Текст книги "Социологический ежегодник 2010"

Заключение

Концепция иконического опыта Дж. Александера подготовлена его размышлениями о социальном значении искусства и об искусстве самом по себе. Следуя «положениям» сильной программы в культурной социологии, он рассматривает искусство как относительно автономную сферу социальной жизни, которая может оказывать влияние на ее прочие области. Александер также демонстрирует тот факт, что, изучая искусство, можно обнаружить параллели с социальной жизнью, выявить особые механизмы взаимодействия в повседневных практиках людей, которые направляются знаково-символическими формами. Художник выражает в образной форме особые настроения, верования, стремления людей, а возможно, и значимые социальные проблемы. Созданные им образы могут не только репрезентировать сегодняшние чаяния людей, но и переопределять понимание ситуации действия. И в искусстве, и в социальной жизни возникают знаковые формы – иконические объекты, – которые задают пространство ценностно-нормативных стандартов и наполняют действия смыслом. В контексте современных обществ иконические объекты парадоксальным образом сложны, множественны и разнообразны; они мгновенно считываются, обращаются в символические вещи, приобретают мощный эмоциональный заряд и, таким образом, влияют на поведение людей. Посредством иконических объектов схватываются подсознательные культурные структуры, которые и регулируют жизнь общества. С этой точки зрения задачей ученого, согласно Александеру, становится обнаружение таких «невидимых» культурных структур и смыслов или поиск их визуальных репрезентаций, подобно психоанализу, стремящемуся заменить бессознательное сознательным. Культурная социология в этом смысле и есть вид психоанализа: ее цель состоит в том, чтобы сделать социальное бессознательное явным, видимым для того, чтобы помочь мужчинам и женщинам понять их мифы (см.: 23, с. 530; 16, с. 88).

Иконические объекты и знаки-иконы отсылают не только к функциональной полезности, к материальной выгоде, но прежде всего − к «вещам-идеям-верованиям-чувствам», т.е. к вещам, священным для современного общества. Повседневная жизнь предстает преображенной такими иконическими вещами. Причины и технологии создания знаков могут быть любыми, в частности, совершенно не связанными с экономической прибылью или, напротив, «навязываться» с целью продать какой-либо товар; процесс их создания или возникновения может быть замысловатым и абсурдным либо простым и логичным – главное, что они абсорбируются в жизненные практики людей. Иконические объекты материальны, но они «субъективируются», обрастают символическими содержаниями, а затем «материализуются», возможно, в новом качестве. Материальная форма этих знаков предполагает их почти автоматическое отнесение к разным социальным контекстам. В современных обществах такой процесс закономерен: постоянный дефицит времени, огромные потоки разнородной информации, влияние СМИ создают особую систему ориентации, которая предлагает индивиду разнообразный иконический опыт. Сознание современного человека можно представить в виде мозаики, где для каждого контекста действия существуют иконические объекты и знаки-иконы, указывающие на что-то, что подлежит дальнейшей расшифровке. Эти знаки несут в себе емкую эмоционально заряженную информацию для каждого сегмента современного – крайне разнообразного, сложного и, по выражению Александера, предельно насыщенного – символического мира.

Аналитический обзор трудов Дж. Александера подводит к вопросу о том, является ли иконический, или иконографический, опыт инновационной социальной практикой. Сам ученый отмечает, что такой вид опыта существовал и в традиционных обществах; однако он не выделяет специальных характеристик нынешнего иконического опыта, за исключением того, что современные общества гораздо сложнее и в ранг вещей священных здесь попадают совершенно разнородные явления. Можно также поставить вопрос о том, каковы механизмы и степень связи между искусством как сферой, продуцирующей такие знаки, и социальной жизнью, в контексте которой тоже возникают иконические объекты, а также о том, при каких условиях художественные образы становятся социально значимыми иконическими объектами. Случается ли это только в тех случаях, когда они точно выражают настроения людей (тем более что не все произведения искусства, даже при условии отражения в них повседневной жизни, становились иконическими, как и не все рекламные образы эффективны с экономической точки зрения)? Наверное, ответ на эти вопросы следует искать на путях социологического исследования глубокой связи между искусством (и прочими областями культуры как символическими системами) и социальной системой, благодаря чему происходит упорядочивание человеческой деятельности в виде стандартизированных практик и обеспечивается социальная солидарность. Иными словами, необходимо дальнейшее конкретное изучение того, как относительно произвольные и независимые явления в символических системах оказываются связанными с социальной структурой в специфическом пространстве современных обществ.

