Текст книги "Сумасшедшая обезьяна (подлинная эволюция человека)"

Глава 9

Были ли наши предки каннибалами? Обряды инициации и их назначение. Мифы и сказки – первые «учебные пособия» древних людей

1

Когда говорят о первобытных людях, очень часто встает вопрос о том, были ли они каннибалами, и вообще – о том, какие отношения в первобытном обществе регулировали внутривидовые отношения.

Как мы уже говорили в предыдущих главах, свидетельств каннибализма наших далеких предков существует достаточно много для того, чтобы сделать однозначный вывод – данное явление было вполне обычным для них.

С точки зрения биологической в каннибализме нет ничего особенного. Мало того, он логичен и оправдан, особенно во времена, когда вид находится в экстремальных условиях сокращения пищевой базы. Учитывая то, что гоминиды были в первую очередь падальщиками и значительную часть рациона у них составляла животная пища, вполне естественно предположить, что каннибализм для них не являлся чем-то ужасным и из ряда вон выходящим. Мало того, первоначальный запрет на каннибализм распространялся только на членов локального сообщества (племени), в то время как представители других сообществ за «людей» не считались и запрет на них не распространялся. В любом случае запрет на каннибализм в отношении не членов племени очень поздний, относится к началу исторического времени, а в примитивных сообществах его не существовало до середины XX века. Тем, кто интересуется подробностями вопроса, можно порекомендовать книгу Л. Каневского «Каннибализм» (Москва, 1998), где все эти обстоятельства рассматриваются очень подробно. Мы же в целях экономии места и времени коснемся вопроса лишь вскользь.

Итак, каннибализм выполнял в примитивных сообществах две функции. Первая – пищевая. Вторая (позднее) – ритуальная, когда в рамках представлений «симпатической магии» акт каннибализма совершался в целях приобретения тех или иных качеств того, кого, собственно, поедали.

Однако нас в первую очередь интересует не сам факт каннибализма, а введение на него запрета, а также то, как он отразился на жизни гоминид и их культуре.

Вполне естественно, что запрет мог возникнуть только в том случае, если выгоды от него превышали пользу от гастрономического интереса к себе подобным. Другими словами, причина должна быть более чем серьезной – такой, которая бы угрожала существованию сообщества.

Здесь надо четко разграничить две вещи: убийство себе подобных в целях добывания пищи и поедание трупов сородичей, умерших своей смертью или в результате несчастного случая. Совершенно очевидно, что общественную опасность может представлять только первый пункт, второй не имеет особого значения, и касающийся его запрет мог появиться только вследствие введения табу на пункт первый (как результат дальнейшего вытеснения). Действительно, поедание трупов вряд ли предоставляет какую-то угрозу. С биологической точки зрения умерший член сообщества не имеет никакой ценности: ведь он уже умер, соответственно ни принести потомства, ни какой-либо другой пользы племени не может. Кроме того, труп являет собой довольно существенный источник высоко-калорийной мясной пищи, который, к слову, в любом случае достанется падальщикам. Исходя из этой логики, поедание трупов (тем более в условиях сокращения пищевой базы) не только не является чем-то вредным для выживания, но напротив – весьма благоприятным. По поводу трупного яда и других агентов вряд ли стоит беспокоиться: организм падальщика просто обязан был научиться выделять соответствующие антигены.

