Текст книги "Социологический ежегодник 2010"

Все эти свои воспоминания о давнишнем путешествии и вопросы обо мне Мертон нацеливал удивительно точно, сам говорил мало и словно «извлекал» из собеседника лаконичную и «заостренную» информацию.

– И все же, что вы сами делаете в социологии? – настаивал Мертон. Готовясь к нашей встрече и планируя ее издалека, я испытывал некоторое неудобство от того, что обладаю не социологическим, а философским образованием и что мои основные публикации скорее относятся к истории социальной философии, а не социологии. Мне представлялось, что такой классик, как Мертон, узнав об этом, слегка поморщится и потеряет ко мне остатки своего интереса. Немного подумав, я честно и признался ему в своих сомнениях и в своей социологической неполноценности. На это Мертон спокойно и внимательно глядя на меня сказал:

– Вы не правы. Никогда не стремитесь ограничивать область социологии. Она – гостеприимная дисциплина. В сущности, каждый специалист может стать социологом, если его интересует то, как область знания или умения «преломляется» с социальной ситуацией.

Весьма ободренный и даже воодушевленный этим замечанием, я принялся извлекать из чемоданчика свои книжки и передавать их Мертону. Он внимательно и аккуратно разглядывал их. Посетовал, что не знает русского языка. «Хотя моя дочь вроде бы читает по-русски. Она переведет мне оглавления ваших книг». Углубился в изучение библиографий. (Как я тут пожалел, что несколько небрежно подходил к этой части своих работ, не обновляя их перед подписанием рукописи к печати.) Пообещал прочитать мою книжку о Торо, к счастью изданную и на английском.

– Ну а чем вы занимаетесь сейчас? – прозвучал еще один настойчивый вопрос Мертона.

Уже вполне осмелевший, я принялся излагать ему структуру и концепцию своей докторской диссертации по проблемам социальной философии и социологии одиночества. Мертон явно оживился. Не прерывая, он еще более внимательно «прожигал» меня своими темными глазами. Подняв указательный палец руки, спокойно лежавшей на подлокотнике кресла, Мертон обозначил паузу в моем монологе.

– Так ваша работа об одиночестве или отчуждении?

– Именно об одиночестве, – вполне определенно заявил я.

– Прекрасно. Прекрасно, – как бы с облегчением сказал он.

– Я вообще не понимаю, как можно говорить о социологии отчуждения. Что это такое? Никак не возьму в толк. И если бы вы писали об отчуждении, то это была бы очередная, сто первая и никому не нужная работа на эту тему. Вот одиночество – это реальный, осязаемый предмет.

Как я возрадовался в тот момент, что и в самом деле ушел в свое время от концепции отчуждения, хотя и не был столь же однозначно уверен в ее бессмысленности подобно Мертону.

Мертон принялся диктовать мне на память книги и статьи, а также имена социологов, с которыми мне, по его мнению, следовало бы в первую очередь познакомиться. Все это я аккуратно записывал в блокноте, разложенном на коленях.

Тема, связанная с одиночеством, плавно перешла в другую. Я поинтересовался, кто был изображен на добрых двух десятках окантованных фотографий, висевших на стене супротив Мертона.

Первым Мертон указал на Питирима Сорокина. Потом последовали имена Парсонса, Редклифф-Брауна, Лазарсфельда и других классиков социологии и истории науки, с каждым из которых Мертона связывали особо дружеские отношения. Здесь, винюсь, мне изменила элементарная сообразительность. Вместо того чтобы тут же записать этот рассказ Мертона, я, как дурак, кивал головой и судорожно вспоминал, что я знаю о каждом из друзей Мертона, дабы не сказануть что-нибудь невпопад. Как бы сейчас пригодились эти записи! Но их нет. И остается лишь надеяться, что, быть может, когда-нибудь мне еще удастся побывать в этом кабинете…

Окончив свой обзор фотографий на стене, Мертон повел разговор об иных вещах. А именно о двух огромных программах, инициатором которых он был. О Центре поведенческих наук в Пало-Альто в Калифорнии и Фонде Рассела Сейджа в Нью-Йорке.