Литература

1. Александер Дж. Аналитические дебаты: Понимание относительной автономии культуры // Социологическое обозрение. – М., 2007. – № 1. – С. 17–37.

2. Александер Дж. Интерпретация классики как теоретический аргумент: Талкотт Парсонс и его критики в послевоенный период // Современная зарубежная социология, (70–80-е годы). – М.: НИИВО: ИНИОН, 1993. – С. 47–62.

3. Александер Дж. Новое теоретическое направление в социологии: Одна из интерпретаций // Социология на пороге XXI века: Новые направления исследований / Под ред. С.И. Григорьева, Ж. Коэнен-Хуттера. – М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1998. – С. 155–163.

4. Александер Дж. Обещание культурной социологии: Технологический дискурс и сакральная и профанная информационные машины // Контексты современности-II: Актуальные проблемы общества и культуры в западной социальной теории: Хрестоматия / Сост. и общ. ред. С.А. Ерофеева. – 2-е изд. – Казань: Изд-во Каз. ун-та , 2001. – С. 91– 98.

5. Александер Дж. После неофункционализма: Деятельность, культура и гражданское общество // Там же. – С. 231–249.

6. Александер Дж., Коломи П. Неофункционализм сегодня: Восстанавливая теоретическую традицию // СоцИс – М., 1992. – № 10. – С. 112–120.

7. Куракин Д. Символические классификации и «Железная клетка»: Две перспективы теоретической социологии // Социологическое обозрение. – М., 2005. – № 1. – С. 63–81.

8. Николаев В.Г. Неопарсонсианство в 80-е годы ХХ века: Дж. Александер // Личность. Культура. Общество. – М., 2006. – Вып. 2. – С. 219–235.

9. Alexander J.C. Action and its environments: Toward a new synthesis. – N.Y.: Columbia univ. press, 1988.

10. Alexander J.C. Clifford Geertz and the strong program: The human sciences and cultural sociology // Cultural sociology. – L., 2008. – Vol. 2, N 2. – P. 157–168.

11. Alexander J.C. Iconic consciousness: The material feeling of meaning // Society & space. – L., 2008. – Vol. 26, N 5. – P. 782–794.

12. Alexander J.C. Iconic experience in art and life: Surface / depth beginning with Giacometti’s Standing woman // Theory, culture & society. – L., 2008. – Vol. 25, N 5. – P. 1–19.

13. Alexander J.C. On the social construction of moral universalism: The «Holocaust» from war crime to trauma drama // European j. of social theory. – L., 2001. – Vol. 5, N 1. – P. 5–85.

14. Alexander J.C. Social subjectivity: Psychotherapy as central institution // Thesis Eleven. – L., 2009. – Vol. 96, N 1. – P. 128–134.

15. Alexander J.C. Structure and meaning: Rethinking classical sociology. – N.Y.: Columbia univ. press, 1989.

16. Alexander J.C. The meanings of social life: A cultural sociology. – Oxford: Oxford univ. press, 2003.

17. Alexander J.C. The modern attempt at synthesis: Talcott Parsons // Theoretical logic in sociology: In 4 vol. – Berkeley; Los Angeles: Univ. of California press, 1980–1984. – Vol. 4.

18. Alexander J.C. Theoretical logic in sociology: In 4 vol. – Berkeley; Los Angeles: Univ. of California press, 1980–1984. – Vol. 1. – 234 p.; vol. 2. – 546 p.; vol. 3. – 240 p.; vol. 4. – 530 p.