Другой момент. Как часто сталкивались наши предки с такой дилеммой? Подсчитать это не слишком сложно. Если предположить, что в состав сообщества гоминид в среднем входило порядка 10–20 особей, половина из которых была самками, то максимальный ежегодный прирост (одна самка в год рожает по одному детенышу) может составить порядка 10 особей. При уровне детской смертности в 50–60 % прирост составит 4–5 особей. Для того, чтобы численность сообщества оставалась на прежнем уровне, ежегодно, соответственно, должно умирать порядка тех же 4–5 особей. Это примерно 1 смерть в два-три месяца. В реальности прирост был меньше, поскольку соотношение самцы/самки в сообществе должно было находиться в неравной пропорции. Самцов должно было быть больше, поскольку обеспечение самок и их потомства в условиях сокращения пищевой базы – дело хлопотное. На это нам указывает хотя бы современный быт тибетцев, у которых была широко распространена полиандрия (т. е. многомужество), поскольку скудные флора и фауна высокогорий не дают возможности прокормить женщину и ее потомство одному мужчине. Соответственно, реальный прирост, вероятнее всего, был еще меньше из-за меньшего количества самок. Если же принять в качестве рабочей мою гипотезу о том, что во главе детско-женского сообщества находилась одна производящая самка, то цифра становится еще меньше. Что касается мужчин, то смерти на охоте или во время поиска падали, естественно, случались. При этом убитые хищниками гоминиды ими же съедались. Умереть среди своих соплеменников могли только те, кто погибал от травм либо болезней. Таким образом, частота контактов гоминид с трупами сородичей была настолько редка, что объяснить появление строжайшего табу относительно данной темы вряд ли возможно с помощью этих фактов. Долгосрочная память была не слишком развита у наших далеких предков (да это им было не особенно нужно). Они не могли установить взаимосвязь столь разведенных по времени событий, как половой акт и рождение ребенка, так что держать в памяти события, происходящие не чаще одного раза в несколько месяцев, а тем более изобретать еще какие-то запреты относительно них, они бы вряд ли стали. Не вижу причины, почему они должны были себе отказывать во вкушении плоти умершего, поскольку почти все существующие ныне культуры Homo sapiens сохранили в себе следы ритуального каннибализма, входившего составной частью в погребальный обряд (но об этом несколько позднее).

Выходит, запрет распространялся на убийство себе подобных (охоту) и ограничение агрессии внутри сообщества? При внимательном рассмотрении данное предположение также отпадает. Дело в том, что причиной внутривидовой агрессии, как мы помним, являются всего две причины: доступ к еде и доступ к самкам. Есть еще третья причина, но она является следствием первых двух. Я бы назвал это «межевые склоки», т. е. борьба за территорию различных семейств. Начнем с первой причины. Доступ к еде в сообществе самцов был четко установлен. При этом он был более или менее справедлив, поскольку охота, поиск падали и взаимодействие с хищниками требовали высокого уровня кооперации, когда каждый член команды должен вносить свой вклад в общее дело. Естественно, могли быть особо сильные, выдающиеся охотники, которые получали чуть большую долю. Но в любом случае это было общим решением «коллектива». Следы подобного распределения благ в мужских сообществах в большом количестве присутствуют у примитивных народов в наше время, описываются в этнографической, исторической литературе, поэтому останавливаться подробно на них не имеет смысла. Механизм очень прост. Если баланс справедливого распределения нарушается, то резко снижается личная заинтересованность тех, кому не додают добычи. Вследствие этого коллектив становится неэффективен и вскорости либо распадается, либо исчезает из-за гибели большей части своих членов. В любом случае он проигрывает конкурентную борьбу. Но неравенство в распределении всегда возникает там, где появляются излишки. Уровень же развития наших предков, а также способы хозяйствования на данном этапе не позволяли образовывать излишки. Скорее, остро ощущался недостаток продуктов питания: из-за этого и была нужна кооперация во время охоты, поиска падали и взаимодействия с хищниками-симбионтами. Характерно, что позднее, с потеплением климата, это равновесное состояние общества в примитивных племенах сохранялось на протяжении исторического времени, что подробно описано в этнографической и антропологической литературе. Люди берут у природы ровно столько, сколько им нужно для того, чтобы прокормиться (напр., австралийские аборигены). Образовывать излишки им просто не нужно. Нет нужды говорить, что именно образование излишков ведет к развитию торговли, производственной специализации, перераспределению товаров, возникновению неравенства и в конечном итоге зарождению государства – то есть всего того, к чему позже привело крупное скотоводство и земледелие. Когда излишков не образуется, распределение благ внутри сообщества происходит более или менее справедливо и внутриплеменная борьба за ресурсы сведена к минимуму.

Вопрос второй – доступ к самкам. Как ни странно, конфликты из-за этого вопроса также были сведены к минимуму. В предлагаемой мной схеме, когда мужское сообщество большую часть времени существовало отдельно от детско-женского, данная проблема бы-ла также, по существу, решена. Мужчины все вместе приходили в место постоянного расположения детско-женского коллектива, после чего каждый имел право спариться с доминирующей самкой (после принесения соответствующих подношений). К слову, при таком положении вещей самке совершенно не нужны были внешние проявления готовности к зачатию (как это, например, существует у обезьян – набухание и покраснение половых органов, выделение пахучего секрета и проч.), наоборот – они были нежелательны. Самка должна была быть готова к спариванию в любое время, что постепенно и стало нормой (исключая, конечно, периоды менструаций).

Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что табу на убийство (а затем и поедание) себе подобных вряд ли могло быть вызвано высоким уровнем внутривидовой агрессии. Но тогда в чем же причина его возникновения?

Как я уже писал в одной из предыдущих глав, запрет, по всей вероятности, вначале касался убийства хищника-симбионта. Без преувеличения можно сказать, что от существования соответствующей популяции напрямую зависело выживание гоминид. Это являлось настолько важным, постоянным, «ежедневным» фактором, что возникновение подобного табу очень логично. Кроме того, это прекрасно сочетается с сущностью тотемизма, его основным принципом – запретом на убийство тотемистического животного.

Вероятнее всего, дальнейший ход событий был следующим. С возникновением табу на убийство хищника-симбионта запрет постепенно (в соответствии с аффективным, недостаточно расчлененным способом мышления) распространился и на членов племени, поскольку они также являлись «волками», полноправными единицами стаи. На этом этапе табу касалось исключительно мужского коллектива «добытчиков». Отношение к женско-детскому сообществу было иным. Во-первых, сообществ, которые посещали «добытчики», было, скорее всего, несколько. Самки были объектом желаний эротического толка, дети – источником пополнения мужского сообщества и будущих новых ячеек, которые «возглавляют» производящие самки. Тем не менее, угроза от мужчин вполне могла исходить. Не случайно, что отношение к «оборотням» архитипически двоякое: они могут быть как источником блага (в человеческом обличьи), так и источником неуправляемой агрессивности (в звериной своей ипостаси). Как я уже писал в одной из предыдущих глав, для благополучного «переключения» самцам были необходимы: а) некоторое время (своего рода «карантин»), б) «якоря», некие триггеры, внешние атрибуты, маркирующие границу, отделяющие один мир от другого. Если бы детско-женское сообщество изначально воспринималось как часть тотемистического коллектива, то не смогли бы возникнуть архетипы границы, оборотничества, а также не понадобилось бы «учреждать» обряды инициации в том виде, в котором они возникли.

С возникновением оседлости (совместного проживания) обе части сообщества стали мыслиться как единое целое, принадлежащие одному тотему. Однако это же событие положило начало разложению тотемизма, поскольку он утратил свое первоначальное значение (с переходом к другому типу хозяйствования) и довольно скоро стал мыслиться в первую очередь как социальный маркер, эмблема принадлежности к некой группе, система опознавательных знаков, позволяющая определить, кто свой, кто чужой.

Но вернемся к каннибализму.

Запрет на него был следствием табу на убийство членов племени (т. е. на «охоту»). Дальнейшее жесткое психологическое вытеснение привело к запрету употреблять в пищу мясо своих собратьев. Именно это явилось причиной того, что представители Homo sa-piens начали погребать умерших сородичей.

Ряд ученых некоторые находки неандертальцев интерпретировали как свидетельство наличия у них захоронений. Относительно обнаруженных останков в Ла-Шапель-о-Сен (Франция), гроте Кник-Коба (Крым), пещере Тешик-Таш (Узбекистан), пещере Шанидар (Ирак) почти категорически утверждалось, что найдены следы захоронений. Скелеты лежали в «эмбриональной» позе с подогнутыми ногами. Впрочем, позже все эти «свидетельства» были оспорены и выдвинуты доказательства, что данные вещи вполне могли образоваться вследствие естественных причин. В пещере Шанидар при анализе сопутствующего грунта было выявлено повышенное содержание цветочной пыльцы, что сторонниками теории захоронения было интерпретировано как свидетельство «возложения цветов» в могилу во время погребения. Позднее данное предположение было оспорено, поскольку повышенное содержание пыльцы могло содержаться в подстилке, которой неандертальцы пользовались во время сна. То же самое произошло и с «культом черепов». Вначале было объявлено, что черепа захоранивались отдельно от умершего в специально созданных «каменных саркофагах» (полостях, обложенных камнями). Затем другие исследователи доказали, что «культ черепов» явился всего лишь результатом ошибок при раскопках и их документировании. Все изложенные факты могли образоваться (и, скорее всего, образовались) вследствие естественных причин (напр., обвал свода пещеры).

