Текст книги "Правогенез: традиция, воля, закон"

5.7. Правовое знание как объект правогенеза: от легизма к либертаризму[317]317
  «Раздел подготовлен при поддержке гранта РФФИ № 20-011 -00794 А «Государственно-правовые системы современного мира».


[Закрыть]

Знание – результат процесса познавательной деятельности, подлежащий логическому или фактическому обоснованию, опирающийся на теоретическую либо эмпирическую аргументацию. Знание – отражение, восприятие, интерпретация действительности в индивидуальном, групповом, общественном сознании.

Правовое знание – результат познания права как двуединства логической умозрительной конструкции (абстрактного права) и социально-культурного явления, получающего внешнее выражение в материальных и процессуальных юридических формах (реального права).

Функции правового знания:

– информативная – что такое право; какие общественные отношения регулируются при помощи права, каковы юридические последствия правомерного и противоправного поведения;

– оценочная – какие ценности закрепляются и охраняются правом; представляет ли ценность само право; ценностное соотношение публичного и частного права; нормативного и договорного права; международного и национального права;

– сравнительная – как соотносятся различные типы правопонимания и различные правовые системы и семьи;

– коммуникативная – каким образом при помощи права возможно манипулировать сознанием и поведением субъектов юридически значимых отношений.

Выделение и обособление права и правового знания происходит одновременно с появлением юридической профессии, объединяющей в качестве структурных элементов специализированные подсистемы: юридическое образование, юридическую науку, юридическую практику. Таким образом о возникновении правового знания как относительно самостоятельной познавательной отрасли применительно к России можно говорить не ранее чем с XVIII в.

Государство одновременно выступает в качестве субъекта, продуцирующего правовое знание и вместе с тем являющегося объектом познания и оценки со стороны индивидуальных и коллективных носителей, сложившихся на определенном историческом этапе правовых стереотипов.

С учетом циклической природы российского политогенеза, включающего три самостоятельных цикла (имперский, советский, постсоветский), следует выделять три типа правового знания с характерными для каждого особенностями влияния на них государственной политики. С определенной долей условности можно говорить о традиционном правовом знании с элементами европейской традиции применительно к правовой системе Российской империи, советском и постсоветском правовом знании, складывавшемся, соответственно, в советской и постсоветской России.

В Российской империи вся государственно-правовая система была завязана на действующем императоре, являвшемся полноправным «хозяином русской земли и народа русского». С присягой на личную верность царствующему императору была связана государственная служба. Право выступало в качестве инструмента юридического оформления с последующим претворением в жизнь воли императора. Соответственно, задача юридического образования сводилась к подготовке «слуг государевых», а юридическая наука имела основной целью обоснование существующей политико-правовой системы в качестве оптимальной для устройства российского государства. Право понималось в качестве категории производной от воли государя. Конституция рассматривалась в качестве акта экстремистского характера, неприемлемого для российской правовой традиции, лейтмотивом которой выступала знаменитая уваровская триада: «Православие, самодержавие, народность».

Советское правовое знание формировалось на основе отрицания как предшествующего российского правового опыта, сложившегося в рамках имперского цикла, так и неприятия западных правовых ценностей и механизмов. Большевиками на начальном этапе формирования социалистического государства и права были закрыты юридические факультеты университетов; что касается представителей юридической профессии, то по отношению к ним была проведена процедура, подобная денацификации или декоммунизации, при этом по отношению к представителям царской политической полиции и тюремной системы широко практиковалось физическое уничтожение. Таким образом, в реальности становление системы советского правового знания проходило в полном соответствии со словами получившей всенародную известность в революционный период рабочей «Марсельезы»: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног, нам враждебны златые кумиры, ненавистен нам царский чертог».