19. Alexander J.C. Twenty lectures: Sociological theory since World War Two. – N.Y.: Columbia univ. press, 1987.

20. Alexander J.C., Smith P. The strong program in cultural sociology: Elements of a structural hermeneutics // The meanings of social life: A cultural sociology. – Oxford: Oxford univ. press, 2003. – P. 11–26.

21. Alexander J.C., Thompson K. A contemporary introduction to sociology: Culture and society in transition. – Boulder (CT): Paradigm, 2008.

22. Collins R. Jeffrey Alexander and the search for multi-dimensional theory // Theory & society. – Dordrecht, 1985. – Vol. 14, N 6. – P. 877–892.

23. Cordero R., Carballo F., Ossandon J. Performing cultural sociology: A conversation with Jeffrey Alexander // European j. of social theory. – L., 2008. – Vol. 11, N 4. – P. 523–542.

24. Culture and society: Contemporary debates / Ed. by J.C. Alexander, S. Seidman. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1990.

25. Davis W. Visuality and pictoriality // J. of anthropology & aesthetics. – Cambridge (MA), 2004. – Vol. 46, Spec. iss. : Polemical objects. – P. 9–31.

26. Durkheimian sociology: Cultural studies / Ed. by J.C. Alexander. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1988.

27. Emirbayer M. The Alexander school of cultural sociology // Thesis Eleven. – L., 2004. – Vol. 79, N 1. – P. 5–15.

28. Emmison M., Smith P. Researching the visual: Images, contexts and interactions in social and cultural inquiry. – L.: SAGE, 2000.

29. Entrikin N.J. Introduction: Jeffrey Alexander on materiality // Society & space. – L., 2008. – Vol. 26, N 5. – P. 778–781.

30. Geertz C. Local knowledge: Further essays in interpretive anthropology. – N.Y.: Harper, 1983.

31. Geertz C. The interpretation of cultures. – N.Y.: Basic books, 1972.

32. Harre R. Material objects in social worlds // Theory, culture & society. – L., 2002. – Vol. 19, N 5–6. – P. 23–33.

33. Joas H. Cultural trauma? On the most recent turn in Jeffrey Alexander’s cultural sociology // European j. of social theory. – L., 2005. – Vol. 8, N 3. – P. 365–374.

34. Mitchell W.J.T. Iconology: Image, text, ideology. – Chicago: Univ. of Chicago press, 1986.

35. Pierce C.S. Philosophical writings. – N.Y.: Dover, 1955.

36. Reed I., Alexander J.C. Social science and performance: A cultural-sociological understanding of epistemology // European j. of social theory. – L., 2009. – Vol. 12, N 1. – P. 21–41.

37. Seel M. Aesthetics of appearing. – Stanford: Stanford univ. press, 2005.

38. Semashko L.M. Review of J.C. Alexander’s The meanings of social life: A cultural sociology // International sociology. – L., 2006. – Vol. 21, N 6. – P. 834–838.

39. Smith P. Cultural theory: An introduction. – Oxford: Blackwell, 2001.

40. Smith P. The Balinese cockfight decoded: Reflections on Geertz, the strong program and structuralism // Cultural sociology. – L., 2008. – Vol. 2, N 2. – P. 169–186.

41. Social performance: Symbolic action, cultural pragmatics and ritual / Ed. by J.C. Alexander, B. Giesen, J. Mast. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2006.

