 9–10. С. 132–135.


[Закрыть].

С одной стороны, исключительное значение этих мемуаров (отрывки из них печатал «Социалистический вестник») обосновывались тем, что Церетели в течение всего «февральского периода» был общепризнанным лидером Петроградского совета и ВЦИКа, входил во Временное правительство и даже одно время (непосредственно после отставки министра-председателя Г.Е. Львова) являлся его фактическим руководителем. Важность источника определялась и тем, что Церетели обладал точной памятью, которая хранила «поистине неисчерпаемые запасы всевозможных подробностей о лицах, встречах, доверительных частных беседах, личных впечатлениях»[908]908
  Социалистический вестник. 1962. № 7–8. С. 110.


[Закрыть].

С другой стороны, ценность и необходимость воспоминаний Церетели обосновывалась плохим состоянием документальной базы для изучения «февральского периода» русской революции 1917 г. и особенно истории Советов, ограниченным характером имеющейся мемуарной литературы, вышедшей в основном из большевистской среды (Л.Д. Троцкий, А.Г. Шляпников), но, впрочем, и из кругов социал-демократов (B.C. Войтинский, В.Б. Станкевич, H.H. Суханов). Малоизученным вопросом оказалось отношение Церетели к проблеме соглашения с большевиками в 1917–1918 гг. «Попытки изобразить Церетели как деятеля, который с самого начала революции был одержим злостными антибольшевистскими настроениями, совершенно неправильны, – считал Николаевский. – Вначале он был убежденным сторонником такого соглашения. Но, действительно, ему на своем опыте пришлось убедиться, что ни о каком сговоре с Лениным не могло быть и речи, что Ленин в действительности стремится установить в Советах диктатуру своей небольшой группы и для этого не останавливается перед самыми низкопробными интригами»[909]909
  Там же. № 9–10. С. 136. К сожалению, продолжить работу над жизнеописанием Церетели Николаевскому не довелось. На английском языке имеется квалифицированно выполненная биографическая работа, хотя и несколько устаревшая, имея в виду открывшиеся в последние 20 лет возможности использования новых документов (Roobol W.H. Tsereteli: A Democrat in the Russian Revolution. A Political Biography. The Hague: Nijhof, 1976). Материалы о Церетели см. также в сб.: Ненароков А.П. В поисках жанра. Кн. 2. С. 278–342.


[Закрыть].

Тема соглашения с большевиками рассматривалась Николаевским в очерке о другом известном меньшевике – Мартове. Хотя политически Николаевский далеко отошел от «левоинтернационалистской» позиции этого «Гамлета русской революции», он с очевидной симпатией передал эпизод, происшедший с Мартовым в октябре 1917 г. на II съезде Советов, в котором к тому же и сам оказался пассивным участником:

«В переполненном зале было шумно, и, несмотря на призыв к тишине, глухой голос больного Мартова (у него уже начался туберкулезный процесс в горле) был почти не слышен даже первым рядам. Неожиданно в зал ворвался гул далекого пушечного выстрела. Все поняли: начался решительный штурм. И в наступившей тишине донеслись срывающиеся слова Мартова: «Это похороны единства рабочего класса. Мы участвовать не будем».

Когда Мартов выходил из зала (Николаевский шел рядом с ним, и этот эпизод глубоко отпечатался в его памяти), большевик Иван Акулов бросил упрек: «А мы меж собой думали: кто-кто, а Мартов останется с нами». Мартов ответил: «Когда-нибудь вы поймете, в каком преступлении соучаствуете» и устало вышел, махнув рукой[910]910
  Николаевский Б. Страница прошлого // Социалистический вестник. 1958. № 7–8. С. 150.


[Закрыть]. (Вспоминал ли об этом разговоре Акулов – секретарь ЦК компартии Украины, прокурор СССР – перед расстрелом в 1939 году?)