Обе эти научные организации на конкурсной основе принимают обществоведов на срок до одного года и предоставляют им все условия для завершения той или иной научной программы или рукописи. Тут же Мертон поинтересовался, есть ли сейчас в Союзе интересные социологи. Я ответил, что, наверное, есть. «А вы можете дать список их имен и очень краткие характеристики, мол, чем занимаются, чем известны?» С этим для меня было сложнее. Но я пообещал сделать этот список. (И позднее, действительно, не без труда набрал десяток имен и переслал их Мертону.)

Как сейчас понимаю, просьба Мертона, немного странная на первый взгляд, заключала в себе определенный смысл. Когда постепенно скопится несколько таких списков, то будет легче легкого сравнить их и выделить имена тех, кто называется лучшим большим числом независимых респондентов. И тогда «авторитетные» мнения нашей Академии наук, Института социологии и университетов, по большей части весьма командно-бюрократические, наложатся на реальное мнение профессионального сообщества российских социологов. А американцы, в общем и целом, интересуются действительным положением дел. И в социологии тоже.

…Уже более часа мы беседовали с Мертоном. Логика требовала от меня проявления вежливости. Пора было собираться обратно.

Мертон подошел к книжной полке и совершенно неожиданно для меня стал снимать с нее один объемистый том за другим. На каждом из них он сделал трогательную надпись. Так я стал обладателем авторских экземпляров «Social theory and social structure» (1969), «The sociology of science» (1973), «On the shoulders of giants» (1985) и целой пачки оттисков статей Мертона.

…А еще через пять минут я уже шел по Бродвею. Шел без всякой цели, «разбирая» в голове впечатления последнего часа. Стало по-вечернему темно, но на этом отрезке единственной диагональной улицы Нью-Йорка, граничащим с Колумбийским университетом, было светло, чисто и «книжно». Книжные магазины попадались на каждом углу и в каждом квартале. Почти автоматически я открыл дверь одного из них и без всякой идеи зашел внутрь. Побродив среди стеллажей, я набрел на социологический раздел. На одной из полок на меня смотрели корешки тех же томов, что лежали в моем чемоданчике. Это тоже был Роберт Кинг Мер-тон. Но отделенный от меня стеной своего научного величия и своей классичности.

Тот же Мертон, который жил по соседству, был иным – самым умным из известных мне американцев, тонким психологом и искренне сердечным человеком (редкий дар в Америке!). И потому, быть может, что-то мешает мне, как тогда, так и теперь, считать Мертона чисто американским социологом и американцем вообще. Он измеряется иными человеческими категориями.

Post Scriptum: Книги, Которые Еще Читают

Мой разговор с Мертоном был недолгим. Но есть события, значимость коих не определяется их хронологической продолжительностью. Встреча в феврале в доме на Утренних Холмах положила начало серии других встреч с Мертоном, переписке, одновременно носящей и дружеский, и теоретический, и практический характер. Именно тот характер, которым обладает сам Мертон. (Ко всему прочему Мертон, один из самых аккуратных и творческих корреспондентов в частной переписке, коих мне приходилось встречать в своей жизни. На полученные письма он отвечает немедленно и с трогательной «проработкой» всех тем и вопросов, содержавшихся в твоем письме.)

Еще в США, а теперь и в Москве стала складываться моя библиотека Mertoniana. Со временем она пополнилась присланными мне Мертоном копиями писем к нему Толкотта Парсонса, посвященными наследию Сорокина, целым рядом других историко-социологических документов, которые недвижно лежали в глубинах архива Мертона. Надо думать, настанет время, когда они будут опубликованы на русском языке.

По счастливому стечению обстоятельств по приезде в Москву я сразу же начал читать курс функционализма Роберта Мертона для студентов социологического факультета. «Священные» фолианты Мертона вскоре перекочевали к моим студентам, и потому сейчас не стоит удивляться, что эти книги с дарственными посвящениями автора несколько подистрепались. Но это, хочется думать, самый благородный вид старения книг – Книг, Которые Еще Читают.

Чтение, если это настоящее чтение, не может быть пассивным. Так на свет появились уже частично реализованные нашими студентами проекты переводов, реферативных сборников и новых русских публикаций произведений Роберта Мертона.

