Текст книги "Социологический ежегодник 2010"

Рефераты

М. Кастельс

Castells M

Communication, power and counter-power in the network society // International j. of communication. – Oxford, 2007. – Vol. 1, N 1. – P. 238–266

Создатель концепции сетевого общества Мануэль Кастельс в своей статье уделяет основное внимание взаимосвязям между коммуникацией и отношениями власти в новом технологическом контексте. Кастельс отмечает, что на протяжении веков коммуникация и информация были фундаментальными источниками власти и контрвласти, господства и социальных изменений. Главная из всех битв мировой истории – это битва за мысли людей. От динамики общественного сознания зависит судьба важнейших социальных норм и ценностей. Общества изменяются в процессе деконструкции их институтов под давлением новых отношений власти и формирования новых институтов, позволяющих членам общества мирно сосуществовать друг с другом, несмотря на противоречивые интересы и ценностные ориентации. Формирование сферы публичной политики происходит в процессе согласования частных интересов и проектов, когда удается достичь некоторой нестабильной точки коллективного консенсуса относительно общего блага в рамках исторически существующих социальных границ. В индустриальном обществе публичная сфера строилась вокруг институтов государства-нации под давлением демократических движений и классовой борьбы. Она была основана на сопряжении между демократической политической системой, независимым правосудием и гражданским обществом, связанным с государством. Двойственный процесс глобализации и роста коммунальных идентичностей бросает вызов национальному государству как релевантной единице, определяющей публичную сферу. Государство-нация не исчезает, но его легитимность сокращается в условиях расширения сферы действия глобального управления. Принцип гражданства вступает в конфликт с принципом самоидентификации, что приводит к кризису политической легитимности государства-нации, который также включает в себя и кризис традиционных форм гражданского общества (в смысле А. Грамши). Но при этом не возникает социального или политического вакуума. Наши общества продолжают функционировать в условиях, когда формирование общественного сознания смещается из сферы политических институтов в область коммуникации, преимущественно связанной со средствами массовой информации. В широком смысле происходит замещение политической легитимности коммуникативной настройкой общественного мнения в сетевом обществе. Ярким подтверждением этой тенденции стала информационная стратегия администрации Буша в связи с войной в Ираке (1). В обществе, характеризующемся широчайшим распространением сетевых структур, отношения власти во все возрастающей степени формируются под воздействием процессов в сфере коммуникации.

Кастельс рассматривает власть как структурную способность одного социального актора навязать свою волю другим социальным акторам. Все институциональные системы отражают отношения власти, равно как и границы этих отношений, формирующиеся на протяжении истории в противостоянии власти и тех социальных акторов, которые стремятся к ее ограничению. Способность социальных акторов сопротивляться давлению институционализированной власти Кастельс называет контрвластью. Сегодня власть и контрвласть вынуждены оперировать в принципиально новых технологических условиях, которые характеризуются следующими тенденциями:

● доминирование медийной политики и ее взаимосвязь с кризисом политической легитимности в большинстве стран мира;

● ключевая роль в производстве культуры сегментированных, ориентированных на целевую аудиторию средств массовой информации;

● появление новых форм коммуникации, связанных с культурой и технологией сетевого общества, и базирующихся на горизонтальных сетях коммуникации (само-коммуникация);

● использование как одноканальной массовой коммуникации, так и массовой самокоммуникации в отношениях власти и контрвласти, распространяющихся на формальную политику, политику протеста и на новые манифестации социальных движений.

Вплоть до последнего времени средства массовой информации представляли собой целостную систему, в которой печатная пресса производила оригинальную информацию, телевидение распространяло ее на массовую аудиторию, а радио выполняло интерактивную роль, учитывающую особенности различных целевых групп. Современная политика – преимущественно медийная политика. Но основной проблемой является не столько формирование общественного мнения при помощи тех или иных сообщений СМИ, сколько отсутствие соответствующего контента в медиа. То, что не существует в СМИ, не существует и в общественном мнении. Соответственно, политическое сообщение неизбежно должно быть сообщением СМИ, которые, таким образом, вносят важнейший вклад в конституирование пространства власти.