Система советского правового знания опиралась не на национальную русскую/православную традицию, а на интернациональную коммунистическую идеологию, в научном плане получившую свое псевдонаучное обоснование в государственном коммунистическом вероучении. В этом учении преданность русскому императору была заменена преданностью интернациональной коммунистической партии и советской Родине, в качестве которой выступало союзное советское государство, в котором РСФСР, с одной стороны, рассматривалась в качестве «великой Руси, сплотившей навеки союз нерушимый республик свободных», а с другой-в формально-юридическом смысле представляла одну из 15 союзных республик, в своем статусе равную остальным субъектам советской федерации. В таком понимании советский патриотизм качественным образом отличается от современного российского патриотизма, который в условиях «советского времени» рассматривался бы в качестве проявления регионального сепаратизма со всеми вытекающими из этого негативными последствиями, имевшими место в 1950-х гг. в отношении представителей печально известного «Ленинградского дела».

Социалистическое право противопоставлялось буржуазному по принципу противопоставления социалистической и буржуазной общественно-экономических формаций. Юриспруденция, равно как и все другие направления социально-гуманитарной деятельности, носила классовый характер, а принцип «партийности» обладал безусловным приоритетом в организации и осуществлении юридического образования, науки и практики.

Постсоветское правовое знание переживает состояние, которое условно может быть названо «инертной неопределенностью». Инерционность означает сохраняющуюся, однако имеющую тенденцию к затуханию энергию движения, вызванного механизмом советского государства и права. Нами управляют и нас учат люди, «созданные в СССР», являющиеся носителями советского менталитета, основанного на противопоставлении советского государства и права с западными аналогами и концепции внутреннего и внешнего врага, победу над которым призваны обеспечить «единственные друзья России – ее армия и флот» вкупе с всемогущими спецслужбами, которые в настоящее время приобретают поистине всепроникающий, ничем, кроме разве что президентской воли, не ограниченный характер.

Что же касается неопределенности, то закрепленный на конституционном уровне запрет единой государственной идеологии, наряду с отсутствием конкретных целей перспективного развития в обозримом будущем, а также негативным историческим опытом саморазрушения государственно-правовых систем Российской империи и СССР, имевших место в XX в., обусловливает весьма размытый характер среднесрочных и долгосрочных перспектив российского государства и права. Можно с уверенностью констатировать, что современное российское правовое знание не является советским, однако оно не вернулось к прерванной в 1917 г. российской, а точнее, русской православной имперской традиции и не стало западноевропейским, несмотря на механическое переименование социалистической правовой системы в романо-германскую.

Говоря о возможных перспективах развития российского правового знания, в том числе в контексте влияния, оказываемого на него со стороны государства, формирующего и реализующего государственную правовую политику, следует вернуться к наследию академика В. С. Нерсесянца, теоретическая и практическая значимость которого, на наш взгляд, за последнее время не только не уменьшилась, но, напротив, возросла. Владик Сумбатович Нерсесянц в своей концепции либертарного правопонимания разграничивал легистский и либертарный типы правовосприятия.

Легистский подход предполагает отождествление права с законом, а государства с государственной бюрократией. Либертарный подход основывается на представлении о праве как регулятивно-охранительной системе, формирование и функционирование которой основываются на формальном равенстве субъектов правоотношений, независимо от их структурно-функциональных статусов. В свою очередь, равенство субъектов определяется не декларативными заявлениями кого бы то ни было, а имеющим место в реальной действительности адекватным обменом корреспондирующими правами и обязанностями, носителями которых субъекты выступают и которые реализуются ими в рамках правовых коммуникаций.

Недавнее заявление Президента В. В. Путина о «смерти либеральной идеи» является тревожным симптомом усиления легистской тенденции в постсоветском правовом знании, что получает свое эмпирическое подтверждении в усилении силовой риторики государства по отношению к гражданскому обществу в целом и к отдельным личностям в частности. Вероятностный исход подобного усиления, к сожалению, не добавляет оптимизма в выстраиваемые модели будущего российского государства и права. И вряд ли положение в данной области способен исправить «ура-патриотический» этюд одного из современных «кремлевских пропагандистов» В. Суркова, названного с претензией на монументальность «Долгое государство Путина» и являющего собой очередной «шедевр» недальновидности государственной бюрократии, отрицающей объективные новации с той же яростью, как и догматическая церковь, тщетно противостоящая всепроникающей реформационной ереси.

