Текст книги "Полный курс русской литературы. Литература первой половины XX века"

Смирившись со своим одиночеством в наступившей «желудочной жизни», с необходимостью приноравливаться к новым условиям, герой продолжает жить мечтой о том, что когда-нибудь мир снова сбросит с себя оковы сна и, вновь, обновленный и молодой, ринется в бой. Вот строки из поэмы М. Светлова «Двадцать лет спустя», которые яркими образами говорят об этом.

 
Под пули, под грохот орудий,
Под свист нескончаемых вьюг
Семнадцатилетние люди
Выходят из дряхлых лачуг.
 
 
Сраженьями юность гремела,
И я обращаюсь к стране:
«Выдай оружие смелым,
И в первую очередь – мне!»
 
 
Нам гром наступлений не страшен!
Пусть дымом закрыт горизонт,—
Мы скажем родителям нашим,
Что вот, мы уходим на фронт.
 
 
Нам в детях ходить надоело!..
И я обращаюсь к стране:
«Выдай оружие смелым,
И в первую очередь – мне!»
 
 
Традиций борьбы не забывший,
Опять собираясь в поход,
В Российской империи бывшей
Поет комсомольский народ.
 
 
Я жду приказания штаба,
Когда в перекрестном огне
Оружие выдадут храбрым,
И в первую очередь – мне!..
 

В завершение хотелось бы отметить, что данные тенденции были характерны не только для писателей и поэтов, которые были горячими сторонниками революции. Происходящие процессы были гораздо шире и объемнее, они захватили многие страны Европы (в частности, Германию). Неоромантическая эстетика, замешанная на новой философии «человекобожества», оказалась свойственна многим писателям и поэтам, которых сложно заподозрить в симпатиях к Советской власти, а также в лояльном отношении к тому, что происходило в стране. В качестве иллюстрации можно привести творчество такого поэта, как Арсений Несмелов.

Несмелов Арсений, настоящие имя и фамилия – Арсений Иванович Митропольский.

1891 – родился в Москве. Воспитывался в кадетском корпусе, участвовал в боях Первой мировой войны в составе гренадерского Фанагорийского полка.

1915 – в Москве выходит первая книга стихов.

Во время гражданской войны, – офицер белой гвардии; воевал в Сибири и на Дальнем Востоке.

1925 – из Владивостока эмигрировал в Китай, жил в Харбине, где, кроме эмигрантов, в то время проживала большая колония советских рабочих и служащих Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД).

Печатается в прессе (до начала 30-х годов в том числе и в советских изданиях – журналах «Сибирские огни», «Дальневосточное обозрение» и др.). Всего же за тридцать лет работы вышло пятнадцать книг. Мотив поражения и изгнанничества у Несмелова (основной мотив творчества) не только находил основу в его биографии, но и определенную опору в культурной традиции (Лермонтов, Пушкин). Выражая общую тему поколения, поэт одновременно «встраивался» в историко-литературный контекст, становясь органической частью русской литературы.

1945 – вскоре после возвращения в СССР, на пограничной с Маньчжурией станции Гродеково скончался.

 
Когда пришли, он выпрыгнул в окно.
И вот судьба в истрепанный блокнот
Кровавых подвигов внесла еще удачу.
 
 
Переодевшись и обрив усы,
Мазнув у глаз две темных полосы,
Он бросился к любовнице, на дачу.
 
 
Здесь сосчитал он деньги и патроны
(Над дачей каркали осенние вороны)
И вычистил заржавленный Воблей.
 
 
Потом зевнул, задумавшись устало,
И женщине, напудренной и вялой,
Толкнул стакан и приказал: – Налей!
 
 
Когда же ночью застучали в двери,
Согнувшись и вися на револьвере,
Он ждал шести и для себя – седьмой.
 
 
Оскаленный, он хмуро тверд был в этом
И вот стрелял в окно по силуэтам,
Весь в белом, лунной обведен каймой.
 
 
Когда ж граната прыгнула в стекло,
И черным дымом все заволокло,
И он упал от грохота и блеска, —
 
 
Прижались лица бледные к стеклу,
И женщина визжала на полу,
И факелом горела занавеска.
 

 
Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка, —
Мы пробудем только до утра.
Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьем из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, беспощадная душа.
Всходит месяц колдовской иконой —
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона, —
Злую силу дарят нам враги.
Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой…
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.
Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник…
Не волчиха, родина, пожалуй,
Плачет о детенышах своих.
 

