Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 6"

Первая из приведенных цитат принадлежит современному отечественному историку, а вторая – немецкому историку-неомарксисту, чье исследование посвящено разоблачению «мифа о 1648 г.», как важнейшем рубеже, с которого начинается становление современной системы международных отношений. Основной его тезис таков: применительно к абсолютистским государствам XVIII в. следует говорить не о государственном, а о династическом суверенитете (это, в частности, доказывается историей войн за испанское, польское, австрийское, баварское и другие «наследства»). Вестфальские соглашения до́лжно относить скорее к Средневековью, чем к Новому времени. Конечно, провозглашенные в них принципы не могли быть мгновенно внедрены в политическую практику. Требовалось продолжительное время, чтобы европейские державы осознали их значение и смысл, научились ими пользоваться и их соблюдать. Да и вряд ли кто-либо знакомый с европейской историей XVIII в. станет утверждать, что принципы Вестфальского мира безусловно соблюдались (хотя Франция, к примеру, вплоть до революции 1789 г. использовала свой статус его гаранта в качестве важного аргумента внешней политики). Однако даже если принципы Вестфальского мира и были лишь декларацией о намерениях, они задавали для «политичных» государств того времени вполне определенные нормы поведения.

Трудно сказать, в какой мере сознавал это Петр I, начиная Северную войну. В советской историографии она традиционно объяснялась социально-экономическими причинами; лишь мельком упоминалось, что развитие внешней торговли России «сдерживалось тем, что на западе выход к берегам Балтийского моря, искони принадлежавший русским, был в руках Швеции» (25, с. 15). При этом, «отлично сознавая, что Россия желает вернуть исторически принадлежавшие ей земли в Прибалтике, саксонский курфюрст и ливонско-немецкое дворянство всячески противились этому законному требованию» (там же).

Что касается собственно петровских мотивов, то в именном указе от 19 августа 1700 г. «О войне, предпринятой противу Швеции» она объяснялась «неправдами» со стороны шведского короля, а также «многия противностями и неприятствами», которые Великий Государь претерпел со стороны жителей Риги в начале Великого посольства152152
  ПСЗРИ. – Т. 4, № 1811.


[Закрыть]. Спустя месяц, 18 сентября, появился Манифест на немецком языке, предназначенный для обнародования за границей. В нем указывалось на многочисленные интриги, затеянные шведами против России и нападение Швеции на союзную Данию, и выражалась надежда, что решение царя начать войну «будет расценено как правильное и справедливое и найдет понимание у честного и непредубежденного мира». Провозглашалась манифестом и еще одна причина войны: «Известно, что провинции Ингерманландия и Карелия испокон веков и бесспорно принадлежали Великому княжеству Московскому. Шведский трон умело применял принцип Vivitur ex raptu (жить грабежом (лат.)) ко всем своим соседям, отторг от царя эти провинции, воспользовавшись возникшими в начале века в Московии внутренними волнениями, и таким образом получил все условия, чтобы победить прекрасную провинцию Лифляндию и перенести войну в Пруссию, наконец, в Германию и Польшу и достичь вершины славы» (51, с. 57–58).

Захват исконно русской земли, таким образом, трактовался как несправедливость, которую необходимо исправить, поскольку для соседних стран возникает опасность использования этих территорий в качестве плацдарма для нападения. Однако уже с первыми победами в Прибалтике идея возвращения исконных земель становится едва ли не главным объяснением войны – по крайней мере для внутреннего потребителя. Так, летом 1702 г., провожая войска из Архангельска на осаду Нотебурга, Петр, по сообщению Феофана Прокоповича, напутствовал их речью, в которой сказал: «Мало мы еще отмстили укоризну нашу шведам, больше требует и слава народу нашему славенскому достойная, и обида отечеству, в отъятых землях нанесенная: виждите Лифляндию; сие есть член России отсеченный, аще сего не возвратим, нам всуе и початки сии» (65, с. 457). Неизвестно, была ли эта речь произнесена, да и Прокопович наверняка подверг ее литературной обработке. Но в декабре того же 1702 г. в комментариях к чертежу осады Нотебурга Петр писал: «Чрез помочь Божию отечественная крепость возвращена, которая была в неправедных неприятельских руках» (44, с. 48).

Год спустя при праздновании взятия Ниеншанца на триумфальных воротах была помещена ветхозаветная надпись: «Ниже чуждую землю прияхом, ниже чуждая одержахом, но наследие отец наших, от враг же наших в некое время неправедно удержася. Мы же время имуще возприяхом наследие отец наших» (44, с. 48–58). Примечательно, что в переписке с царем его приближенные подчеркнуто называли отвоеванные у шведов города старыми русскими именами: Нарву – Ругодев, Тарту – Юрьев и т.д.153153
  Вряд ли они помнили эти названия, скорее, специально наводили справки в Посольском или Разрядном приказах.


[Закрыть] О возвращении земель упоминалось в проповедях Стефана Яворского, составленном в 1704 г. префектом Славяно-греко-латинской академии описании триумфальных ворот и т.д.154154
  См. подробнее: 56.


[Закрыть] Вероятно, после поражения под Нарвой, бывшего, по выражению современного военного историка С.Э. Зверева, прежде всего «моральным» (19, с. 103), Петр осознал, что для подъема боевого духа армии уже недостаточно ссылок на рижский инцидент и необходимы более сильные пропагандистские инструменты.