Из многих биографических очерков, посвященных однопартийцам и соратникам, выделялся труд «П.А. Гарви в России». Он предварял сборник воспоминаний этого видного социал-демократа и сочетал в себе черты научного анализа, мемуаров, размышлений и о недавно скончавшемся близком человеке, и о судьбах российского меньшевизма в целом[911]911
  Николаевский Б.И. П.П. Гарви в России // Гарви П.И. Воспоминания социал-демократа: Статьи о жизни и деятельности П.А. Гарви. Нью-Йорк: Фонд по изданию литературного наследства П.А. Гарви, 1946. С. XII–XLI.


[Закрыть]. Весьма печально и в то же время трезво, правдиво звучало начало этого очерка:

«Часто, слишком часто стали «открываться» кладбища Нью-Йорка, чтобы «принимать гроба» с останками последних могикан русской социалистической эмиграции… Их уже немного осталось в «странах рассеяния», – как, впрочем, совсем немного осталось и в далекой России представителей того поколения, которое вошло в жизнь «на рубеже двух столетий» и в горделивой самонадеянности взвалило на свои плечи тяжелый груз двух революций! Так немного, что каждый раз, когда у нового гроба бросаешь взгляд на пройденный путь, на память приходят старые слова: о страшном звере, который поедает своих собственных детей… Тем острее воспринимается каждая новая потеря!»

И далее следовал не только человеческий, но и политический портрет Гарви, скончавшегося всего лишь в 63 года в результате тяжелой болезни сердца, надорванного многими годами деятельности «группы интеллигентов-практиков, которая тащила меньшевистскую телегу с первых лет возникновения партии»[912]912
  Николаевский Б.И. П.П. Гарви в России. C. XIII.


[Закрыть].

В 1917 г. и в первые годы большевистской власти Николаевский и Гарви принадлежали к различным течениям меньшевизма. Гарви был на правом крыле в том смысле, что после февраля 1917 г. выступал за осторожное и постепенное реформирование общества, а после Октябрьского переворота отвергал любые компромиссы с режимом. Николаевский же находился в политическом и тактическом центре, подчас склоняясь к левым; не отказывался от сотрудничества с властью. В эмиграции взгляды обоих деятелей значительно сблизились, и в работе Загранделегации по многим вопросам они придерживались сходных позиций.

В биографическом очерке Николаевский почти не касался послереволюционного этапа. Зато он дал выпуклый портрет молодого Гарви – его формирования как революционера, причин присоединения к социал-демократии, своеобразия одесской среды, в которой развивался этот человек, влияния на него местных деятелей, арестов и эмиграций, революции 1905–1907 гг., в которой он участвовал в качестве одного из руководителей вооруженного восстания в районе московской Пресни.

Этот эпизод был важен и с общеисторической точки зрения, ибо советская историография приписывала организацию Декабрьского восстания 1905 г. в Москве большевикам, тогда как на самом деле в нем участвовали и социал-демократы, и эсеры.

Широта воззрений и отсутствие партийной предвзятости проявились в статье Николаевского, посвященной памяти эсеровского лидера В.М. Чернова[913]913
  Николаевский Б. В.М. Чернов как идеолог // На рубеже. 1952. № 3–4. С. 5–8.


[Закрыть]. Чернов характеризовался как теоретик, практик, конспиратор, идеолог европеизации русского народничества. Он стремился обновить эсеровское движение элементами идеологии и практики международного социализма и в то же время пытался «русифицировать» европейские идеи, пропустить их сквозь призму «борьбы за индивидуальность» российского опыта. «Он знал, что в России без крестьянства, а тем более против крестьянства нет возможности строить общественные отношения, которые отвечали бы требованиям свободы и социальной справедливости».

Николаевский собирался написать большую работу о П.Б. Струве, но, как обычно, выполнил свой замысел не полностью. В статье, посвященной памяти недавно скончавшегося Струве[914]914
  Новый журнал. 1945. № 10. С. 306–328.


[Закрыть], он указывал, что к его жизненному пути историкам придется обращаться часто. В политическом развитии Струве можно было обнаружить массу противоречий, но в самих этих противоречиях выявлялось некое сложное единство, дающее право Струве на особое место в истории политического формирования российского общества. Струве был прежде всего политиком, а в политике истина не оставалась для него неизменной. Он не раз менял политические знамена, но главную тему исканий не менял: это была «проблема путей развития России, – этим решением был перевод страны на рельсы свободного развития частно-хозяйственных, капиталистических отношений»[915]915
  Там же. С. 308.