5.8. Ритмы российской правовой политики: от какофонии разделения властей к симфонии вертикали власти[318]318
  «Раздел подготовлен при поддержке гранта РФФИ № 20-011 -00794 А «Государственно-правовые системы современного мира».


[Закрыть]

Ритм – равномерное чередование элементов в процессе движения (изменения).

Особенности ритма: равномерность, последовательность, цикличность, повторяемость.

Политика – совокупность инструментов и процессов осуществления публичной власти.

Публичная власть – механизм манипуляции сознанием и поведением индивидуальных и коллективных субъектов общественных отношений, деятельность которого осуществляется от имени всех и распространяется на всех членов политически организованного сообщества.

Провозглашение Российской Федерации правовым государством (ст. 1 Конституции России) обусловило введение в оборот целого ряда словарных новообразований, в том числе категории правовой политики. По мнению А. В. Малько, «правовая политика – это научно обоснованная, последовательная и системная деятельность государственных и негосударственных структур по созданию эффективного механизма правового регулирования, по цивилизованному использованию юридических средств в достижении таких целей, как наиболее полное обеспечение прав и свобод человека и гражданина, укрепление дисциплины, законности и правопорядка, формирование правовой государственности и высокого уровня правовой культуры и правовой жизни общества и личности»[319]319
  Малько А. В., Пономаренков В. А. Теория государства и права: учебное пособие. Самара: СФ ГОУ ВПО МГПУ, 2008. С. 207.


[Закрыть]. Получается, что правовая политика, по сути, сводится к государственной деятельности по созданию механизма правового регулирования и использованию правовых средств. При этом, если убрать мало что дающие в содержательном отношении эпитеты о научной обоснованности, последовательности и системности деятельности «государственных и негосударственных структур», то в качестве основной целевой установки вырисовывается государственная целесообразность. Если взять за основу дальнейших рассуждений метод сравнения аналогий, то целесообразно сопоставить правовую политику с первичной категорией, а именно правовым государством. Суть последнего заключается в правовом ограничении государственной власти. Логично предположить, что сущность правовой политики аналогична сущности правового государства и состоит в правовом ограничении политической деятельности. Исходя из сказанного, можно предложить следующую дефиницию: правовая политика-это механизм, в котором манипуляция сознанием и поведением индивидуальных и коллективных субъектов носит правовой характер, т. е. осуществляется на основе существующего права, при помощи правовых средств, в рамках правовых процедур. Рассмотрение правовой политики в качестве динамической категории, существующей и изменяющейся в рамках определенного социопространственно-временного континуума, позволяет говорить о ней как о циклической системе, подчиняющейся в своем развитии определенным ритмам. В качестве фактора, определяющего и задающего ритм правовой политики, выступает организация публичной политической власти. Л. А. Тихомиров в своей работе «Монархическая государственность» отмечает, что, «несмотря на общность целей и сходство средств политики всех государств, различие между политикой монархии, аристократии и демократии неизбежно существует. Это зависит от различия свойств верховных принципов. В общем арсенале политики есть средства действия, наиболее подходящие для одной формы верховной власти, наименее для других. Для того чтобы осуществлять цели государства наиболее действительно, быстро и экономно, нужно уметь пользоваться именно той силой, теми свойствами, которые представляет данная верховная власть; пробуя при ней действовать по незнанию или недоразумению так, как это свойственно какой-либо другой форме верховной власти, мы можем только истощать и компрометировать свою… Сознательная подделка какой-либо формы верховной власти под способы, действия другой не имеет ни малейшего смысла… Государства, сознательно подделывающиеся под формы действия других, неизменно осуждены на гибель»[320]320
  Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. М.: Библиотека Сербского Креста, 2004. С. 315.