Что ж, можно лишь надеяться на то, что, наконец, идеи этого выдающегося мыслителя, оставив в неприкосновенности мое поколение времен «стагнации», быть может, окажут свое влияние на новое поколение наших социологов эпохи «постперестройки».

Нью-Йорк, Чепел-Хилл (Сев. Каролина), Москва, 1990–1991 гг.

* * *

Рекомендации, которым не следуют

Очерк о знакомстве с Робертом Мертоном абсолютно документален.

С тех пор прошло двадцать лет, но по-прежнему обстоятельства первой встречи с великим социологом встают передо мной словно все это произошло вчера. В каком-то смысле эта встреча была случайной. В ней не было тщательной спланированности и предзаданности. Все произошло, как говорится, само собой, по воле случая. Почти так.

Но во всем этом была и своя непознанная закономерность. Мертон стал для меня своего рода путеводной звездой в определении моего маршрута в социологии. Трудно сказать, кем бы я стал, если бы не получил уроков профессии и науки у этого классика. В любом случае «Социальная теория и социальная структура» Мертона сыграли роль библии в обретении мной «истинной» веры, а именно социологической. Но в этой судьбоносности есть и достаточно объективный смысл. Как мне кажется, для современной российской социологии, погрязшей во внутренних коллизиях на пути из прошлого в будущее, нет лучшего способа очиститься от вне-, пара-, недо-, псевдосоциологического дискурса, как сделать книгу Мертона своим настольным катехизисом. Говоря конкретнее, я разделяю всех нынешних социологов на тех, кто может говорить на понятийном языке «Социальной теории и социальной структуры», и тех, кто по разным причинам этим языком не владеет, либо отказывается от него.

…В 2006 г. с группой студентов-социологов из ГУ–ВШЭ я прошел по Гарлему в направлении Утренних Холмов в точности по ориентирам 1990 г. Гарлем сильно изменился с тех пор. Теперь это вполне респектабельный район Нью-Йорка, хотя, конечно, и не самый лучший на Манхеттене. Но достаточно безопасный в любое время суток. Да и парк на границе Гарлема и Колумбийского университета превратился в ландшафтный рай с несколькими площадками для обозрения окружающего города. Очень жаль, трагически жаль, что посетить самого Мертона мы уже не могли. Он умер в феврале 2003 г. Думаю, что если бы эта встреча социологической молодежи из России и американского классика состоялась, то она имела бы символически-эпохальный смысл – передача эстафеты поколений. Но и без этого воображаемого события «цепь бытия» (chain of being) по Лавджою сплетает своими звеньями различные культуры и эпохи.

Впрочем, одну небольшую главу в очерк о Роберте Мертоне нужно включить. Назовем ее «Рекомендации, которым не следуют».

…В одной из позднейших бесед с Мертоном я принялся горько и с большой досадой рассказывать о бедственном положении российской социологии начала 1990-х годов. (Это такой особый жанр самоизлияния российской души – жалобы на мир и судьбу. Другим нациям и особенно американской он не свойственен. И хотя я всегда старался бороться в себе с этим негативным уклоном, успех был переменным.) А посетовать на судьбу было за что. Не говоря уже о пустых полках в магазинах и невыплачиваемых зарплатах, даже университеты вошли в режим затухания. Учебный процесс, в том числе на социологическом факультете, становился все более условным и чисто формальным. Преподаватели неделями не появлялись на факультете. Учебные курсы не то читались, не то – нет. Кто именно работает на кафедре, было трудно сказать. Коллеги куда-то уезжали, исчезали на месяцы и даже годы. Потом вдруг появлялись из ниоткуда. Все приобретало несколько ирреальный характер.

Мертон внимательно и не задавая вопросов, выслушал меня. Никакой сочувственной реакции на лице его, к своему удивлению, я не прочитал. А как хотелось, чтобы тебя пожалел сам Мертон! Вместо этого он сказал: «Могу дать одну рекомендацию. Каждый день завершайте подробными записями о том, что с вами случилось. Прикладывайте к записям вырезки из газет и журналов, полученные письма и даже самые пустяковые документы, квитанции, чеки. Со временем все это станет бесценным материалом, который просто вас озолотит. Поверьте мне. Ведь вы – социолог, и ваш выбор уже изначально содержит в себе силу и значимость научного исследования, которое позднее уже нельзя будет восполнить или реконструировать. Имейте это в виду».