Думается, что причиной всех этих «недоразумений» в немалой степени являлось то, что означенные открытия делались в то время, когда неандерталец считался непосредственным предком человека. Отсюда понятное стремление некоторых ученых «притянуть» факты к предполагаемой генеалогии. Как бы то ни было, в настоящее время не существует ни одного достоверного свидетельства о захоронениях, которые делали неандертальцы.

Способов захоронений, практикуемых представителями нашего вида, достаточно большое количество. Самыми распространенными являются закапывание в землю и сжигание покойников. Однако этим вовсе не исчерпывается разнообразие погребальных обрядов, существующих в мире. У степных народов погребение состоит в том, что покойника относят в степь, подальше от человеческого жилища, где его спокойно могут клевать птицы-падальщики. При этом считается, что чем лучше птицы клюют покойника, тем легче будет его судьба в загробном мире. У многих племен северо– и южноамериканских индейцев (а также народностей Кавказа, японцев, манчжуров, алтайцев, шорцев, хантов, манси и др.) было принято хоронить умерших на деревьях. С этой целью труп заворачивали в саван, поднимали на ветку высокого дерева и закрепляли там. Естественно, птицы также могли беспрепятственно клевать усопшего. Практиковалось захоронение и в «висячих гробах» (емкостях, сделанных из дерева или керамики), которые подвешивались на склоне горы, в пещере, или под нижним этажом дома (Китай, Индонезия, Филиппины, Тибет).

В Древней Руси с погребальными целями сооружались небольшие домики на высоких сваях (вероятно, отсюда происходит образ избушки-на-курьих-ножках), где и захоранивались умершие. В ряде стран (напр., в Индии) останки обычно погребаются в воде (в священной реке Ганг), чаще всего после предварительной кремации.

Обычай сохранять тело покойного имеет, судя по всему, более позднее происхождение и связан с верой в посмертное возрождение, после которого тело, как верили наши предки, может ему понадобиться. Смысл такого сохранения, вероятно, состоял в том, чтобы все качества усопшего остались вместе с ним. Известно, что практически во всех культурах имеются следы так называемого ритуального каннибализма, когда вкушение плоти умершего происходит с целью, чтобы его качества перешли к участникам ритуала. Во время ритуального каннибализма, являвшегося составной частью погребального обряда, умершему выражали всяческое почтение, желали всего хорошего в загробном мире. Часто считалось, что особо уважаемый член сообщества после смерти становится защитником и покровителем племени. Возможно, именно это в дальнейшем послужило причиной сохранения тела в неприкосновенности – чтобы все качества доблестного предка оставались с ним и чтобы он их все употреблял для защиты своих потомков.

Следы ритуального каннибализма сохранились вплоть до наших дней в виде при-нятых во многих народных обычаях устраивать «тризну» (или «страву») – т. е. ритуальное принятие пищи непосредственно на месте захоронения. Довольно часто во время раскопок между погребениями находят неглубокие ямы с остатками очагов, фрагментами керамических сосудов, бытовыми предметами и костями животных. Данные обряды имели широчайшее распространение в Средние века, в наше время их аналогом вполне могут служить поминки.

Не составляет большого труда заметить, что обряд захоронения, сопровождавшийся ритуальным каннибализмом, во многом воспроизводит ритуальное убийство тотемистического животного. Во время ритуала убийства тотема также происходит вкушение его плоти. Принимающие участие в ритуале всячески выражают ему почтение, извиняются за то, что им пришлось отнять у него жизнь. Вместе с тем (в полном соответствии с принципами «симпатической магии») качества тотема переходят к участникам ритуала. В результате они как бы обретают желаемые свойства (силу, быстроту, удачливость в охоте и т. д.), а кроме того, испытывают единение, общность с тотемом и другими членами племени, поскольку все вкусили одних и тех же свойств, а значит, в гораздо большей степени стали «братьями» и «волками». Периодическое повторение данного действа было нужно для актуализации необходимых понятий и запретов, поскольку со временем ощущения притупляются, а подробности забываются – тем более, если речь идет о наших далеких предках, которые не обладали достаточно крепкой долгосрочной памятью. Впрочем, именно для актуализации предназначен любой ритуал, поскольку его суть состоит в периодическом повторении одних и тех же значимых для сообщества вещей.

