Текст книги "Полный курс русской литературы. Литература первой половины XX века"

 
Жить в потемках мы устали.
Мы проснулись, мы восстали —
Слишком долго боя ждали,
Жаждем жизни молодой,
Прочь беспомощные страхи,
Глубже взгляды, шире взмахи,
Больше дерзости святой!
 
 
Много надо рук упорных,
Чтоб из глыб слепых и черных,
В наших домнах, в наших горнах
Полосой сверкнул металл—
Больше страсти, больше жару,
Подставляйте грудь пожару,
Чтоб металлу дать закал.
 
 
Выше факел подымайте,
В душах пламя зажигайте,
Ошибайтесь – но дерзайте:
Пролетит веков гряда —
Только то, что силой взято,
Будет живо, будет свято,
Будет взято навсегда.
 

 
Ты говоришь, что мы устали,
Что и теперь, при свете дня,
В созданьях наших нет огня,
Что гибкий голос твердой стали
Обвит в них сумраком печали
И раздается, чуть звеня.
 
 
Но ведь для нас вся жизнь тревога…
Лишь для того, чтоб отдохнуть,
Мы коротаем песней путь.
И вот теперь, когда нас много, —
У заповедного порога
Нас в песнях сменит кто-нибудь.
 
 
Мы не поэты, мы – предтечи
Пред тем, кого покамест нет,
Но он придет – и будет свет,
И будет радость бурной встречи,
И вспыхнут радостные речи,
И он нам скажет: «Я – поэт!»
 
 
Он не пришел, но он меж нами.
Он в шахтах уголь достает,
Он тяжким молотом кует,
Он раздувает в горне пламя,
В его руках победы знамя —
Он не пришел, но он придет.
 
 
Ты прав, мой друг, – и мы устали.
Мы – предрассветная звезда,
Мы в солнце гаснем без следа.
Но близок он. Из гибкой стали
Создаст он чуждые печали
Напевы воли и труда.
 

Ф. С. Шкулев

Шкулев Филипп Степанович

1868 – родился в бедной крестьянской семье в подмосковной деревне. Десяти лет был отдан в учение на фабрику, где получил увечье правой руки. Работая в овощной лавке, научился писать левой рукой. Участвовал в Декабрьском вооруженном восстании. Писать стихи начал с пятнадцати лет, печататься – с 1890 г. Активный участник суриковского литературного кружка. Организовав небольшое издательство в Москве, выпускал нелегальную литературу. Сотрудничал в большевистских газетах. С 1918 г. член коммунистической партии.

Считается одним из зачинателей русской пролетарской поэзии.

1911 – вышел сборник стихотворений «Смелые песни».

Стихотворение «Мы—кузнецы», написанное в 1906 г., впоследствии стало всенародно известной песней.

1930 – скончался.

 
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!
Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи!
 
 
Мы светлый путь куем народу
Мы счастье родине куем…
В горне желанную свободу
Горячим закалим огнем.
 
 
Ведь после каждого удара
Редеет тьма, слабеет гнет,
И по полям родным и ярам
Народ измученный встает.
 

А. М. Гмырев

Гмырев Алексей Михайлович

1887 – родился в Смоленске в семье рабочего-железнодорожника.

С 1901 – рабочий Николаевского судостроительного завода. За участие в революционном движении подвергался в 1903 г. многочисленным арестам.

Большая часть сохранившихся стихотворений опубликована посмертно. Некоторые из них были напечатаны в газетах «Звезда» и «Правда» в 1912 г. В советское время был издан сборник стихотворений поэта «За решеткой» (1926).

1911 – умер в херсонской тюрьме от туберкулеза.

 
Нет в моих песнях ни тени искусства,
Нет в них ни музыки, ни красоты;
В них я излил свои юные чувства,
В них я излил дорогие мечты.
 
 
В стенах глухой и холодной темницы
Их порождала тоска и любовь,
Звуки их слушали дум вереницы
И омывала сердечная кровь.
 
 
Сытые люди, быть может, забаву
В них от хандры и безделья найдут;
Только пусть знают: не смех, а отраву
Песни мои всем довольным несут…
 
 
Только лишь тот их поймет и оценит,
Кто, как и я, беспредельно страдал,
Тот, кто, как я, в волю светлую верит,
Тот, кто, как я, без борьбы изнывал.
 
 
Пой, мое сердце! В оковах неволи
Негодованьем и местью звучи!
Близка уж, близка долгожданная воля!
Скоро позорно падут палачи.
 