Медийная политика способствует персонализации политики, ее привязке к лидерам, чей медийный образ должен быть выгодно продан на политическом рынке. Персонализация существенно влияет на электоральный процесс, побуждая независимых или неопределившихся избирателей переключать свое внимание на тех или иных кандидатов, в диапазоне от правого до левого центра. Избиратели, как правило, не читают избирательных платформ, но ориентируются на тот образ кандидатов, который формируют СМИ. Подрыв доверия к тому или иному политику при помощи СМИ, целенаправленное разрушение его медийного образа также становится мощнейшим политическим оружием. Медийная политика, таким образом, зачастую превращается в политику скандалов. В долгосрочном плане это ведет к дальнейшему усугублению кризиса политической легитимности, росту недоверия к демократическому процессу. Недоверие к политикам, институтам и механизмам демократии ведет к тому, что избиратели начинают голосовать не «за», а «против», вынужденно выбирая «меньшее из зол» или отдавая предпочтение кандидатам, олицетворяющим контрвласть.

Протестные политические движения получают сегодня новые возможности для более значимого присутствия в коммуникационном пространстве. В первую очередь эти возможности обусловлены ростом массовой самокоммуникации. Распространение Интернета, мобильной связи, цифровых медиа, многообразных программных продуктов и т.д. стимулирует развитие горизонтальных сетей интерактивной коммуникации, которые осуществляют мультимодальный обмен сообщениями от многих к многим как в синхронном, так и в асинхронном режиме. Благодаря этим новым техническим возможностям их пользователи начинают выстраивать собственные системы массовой коммуникации на основе блогов, форумов, SMS-сообщений, обмена любой информацией, выраженной в цифровой форме. Причем английский язык не стал доминирующим в блогосфере: на первом месте стоит японский язык (37% блогов), английский – на втором (31%), на третьем – китайский (15%). Далее следуют испанский, итальянский, русский, французский, португальский, голландский, немецкий и корейский языки (2). Таким образом, блогосфера выступает многоязыковым и мультикультурным пространством коммуникации. В настоящее время усиливается также взаимодействие между горизонтальными и вертикальными сетями коммуникации, а корпоративные медиа и основные группы политической элиты начинают уделять все большее внимание ресурсам массовой самокоммуникации. Тем не менее речь идет о принципиально новом виде массовой коммуникации, по сути – о новом коммуникативном медиуме, который оказывает все усиливающееся воздействие на формирование общественного сознания на локальном и глобальном уровнях.

Движения социального протеста и отдельные индивиды, критически настроенные по отношению к политическому режиму, активно используют сети коммуникации (Интернет, мобильные телефоны, а также «пиратские» радиостанции, локальное телевидение) для противостояния существующим социальным институтам, продвижения собственных политических проектов и мобилизации сторонников. В настоящее время новые средства цифровой коммуникации конституируют важнейшие организационные формы протестных движений, принципиально отличающиеся от традиционных форм организации партий, профсоюзов и ассоциаций, характерных для индустриального общества. Впрочем, организационные формы этих социальных акторов также эволюционируют в сторону сетевой коммуникации.

Поскольку отношения власти в современном мире структурированы в глобальные сети, социальные движения также действуют на глобальном уровне и ведут борьбу за умы людей, все более активно участвуя в процессе глобальной коммуникации. Они мыслят локально, укоренены в том или ином социуме, но действуют глобально, противостоя власти в ее средоточии – в глобальных сетях коммуникации. Опираясь на местных активистов, протестные движения организуют свои выступления в тех местах, где в конкретный момент локализована глобальная власть, – на встречах «Большой восьмерки», заседаниях МВФ или ВТО.