[Закрыть]. Интересно, что строки эти написаны человеком, в молодости активно участвовавшим в деятельности террористической организации «Земля и воля», ставящей перед собой задачу уничтожения монархического правления в России, а в зрелом возрасте пришедшим к вере и ставшим крупнейшим идеологом монархизма и видным религиозным философом. Если применить сказанное к истории российской государственности, то нетрудно заметить, что на всех этапах политика российского государства тяготела к монократическим формам правления, основанным на выстраивании иерархической пирамиды (вертикали) публичной власти, замыкающейся в своей вершине на фигуре персонифицированного главы – «правителе, а по сути, хозяине земли русской». При этом не столь важно, как в формально-юридическом смысле именовалась должность, занимаемая «верховным правителем» – великий князь, царь, император, генеральный секретарь ЦК партии, президент[321]321
  Вот как описывает Л. А. Тихомиров функциональные качества монарха: «Монарх стоит вне частных интересов; для него все классы, сословия партии совершенно одинаковы. Он в отношении народа есть не личность, а идея… Монарх есть наиболее справедливый третейский судья социальных столкновений» (Там же. С. 316). Если заменить в приведенной цитате слово «монарх» словом «президент», то она удивительным образом напомнит современные характеристики, даваемые политической рекламой относительно «лидера нации».


[Закрыть]. На всех этапах отечественного политогенеза и правогенеза (современный этап исключением не является) правовая политика осуществлялась, в частности, в ритме, задаваемом «верховными правителями» страны.

Как в симфоническом оркестре музыканты подчиняются дирижеру, так же и в правовой политике, исходящей от централизованной государственной бюрократии, основные властные полномочия сосредоточены у «главного государственного чиновника», дирижирующего «бюрократическим оркестром».

Вопрос: можно ли в условиях системы централизованной публичной политической власти в положительном контексте говорить о ее разделении? Безусловно, нельзя. Сама природа централизованной власти исключает ее разделение, а следовательно, и оценивает разделение исключительно в негативном смысле. Государство – это прежде всего государственный суверенитет, означающий верховенство и независимость государства по отношению ко всем другим субъектам политических отношений. По сути своей, суверенитет и есть высшая власть, принадлежащая государю и не подлежащая какому бы то ни было ограничению (за исключением собственной совести и божественной воли), делению либо делегированию.

Ритм правовой политики централизованного государства – это ритм единого строя, подчиненного строевому уставу и воле командира-единоначальника. Отсутствие командира либо, что еще хуже, появление нескольких начальствующих субъектов, в равной степени претендующих на высшие командные полномочия, превращает порядок в хаос, а мелодию суровых, но справедливых и единственно верных приказов Верховного главнокомандующего в какофонию безудержной борьбы за власть приводящей к властному произволу победителей по отношению к проигравшим (в числе которых в любом случае оказывается простой народ).

Применительно к российской истории случаи практического разделения властей связываются со «смутными временами», влекущими многочисленные беды и невзгоды. А. Н. Медушевский отмечает: «Аморфность и беззащитность общества, в том числе и верхних его слоев, слабость среднего класса и отсутствие западных традиций борьбы за политическую свободу… а главное, внешний, навязанный характер государственного начала при проведении социальных преобразований сделали непрочной всю социальную систему, для которой в принципе были характерны лишь два взаимоисключающих состояния: механическая стабильность, переходящая в апатию (в периоды усиления государственного начала) или обратное состояние – дестабилизация, переходящая в анархический протест против государства (в случае его слабости). При отсутствии стабильности возникает тенденция к “параду суверенитетов”… Когда система вновь восстанавливается, возникает тенденция к “собиранию земель”, ведущая к централизации, доходящей до абсолютизма»[322]322
  Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2005. С. 287.


[Закрыть].

Получается, что основной целью, задающей направленность и определяющей содержание политики Российского государства (независимо от правовой формы ее выражения), является обеспечение единства социально-политической системы на всех ее уровнях и во всех проявлениях.