[Закрыть].

М.М. Карпович полагал, что статья о Струве Николаевскому очень удалась, что тот написал «крайне интересный очерк из истории общественной мысли России»[916]916
  Mikhail Karpovich Collection, box 2.


[Закрыть]. Однако намечаемое продолжение статьи Николаевского, анонсированное в «Новом журнале», так и не появилось. Вряд ли в данном случае автор оборвал публикацию по собственной инициативе. Скорее редакция сочла, что одной статьи о покойном вполне достаточно, и Николаевский, как случалось уже со многими другими его проектами, отложил работу над биографией Струве на будущее, но так к ней и не вернулся, хотя в коллекции Николаевского в Гуверовском институте сохранилась важная подборка документов Струве и о Струве, включая письма, воспоминания, статьи, интервью (в том числе и интервью с сыном П.Б. Струве Аркадием Петровичем, долгое время являвшимся секретарем-помощником своего отца), записные книжки с заметками о Струве и другие разнообразные материалы[917]917
  NC, box 215, folders 2-10, box 525, box 754, folfer 3, box 776, folder 10.


[Закрыть].

Некоторые биографические публикации были связаны либо с кончиной того или иного деятеля, либо с их юбилеями. Таковых много, и мы полагаем возможным ограничиться только двумя примерами – некрологами, посвященными памяти одного из деятелей плехановской группы «Освобождение труда» С.М. Ингермана[918]918
  Николаевский Б. Памяти С.М. Ингермана // Социалистический вестник. 1943. № 5–6. С. 61–63.


[Закрыть] и ветерана грузинской социал-демократии Г.И. Уратадзе[919]919
  Н-ский Б. Памяти Г.И. Уратадзе // Социалистический вестник. 1959. № 4. С. 75–76.


[Закрыть].

Сергей Михайлович Ингерман оценивался здесь как один из тех, кто в середине 80-х годов стал под знамя социал-демократии и до конца жизни оставался верным этому знамени. Отмечая, что с 1891 г. он жил в США, автор обратил внимание на малоизвестные факты создания под его руководством российской социал-демократической организации в Нью-Йорке, на его деятельность в образованном в этом же огромном городе-космополите Русском обществе самообразования, в котором Ингерман являлся своего рода «министром иностранных дел», поддерживавшим связь с Плехановым и другими российскими социалистами и их организациями. Эта краткая статья была образцом углубленного анализа личности, несмотря на форму некролога.

Такой же характер носила и статья о Г.И. Уратадзе. Здесь очень кратко был освещен жизненный путь скончавшегося. Особо отмечалось, что Уратадзе происходил из среды духовенства, тесно связанного с крестьянством, что он был слушателем ленинской школы в Лонжюмо, но большевиком не стал, а отправился в Вену на организованную Троцким Августовскую конференцию 1912 г. и стал членом Организационного комитета по восстановлению единства социал-демократии, что именно он подписал в 1920 г. в Москве договор о признании Грузинской республики де-юре («Какая цена была этому договору, стало известно через 9 месяцев»), что в эмиграции Уратадзе написал книгу по истории Грузинской республики 1918–1921 гг. Николаевский так оценивал моральный облик этого малоизвестного деятеля: «Очень скромный, почти застенчивый по натуре, он мало рассказывал о себе и вообще не любил выдвигаться вперед – за исключением тех случаев, когда речь шла о работе, связанной с большим риском».

На грани исторической биографистики, источниковедения и историографии находилась статья, в которой подробно анализировались тома советского издания «Литературное наследство», посвященные А.И. Герцену[920]920
  Николаевский Б. Герценоведение в Сов. России // Новый журнал. 1945. № 10. С. 374–383.