Кастельс показывает, что не только сфера публичной политики во все возрастающей степени попадает в зависимость от процессов коммуникации, но и само коммуникационное пространство становится областью конкурентных отношений. Это является признаком наступления новой исторической эпохи, когда рождаются новые социальные формы, и, как и раньше, обновление общества происходит в борьбе, конфликтах, зачастую – в насилии. Тем не менее еще не все качественно новые черты обновляющегося общества проявились в полной мере. То, что можно выявить уже сейчас, – это попытки власть предержащих вновь утвердить свое доминирование в сфере коммуникации в условиях снижения роли традиционных социально-политических институтов. Так, на выборах 2006 г. в Конгресс США новые средства горизонтальной массовой коммуникации использовали подавляющее большинство кандидатов, партий и групп давления, представляющих весь политический спектр Америки. Осознание представителями правящих элит необходимости вступить в борьбу за сети горизонтальной коммуникации делает неизбежным новый раунд противостояния в коммуникационном пространстве. Проявлениями этого противостояния являются усиление контроля за Интернетом и сообщениями электронной почты в США, последние изменения в политике Китая, ведущие к тому, что пользователи Интернета начинают рассматриваться как потенциальные компьютерные пираты, часть законодательных новаций Европейского союза, дающих возможность финансового и иного контроля за интернет-сайтами, обеспечивающими возможность сетевой интеграции для различных сообществ.

Заключительный вывод, к которому приходит М. Кастельс, состоит в том, что человечество стоит на пороге исторического сдвига в области публичной политики – сдвига от институциональной сферы к новому коммуникационному пространству. Формирующаяся на основе сетей горизонтальной коммуникации новая сфера публичной политики не предопределена в своих формах некой исторической судьбой или технологической необходимостью. Она является результатом современного этапа многовековой борьбы за освобождение нашего сознания.

Литература

1. Arsenault A., Castells M. Conquering the minds, conquering Iraq: The social production of misinformation in the United States – a case study // Information, communication & society. – L., 2006. – Vol. 9, N 3. – P. 284–307.

2. Mode of access: http://www.sifry.com/alerts/archives/000433.html

Д.В. Ефременко

К.А. Сколари

Scolari C.A

Mapping conversations about new media: The theoretical field of digital communication // New media & society. – L., 2009. – Vol. 11, N 6. – P. 943–964

В статье Карлоса Альберто Сколари (Университет Вика, Барселона, Испания) рассматриваются эпистемологическая структура дискурсивного пространства теоретических знаний о цифровых коммуникациях и их связь с традиционными теориями массовой коммуникации (ТМК). Помимо исторической реконструкции генезиса этой актуальной сегодня теоретической области, Сколари составляет карту гетерогенного дискуссионного поля, создаваемого многообразием исследовательских подходов и концепций.

Основной корпус ТМК формировался на протяжении второй половины XX в. на основе теоретической рефлексии таких СМИ, как радио и телевидение. Эти теоретические разработки постепенно слились с уже сложившейся традицией исследований журналистики, прессы и общественного мнения. Результатом такой конвергенции стало возникновение нового эпистемологического пространства исследований массовых коммуникаций.

Сколари выделяет три исследовательских парадигмы ТМК в период 1940–1980-х годов:

1) критическая парадигма, опирающаяся на идеи мыслителей Франкфуртской школы и исследования культурного империализма;

2) эмпирическая парадигма, основанная на критическом подходе к дискуссиям о массовой коммуникации и отражающая расхождения между европейскими коммуникационными исследованиями и североамериканским подходом к массмедиа;

3) связанная с антропологическими исследованиями интерпретативно-культурная парадигма, в рамках которой массовая коммуникация рассматривается с точки зрения социального конструирования на основе семиологии и этнографии (с. 946–947).

Эта классификация, по словам самого Сколари, не является исчерпывающей и полной6969
  В ней, в частности, не нашлось места для идей М. Маклюэна. – Прим. реф.


[Закрыть], поскольку состав участников научных дискуссий о массовых коммуникациях гораздо более сложен. Он включает также представителей семиотики, психологии, экономической науки, истории и т.д. Тем не менее Сколари считает, что его классификация может быть принята за основу для дальнейшей систематизации теорий цифровой коммуникации.

ТМК могут быть классифицированы и по дисциплинарному принципу (например, социологические, психологические теории и т.д.), способам и методам объяснения (когнитивный подход, системно-теоретический подход и т.д.), уровню организации (групповые, массовые и т.д.), эпистемологическим предпосылкам (эмпирические, критические и т.д.) (с. 946).