В области публичной власти принцип единства реализуется посредством неделимого государственного суверенитета; в сфере права означает «подгосударственный» характер принимаемых законодательных актов, а также «прогосударственную» направленность юридического процесса, продолжающего тяготеть к приоритету публичного интереса по отношению к частному, а также к доминированию обвинительного уклона уголовного следствия и правосудия над состязательным.

Ритмичность как свойство правовой политики предопределяет необходимость выявления кодировки, при помощи которой закрепляются базовые социальные ценности, с достижением и обеспечением которых связывается деятельность государства.

Применительно к правовой политике государств, относящихся к системе традиционной западной демократии, в качестве такого кода может быть названа триада «Свобода. Равенство. Братство». При этом ключевым словом является «Братство», означающее солидарность и партнерство юридически равных и свободных личностей (физических и юридических), обладающих определенным объемом неотъемлемых прав и законных интересов, реализуемых в договорных формах.

В свою очередь, в странах, ранее относящихся к социалистической правовой семье, а в настоящее время находящихся на постсоветской стадии социально-политического развития, в ходу была иная триада: «Мир. Труд. Май». Несмотря на кажущуюся бессмысленность, в ней тоже есть определенная логика.

Слово «мир» обозначает в русском языке три важнейших смысловых образа: это, во-первых, все, что окружает человека, т. е. рассматриваемые в совокупности природные и культурные явления во всевозможных их проявлениях (отсюда «бесконечность мироздания»; многообразие миров и т. п.), во-вторых, общность людей связанных неразрывными «кровнородственными» и духовными связями (отсюда «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»)[323]323
  Именно в таком представлении заключается смысл русских пословиц: «На миру и смерть красна», «С миру по нитке голому рубаха» и т. п.


[Закрыть], а в-третьих, состояние «невоенного» существования государства и общества. В отличие от западной политико-правовой культуры, базирующейся на разделении индивидуальных, корпоративных и государственных интересов, а также на отделении государства от общества и церкви, российская культура оперирует миром как целостной, неразделяемой категорией, в которой интересы отдельной личности (коллектива, корпорации) производны от публичных интересов государства и вторичны по отношению к ним.

«Труд» как право и почетная обязанность является основной доминантой социалистической правовой политики («Кто не работает, тот не ест»; тунеядство – состав преступления по советскому УК), отсутствие частной собственности и формальный запрет экономической эксплуатации человеком человека придают труду характер единственного легального средства экономического жизнеобеспечения. В отличие от советской традиции, на Западе труд обязательным не является и в силу этого не обеспечивается системой развернутых государственных гарантий и санкций. Одним из проявлений личной свободы является «свобода труда», предполагающая возможность самостоятельного выбора человеком вида и характера своей жизнедеятельности. Индивид самостоятельно и добровольно принимает решение о том, в какой сфере социальной деятельности он будет осуществлять профессиональную трудовую деятельность и будет ли трудиться в принципе.

Третье слово «май» действительно в связи с двумя ранее «расшифрованными» кодами смысла не имеет. Вместе с тем можно согласиться с оригинальной гипотезой, высказанной Ю. Ю. Ветютневым[324]324
  Данная догадка высказана в ходе устной беседы Ю. Ю. Ветютнева с автором данного раздела главы.


[Закрыть], по мнению которого слово «май» необходимо для завершения триады посредством замены «неудобного» выражения «удобным». Если же следовать логике ритма социалистической (постсоциалистической) правовой политики, то заключительным словом должен быть «страх», являющий собой цементирующую основу для мира и выступающий наиболее действенным мотиватором для труда, точнее работы, организуемой государством за счет широкомасштабного применения неэкономических форм эксплуатации.

В мире тружеников (работников), сплоченных в единую общность «многонациональный народ» непреходящим страхом перед механизмом государственного принуждения, идеалом публичной политической власти выступает оформленная во властной вертикали «симфония властей», подчиненных в своей организации и функционировании единой мелодии под названием «государственная (национальная) идеология» и «всемогущему» дирижеру – главе государства, в руках которого сосредоточены практически абсолютные властные полномочия.