 
Знайте, товарищи: годы страданья
Местью, борьбою я вмиг искуплю
И на развалинах рабского зданья
Вольные песни тогда запою.
 

Скиталец

Скиталец, настоящие имя и фамилия – Петров Степан Гаврилович.

1869.28.10(9.11.) – родился в селе Обшаровка Самарской губернии в семье крестьянина-мастерового. «За политическую неблагонадежность» был исключен из учительской семинарии.

С 1893 – скитался по югу России, переменил ряд профессий (был писцом, певчим и т. д.).

1897—1900 гг. сотрудничал в «Самарской газете».

1900 – опубликовал свое первое значительное произведение (рассказ «Октава»). Вступил в литературный кружок «Среда». Испытал влияние Горького, который принял большое участие в его судьбе и редактировал первый том его «Рассказов и песен», выпущенный издательством «Знание».

1922—1934 – жил в эмиграции.

1934 – возвращение в СССР. Выпускает автобиографическую трилогию: романы «Дом Черновых» (1935), «Кандалы» (1940), повесть «Этапы» (1908, новая редакция 1937), в которой показывает истоки революции, путь к ней человека из народа.

Стихотворение «Кузнец», вошедшее в первый сборник произведений Скитальца, выпущенный в 1902 г. издательством «Знание», Горький подверг переработке. У Скитальца начало стихотворения было таким: «Не похож я на певца:/ Я похож на кузнеца!/Эта крепкая рука/Любит молот и крепка,/Я для кузницы рожден, Я – силен!/Пышет горн в груди моей:/Не слова, а угли в ней!

Горький называл стихи Скитальца этого периода «неуклюжими, но сильными», отмечал в них «ценное настроение».

1941 – скончался в Москве.

 
Некрасива песнь моя —
Знаю я!
Не похож я на певца —
Я похож на кузнеца.
Я для кузницы рожден.
Я силен!
Пышет горн в груди моей:
Не слова, а угли в ней!
Песню молотом кую,
Раздувает песнь мою
Грусть моя!
В искрах я!
Я хотел бы вас любить,
Но не в силах нежным быть:
Нет – я груб!
Ласки сумрачны мои:
Не идут слова любви
С жарких губ.
Кто-то в сердце шепчет мне:
«Слишком прям ты и суров —
Не скуешь ты нежных слов
На огне!
Лучше молот кузнеца
Подними в руке твоей
И в железные сердца —
Бей!»
 

 
Я хочу веселья, радостного пенья,
Буйного разгула, смеха и острот —
Оттого что знал я лишь одни мученья,
Оттого что жил я под ярмом забот.
 
 
Воздуха, цветов мне, солнечной погоды!
Слишком долго шел я грязью, под дождем.
Я хочу веселья, я хочу свободы —
Оттого что был я скованным рабом!
 
 
Я хочу рубиться, мстить с безумной страстью —
Оттого что долго был покорен злым.
И хочу любви я, и хочу я счастья —
Оттого что не был счастлив и любим!
 

«Революционный романтизм» (поэзия и проза 20—30-х годов)

Рубеж веков и последующие два десятилетия ознаменовались возрождением и расцветом в мировой литературе такого течения, как романтизм. Однако на этом этапе романтизм имеет ряд особенностей, отличающих его от романтизма конца XVIII – начала XIX веков, именно поэтому он получил название неоромантизма. Неоромантизм был менее оформлен и, скорее, обозначал не литературное течение, а ряд эстетических тенденций того времени. У возрождения эстетических тенденций романтизма было несколько причин, самая важная из которых – неудовлетворенность культурой и последствиями развития буржуазной цивилизации. Вторая – процесс переоценки ценностей, появление новой философии (Ницше). Существенное различие состояло именно в том, что в основе неоромантизма лежали не философские построения Фихте или Шеллинга, а работы Вагнера и Ницше. Если романтик начала XIX века отстаивал свое право быть независимым от общества, право на индивидуальное духовное бытие, право жить по собственным законам, то в эпоху, когда основной движущей силой истории стала масса, новый герой-индивидуалист уже не удовлетворяется пассивной ролью в обществе. Ему было недостаточно утверждать свое право на обособленное бытие, он обрел неукротимую жажду переделывать общество и – шире – мир вокруг себя в соответствии со своим идеалом. Из пассивного созерцателя герой превратился в деятеля, сверхчеловека, вождя, который указывает массам путь к иной (лучшей) жизни. Фактически все модернистские течения начала века испытали на себе эти тенденции – и символизм, и акмеизм, и футуризм, и проч. В этом отношении понятие неоромантизма гораздо шире, чем это принято считать.