Замечательному совету Мертона я не последовал. По разным причинам, ни одну из которых нельзя считать уважительной. И теперь каждый год, читая курс лекций по социологии, в котором звучит имя Мертона, я передаю его рекомендацию молодым социологам. Бог весть, быть может, кто-то из них исполнит эту рекомендацию.

Москва, 2010 г.

1. 1 февраля 1999 г.

Дорогой Никита!

Как Вы знаете, в эти несколько дней я, разумеется, хотел бы косвенно быть среди тех многих людей, которые собрались почтить моего учителя и друга, Питирима Александровича. Как Вы также знаете (но я не хотел бы, чтобы это получило широкую огласку), я в настоящее время нахожусь под врачебным присмотром в связи с болезнью крови, и мне в ближайшее время предстоят повторные обследования. Кроме того (и этого Вы не знаете), в последние десять дней я стал еще одной жертвой сильного гриппа, который прошелся по Нью-Йорку и другим местам. Тем не менее мне удалось собрать полдюжины страниц воспоминаний о днях моего студенчества, прошедших вместе с Питиримом (что само по себе не могло бы, по моему мнению, стать подходящей темой для вступительного слова на Конференции, как Вы мне предлагали). Я, несомненно, могу написать страничку-другую вводных слов общего характера к этому небольшому докладу, когда вернусь утром после визита к врачу. Возможно, это послужит введением в мои воспоминания о днях, когда я был у него студентом-и-ассистентом.

Теперь хотел бы узнать, как, с Вашей точки зрения, будет лучше. Если я пришлю Вам эти странички позже факсом – а у Вас, разумеется, день уже будет заканчиваться, – поспеют ли они вовремя, чтобы их перевести, что, как Вы сказали, надо будет сделать? Мне было бы предпочтительнее отправить эти 6–7 страниц факсом, чем пытаться послать по электронной почте, так как я испытываю трудности с пересылкой по электронной почте таких больших сообщений из своего дома. Пришлите мне, пожалуйста, номер Вашего факса. И посоветуйте мне, как поступить со сроками, с Вашей точки зрения.

Пишу в спешке,

с теплыми пожеланиями,

ркм

2. 1 февраля 1999 г.

Дорогой Никита!

Только что вернулся от своего доктора. Как ни пытался я его убедить, что должен кое-что написать к открытию Конференции, он настоял, чтобы я отдохнул. Так что, к сожалению, мне запрещено садиться за компьютер, чтобы сделать необходимую работу.

Как я уже писал в прошлом письме, я набросал короткое воспоминание о своих ранних встречах с ПАС, но это никак не торжественная речь, которая могла бы послужить ВСТУПИТЕЛЬНЫМ СЛОВОМ на Конференции.

Оно могло бы послужить своего рода неформальным историческим сообщением, собранным из документов, о ранней встрече юного ассистента с великим человеком. Однако в нем ничего не говорится о его многочисленных новаторских трудах и их непреходящей значимости.

Я попрошу мою научную ассистентку (на полставки) Элизабет Нидхем отправить Вам по факсу эти странички с воспоминаниями и посмотрю, не сможет ли она также послать их Вам по электронной почте.

Мои наилучшие пожелания Вам и коллегам, которые соберутся на это крупное событие в Москве. И от всей души желаю успеха Конференции.

Роберт К. Мертон

3. 2 февраля 1999 г.

Дорогой Никита!

Как Вы (надеюсь) видите, моя ассистентка Элизабет Нидхем посылает Вам мою статью и в виде письма, и как приложение (для надежности). Мы попытались также отправить Вам ее копию факсом, но постоянно идет ответ «занято» (это означает лишь, что нам никак не удается пробиться, а не то, что Ваш факс / телефон непременно занят).

Из этой документальной заметки Вы поймете, почему я сомневаюсь в том, что она будет подходящей ВСТУПИТЕЛЬНОЙ речью для Конференции, ведь она посвящена ранним дням, когда я был у Питирима Александровича студентом-ассистентом.