Е.В. Якимова

Культурная психология – относительно новая совокупность междисциплинарных исследований, возникшая и оформившаяся в качестве самостоятельной области западного социального знания в 80–90-е годы прошлого века. Ее теоретическую базу составили кросскультурная психология, культурная антропология, социальная психология и психология развития. В методологическом отношении культурная психология опирается на разработки дискурсивной психологии, социального конструкционизма и теории социальных представлений, настаивая на своей приверженности качественным методам исследования. Применительно к культурной социологии (в ее сопоставлении с культурной психологией) можно говорить об общем фарватере этих исследовательских направлений, которые сближает интерес к осмыслению культуры в качестве инструмента конституирования социальной реальности, – прежде всего, в форме общепринятых социокультурных значений. В центре внимания обеих дисциплин – культурные объекты как резервуары социальных смыслов и культурные инструменты созидания и передачи этих смыслов. Общим является также отказ от рассмотрения феномена культуры в качестве внешнего, привходящего элемента социальной среды. Вместо культурных обстоятельств места и образа действия представители культурной психологии предпочитают говорить об имплицитном присутствии культуры в психологическом и социально-психологическом личностном и групповом контекстах повседневности. Культура выступает не как вещь либо сущность, но как переменная важнейших психологических процессов и функций – формирования аттитюдов, эмоций, поведенческих паттернов, типов взаимодействия и т.п. Отказ от эссенциализма в трактовке культуры дополнен стремлением выйти за пределы дуализма субъекта и объекта, типичного для классической психологической науки, осмыслить психологические феномены в терминах процессуальной онтологии и отношений интеракции. Существенной характеристикой новой дисциплинарной области социального знания выступает также стремление понять саму психологическую науку как часть наличной культуры и наладить «диалог психологий», принадлежащих разным культурным традициям.

Обзорная статья главного редактора журнала «Culture & psychology» Яана Валсинера (декана факультета психологии Университет Кларка, Массачусетс, США) посвящена проблематике и тенденциям развития относительно новой области социального знания – культурной психологии, которые нашли отражение в публикациях журнала за последние пять лет (10). Валсинер продолжает традицию «регулярных отчетов о приключениях культуры в рамках психологии», начатую им в 1995 г. в первом выпуске этого журнала (12; 13; 14), который с тех пор добился статуса законодателя мод в области культурной психологии. Особенностью данного обзора является намерение автора связать развитие культурной психологии (ее «новации и упущения») с базовыми задачами психологической науки в целом, прежде всего – с необходимостью адекватного понимания динамики смыслосозидания в повседневной жизни. Кроме того, настоящий обзор призван иллюстрировать процесс создания культурных объектов (или культурных конструктов) на примере периодического научного издания. Таким образом, материалы журнала «Culture & psychology» одновременно выступают объектом метатеоретического анализа, позволяющим судить о состоянии дисциплины, и культурным конструктом, который делает очевидной социальную природу конкретной области знания.

Автор предлагает к обсуждению следующие темы: 1) новейшие исследовательские направления, которые способствуют (или могут способствовать) генерации свежих идей в культурной психологии; 2) методологические трудности, связанные с эмпирическим изучением процессов смыслосозидания в социальном мире; 3) диалог культурной психологии (и психологической науки вообще) с незападными психологическими представлениями и концепциями; 4) возвращение психологической науки, преодолевшей ограниченность эмпиризма и постмодернизма, в лоно обобщающих абстракций и культурно-инклюзивных теорий.

Культурная психология, сформировавшаяся в качестве самостоятельной исследовательской области в 80-е годы прошлого века, базируется на теоретических и эмпирических постулатах антропологии, психологии развития и социальной психологии. Отправным пунктом этой дисциплины служит понимание культуры «не как внешней привходящей сущности, которая обусловливает эмоции, познание и поведение людей, но как неотъемлемой содержательной части этих и прочих психологических функций»; при этом речь идет о «культуре, интерпретированной в терминах семиотического опосредования и значимых (смыслосодержащих) паттернов действия» (10, с. 5). Несмотря на то что данная дисциплина уже завоевала определенный научный авторитет, Валсинер характеризует ее «эпистемологический рынок» как находящийся в стадии становления. Термин «культура» (многозначность и неопределенность или, скорее, неопределимость которого автор относит к числу его достоинств, а не недостатков) – это единственное связующее звено между крайне разнообразными направлениями, существующими в пределах исследовательского поля культурной психологии. Однако именно гетерогенность знания, по мнению автора, выступает залогом его открытости новым веяниям. С этой точки зрения культурная психология выглядит «многообещающим напористым неофитом», который намерен преодолеть немоту психологической науки последних десятилетий.