В целом же все теоретические подходы в области коммуникационных теорий не могут быть интегрированы в рамках какого-либо одного типа научного дискурса. Различные традиции предполагают различные подходы к концептуализации и обсуждению коммуникационных проблем и практик. Поэтому теоретическое знание о массовой коммуникации должно рассматриваться как особое дискуссионное пространство, комплекс теоретических конструкций, методологий, техник и особых словарей, которые порой полностью растворяются в практическом дискурсе или метадискурсе о коммуникации в обществе. Разработка новых теорий цифровой коммуникации привела к еще большему усложнению этого пространства и способствовала пересмотру дискуссий о массмедиа.

Появление поколения цифровых медиа, преодолевающих одностороннюю коммуникативную логику вещания (one-to-many), повлекло за собой изменение знаний о массовой коммуникации. В начале 1980-х годов стало ясно, что традиционные подходы ТМК устарели и в ближайшее время произойдет переход к теоретическим моделям, основанным на интерактивности, свойственной большинству новых технологий. Неспособность старых теорий адекватно анализировать феномены, связанные с цифровыми технологиями, создала условия для возникновения новых теорий медиа.

Исследователи цифровой коммуникации выдвигают на первый план такие ее характеристики, как интерактивность, виртуальность, дисперсность, гипертекстуальность, цифровые (numerical) репрезентации, модулярность, автоматизация, вариабельность, транскодирование, сети, конвергенция. То, что на первый взгляд выглядит как семантическое смешение, на самом деле должно рассматриваться как неотъемлемая особенность новой исследовательской области. Сам Сколари предлагает понимать цифровой характер коммуникации как технологический процесс, который трансформирует традиционный текст. При этом текст с легкостью поддается фрагментации, обработке и распространению, а его отдельные части связываются гиперссылками (с. 946).

Говоря о реакции исследователей на распространение цифровых медиа в 1990-х годах, автор выделяет две противоположные позиции: рассмотрение этого процесса как фазы в эволюции медиасистемы и как революционного изменения. Позиция Сколари ближе к первому подходу. Он предлагает классифицировать исследования цифровых коммуникаций в соответствии с прежней эпистемологической классификацией ТМК, включающей критическую, эмпирическую (исследования онлайновой аудитории, распространения Интернета, социологические исследования сетевого общества, интеракции «человек – компьютер») и интерпретативно-культурную (этнография виртуальных сообществ и исследования потребления, связанного с цифровыми медиа) парадигмы (с. 949).

Фактическое соотношение традиционных ТМК и многочисленных новых теорий, изучающих цифровую коммуникацию, не может быть сведено к оппозиции «преемственность – разрыв» и должно рассматриваться как комплексное явление. Однако граница между методологическим инструментарием ТМК и исследованиями цифровых медиа все же может быть обозначена с помощью новых дискурсов, возникших в новом цифровом культурном окружении (например, гипертекст, интерфейс, виртуальная реальность и др.). Сколари особо выделяет такие дискурсы, как кибер-культура и исследования Интернета (Internet studies).

Под термином «киберкультура» понимается широкий круг подходов к новым коммуникационным технологиям. В него входят нарративы, теоретические конструкции, контркультурные, утопические и постмодернистские практики и маркетинговые стратегии. Именно внутри этого уникального и гетерогенного дискурса киберкультуры возник целый ряд вопросов и теоретических положений, которые со временем должны быть интегрированы в единую и комплексную теорию цифровых коммуникаций.

Дискурсивное пространство киберкультуры начало формироваться в начале 1980-х годов, когда широкое распространение персональных компьютеров, графических интерфейсов, видеоигр, приложений, необходимых для создания новых гипермедийных систем и т.п., повлекло за собой стремительное увеличение числа нарративов и теоретических размышлений о цифровой культуре. Д. Силвер выделяет три стадии развития кибер-культурного дискурса. На первой стадии популярная киберкультура тесно связана с журналистикой и по преимуществу является описательной. На этом этапе широко распространена метафора Интернета как фронтира (frontier). На второй стадии появляются более серьезные научные исследования, посвященные виртуальным сообществам, творческим возможностям, онлайновым идентичностям. Третья стадия (конец XX в.) характеризуется ростом критических научных исследований, которые расширяют понятие киберкультуры, включая такие области исследования, как онлайновые взаимодействия, цифровые дискурсы, доступ и отказ (denial) от Интернета, дизайн интерфейса киберпространства (interface design of cyberspace), цифровой разрыв, и изучают взаимодействия и взаимозависимости между этими областями (1).