Тем не менее распоряжайтесь ею так, как сочтете нужным.

Вот пока и все.

С добрыми пожеланиями,

ркм

4. 3 февраля 1999 г.

Дорогой Никита!

Понимаю, что Вы, должно быть, очень заняты колоссальной работой по подготовке большой Сорокинской конференции. Этим, несомненно, и объясняется то, что я пока не получил от Вас ни по электронной почте, ни по факсу ответа на настойчивые попытки моей ассистентки Элизабет Нидхем и меня переслать Вам мою статью для конференции. В последний раз это был обновленный полный текст, где все форматирование, возможно, мешавшее пересылке, было снято в надежде на то, что это, возможно, позволит Вам получить текст полностью читаемым. (Несколько попыток дополнительно переслать его по факсу на Ваш домашний номер оказались бесплодными.) Дайте, пожалуйста, знать мне или Элизабет, был ли получен хотя бы как-то целиком разборчивый текст.

Еще раз хотел бы пожелать полного успеха этой исторической конференции, которая, уверен, ознаменует новую веху в нынешней истории Социологии в России. И как же верно, что она проводится в честь великого мастера искусства, ремесла и науки Социологии – Питирима Александровича Сорокина!

Мой самый теплый товарищеский привет участникам конференции!

Роберт К. Мертон

Ах, если бы я мог вместе со всеми почтить Питирима Александровича!

5. 17 мая 2000 г.

Дорогой Никита!

До глубины души тронут Вашим письмом. Вы совершенно очевидно занимаете ведущие позиции в необходимой и трудной институционализации хорошо укорененной Социологии. Я почти слышу бурные аплодисменты Питирима Александровича, входящего в «Кабинет общей социологии». И как же правильно, что Вы и Ваши коллеги проследили за тем, чтобы там был общепризнанный Отец Русской Социологии! Я смотрю на любимую его фотографию, висящую над моим письменным столом, и вижу, как он весело кивает в знак одобрения.

Поздравляю также Ваших коллег с тем, что они признали Ваше интеллектуальное и институциональное лидерство, избрав Вас президентом Профессиональной социологической ассоциации. Это залог непрерывного и кумулятивного роста и развития, если, конечно, Вы не перенапряжете свои силы. Следите за этим.

Приятно также узнать, что в МСА Вы работаете с Петром Штомпкой. Это не может не быть благотворным.

Слова о том, что «СТиСС» уже в издательстве, будят дремавшие во мне воспоминания о визите в Москву в 1962 г. (я был единственным социологом среди членов первой официальной делегации социальных ученых из Национальной академии наук, приехавшей по приглашению Академии наук СССР). Один русский коллега – не вспомню кто – тайно поведал мне тогда о хождении самиздатовской версии «СТиСС», но ни одного экземпляра ее я не видел. И вот пропажа нашлась.

Передайте Сергею Кравченко и Геннадию Ашину, что их визит был очень приятным (хотя нам пришлось отказаться от официального завтрака в бистро и довольствоваться пампушками в местной китайской кулинарии).

Будьте на связи, не пропадайте.

С добрыми пожеланиями,

ркм

6. 7 октября 2000 г.

Дорогой Никита!

По прошествии многих месяцев это вряд ли ответ на письмо, скорее некоторое множество конкретных и, возможно, странно звучащих вопросов. Поскольку Вы сообщили мне, что книга «СТиСС» переведена и находится в печати (или, быть может, к сему времени уже вышла), не скажете ли мне, как было переведено и транслитерировано в кириллице слово «serendipity»?

Кроме того, появлялось ли это слово отдельной статьей в каком-либо русско-английском и англо-русском словаре? И наконец, что покажется самым странным, если оно каким-то невероятным образом появилось в таком двуязычном словаре, между какими двумя статьями находится в английской и русской частях словаря статья «serendipity»?