Самое раннее более или менее бесспорное человеческое погребение датируется 130 тысячами лет назад. Располагается оно в пещере Скул в Израиле, в которой в разное время, чередуясь, жили то неандертальцы, то кроманьонцы. Один человеческий скелет был, судя по всему, посыпан при погребении красной охрой, другой сжимал в руках нижнюю челюсть кабана. На этом же месте обнаружили также много разных предметов обихода. Захоронения более позднего времени были обнаружены в Европе, Азии, Африке – практически по всему свету. Но все они принадлежат представителям нашего вида – Homo sapiens.

Если окинуть взглядом все разнообразие погребений, придуманное нашими предками, можно довольно легко прийти к выводу, что их основной целью являлось поместить труп в какое-либо место, не доступное для соплеменников. Самое интересное, что при этом хищники и падальщики вполне могли иметь к нему доступ. Это не возбранялось, как мы видим из погребений «в степи» и «на деревьях». Отчасти это, конечно, можно объяснить тем, что во многих религиях птицы являются посредниками между мирами (земным и небесным), поэтому здесь, возможно, примешивалось еще соображение, что таким образом умерший быстрее попадает на небо, но это было в гораздо более позднюю эпоху, когда основной религией стал уже шаманизм, для которого, как известно, характерно разделение мира на 3 части – подземный, наземный и небесный. «Древо мира» (роль которого может выполнять как высокое дерево, так и гора) пронизывает все три мира, и шаман имеет возможность во время транса путешествовать по ним. Птицы (в частности, падальщики, такие как, например, вороны) также наделялись магической силой путешествовать между мирами (ворон, как известно, летает высоко в небе, живет в наземном мире и имеет связь с миром подземным, поскольку питается мертвечиной). Вполне также вероятно, что в обычаях хоронить покойников на деревьях и подвешивать на горе отразились воззрения эпохи шаманизма, желание поместить умершего как можно ближе к миру небесному. В принципе, кремацию также можно рассмотреть с этих позиций. Дым от погребального костра поднимается к небу, после окончания горения остается только зола, значит – умерший вместе с дымом взобрался на небо. Однако при внимательном рассмотрении не составляет труда заметить, что данные воззрения могли быть лишь следствием уже существующих обрядов, но никак не их причиной. Дело в том, что в древнейшую эпоху ойкумена (населенный людьми мир) мыслилась исключительно как некая часть «наземного мира». То есть существовали «мир людей» и весь остальной мир. В одном индивид являлся человеком, в другом – «волком». Соответственно, мир был двухчастным. В него входили те области, в которых человек так или иначе обитал. Для того, чтобы возникла модель трехчастного мира, «ойкумена» должна была существенно расшириться. Человек должен был начать «обитать» в трех мирах (пусть и виртуально). Дым поднимается вверх, от человека после окончания горения ничего не остается, значит – он переселился с дымом на небо. Из предложенной логической цепочки можно сделать как минимум два вывода: 1. Для того, чтобы возникло представление о «небесном мире», которого никто не видел (разве что шаман во время транса да посвященные члены племени во время соответствующих обрядов, сопровождающихся принятием наркотических средств), у людей уже должен был иметься достаточно высокий уровень абстрактного мышления; 2. Последовательность событий даже в этом случае предполагает вначале наличие погребального костра, а только потом появление мира небесного, куда человек мог бы переселиться.

Все вышесказанное свидетельствует, что погребальные обряды возникли до того, как появились воззрения о том, что человек (или его душа) после смерти переселяется в некий иной мир (подземный или небесный).

Скорее всего, первым типом погребений все же было закапывание умерших. Как и остальные способы погребения, этот был предназначен для того, чтобы поместить труп в место, не доступное для соплеменников. Целый ряд погребальных обрядов (многие из ко-торых дошли до наших дней) можно истолковать как предосторожность, направленную против каннибализма. Например, обычай класть в могилу цветы и иные растения. Для цветов характерен сильный запах, которым они привлекают насекомых. В данном случае этот запах мог использоваться для того, чтобы заглушить другой запах – запах гниющей плоти. Надо заметить, что использование запаха цветов не ограничивалось погребальными обрядами. Известно, что в некоторых современных примитивных племенах девушки до замужества носят специальные пояса, сделанные из цветов, трав и т. п. Где-то используются их традиционные аналоги – ткани, бусы и проч. У славян, например, дошедшим из глубины веков подобным атрибутом (который изначально, вероятно, все же был поясом), является венок. Целью ношения подобного «цветочного пояса» было отбивание аттрактивного запаха, исходящего от гениталий. Девушка до определенного возраста (до обряда инициации) должна была носить его, чтобы не вводить самцов лишний раз в искушение. Характерно, что расставание с поясом (венком) всегда связано в обрядовой традиции со вступлением во взрослую жизнь и замужеством.