 
Удушье смрада в памяти не смыл
Веселый запах выпавшего снега,
По улице тянулись две тесьмы,
Две колеи: проехала телега.
 
 
И из ее окоченевших рук,
Обглоданных – несъеденными – псами,
Тянулись сучья… Мыкался вокруг
Мужик с обледенелыми усами.
 
 
Американец поглядел в упор:
У мужика под латаным тулупом
Топорщился и оседал топор
Тяжелым обличающим уступом.
 
 
У черных изб солома снята с крыш,
Черта дороги вытянулась в нитку.
И девочка, похожая на мышь,
Скользнула, пискнув, в черную калитку.
 

 
Василий Васильич Казанцев.
И огненно вспомнилось мне —
Усищев протуберанцы,
Кожанка и цейс на ремне.
 
 
Ведь это же – бесповоротно,
И образ тот, время, не тронь.
Василий Васильевич – ротный:
«За мной – перебежка – огонь!»
 
 
– Василий Васильича? Прямо.
Вот, видите, стол у окна…
Над счетами (согнут упрямо,
И лысина, точно луна)
 
 
Почтенный бухгалтер. – Бессильно
Шагнул и мгновенно остыл…
Поручик Казанцев?.. Василий?..
Но где же твои цейс и усы?
 
 
Какая-то шутка, насмешка,
С ума посходили вы все!..
Казанцев под пулями мешкал
Со мной на ирбитском шоссе.
 
 
Нас дерзкие дни не скосили, —
Забуду ли пули ожог! —
И вдруг шевиотовый, синий,
Наполненный скукой мешок.
 
 
Грознейшей из всех революций
Мы пулей ответили: нет!
И вдруг этот куцый, кургузый,
Уже располневший субъект.
 
 
Года революции, где вы?
Кому ваш грядущий сигнал? —
– Вам в счетный, так это налево…
Он тоже меня не узнал!
 
 
Смешно! Постарели и вымрем
В безлюдьи осеннем, нагом,
Но все же, конторская мымра,
Сам Ленин был нашим врагом!
 

 
На дороге, с ее горба,
Ковыляя, скрипит арба.
Под ярмом опустил кадык
До земли белолобый бык.
 
 
А за ним ускоряет шаг
И погонщик, по пояс наг.
От загара его плечо
Так коричнево горячо.
 
 
Степь закатом озарена.
Облака, как янтарь зерна.
Как зерна золотистый град,
Что струился в арбу с лопат.
 
 
Терпеливо погружено,
Ляжет в красный вагон оно,
И закружит железный вихрь,
Закачает до стран чужих.
 
 
До чудесных далеких стран,
Где и угольщик – капитан,
Где не знают, как черный бык
Опускает к земле кадык.
 
 
Как со склона, с его горба,
Подгоняет быка арба.
 
 
Так и тысячи лет назад
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогою лбы,
Человек и тяжелый бык.
 

 
Ушли квириты, надышавшись вздором,
Досужих сплетен и речами с ростр, —
Тень поползла на опустевший Форум,
Зажглась звезда, и взор ее был остр.
 
 
Несли рабы патриция к пенатам
Друзей, позвавших на веселый пир.
Кричал осел. Шла девушка с солдатом.
С нимфеи улыбался ей сатир.
 
 
Палач пытал раба в корнифицине.
Выл пес в Субуре, тощий, как шакал.
Со стоиком в таверне спорил циник.
Плешивый кесарь юношу ласкал.
 
 
Жизнь билась жирной мухой, в паутине
Трепещущей. Жизнь жаждала чудес.
Приезжий иудей на Авентине
Шептал, что Бог распят был и воскрес.
 
 
Священный огнь на Вестином престоле
Ослабевал, стелился долу дым,
И боги покидали Капитолий,
Испуганные шепотом ночным.
 

Проза

Иванов Всеволод Вячеславович

12 (24).2.1895 – родился в поселке Лебяжье (ныне Павлодарской области) в семье сельского учителя. Рано оставив семью, начал работать, много странствовал.

1915 – публикует первые произведения в периодике.

1919 – первая книга «Рогульки».

1921 – переезжает в Петроград. Принадлежит к литературной группе «Серапионовы братья». Деятельное участие в судьбе автора принимает М. Горький.

1921—1922 – пишет повести «Партизаны», «Бронепоезд 14-69» и «Цветные ветра», которые выходят в сборнике «Сопки. Партизанские повести» (1923), ставшем заметным литературным событием того времени.