Главной особенностью киберкультуры является сочетание огромного заряда оптимизма с утопическим пафосом эмансипаторских возможностей цифровых медиа, виртуальной реальности и интернет-медиа. В этот период, с одной стороны, получили распространение идеи политического отчуждения и социальной фрагментации, а с другой – возникли темы большого бизнеса, нового цивилизационного фронтира, демократического участия, экономических и социальных неравенств и т.д. Возникли новые методы и теории, связанные с рассмотрением социальных сетей и виртуальных сообществ. Сформировались новые исследовательские области, например киборг-антропология, изучающая взаимоотношения между индивидами, цифровым обществом и сетями, а такие понятия, как «киборг», «виртуальное тело», «киберфеминизм», получили довольно широкую известность.

Сколари оценивает дискурс киберкультуры как инструментально удобный для постановки исследовательских задач и развития научных дискуссий. Но такой дискурс все же не может использоваться для конструирования теоретических представлений о цифровой коммуникации, пост-человеческой жизни, этнографического и экологического изучения цифровых сетей и виртуальных сообществ. В целом он является необходимым звеном в процессе создания новой коммуникационной теории.

Следующим важным этапом изучения новых форм цифровых медиа стали исследования Интернета, фактически отрицающие киберкультуру. Возникновение этой исследовательской области в начале нынешнего столетия связано с трансформацией World Wide Web, которая породила ряд социальных практик – например, таких, как блогосфера, сетевое сотрудничество, Wikipedia или YouTube и т.д. Качественные изменения сетевой коммуникации (Web 2.0) сразу же стали предметом оживленных дискуссий. Представители этого нового дискурса критикуют исследователей, работавших в рамках понятийного поля киберкультуры, как за чрезмерную идеологизированность подхода, так и за его известную хаотичность (с. 953).

Сколари проводит аналогию между первым поколением исследователей массмедиа и специалистами, занимающимися цифровыми медиа. Первыми исследователями массмедиа были социологи и политологи, и лишь через 20 лет появились специалисты именно в этой области. Также и первое поколение исследователей цифровых коммуникаций состояло в основном из специалистов в области кино, литературы и нарративов, компьютерной науки и т.д. И только теперь начинает формироваться новое сообщество ученых, которых можно назвать профессионалами в области цифровых коммуникаций. Многие из них занимаются междисциплинарными проблемами и приобретают универсальные навыки, постепенно переходя из традиционной сферы текстов и обсуждений к освоению компьютерной науки, дизайна интерфейса и визуального анализа.

Рассматривая вопрос о преемственности дискурсов киберкультуры и исследований Интернета, Сколари отмечает, что, хотя формирование и эволюцию традиционных и новых теорий коммуникации удобнее всего представить в линейно-хронологическом порядке, на деле все эти научные и популярные подходы сосуществуют в современном дискуссионном пространстве. Он ставит вопрос следующим образом: должна ли теория цифровой коммуникации стать преемницей всего гетерогенного дискурсивного ансамбля киберкультуры, в котором сосуществуют эмпирический дискурс, философские спекуляции, журналистский анализ, эсхатологическое видение, оптимистическая прогностика, литературная критика и киберпанковая литература, или же ей следует ограничиться восприятием только научных теорий? По его мнению, очень многие концепции, идеи и гипотезы киберкультурного пространства могут быть интегрированы в теоретическое поле исследований цифровых коммуникаций. Например, материалы изучения виртуальных сообществ, представления о киборгах и виртуальной коммуникации не потеряли своего значения и для сегодняшних исследователей цифровой культуры. Киберкультурные теории и методологии важны и для такой научной области, как влияние технологии на человеческую культуру.