[Закрыть]. Отмечая, что советские историки не избаловали читателей вниманием к этому выдающемуся писателю-революционеру, что завершенное после 1917 г. собрание сочинений и писем Герцена по существу являлось изданием семьи Герцена, Николаевский отмечал, что почти все, что было написано о Герцене в СССР, носило характер «унылой посредственности». (Несравненно больше было сделано за рубежом.) Исключением Николаевский считал работы Л.Б. Каменева, который еще в дореволюционные годы опубликовал несколько материалов о Герцене. Теперь же, находясь в первой половине 30-х годов в опале, он подготовил научное издание «Былого и дум» и журнала «Колокол». Впрочем, арест Каменева привел к полному разгрому издательства «Академия», которым он руководил, и к крушению всех издательских планов.

Появление двух сдвоенных томов «Литературного наследства» с материалами Герцена и о нем Николаевский рассматривал как важный показатель того, в каких условиях приходится работать добросовестным советским исследователям, как трудно им вести свою работу, приспосабливаясь к существующим ограничениям и догмам, то и дело ссылаясь на правильность мыслей Ленина о Герцене, которому тот посвятил всего лишь одну небольшую, наспех написанную в 1912 г. статью публицистического характера, к тому же содержавшую явные ошибки (например, сообщение о том, что Герцен якобы стал к концу жизни тяготеть к Интернационалу Маркса). Подлинно научное изучение Герцена, «внутренне свободного человека», на принципиально новые высоты не может подняться в несвободной стране, заключал Николаевский.

Масонство и другие сюжеты

С середины 20-х годов Николаевский занимался историей русского масонства. Нина Берберова, написавшая позже публицистическую книгу о русском масонстве в XX в., полагает, что до Второй мировой войны он не хотел публиковать «масонские секреты», так как в ложах было много близких ему людей, а после войны помешали причины «практического порядка». Сама же она в своей книге обильно ссылалась на материалы Николаевского[921]921
  Берберова Н. Люди и ложи: Русские масоны XX столетия. New York: Russica Publishers, Inc., 1986. С. 98, 183, 211, 213, 244–246 и др.


[Закрыть]. Можно полагать, что Николаевский откладывал эту работу и потому, что считал еще недостаточным накопившийся у него материал.

Первое знакомство с масонской темой для Николаевского началось не позднее 1925 г. со встречи в Марселе с Н.С. Чхеидзе, в прошлом видным меньшевистским деятелем и руководителем социал-демократической фракции III Государственной думы России. Чхеидзе рассказал о порядке приема в масонскую ложу, членом которой он был с 1910 г., и о некоторых других масонах – известных деятелях левого политического крыла, главным образом кадетах и социал-демократах.

В 1928 г. в Париже Николаевский встретился с А.Я. Гальперном и в течение двух дней записывал его значительные воспоминания[922]922
  NC, box 719, folder 4.


[Закрыть], из которых вытекало, что к масонам принадлежали многие передовые деятели того времени, в том числе левый кадет Н.В. Некрасов, трудовик А.Ф. Керенский, эсер Н.Д. Авксентьев, меньшевик Н.С. Чхеидзе, близкий к большевикам Н.Д. Соколов.

Встречаясь с масонами, Николаевский в некоторых случаях использовал их влияние для решения тех дел, которые считал важными. Так, в 1933 г., добиваясь получения визы на въезд во Францию для супруги Р.Б. Гуля, он не только познакомил его с известным масоном М.С. Маргулиесом, но договорился о фиктивном вступлении Гуля в ложу для того, чтобы иметь основания просить у членов ложи «братской поддержки». Видимо, именно у Маргулиеса, который не был особенно фанатичным членом ложи «Свободная Россия», Николаевский получил масонские одеяния – голубую, шитую золотом ленту и голубой, также шитый золотом передник, которые хранил в своей коллекции в качестве наглядных экспонатов[923]923
  Гуль Р. Я унес Россию. T. II. С. 202–204.


[Закрыть].

Борис Иванович нередко упоминал о намерении написать книгу о масонах в переписке с Н.В. Валентиновым-Вольским. В ноябрьском письме 1955 г. он сообщал, что «о русском масонстве» у него «имеются интереснейшие материалы». Через пять лет он все еще писал о намерении подготовить к публикации книгу: «Обработать и опубликовать масонские материалы я сам считаю крайне нужным и важным», «займусь этим в ближайшее время»[924]924
  NC, box 508, folders 1, 2.