По существу, все философско-этические искания того времени сводились к вопросу о свободе: что есть свобода и каково конкретное наполнение этого понятия в эпоху активности масс? С одной стороны, масса требует, чтобы индивидуум был ее частью и тем самым ограничил свою индивидуальную свободу. С другой – массой движет вождь, «сверхчеловек», свобода и возможности которого неизмеримо возрастают в сравнении со свободой и возможностями героя-романтика прошлого. Герой-романтик XIX века не мог изменить окружающий его мир, от этого страдал и уходил из чуждого ему общества. Вспомним, какое воздействие оказал на культуру, и в частности на романтическую поэзию, образ Наполеона – типичного героя-индивидуалиста, стремления и способности которого совпали с возможностями (нелишне вспомнить и полемику вокруг этого вопроса, которая не утихала до конца XIX столетия: напр., у Толстого в «Войне и мире», когда он объявляет выдающуюся личность марионеткой в руках истории, или у Достоевского, который подробно исследует идею «наполеонизма» в лице Раскольникова, или Ставрогина). Однако Наполеон в то время был исключением, именно поэтому его образ вызвал столь сильный резонанс. В новую же эпоху, когда движущей силой истории и прогресса стала масса, способная реально менять окружающий мир, любой герой-романтик мог превратиться в «сверхчеловека», возглавить эти массы, указывая направление движения, или реально ведя в этом направлении остальных.

В европейской и американской литературе черты неоромантизма особенно ярко проявились в творчестве таких авторов, как Дж. Конрад, Р. Киплинг, Р. Л. Стивенсон, А. К. Дойль, Э. Л. Войнич, Э. Ростан, Г. Гауптман, Г. Ибсен, К. Гамсун, Ф. Гарсия Лорка, Дж. Лондон и др. В произведениях этих авторов указанные черты проявлялись по-разному, но одно безусловно роднит их – герой-деятель, активно изменяющий жизнь вокруг. Это и герой «Острова сокровищ» Стивенсона, который благодаря своим способностям и энергии преодолевает все трудности и обретает новое качество (осознание своей внутренней силы и обретение свободы, которую дает богатство), это и лирический герой Киплинга, завоеватель и империалист, несущий «бремя белых» отсталым народам, это и герой-революционер из книги Войнич «Овод», и благородный искатель приключений Дж. Лондона. При всей внешней разнице этих персонажей у них есть одна общая основополагающая черта. Это вера в земную, нынешнюю жизнь, стремление осуществлять свои мечты в реальном мире, а не в потустороннем «царствии господнем» (не случайно, напр., герой Дж. Лондона Мартин Иден, разуверившись в возможности изменить жизнь и окружающих его людей, кончает жизнь самоубийством). Эти герои не строят «град небесный». Отринув «басни» об «ином мире», они изменяют жизнь к лучшему здесь и сейчас. Человек становится творцом, он сам, подобно богу, творит мир, и в этом находит свое высшее призвание. Кризис христианства как мировой религии («сумерки богов», провозглашенные Ницше) привел к отрицанию самой идеи бога. Человек, обретая статус творца, сам становится богом. При этом в своем безграничном творчестве он реализует столь же безграничную свободу. Для него не столь важна цель, сколь движение, непрерывная реализация своей свободы, потому что в процессе движения, творчества, человек в первую очередь изменяет себя, становясь могущественнее, сильнее, во всем подобным божеству. Но вполне очевидно было и то, что это удел исключительных личностей. А стать таковой достаточно сложно. Но каждый должен стремиться к этому, прилагать для этого усилия (отсюда резкое неприятие мещанства и мира обывателей у всех названных авторов). В отличие от исключительных личностей, для масс важна цель, объяснение того, ради чего прилагаются усилия. И герой это объяснение дает. Это может быть социализм (коммунизм), борьба за независимость страны, технический прогресс, освоение новых территорий и т. д.