В то же время самой негативной чертой дискурса киберкультуры Сколари считает «журнализм» и оптимистическо-апокалиптический стиль предсказаний. Именно его исследователи цифровой коммуникации и не должны унаследовать.

Новое коммуникационное пространство основано на гипертекстуальности, мультимедийности, интерактивности. Изучающие его теории цифровой коммуникации включают в качестве важнейших составляющих исследования гипертекста, взаимодействия между человеком и компьютером, семиотику новых медиа и медиаконвергенции. Именно эти позиции являются исходными для осмысления изменений традиционных форм производства, творческого контента и потребления.

Возможности свободного распространении информации означают появление инновационной логики производства, что особенно важно для представителей профессий, связанных с формированием и распространением цифрового контента, например журналистов цифровых изданий или сетевых блогеров. Новая цифровая логика производства создает и новое рабочее место. Цифровой труд требует постоянного изменения и обновления трудовых навыков, гибкого стиля работы. В связи с развитием цифровых медиа все больше возрастает значение политэкономии сетевой коммуникации, социологии труда и организации, в особенности исследований постфордистского способа производства.

С интерактивной точки зрения должны быть пересмотрены и все традиционные подходы к контенту, аудитории и массмедийному потреблению. Новые цифровые продукты демонстрируют необходимость пересмотра положения В. Беньямина о противоположности между оригинальным произведением искусства и его механической технической копией. Если файл в формате MP3 может быть скопирован и распространен в бесконечном количестве экземпляров без потери качества и нарушения закона об авторских правах, это ведет к изменению представлений об авторском произведении искусства.

Компьютерно-опосредованная коммуникация как сформировавшаяся мультидисциплинарная исследовательская область меняет традиционный взгляд и на отношения между автором (производителем) и читателем (потребителем). Если первое поколение гипертекстов уже поменяло отношение между автором и читателем, то современные формы цифровой коммуникации (например, сетевые блоги) связаны с еще более радикальным изменением представлений о производстве и распределении контента.

Эти новые потребительские практики могут быть проанализированы с самых различных позиций. Например, культурные исследования, имеющие давнюю традицию изучения использования технологий в домашнем хозяйстве, так же как и исследования аудитории традиционных медиа, могут быть использованы для анализа потребления в контексте развития цифровых медиа. Перспективными в этом отношении являются и сформировавшиеся в последние 20 лет теории социальной конструкции техники и теория сетевых акторов Бруно Латура.

Чтобы понять динамику теоретического формирования цифровой коммуникации как научной области, необходимо создать карту этого дискурсивного поля, определить его участников, реконструировать их взаимовлияния и связи. Для этого Сколари использует, прежде всего, хронологический принцип, располагая на континуальной оси карты основные этапы формирования традиционных теорий массмедиа, а затем и новых теорий цифровой коммуникации, тем самым демонстрируя их связь и преемственность. На дисконтинуальной оси карты обозначены взаимосвязи и междисциплинарные взаимовлияния между отдельными теориями и дискурсами. Карта также включает политические, экономические и иные коммуникации и соответствующие им дисциплины (социология, социология труда, социально конструированные технологии и т.д.). Автор обращает особое внимание на необходимость включения в эту карту новых участников социотехнической системы начала XXI в., таких как социальные сети и мобильные медиа.

По словам К.А. Сколари, предлагаемая им схема эпистемологического картирования должна рассматриваться в качестве первичной попытки, которая в будущем будет дополнена и расширена. Говоря о перспективах создания в будущем интегрированного корпуса теоретических знаний о цифровой коммуникации, автор выражает убеждение, что такая теория должна быть отграничена от утопических и псевдонаучных подходов, а в основе ее должны лежать четко определенные дефиниции. Подобно ТМК, теория цифровых коммуникаций должна стать метадискурсом или диалогически-диалектической мультидисциплинарной матрицей, открытой для различных участников и подходов.

Литература

1. Silver D. Looking backwards looking forwards: Cyber studies 1990–2000 // Web. studies: Rewiring media studies for the digital age / Ed. by D. Gauntlett. – 2nd edn. – L.: Arnold, 2000. – P. 19–30.

М.Е. Соколова