1920-е гг. – период творческих исканий. Повышенное внимание к биологическому в человеке отразилось в кн.

«Тайное тайных» (1927), повести «Особняк» и др. Одновременно выходят произведения, главные герои которых коммунисты и «люди новой эпохи»: «Хабу» (1925), «Гибель железной» (1928), «Путешествие в страну, которой еще нет» (1930), пьеса «Бронепоезд 14-69» (1927).

30-е гг. – создает автобиографический роман «Похождение факира» (1934—1935, перераб. изд-е 1960), роман «Пархоменко» (1939, фильм «Александр Пархомнко» вышел в 1942), воспоминания «Встречи с Максимом Горьким» (1947), драму «Ломоносов» (1953), рассказы, публицистические статьи.

1963 – умер в Москве.

Посмертно изданы воспоминания дневники, роман «Вулкан» (1966—1968). Многие произведения переведены на европейские и восточные языки. Иванов награжден орденами и медалями СССР.

Гражданская война. Дальний Восток. Белогвардейский бронепоезд 14-69 подходит к станции. Внутри разговаривают капитан Незеласов и его помощник прапорщик Обаб. Обаб «комплекцией огромен», происходит из выслужившихся добровольцев колчаковской армии. Капитан сетует на то, что они оказались не нужны своей стране, что их выгнали «в шею». Обаб возражает, что «вот атаман Семенов. Не мозгует. Бьет». Добаляет, что «сволочь бунтует. А ее стрелять надо. А которая глупее – пороть». Считает, что всевозможная рефлексия – болезнь. Незеласов советует ему регулярно «иметь» женщин, говорит, что помогает «луше хины». Обаб обещает подумать над этим.

На фронте и в приказах неразбериха. Одного начальника повесили партизаны, командующий армией – неизвестно где, поэтому кому подчиняться, совершенно непонятно. Обаб считает, что «не моя обязанность думать… я что… лента, обойма».

На станции огромное количество беженцев, некоторые больны дизентерией. Незеласов разговорился с каким-то старичком из Сызрани. Тот хочет вернуться домой (у него там земля, «отличнейший чернозем»), но боится. Потом говорит: «А коли лучше обратно пойти? Бросить все и пойти? Чать, и большевики люди?»

Вечером на станции неспокойно, идет дым от горящего леса. Появляются слухи, что большевики совсем близко, что они «расстреливают», распространяются страшные рассказы об их предводителе Вершинине. К Незеласову приходит местный фельдфебель, спрашивает, не оставит ли их бронепоезд. Незеласов в раздражении посылает его к черту. Следом появляется японский офицер, на ломаном русском языке объясняет, что к бронепоезду нужно прицепить несколько вагонов с японскими солдатами, иначе партизаны их уничтожат. Незеласов отдает приказ прицепить вагоны. Он «бегает внутри поезда, грозит револьвером». Вскоре поезд трогается.

В это время недалеко от города сидят партизаны. Пентефлий Знобов сообщает всем, что белые вместе с интервентами бегут. В отряде сражается китаец Син Бин-у. Он сидит поодаль и поет песню о красном Драконе и о прекрасной девушке.

Далее следует сухая сводка о том, что русско-японский отряд при поддержке бронепоезда 14-69 рассеял партизанские шайки Вершинина.

Партизаны шестой день подряд уходят в сопки. Их преследуют. Син Бин-у говорит всем о том, что японцев «бить надо», радуется, когда с ним соглашаются. Позади отряда идет председатель партизанского революционного штаба Никита Вершинин и казначей Васька Окорок. Вершинин – потомственный рыбак, он тоскует по морю, у него есть жена и пятеро детей. В рыбном промысле он был очень удачлив, что и послужило причиной его избрания председателем рев-штаба. Васька Окорок раньше был золотоискателем. Он говорит, что японцев бить надо, «сбросить их в море». Вершинин возражает, что «японец – народ маленький, а с маленького народа спрос какой? Дешевый народ. Так, вроде папироски – будто и курево, и дым идет, а так – баловство».

Отряд выходит к небольшому поселку. Один из местных жителей говорит, что «здесь битва была». Партизаны видят на улицах поселка несколько убитых японцев. Среди жителей и партизан ходят слухи о зверствах белогвардейцев и интервентов, а также о «брандепоезде», который скоро в сопки «без рельсы» пойдет и «все пожгет». О капитане, командире «брандепояса» распространяются слухи, что он «росту выше сажени» и с огромной бородой.