Не следует путать указанные произведения с образчиками массовой литературы, у которой суррогатная природа. С течением времени, впрочем, неоромантизм во многом вырождался в массовую литературу, порождая вместе с тем множество новых жанров. У массовой литературы, по существу, одна функция – удовлетворение общественных фрустраций (т. е. подавленных желаний). Урбанизация, усложнение социальной жизни, необходимость быть частью какого-либо коллектива (массы) приводит в современном обществе к тому, что личность все больше должна подчиняться каким-то правилам, нормам, т. е. ограничивать свою свободу. Свобода – основной предмет дефицита в современном мире. В целях профилактики общественного невроза массовая литература удовлетворяет потребность человека в свободе. При этом часто литературные жанры точно соответствуют тому, дефицит какого вида свободы восполняет данное произведение. Например, произведения А. Конан Дойля утверждали право человека на интеллектуальную свободу и давали реального героя, который эту свободу осуществлял (Шерлок Холмс, профессор Челленджер). В его произведениях утверждался новый тип человека, показывались новые возможности интеллекта. Это (наряду со знаменитыми «Золотым жуком» и «Убийством на улице Морг» Э. По) были новаторские произведения. Порожденный же произведениями Дойля жанр массовой литературы («классический» детектив в лице таких писателей, как А. Кристи, Р. Стаут и др.) уже ничего не утверждал, но удовлетворял общественную фрустрацию по интеллектуальной свободе, предоставляя соответствующий суррогат. Произведения Р. Киплинга утверждали свободу человека по отношению к природе, его право изменять ее своей волей по своему усмотрению («Книга джунглей»), нарушать законы общепринятой морали ради высшей цели («Ким»). В массовой литературе подобного рода творения вылились в приключенческие романы Э. Берроуза (сериал о Тарзане) и Я. Флеминга («шпионские» романы о Джеймсе Бонде, агенте 007) и т. п.

В России неоромантизм принял специфические формы. С одной стороны, его черты проявились в модернистских течениях начала века: в первую очередь в претензиях каждого течения на духовное лидерство над массами (в основном для этого течения и создавались). При этом романтическая поэтика у одних из них присутствовала достаточно отчетливо (напр., у акмеистов в лице Н. Гумилева или О. Мандельштама), у других она была приглушена и в большей степени романтические тенденции давали себя знать в области идей (футуристы).

Надо сказать, что возрождение романтических черт характерно уже для писателей-реалистов рубежа веков, таких, как А. Куприн, И. Бунин. В их произведениях появляется герой явно романтического склада, который не только не находит себе места в окружающей его пошлой жизни, но и практически полностью из нее выпадает, предпочитая жить в своем собственном, выдуманном мире (напр., Ромашов из «Поединка», Желтков из «Гранатового браслета», Митя из бунинской «Митиной любви» и др.). Конфликт разрешается уже не по-чеховски, когда бунтующий герой осознает бесполезность своих попыток что-либо изменить в жизни и все остается по-прежнему. У этих персонажей (несмотря на то, что они во многом остаются развитием галереи «лишних людей» XIX века) конфликт с социальной средой гораздо глубже – они совершенно, ни в какой части своей личности, с этой средой не совместимы. Тем не менее, в произведениях Бунина и Куприна герой по-прежнему не в состоянии ничего изменить в окружающей его действительности. Он уже полностью разуверился во всем, он не верит ни в бога, ни в прогресс, а лишь цепляется за то, что ему представлояется светлым, чистым и важным в этом безобразном мире (напр., за любовь, которая, как правило, оказывается иллюзорна). Этот герой немощен и бессилен в своих попытках создать внутри себя альтернативную реальность, при соприкосновении с действительностью его «хрустальный замок» разбивается вдребезги. В изображении подобных героев ни Бунин, ни Куприн не выходят за традиции «гуманистической» литературы XIX века. Однако на рубеже веков появляется и иной тип «романтического» героя. Основное его отличие – это сила, жажда деятельности и антигуманизм. Наглядно столкновение двух этих типов (иллюстрирующее, по существу, процесс смены эпох) представлено в чеховской «Дуэли» в образах Лаевского («лишний человек» старой формации) и фон Корена (новый «романтический» герой ницшеанского толка). И хотя конфликт в произведении разрешается в характерной чеховской манере (т. е. возвращается к началу), примечателен сам факт подобного «render-vous». У Чехова ни Лаевский, ни фон Корен не находят себе применения в окружающей жизни. Изучение фон Кореном «фауны моря» во многом носит нарочитый характер, напоминая о препарировании лягушек Базаровым у Тургенева.

Подобного рода герой, т. е. «новый романтик» появляется и в творчестве М. Горького («Макар Чудра», «Старуха Изергиль», «Челкаш» и др. «романтические» произведения). Однако для реальной жизни подобный герой еще «экзотика». Не случайно у Горького он появляется лишь в «легендах» и своего рода «эпическх преданиях» («Старуха Изер-гиль», «Макар Чудра», «Песня о Соколе»), а позже – в рассказах о не менее «экзотических» персонажах типа портового вора Челкаша и других «босяков».