Востребованность культурной психологии в современном обществе Валсинер связывает не только с реанимацией идей таких мыслителей, как Выготский, Бахтин, Гадамер и Левинас, но и с процессами глобализации, которые все чаще заставляют задумываться о противоречии «мы» и «они» (свои / чужие) в самых разных социальных контекстах (политика и искусство, вооруженные конфликты и экономика). «Непосредственным результатом глобализации становятся все более частые “внезапные контакты” представителей разных культурных сообществ – со всеми вытекающими отсюда последствиями», − подчеркивает Валсинер (10, с. 8). Другим ее результатом является расширение культурного диапазона академической науки, которой все в меньшей степени удается сохранять национальную специфику. В авангарде всех этих процессов (применительно к психологической науке) находится сегодня культурная психология.

Оценивая теоретические успехи этой дисциплины в первые десятилетия ХХI в., Валсинер вынужден констатировать отсутствие каких-либо выдающихся результатов: налицо скорее социальное позиционирование учеными своей готовности к концептуальному прорыву на фоне поисков нетривиальных решений хорошо известных проблем. Тем не менее за последние пять лет исследовательское пространство культурной психологии обогатилось такими темами, как анализ общеупотребительных (обобщенных) культурных символов; «актуация» (приведение в действие) как способ соединения таких символов и поведенческих актов; по-прежнему актуально осмысление культурной природы субъективности, опосредованности Я взаимодействием с другими в культурных контекстах, непредсказуемости (неожиданности) социокультурных ситуаций; в центре внимания исследователей остается феномен полифоничности (многоголосья) Я, реализуемой посредством разных дискурсивных практик в приватной и публичной (социальные институты) сферах жизнедеятельности людей.

Характерной особенностью нынешних дебатов в культурной психологии является возобновление старых споров в новых терминологических формах, подчеркивает автор. Если в 1950-е годы психологи обсуждали проблему непосредственной / опосредованной природы перцептивных актов, то в культурной психологии последних лет соперничают теория инактивизма (enactivism) и концепция медиации (mediation) (15, с. 11). Первая точка зрения сводится к толкованию социальной перцепции как совокупности сложных культурных актов, для которых характерны немедленность, сиюминутность, безотлагательность их осуществления, причем «социальность» здесь не тождественна «общезначимости» (разделяемости всеми), но связывается с понятием семиотического статуса культурных объектов. Данная концепция не получила поддержки у сторонников классической теории социальных представлений, отстаивающих идею социальной сконструированности культурных и прочих социальных репрезентаций. Валсинер также не разделяет позицию инактивизма, считая более перспективными идеи медиационной теории, где акцентируется опосредование процессов восприятия и представления культурными ресурсами. При этом медиация рассматривается как самоочевидная данность, а фокусом исследования выступает «конструирование самых разных систем опосредования, которые можно обнаружить в повседневной жизни людей, в сфере их мыслей и чувств» (10, с. 10). Преимуществом культурно-психологической модели семиотического опосредования социальной перцепции и репрезентации автор считает использование заимствованных из социологии понятий «культурные инструменты» и «символические ресурсы», а также – семиотики Ч. Пирса, которая может послужить фундаментом абстрактных моделей конкретных культурно-психологических феноменов.

Переизданием классических концептуальных дебатов является и новейший поиск единицы анализа в культурной психологии, считает автор. В работах Е. Матусова обосновывается идея открытых и бесконечных единиц анализа применительно к одному и тому же культурному объекту (7). Подобная единица может задаваться объектом исследования или его аспектом, избранным углом зрения аналитика, аудиторией, которой адресован конечный результат научных изысканий, составом участников эмпирического проекта и т.п. Любая из исследовательских единиц может оказаться «уместной» в той или иной исследовательской ситуации, но ни одна из них не имеет права на доминирование либо исключительность. Таким образом, приоритетом при выборе единицы анализа становится тема исследования (topic), а знание понимается прежде всего как синтез (а не анализ) данных, сбор которых может продолжаться как угодно долго. Следовательно, исследовательский поиск в принципе равнозначен бесконечному конституированию единиц анализа, приоритет которых всегда произволен.