Теперь объясню, зачем я обо всем этом спросил. Я пишу послесловие к книге, написанной в конце 50-х годов совместно с Элинор Барбер. В то время я решил ее не публиковать. Но мой многоуважаемый итальянский издатель Иль Мулино в конце концов убедил меня опубликовать перевод этого текста в том виде, в каком он был оставлен в 50-е годы, как своего рода «временну́ю капсулу», показывающую, как я мыслил тогда о такой малозамечаемой теме, как «serendipity» (особенно в научном открытии). По-английски эта книга называется «THE TRAVELS & ADVENTURES OF SERENDIPITY: A STUDY IN SOCIOLOGICAL SEMANTICS & THE SOCIOLOGY OF SCIENCE» (включенный в название компонент «Путешествия и приключения» отсылает к названию «глупой» сказки, подвигшей Хораса Уолпола в 1754 г. ввести слово «serendipity», а именно: «ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТРЕХ ПРИНЦЕВ СЕРЕНДИПА»).

Я написал бы Вам гораздо раньше, если бы не был свален в последние месяцы различными болезнями, но теперь я почти полностью поправился. Надеюсь, у Вас и у Ваших близких все хорошо.

С теплыми дружескими пожеланиями

ркм

7. 25 марта 2002 г.

Дорогой Никита!

Приятно получить весточку от Вас после долгого перерыва, вызванного четырьмя операциями, которые я за последние полгода перенес. Разные мои хирурги говорят мне, что я поправляюсь «пока в среднем темпе» (особенно заметном для человека, которому за девяносто). Из всего, что я слышал от Барри Джонстона о Ваших многочисленных и разнообразных обязанностях, для меня становится легко объяснимым и Ваше молчание.

Нет, из издательства «МАИК Наука Интерпериодика» мне не писали, а потому было особенно приятно получить от Вас весть, что Вы договорились о первом русском переводе «СТиСС». Тем более о том, что он выйдет первой книгой в руководимой Вами «Большой социологической серии». Авторскими правами на «СТиСС» владеет всеядный издательский дом «Simon & Schuster», приобретший «The Free Press» в качестве одного из подразделений. Правами на публикации за рубежом распоряжается Эшли Мэббит. Адрес ее электронной почты Ashley.Mabbitt@Simonand schuster.com. Ее телефон – 212 698 7329, факс – 212 632 8099. Дайте мне знать, не могу ли я чем-то помочь, особенно учитывая то, что моя сотрудница Элизабет Нидхем очень хорошо помогает зарубежным издательствам в установлении контакта с моими издателями.

Мне весьма приятна мысль, что мой портрет будет размещен рядом с портретом Питирима Александровича на стене в университете, хотя бы до тех пор, пока не явится какой-нибудь новый Брежнев и не осуществит свою прерогативу на занятие этого драгоценного места. Из того, что мне говорит Барри, я понял, что Вы поистине развиваете центр социологической работы в университете.

Программа по теории аномии, которую Вы составили для Всемирного Конгресса, впечатляет. Что касается «главного» докладчика, то я обратился бы прежде всего к Раймону Будону в Париже, хотя мне кажется, что сейчас он менее склонен путешествовать на дальние расстояния, чем раньше. Я считаю его одним из самых знающих и глубоких социологов наших дней. Другим мог бы быть Нейл Смелзер; его работу Вы, конечно же, знаете. Он только что сложил с себя две большие обязанности: директора Центра продвинутых исследований в поведенческих науках и одного из главных редакторов вновь публикуемой «Международной энциклопедии социальных и поведенческих наук» (порядка 26 томов). Каждый из них добавил бы лоска в Вашу программу.

Остаюсь на связи.

С теплыми дружескими пожеланиями,

Роберт К. Мертон

P.S: По случаю воспроизвожу здесь письмо, которое я отправил на днях в Москву в ответ на просьбу (молодого?) студента дать ему разрешение на перевод «НАУКИ, ТЕХНОЛОГИИ И ОБЩЕСТВА В АНГЛИИ XVII ВЕКА».

Я не хотел охлаждать пыл, по всей видимости, энергичного студента, но, боюсь, его целеустремленность опережает его текущие способности. Во всяком случае, как Вы видите, я предложил ему проконсультироваться у Вас; надеюсь, это сильно Вас не обременит.

Перевод с англ. В.Г. Николаева