Антигуманистический пафос тех, кто принадлежал к модернистским течениям начала века, был довольно силен, но все было не столь однозначно. Так, несмотря на увлечение идеями Ницше и попытками трансформировать идею бога, большинство символистов и акмеистов остались в рамках гуманистической традиции XIX века (отсюда во многом проистекает то, что большинство из них не приняло революцию и предпочло эмиграцию). Футуристы и имажинисты были радикальнее и в их творчестве уже во всю мощь звучали антигуманистические ноты.

Подобный надлом, разделивший, по существу, литературу на две части, отразился и на творчестве многих писателей. Определенная двойственность характерна, напр., как для Блока, так и для Горького, которые, с одной стороны, приветствовали «крушение гуманизма», но с другой – органически не могли расстаться с наследием старой культуры.

Ситуация изменилась с революцией и в годы гражданской войны. Эти исторические события породили плеяду молодых поэтов, бойцов революции, воспевших героику тех лет. События подобного исторического масштаба отодвинули в прошлое «проблемы гуманизма» и явили в реальный мир того самого героя, черты которого лишь угадывали писатели предшествующей эпохи.

Родившись и возмужав в дыму и пламени «мирового пожара», в котором сгорели остатки старой гуманистической культуры, новый герой-титан запел песни, в которых прославлял неукротимую энергию, жажду жизни и стремление переделать весь мир. Явления русской литературы 20-х – 30-х годов были вполне в русле мировых процессов и ярко иллюстрировали неоромантические тенденции. Кроме того, многие поэты того времени находились под прямым влиянием своих западных собратьев (напр., Р. Киплинга).

Годы войн и революций проверяли на прочность философию и эстетику прошлого, счищая всю наносную, «культурную» шелуху, оставляя лишь то, что было наиболее важно, ценно не только для ограниченного круга культурно– и эстетически-продвинутого слоя, но для всех людей – каждого, кто составлял пришедшие в движение народные массы.

Именно поэтому в поэзии того времени возрождаются эпические традиции, идущие из глубин веков, снова звучат такие фольклорные жанры, как баллада, песня, дума и др. Обыгрываются традиционные для фольклора трагические сюжеты – убийство близкого родственника (отца, брата), славная гибель героя в бою, принесение в жертву общему делу своих личных чувств, любви и т. п. – напр., в «Донских рассказах» М. Шолохова, в поэзии Д. Алтаузена или Н. Тихонова (см. ниже).

Чуть ли не в первые послереволюционные годы появляются попытки сделать массу основным героем художественного произведения – и шире – предметом художественного осмысления мира.

В первую очередь это проявилось в драматургии. В послереволюционные годы возникало громадное количество как профессиональных, так и полупрофессиональных театров, напр., Вс. Вишневский писал, что «в 1919 году лишенная хлеба, света, ободранная наша страна в одной Ярославской губернии имела театров больше, чем имела их вся Франция». Вероятно, это объясняется тем, что сама идея театра как массового действа находилась в русле нового осмысления движущих сил истории. Например, 1 мая 1920 года на портале Фондовой биржи в Петрограде разыгрывалась «Мистерия освобожденного труда». Было 2 тысячи исполнителей и 55 тысяч зрителей. А к третьей годовщине Октября было поставлено «Взятие Зимнего дворца» – в представлении участвовало 8 тысяч матросов и красноармейцев. Свое место занял в нем и реальный крейсер «Аврора». В 1920 году в станице Крымской был разыгран агитсуд над Врангелем, во время которого на площади собралось 10 тысяч красноармейцев. В 1921 году в Новороссийске «Суд над Крондштадскими мятежниками» разыгрывался с восьми часов вечера до четырех часов утра.

Эпический характер событий, в которых основным действующим лицом является масса, отображали и писатели-прозаики. Сбросив с себя оковы и предрассудки старого мира, отринув мещанские индивидуалистические устремления, в их произведениях человек вливался в общий строй бойцов. Масса, этот «железный поток», вершила великие дела, и каждый, кто был ей причастен, мог чувствовать себя героем, творцом истории. Таков основной пафос «Бронепоезда 14-69» Вс. Иванова, «Чапаева» Дм. Фурманова, «Железного потока» А. Серафимовича, «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Разгрома» А. Фадеева. Одновременно с этой решалась и другая задача – показать образ нового человека, образ лидера, вождя, который направляет «поток», является его острием и руководящей силой. Возникают образы Левинсона, Кожуха, Чапаева – романтические (во многом условные) образы «комиссаров», для которых личное и общественное слились воедино.