В это время один из мужиков приводит в село пленного американца, которого захватили, когда они «в жестянках молоко везли». По словам мужика «мериканцы» – дурной народ, так как «воевать приехали, а молоко жрут с щиколадом». Народ думает, что делать с американцем. Некоторые предлагают пристрелить. Остальные соглашаются, но вперед выходит Пентефлий Знобов, который раньше работал на владивостокских доках. Он говорит, что пристрелить – дело нехитрое, и предлагает американца «распропагандировать», т. е. объяснить, что к чему, «пущай большевистскую правду понюхает». Мужики соглашаются, говорят, что там такие же крестьяне, а оттого понять должны. Народ пытается объяснить американцу свою «правду», но тот не понимает. Тогда Знобов говорит американцу – «Ленин». Американец реагирует одобрительно. На слова «Советская республика» и «пролетариат» американец также отзывается улыбками и положительными словами на своем языке. Мужики, ободренные этим, берут иллюстрированную библию для детей с картинками и наглядно объясняют американцу политические идеи. На примере картинки, где Авраам приносит в жертву Иакова, мужики показывают, что такое «буржуазия» (Авраам с ножом в руках) и «пролетариат» (приносимый в жертву Иаков). Китаец Син Бин-у также пытается «просветить» американца. Видя отрицательное отношение американца к буржуазии, мужики решают накормить его, а потом отпустить. Партизаны радостно, с песнями, отправляются дальше.

Знобов отправляется в город на разведку. У моря китайцы продают рыбу. Знобов разговаривает со «своим» матросом, говорит, что надо бы какого-нибудь японца «распропагандировать», чтобы он распространил среди своих листовки. Матрос отвечает, что это будет сделать потруднее, чем с американцем. В городе множество интервентов разных национальностей: «Опрятно одетые канадцы проходили с громким смехом. Молчаливо шли японцы, похожие на вырезанные из брюквы фигурки. Пели шпорами серебро-галунные атамановцы». Матрос говорит, что «подожди, мы им холку натрем». Знобов чувствует голод и с завистью смотрит на то, как иноземные солдаты сидят в кафе. Матрос говорит, что в городе идут аресты.

Знобов отправляется к председателю подпольного революционного комитета Пеклеванову, говорит, что партизаны жаждут деятельности, что «надоело ждать», добавляет, что было бы неплохо взорвать мост, по которому пойдет бронепоезд, погубивший столько народу. Пеклеванов посвещает Знобова в план восстания, говорит, что японцев сорок тысяч. Знобов соглашается, что их «как вшей, могут сдавить». Выпив с председателем водки, Знобов уходит.

Через три дня в отряд Вершинина примчался матрос Анисимов, сообщил, что в городе восстание и что отряду надлежит задержать бронепоезд, который спешит на помощь войскам.

Син Бин-у ненавидит японцев, так как на родине у него было хозяйство, жена. Японцы разорили его хозяйство, убили жену, самого Син Бин-уна ранили штыком в щеку.

Партизаны собираются на митинг, на котором выражают свою решимость не отдавать свою землю японцам. Син Бин-у не участвует в митинге, так как для него вопрос об отношении к японцам решен.

Вершинин разговаривает с Окороком о бронепоезде и о задаче партизанского отряда, сетует на то, что «народу побьют много». На вопрос Окорока, жалко ли ему людей, Вершинин отвечает: «Чего народу жалеть? Новый вырастет», потом поясняет, что землю жалко, так как ее японец отнимет. Окорок не понимает трепетного отношения Вершинина к земле, так как сам «рыбацкого роду» и море ему ближе.

К Вершинину подходит «корявый мужичонка в малиновой рубахе», дает совет, как агитировать массу: «Само глав-но – в человека поверить… А интернасынал-то?.. За таким мудреным словом никогда доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем – пашня». Вершинин ничего не может ответить мужику. Вместо этого он идет к бойцам и принимается тренировать их в военном деле.

Бронепоезд тем временем стоит на станции. Капитан Незеласов пытается связаться с городом, но связи нет. Солдаты приводят задерженного казака, у которого за голенищем нашли бумаги революционного содержания. Шпиона «вершининской банды» допрашивают, потом ведут к бронепоезду и расстреливают, предварительно заставив снять сапоги (их взял один из расстреливавших казака солдат).