[Закрыть]. Однако завершить подготовку работы о масонстве Николаевский не успел, книга была опубликована только после его смерти[925]925
  Николаевский Б.И. Русские масоны и революция / Ред. – сост. Ю.Г. Фельштинский. М.: Терра, 1990.


[Закрыть].

Автор анализировал состав, структуру, внутренние особенности и внешние связи масонов, влияние российских масонов в период, предшествовавший революции 1917 г., их планы переустройства России по западным стандартам. Он отвергал поверхностные, сенсационные трактовки российского масонства и тем более злобные и безграмотные версии о масонском или «жидомасонском» заговоре против российской государственности. Отмечая имеющиеся в этих утверждениях «крупицы правды», Николаевский делал общий вывод о том, что сенсационная бульварная литература о масонских заговорах «для изучения вопроса о русском масонстве по существу… не только ничего не дает, но и определенно играет роль затемняющего фактора… Вся она в целом только отталкивает беспристрастного читателя, вызывая у него в качестве первой и более чем естественной реакции желание как можно дальше отойти от этой темы, вокруг которой переплелось так много нечистых и нечестных интересов»[926]926
  Николаевский Б.И. Русские масоны и революция. С. 6.


[Закрыть].

Сам факт, что революционная и оппозиционная работа русских масонов была в числе факторов, подготовивших ликвидацию старого режима, Николаевский считал бесспорным и своей аргументацией обосновывал правильность такой оценки. Он подчеркивал крайние трудности исследования деятельности масонских лож, связанные с тем, что они, в отличие от других нелегальных политических организаций, формулировавших открыто и как можно более широко свои задачи, стремившихся в пределах возможностей вести легальную работу, – рассматривали как глубокую тайну сам факт своего существования, а от их членов требовалось никогда не признавать принадлежности к масонской организации. Иногда, правда, это требование нарушалось, причем без каких бы то ни было репрессий по отношению к согрешившему члену ложи. Считаясь с мнением, а в отдельных случаях и с требованиями опрашиваемых им масонов, Николаевской не называл фамилий лиц, причастных к масонской организации, хотя таковой перечень мог бы показаться весьма соблазнительным и даже важным с точки зрения определения реального влияния масонства в России. В какой-то мере человеческая порядочность здесь доминировала над научной полнотой, но как без этого было обойтись Николаевскому, считавшему себя честным человеком, которому можно доверять тайны и на слово которого можно положиться?

Николаевский рассказал о возрождении российского масонства, которое прекратило было существование в начале второго десятилетия XIX в., но воспрянуло в самом начале следующего столетия. Этот процесс начался в эмигрантской среде во Франции, причем в рамках французских лож, а затем уже в самой России. Именно поэтому масонами в России оказались в основном люди либерального лагеря, бывшие политические эмигранты, находившиеся под влиянием республиканской Франции.

Формальным годом возрождения масонства в России Николаевский считал 1906-й, когда после октябрьской амнистии 1905 г. границы России открылись перед старыми эмигрантами. Масоны лишь постепенно нащупывали свое место в российской общественно-политической жизни. В качестве своей специфической задачи они усмотрели сплочение деятельности легальных, умеренно левых партий, причем на надпартийной основе. Положительно к такой ориентации отнесся, по сведениям, полученным Николаевским, ветеран российского освободительного движения анархист и ученый П.А. Кропоткин.

В 1909–1910 гг. масоны провели своеобразную чистку своих организаций от ненадежных элементов путем фиктивной самоликвидации лож с последующим их воссозданием на более замкнутой и конспиративной основе. «Тайна масонских лож охранялась теперь с величайшей осторожностью – приемы старой масонской конспирации для этого были привлечены на помощь опыту русского революционного подполья»[927]927
  Николаевский Б.И. Русские масоны и революция. С. 20.


[Закрыть], – писал Николаевский. Желающие вступить в ложу заполняли своего рода анкету, вопросы которой позволяли определить отношение кандидата к коренным проблемам современности: к международным делам, войне, религии, человеческому прогрессу и т. д. При этом обрядовая сторона, столь характерная для старого масонства, была сведена почти на нет, сохраняя в качестве обязательных элементов только обращение «брат» и строжайшую засекреченность принадлежности к ложе.