Не оспаривая позиции Матусова, Валсинер тем не менее предлагает вспомнить идею диалектических элементов анализа, выдвинутую в свое время Выготским. Здесь аналитической единицей выступают «неделимые далее характеристики объекта… в которых в противоположном виде представлены его свойства как единого целого» (цит. по: 10, с. 12). Примером подобных единиц в культурной психологии являются переменные персональных, индивидуальных смыслов (сло́ва, представления, идеи), противоречивая совокупность которых образует итоговое – общепринятое, понятное всем, употребительное значение (сло́ва, представления, идеи) как диалектическое единство индивидуально-смысловых противоположностей.

Спор о единицах культурно-психологического знания перекликается с дебатами о преимуществах той или иной его теоретической перспективы. Если разнообразие эмпирических подходов, находящих отражение на страницах «Culture & psychology», представляется его главному редактору плодотворным для развития этой дисциплины, то конкуренцию теорий разного уровня он считает «пустой тратой времени». Исключением является предложение Е. Матусова организовать исследовательское поле культурной психологии в виде двух пересекающихся концептуальных пространств, различие которых связано с трактовкой социальной иерархии. Культурно-историческая перспектива (и тяготеющие к ней культурно-психологические модели) принимает идею такой иерархии, социально-культурная – ее отрицает, выдвигая взамен принцип воплощенности индивидов в социокультурных контекстах (6). Эта классификация представляется Валсинеру «рациональным зерном нынешних метатеоретических дебатов», притом что само по себе отрицание социальной иерархии тождественно отказу от понимания культурных объектов как структурированных, т.е. имеющих какую-либо форму внутренней упорядоченности. Преодоление дилеммы названных перспектив видится автору статьи на пути уяснения их сторонниками «диалектики части и целого», конкретнее – осмысления социального актора, встроенного в социальную ситуацию, как субъекта ее трансформации, возможной исключительно в пределах самой ситуации.

Если внутренние теоретические столкновения не способствуют развитию дисциплины, продолжает Валсинер, то модное сегодня движение в защиту «иных», или «туземных», психологий может быть средством расширения ее культурного горизонта и обогащения психологического знания в целом. Само разделение психологических представлений на «магистральные» и «иные» автор квалифицирует как пережиток колониальной эпохи, маскирующий снобизм западной науки и философии. Между тем именно «иные» философско-психологические доктрины демонстрируют ограниченность и культурную зашоренность магистрального психологического знания. В качестве примера можно привести индийскую философскую традицию, где в противовес западной трактовке развития личности как однонаправленного поступательного процесса формирование когнитивных механизмов в онтогенезе (в переводе на язык западной психологической науки) сменяется более высоким этапом освобождения Я от диктата этих механизмов и овладения собственным духовным потенциалом.

В качестве «иных» психологий может выступать и собственное теоретическое наследие, например (со знаком «плюс») – немецкая психология рубежа XIX–ХХ вв. как антитеза позднейшему панамериканизму, или (со знаком «минус») – «идеология северо-американского бихевиоризма, имевшая самые драматические последствия для развития мировой психологической науки» (10, с. 18). Перед культурной психологией сегодня стоит задача восстановления добихевиористского аналитического фокуса: вместо объяснений «того, что есть» в духе наивного реализма необходимо заняться осмыслением «того, что было, могло быть, будет или собирается быть». Констатация фактических поведенческих актов как очевидной данности должна смениться «наблюдением значимого, смыслосодержащего поведения целеустремленных организмов (не только людей), которые создают актуальные жизненные траектории из массы разнообразных возможностей» (там же). Таким образом, поведение уже не может быть описано в терминах эссенциализма, как «наличность», существующая в тех или иных фиксированных количествах. Поэтому культурная психология является по преимуществу качественной наукой, где количественные подходы составляют подкласс качественных методов анализа. Статистические сведения играют здесь, как и вообще в науках о культуре, второстепенную роль; более того, «множество практических обобщений, базирующихся на эмпирических данных, является культурным артефактом, который может украсить музей науки, но не привносит ничего нового в ее развитие» (10, с. 20).