Прапорщик Обаб находит на улице щенка и берет его с собой в бронепоезд. Незеласов удивляется, зачем Обабу это нужно. Поезд отправляется по направлению к городу. Незеласов ходит по поезду, командует «и визгливо, по-женски» ругается («Молчать, гниды. Не разговаривать, молчать!» и т. п.).

Син Бин-у тем временем присутствует на станции в качестве разведчика. Он положил на дно корзинки револьвер, сверху насыпал семечек и под видом торговца ходит по улицам. Он узнает, что бронепоезд скоро отправляется в город на подмогу войскам. Незеласов по-прежнему бегает по вагонам, отдает приказания. Прапорщик Обаб «всегда в такие минуты ел», он поглощает горы снеди, но «внутри по-прежнему был жар и голод». Солдаты стреляют, Незеласов говорит Обабу об их обреченности, называя его и себя «трупами завтрашнего дня». «Я всю жизнь, на всю жизнь был убежден в чем-то, а ошибся, оказывается…» Говорит, что ему всего тридцать лет, что у него есть ребенок. «Тоска, прапорщик… А вы все-таки человек!» Обаб грубо обрывает капитана, говорит, что «жизненка его паршивая», презирает того за то, что он «ласки захотел». Прапорщик и капитан орут до изнеможения друг на друга. Затем Незеласов указывает на щенка и замечает, что в Обабе тоже есть жалость. Обаб в бешенстве хватает щенка и хочет выбросить в окно. Незеласов не дает ему этого сделать. В этот момент становится известно, что впереди на рельсах лежат бревна. Обаб и Незеласов идут к машинисту. Тот говорит, что на рельсах еще и человек лежит. После недолгого спора Незеласов приказывает, переехав человека, остановиться и посмотреть, кто это. Обабу поручено выяснить, «что за труп на пути». Обаб выходит из вагона, в этот момент раздается ружейный залп. Обаб падает. Начинается бой.

За некоторое время до этого партизаны устраивают засаду на путях. К ним подходит все больше народу – сражаться. Все понимают, что если бронепоезду удастся пройти, то восстание, скорее всего, будет подавлено. Вершинин понимает, что многие из них идут на смерть. Он разговаривает со Знобовым. «Будут же после нас люди хорошо жить?» – спрашивает он. Знобов отвесает: «Я думаю, обязаны, стервы!»

Пеклеванов проводит заседание ревкома. Многие сомневаются в успехе восстания. Несмотря на то, что японцы объявили о своем нейтралитете, они в любой момент могут изменить решение. В конце концов принимается решение о начале восстания. Пеклеванов собирается в дорогу. Его жена плачет, говорит, что не пустит. Пеклеванов отвечает, что он не может не пойти и вылезет через окно. Жена сдается.

Бронепоезд между тем «носится один между станциями и не дает солдатам бросить все и бежать».

Партизаны сидят в засаде, Знобов рассказывает небылицы про Пеклеванова, которому якобы американский министр предлагал семьсот миллиардов, чтобы тот перешел в американскую веру, но тот не согласился. Внезапно приходит известие, что мост, который должен был быть взорван, взорвать не удалось. Самодельное взрывное устройство сработало в руках у саперов, и пятеро из них погибли. Выходит, что путь бронепоезду на город открыт. Партизаны думают, как остановить бронепоезд. Один из них говорит, что если бы был труп, то его можно было бы положить на рельсы. По инструкции поезд должен остановиться, когда «перережет» тело, а машинист – выйти, чтобы освидетельствовать обстоятельства дела. Окорок призывает кого-нибудь лечь на рельсы, пожертвовав собой. Но никто не отзывается. Тогда Окорок сам, выпив ковш самогона, ложится на рельсы. Через некоторое время к нему присоединяется Син Бин-у. Окорок плачет и со словами «не могу» отползает прочь. Китаец остается на рельсах. Один из партизан кричит, чтобы он отдал револьвер, так как он ему теперь ни к чему. Син Бин-у достает оружие и пускает себе пулю в затылок.

Переехав труп, поезд остановился, Обаба и машиниста убили. Партизаны вдоль путей жгут костры, и бой происходит в их свете. Незеласов отстреливается, орет на солдат.