Наибольший интерес в анализе Николаевского представляли политические акции масонов – их действия в Государственных думах, их стремление к «политическому повороту» страны, который они мыслили возможным только путем действий сверху. Речь идет о функционировании тайного Верховного совета масонов, в котором в начале второго десятилетия века были представлены все левые политические группировки, от прогрессистов до социал-демократов, в том числе и социал-демократов, тяготевших к большевикам. Формально большевиков в Верховном совете не было. Председателем Совета был кадет, член Государственной думы.

В связи с получившими хождение утверждениями правой и тем более черносотенной печати по поводу масонства как проявления «еврейской интриги» (вариация версии о «жидомасонском заговоре») Николаевский писал, что в состав Верховного совета масонов в 1912–1916 гг. входил только один еврей. В Совете было обычно 12–15 членов, и все, кроме этого одного, «были православными и в большинстве бесспорными великороссами»[928]928
  Николаевский Б.И. Русские масоны и революция. С. 40–41.


[Закрыть].

Автор довел изложение до Февральской революции 1917 г., завершив его анализом роли масонов в подготовке в 1916 г. государственного переворота, ставившего целью вывести страну из затяжного системного кризиса и предотвратить революцию и распад империи. В этом смысле интересны выводы Николаевского о разногласиях между масонскими лидерами и деятелями Прогрессивного блока в IV Государственной думе, руководители которого полагали, что возможности для либерального поворота Николая II не исчерпаны. Николаевский стал первым российским историком, занявшимся скользкой проблемой масонства. Именно на его документы и исследования в значительной степени опирается современная историческая литература[929]929
  Интерес к истории масонского движения в России смог открыто проявиться только на самом закате коммунистической власти. А в следующие два десятилетия появилась обширная литература различной ориентации от объективной до резко апологетической или враждебной (Аврех А.Я. Масоны и революция. М.: Политиздат, 1990; Серков А.И. История русского масонства 1845–1945. СПб.: Изд-во им. И.Н. Но викова, 1997; Соловьев О.Ф. Масонство в мировой политике XX века. М.: РОССПЭН, 1998; Брачев Б.С. Масоны и власть в России. М.: ЭКСМО, 2003).


[Закрыть].

На протяжении всех лет жизни в США Борис Иванович продолжал пополнять свою ставшую уже огромной коллекцию документов по истории российского и европейского революционного движения. Среди находок были даже два письма Ленина, относившиеся к началу второго десятилетия XX в. В определенном смысле они носили скандальный характер. Одно из них, написанное в конце января или в начале февраля 1911 г., было адресовано И.К. Вульпе[930]930
  NC, box 543, folfer 3.


[Закрыть]. Оно настолько компрометировало Ленина, что составители сборника его неизданных материалов[931]931
  Ленин В.И. Неизвестные документы 1891–1922. М.: РОССПЭН, 1999.


[Закрыть], опубликованного уже после распада СССР, не решились его туда поместить, хотя с коллекцией Николаевского были знакомы.

Иван Константинович Вульпе (партийный псевдоним Евгений), костромской рабочий, вначале примкнувший к большевикам и участвовавший в революции 1905–1907 гг. в качестве члена местного Совета, в 1910 г., оказавшись за границей, стал слушателем партийной школы в Болонье, организованной отколовшейся от большевиков группой «Вперед» (A.A. Богданов, Г.А. Алексинский и др.). Иными словами, Вульпе если не порвал с большевизмом, то, по крайней мере, от него отошел. Узнав, что питерцы, к которым он относил и Вульпе, не вполне довольны преподаванием в этой школе, Ленин решил переманить их в Лонжюмо, где он организовал свою школу, разрушить таким образом впередовскую школу, заработать этим политический капитал и максимально использовать его для углубления партийного раскола. Ленин написал Вульпе письмо:

«Только не забывайте одного: если у Вас будут снова «сцены», руготня и проч. (это раз было с Вами), не давайте себя провоцировать. Не поддавайтесь на удочку. Не отвечайте спорщикам. Не давайте себя выжить из школы, пока Вы не сделаете своего дела, т. е. пока Вы не достигнете того, что все (или почти все) питерцы убедятся в Вашей правоте и согласятся уехать с Вами».