Завершая характеристику методологической специфики культурной психологии, Валсинер акцентирует ее направленность на генерацию обобщений путем исследования отдельных культурных феноменов в их уникальных проявлениях. В этом отношении данная дисциплина выступает наследницей микросоциологии культуры и антиподом кросскультурной психологии; ее методологическое кредо – не квантификация явлений, а реконструкция культурного целого на базе тщательного анализа его эпизодов.

В заключительной части статьи Валсинер обращается к анализу научной периодики как «культурного объекта». Обзор публикаций в журнале «Culture & psychology» демонстрирует неизменный интерес ученых ко всему тому, что подпадает под определение культурного объекта. В некотором смысле можно утверждать, что культурная психология – это наука о культурных объектах, которые дают исследователю «ключ к психологии людей… под углом зрения конституирования ими социальных значений» (10, с. 23). Тем самым журнал демонстрирует приоритет семиотического направления в культурной психологии как наиболее перспективного для ее развития в ХХI в.

К разряду культурных объектов, продолжает автор, может быть отнесено все множество социальных феноменов (как сущностных, так и процессуальных, как реальных, так и виртуальных), которые несут в себе символическое содержание в любой его форме − индексивной, иконической, знаковой. Культурным объектом является жилище – и образ жизни его обитателей, архитектурный памятник – и современные ему строительные технологии. Это своего рода «татуировки коллективной души», которые диктуют изучающей их дисциплине «методологическое кредо виртуальной антропологии». В таком случае задача культурной психологии может быть конкретизирована как «поиск принципов координации разных знаковых типологий в процессе конструирования холистского культурного порядка» (10, с. 23). На этом пути многообещающим выглядит наметившееся с недавних пор сотрудничество этой дисциплины, изучающей наличные социальные смыслы культурных артефактов, с археологией, занятой реконструкцией подобных смыслов прошлых эпох.

Научная периодика, продолжает Валсинер, – это тоже культурный объект с закодированными в нем значениями в форме социального знания. С этой точки зрения издание журнала и та или иная издательская политика тождественны созиданию смыслов, применительно к «Culture & psychology» – специфических смыслов конкретной области знания. Особенность научной периодики XXI в. – ее радикальное изменение под воздействием быстрого развития электронных технологий и временнуй приоритет электронной версии публикуемых материалов. Эти процессы самым непосредственным образом отражаются на издательских стратегиях, считает главный редактор «Culture & psychology». На первый план выступает не глубина информации, а ее доступность, открытость для самого быстрого усвоения, хотя бы поверхностного. Валсинер называет этот процесс «голливудизацией» научной периодики, подразумевая погоню за внешним эффектом, занимательностью, конкретикой – в ущерб теоретическим обобщениям тех или иных событий культуры. Так возникает эмпиризм нового типа, подкрепленный тенденцией к фрагментации знания, во-первых, и философскими установками постмодернизма, акцентирующего локальность и контекстуальную ограниченность любого знания, – во-вторых.

Другой аспект издательской деятельности как культурного артефакта связан с возрастающим социально-институциональным контролем над «печатными материалами». Его ярчайшими проявлениями Валсинер считает пресловутый индекс цитирования как показатель научного рейтинга конкретного автора либо журнала в целом и стремление разделить научную периодику на магистральную и периферийную. На этом фоне движение культурной психологии навстречу «иным» психологическим перспективам (и отражающим их локальным научным журналам) выглядит как достойный ответ попыткам культурной контекстуализации академической науки, подчеркивает автор.

В противовес доминирующей ориентации на индексы цитирования редакция журнала «Culture & psychology» придерживается принципа жесткой селекции публикуемых материалов. Суть ее сводится к выявлению научных текстов, в которых дескрипции конкретных культурных эпизодов подняты до уровня обобщающих гипотез. Такая издательская стратегия призвана покончить с эмпиризмом, свойственным психологическому знанию в целом, и открыть путь к созданию значимых абстракций. В этом «движении от деконструкции к конструированию» Валсинер усматривает главную задачу культурной психологии нового тысячелетия.