Другим обрядом, связанным с погребением, является использование охры. Здесь может быть два истолкования. Первое. Охра является прекрасным природным консервантом, соответственно, предохраняет труп от разложения, соответственно – уменьшает запах. Запах не «действует на нервы» гоминидам и не сподвигает к нарушению табу на каннибализм. Второе. При захоронениях использовалась красная охра. Вполне возможно, что охра наносилась на тело умершего в качестве своего рода эвфемизма (замещения) отрезания от трупа куска плоти во время каннибалистской тризны. Пятна охры, нанесенные на труп, внешне походят на раны. Вероятно, каждый из членов сообщества сыпал на усопшего горсть охры, что символизировало отрезание куска плоти.

Какая бы из этих причин ни была истинной, из обеих следует вывод, что сам ритуал погребения был тесно связан с запретом на каннибализм. Вернее сказать, изначальное табу касалось запрета на убийство тотемистического животного, затем распространилось на убийство членов племени. После этого вследствие дальнейшего вытеснения запрет коснулся употребления в пищу мяса мертвых сородичей.

Интересен сам механизм вытеснения и то, к каким последствиям в культуре он привел.

Могильный камень, который ставят на место упокоения, мог выполнять несколько функций. Первая, самая очевидная – чтобы труднее было раскопать могилу с гастрономическими намерениями. Вторая. Символическая, когда камень обозначал «окаменевшего» соплеменника (см. символику камня). Третья – чтобы злобный покойник не восстал и не натворил бед (фольклор в огромном количестве доносит до нас рассказы о страшных вампирах, зомби и прочих кровожадных мертвецах). Вполне вероятно, что все три функции в разное время имели место (даже сосуществуя одновременно), но самой интересной, безусловно, является третья функция. Откуда вообще взялось поверье, что мертвецы обладают способностью восставать и пожирать (пить кровь) живых? Ответ достаточно прост. Все дело в вытеснении и переносе. Механизм здесь примерно такой. Запрет на поедание мяса умерших соплеменников приводил к тому, что любое упоминание о каннибализме подвергалось вытеснению, т. е. запрет касался уже самой мысли об этом. Оставалась ассоциация, что с умершими связано что-то очень плохое и их следует избегать. Но раз мертвец плохой, то должна быть причина, почему его следует бояться. Плюс ко всему задача «не думать о каннибализме» практически не выполнима, поскольку в самом запрете уже содержится название того, о чем запрещено думать (как в знаменитой притче «не думай о белой обезьяне»). Задача прекрасно решается путем переноса (по ассоциации) плохого действия на плохой предмет, т. е. путем приписывания мертвецу каннибалистских намерений. В результате разрешается и дилемма с «белой обезьяной» – о каннибализме теперь можно думать, но только теперь он является атрибутом постороннего предмета и никакого табу не нарушает. Психологи и психоаналитики прекрасно знают, что перенос – дело вполне обычное для человеческой психики, и постоянно это используют в диагностике и терапии.

Надо заметить, что вытеснение не всегда происходило в описываемом объеме, и этнографическая литература в большом количестве предоставляет нам описания примитивных племен, которые «законсервировались» на более ранних стадиях и у которых не существовало запрета на ритуальный каннибализм (напр., относительно пленников на войне), а также на поедание человеческого мяса в целом. Был только запрет на убийство членов своего племени. Как свидетельствуют некоторые исследователи, еще в начале XX века в Африке существовали целые рынки, где наряду с мясом животных торговали человечиной (см. книгу Л. Каневского). Возможно, это «застревание» на предыдущей стадии развития произошло из-за того, что часть гоминид в какой-то момент переселилась в местность на юге с более благоприятными условиями, в результате чего жесткое давление табу закончилось и, как следствие – процесс вытеснения также.