Можно лишь добавить, что Вульпе действительно покинул болонскую школу, но до Парижа так и не добрался, возвратился в Россию и вскоре, полностью запутавшись в партийных дрязгах и склоках, покончил жизнь самоубийством.

Второй документ касался длительного спора между группами РСДРП из-за денег, полученных в результате экспроприаций (эксов), то есть грабительских налетов, и мошеннической женитьбы большевика Таратуры на сестре покойного фабриканта Н.П. Шмита. По поводу этих сумм и претензий на них слухи докатились до далекой Америки, где нью-йоркская группа РСДРП выразила серьезные сомнения в происхождении денег. В связи с этим Ленин 4 июня 1912 г. разразился ругательным письмом к группе, назвав обращение ее секретаря Мельничанского «склочной бумагой». Про Мельничанского Ленин написал, что он «поднимает пустую склоку»[932]932
  NC, box 87, folder 21. На сей раз издатели «Неопубликованных документов» Ленина включили письмо в подготовленный ими том со ссылкой: «Оригинал находится в Гуверовском институте (США) в коллекции Б.И. Николаевского» (Ленин В.И. Неизвестные документы. С. 102–103).


[Закрыть].

Иногда Николаевский обращался и к более отдаленной истории. С удовлетворением вспоминал он о своем сотрудничестве с Институтом Маркса и Энгельса в 20-х годах и о розысках документов основоположников коммунизма. Теперь он считал необходимым представлять эту документацию не саму по себе, а в контексте тех старых и новых политических и литературных баталий, которые очень часто сопровождали некоторые не очень корректные, с точки зрения ортодоксального марксизма и политической целесообразности, высказывания его основателей. Николаевский не касался их пресловутых высказываний по поводу нежизнеспособности южнославянских народов, которые вначале замалчивали, а затем всячески пытались застенчиво оправдать советские марксоведы. Но вот по поводу письма Маркса В.И. Засулич от 8 марта 1881 г., в связи с которым на протяжении нескольких десятилетий происходили бурные прения, он счел необходимым написать специальную статью: «Легенда об «утаенном письме» К. Маркса»[933]933
  Социалистический вестник. 1957. № 5. С. 94–96. Переопубликована в журнале «Диалог», 1990. № 12. С. 80–83.


[Закрыть].

Плеханова и Засулич обвиняли в сокрытии этого письма от общественности, поскольку в нем Маркс склонялся к взглядам народников на роль крестьянской общины в России. Некоторые авторы, в частности эсер В.М. Зензинов, заявляли, будто бы именно Плеханов убедил Засулич «забыть о письме». Такого же мнения придерживался Валентинов-Вольский. В октябре 1962 г. Николаевский писал об этом в одном из своих писем Хеймсону:

«Особенно меня поразило, что он считает возможным в этой статье повторять свою вздорную выдумку об «утаенном письме» Маркса, в которой нет ни слова правды. Я ни в коей мере не поклонник Плеханова как внутрипартийного политика, но нельзя же на него собак вешать»[934]934
  MP, box 21, folder 19.


[Закрыть].

Николаевский взял на себя задачу показать необоснованность этого утверждения, тем более что впервые именно он опубликовал это письмо в 1924 г. в сборнике «Из архива П.Б. Аксельрода» (почти одновременно письмо было опубликовано в Германии по инициативе Рудольфа Гильфердинга). В статье «Легенда об «утаенном письме» К. Маркса» рассказывалось, как Николаевский уговорил Аксельрода, переехавшего в 1922 г. в Берлин, перевезти туда своей архив, одна часть которого хранилась у сына в Цюрихе, а другая – у старых знакомых. Чтобы упростить Аксельроду жизнь, Николаевский предложил не заниматься разбором бумаг в Цюрихе, а переслать ему всё как есть. В одном из ящиков, среди старого хлама, и было обнаружено письмо Маркса.