Окорок после смерти китайца «ходил съежившись и смотрел всем в лицо с вялой, виноватой улыбочкой». В разговоре с Вершининым он высказывает предположение, что китаец попадет в рай, так как «за крестьянскую веру пострадал». Вершинин за веру в бога обзывает Окорока дураком, на что тот отвечает: «Мне без веры нельзя – у меня вся семья из веку кержацкая, раскольной веры». Знобов рассчитывает, что на следующий день в бронепоезде закончится вода, и тогда он будет взят. Начинается штурм. Во время штурма Окорок погибает.

На рассвете приезжает Пеклеванов, привозит прокламации.

Незеласов заставляет держаться солдат из последних сил, обзывает их мерзавцами. «Пулеметчик обжег бок и заплакал по-мальчишески. Старый, бородатый, как поп, доброволец пристрелил его из нагана».

Скоро солдаты начинают выбираться из поезда, так как «на песке легче держаться». Незеласова ранят в руку штыком, он бежит на холм. Он словно в горячечном бреду. У него начинаются видения (ему мерещится убитый Обаб, эпизоды из прошлой жизни). Незеласов стреляет одной рукой, пока у него не кончаются патроны. Потом он откладывает в сторону карабин и умирает от потери крови.

Бронепоезд взят. Какой-то старик примеряет широкие синие галифе прапорщика Обаба. Повсюду на полу валяются приказы и газеты. В клозете, на полу же, лежит портрет Колчака. На поезд водружают красный флаг, теперь поезд носит название «Полярный». Партизаны пребывают в опьяняющем возбуждении. Пеклеванов кричит: «В Америке – со дня на день!» Знобов отвечает, что согласен, так как сам с «американским буржуем пропаганду вел», добавляет, что теперь они и до Англии доберутся. К Вершинину приходит жена. За дверями кто-то пьяно оплакивает китайца, обещая за него пятерым «брюхо испороть».

Скоро бронепоезд приходит в город. На станции к нему подходит японский офицер и подтверждает, что японцы держат нейтралитет. На вопрос Знобова, сколько их, японец отвечает, что двадцать тысяч. Знобов про себя, шепотом говорит: «А нас – мильен, сволочь ты!», партизанам передает, что японцы ни во что вмешиваться не будут, так как трусят. Партизаны презрительно соглашаются: «Одно – вешать их!»

По перрону ведут «плачущего, с девичьим розовым личиком офицера». Хромой мужик со словами «не ной» бьет его кулаком в переносицу. Тогда конвойный, «точно вспомнив что-то», всаживает офицеру между лопаток штык.

Рабочие и шоферы радостно встречают бронепоезд, выражая свое одобрение криками. В комендантской испуганно мечутся офицеры, срывая погоны.

На телеге привозят убитых, какая-то старуха плачет. На кучу шпал вскакивает бритоусый американец и несколько раз подряд щелкает фотоаппаратом.

Партизаны врываются в штаб генерала Спасского. «Седенького, с розовыми ушками генерала» ведут вниз по лестнице, на последней ступеньке убивают. Толпу офицеров отводят в подвал, часовому дают в руки английскую бомбу, наказывая: «В случае чего, крой туда бомбу – черт с ними».

В городе слышатся выстрелы. Идет восстание.

«…Проходили в широких плисовых шароварах и синих дабовых рубахах – приисковые. Были у них костлявые лица с серым, похожим на мох, волосом. Блестели у них округленные, привыкшие к камню глаза…

Проходили длиннорукие, ниже колен – до икр, рыбаки с Зейских озер. Были на них штаны из налимьих шкур и длинные, густые, как весенние травы, пахнущие рыбами волосы…

И еще – шли закаленным каменным шагом пастухи с хребта Сихотэ-Алинь с китаеподобными узкоглазыми лицами и с длинностволыми прадедовскими винтовками.

Еще – тонкогубые с реки Хора, грудастые, привыкшие к морским ветрам, задыхающиеся в тростниках материка рыбаки с залива Св. Ольги…

И еще, и еще – равнинные темнолицые крестьяне с одинаковым, ровным, как у усталого стада, шагом…»

«На тумбе, прислонившись к фонарному столбу и водя карандашом в маленькой записной книжке, стоял американский корреспондент. Был он чистый и гладкий, быстро, помышиному оглядывающий манифестацию.

А напротив, через улицу, стоял тщедушный солдатик в шинели, похожей на больничный халат, голубых обмотках и английских бутсах. Смотрел он на американца поверх проходивших людей – (он устал и привык к манифестациям) и пытался удержать американца в памяти. Но был тот гладок, скользок и неуловим, как рыба в воде».