Спустя почти 15 лет после начала войны, когда в победе над Швецией уже не было сомнения, Петр велел подготовить специальное сочинение с объяснением ее причин. «Разсуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый к начатию войны против короля Карола 12 Шведского в 1700 году имел», впервые опубликованное в 1717 г., составил П.П. Шафиров, а отредактировал сам царь. В нем объяснялось, кто виновен в развязывании войны и какой из государей – Петр I или Карл XII – менее других склонен к ее мирному окончанию и способствует дальнейшему «разлитию христианской крови». Основная часть «Рассуждения» имела подзаголовок: «О древних и новых причинах, которых ради должно было его царскому Величеству, яко отцу отечествия своего… войну начать и неправедно от российской короны, не токмо во время вечного мира, но и за учиненным союзом оборонительным, отторгнутые свои наследные провинции от короны шведской отобрать».

Сочинение Шафирова было подчеркнуто «документировано»: уже на первой странице сообщалось, что все «фундаментально из древних и новых актов и трактатов, також и из записок о воинских операциях описано» (73, с. 1). Используя дипломатические и делопроизводственные документы Посольского приказа, а возможно, и летописные источники, автор методично перечислял все многочисленные нарушения шведами соглашений, их обманы и «измены». Инцидент в Риге 1697 г. трактовался не только как обида, нанесенная лично царю, но и как оскорбление русской дипломатической миссии.

Показательно, что составление «Рассуждения» было поручено одному из руководителей внешнеполитического ведомства. Обоснование, соответствовавшее тогдашним нормам международного права, очевидно предназначалось не столько для внутреннего, сколько для внешнего употребления. Как вполне убедительно показала М.А. Сморжевских-Смирнова, аргументация Шафирова была выстроена в точном соответствии с трактатом Гуго Гроция «О праве войны и мира», в 1710 г. переведенном на русский язык (57, с. 899–911). Это свидетельствовало о «цивилизованности» и «политичности» русской дипломатии. Сравнив труд Шафирова с сочинениями Феофана Прокоповича – «Словом похвальным о преславной над войсками Свейскими победе» 1709 г. и «Словом похвальным о баталии Полтавской» 1717 г., исследовательница показала, как главный петровский идеолог подстраивался под официальную версию шафировского «Рассуждения». В отличие от первого «Слова…», где акцент делался на Божий Промысел, во втором мотив отторженных русских земель звучал уже отчетливо: «Буде тебе, о Россие, древние и правильные вины, еже бы иногда оружием отмстити обиды, тебе нанесенныя от сего супостата, и отторженныя наследственныя твои сия области возвратить в паки державу твою». Сходным образом трактовал Прокопович и присоединение Украины: «Малая Россия, исторгнувшися от ига польскаго, под крепкую десницу монархов своих наследных возвратися» (64, с. 109, 110‒111).

В петровское время еще активно эксплуатировалось старинное словосочетание «отчины и дедины». Оно осталось и в царском титуле: «многих государств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель»155155
  Слово «дедич», по-видимому, впервые появляется в титуле Лжедмитрия I. См.: Лакиер А.Б. История титула государей России // Журнал Министерства народного просвещения. – СПб., 1847. – Т. 56, № 11. – С. 124.


[Закрыть]. Однако происходившие тогда сложные процессы переосмысления понятия «государство» в контексте теории общего блага не могли не привести к преобразованию «вотчинного дискурса» в дискурс государственный. Государь предъявляет свои претензии на те или иные земли не просто по праву наследования, но как Отец Отечества, действующий от имени страны и народа. Свои наследственные области возвращал уже не царь, но сама Россия156156
  Об осмыслении в петровское время Ливонии как исконно русской земли см.: 66, с. 235–247.


[Закрыть].

В ряду вопросов, постоянно находившихся в поле зрения русского правительства, был и польский. «Одним из главных аспектов этой традиционной проблемы, завещанной XVII в., – писал Г.А. Некрасов, – были территориальные вопросы – о воссоединении с Россией украинских и белорусских земель, оккупированных в прошлом панской Польшей и от которых Россия никогда не отказывалась. Но в изучаемое время (1725–1739 гг. – А.К.) этот основной нерешенный аспект польской проблемы не ставился русской дипломатией в качестве очередной внешнеполитической задачи» (39, с. 20). Действительно, в подготовленной в 1726 г. А.И. Остерманом записке о российской внешней политике отношения с Речью Посполитой не были выделены, как в случае с другими державами, в отдельный раздел; упоминалась она лишь в связи с Курляндией и Пруссией (42).

В 1733–1735 гг. Россия приняла активное участие в войне за польское наследство, в которой скрестились интересы Австрии, Пруссии, Франции, Швеции и Турции. Совместными усилиями с Австрией и в противовес Франции польский престол удалось сохранить за саксонским курфюрстом, что должно было гарантировать Польше роль буфера между Россией и Западной Европой. Эта линия в отношении Польши выдерживалась и в последующие десятилетия. «В иерархии ее (России. – А.К.) внешнеполитических приоритетов польское и шведское направления со второй половины 30-х годов XVIII века, – констатирует П.В. Стегний, – начинают играть второстепенную, а затем и подчиненную роль» (59, с. 77).

Посвятивший изучению русской внешней политики середины XVIII в. две монографии М.Ю. Анисимов констатирует: «Следует остановиться на том, что считается исторической миссией России, одной из ее основных внешнеполитических целей – “воссоединение украинских и белорусских земель с Россией”. У Бестужева-Рюмина этой цели не было, как не было ее и у его противника, покровителя заграничных православных вице-канцлера Воронцова, и как не было ее у Елизаветы. Православных, конечно, защищали, как защищали их в Австрии, Турции и даже на острове английском Минорка в Средиземном море, но никогда не думали об их вхождении в Россию. Планы Конференции 1756 г. (Конференции при Высочайшем Дворе. – А.К.) ничего не говорят о религиозных мотивах “округления границ”, только территориальных… В целом политика России в отношении Польши в 1749–1756 гг. не была глубоко продуманной, но она ни в коей мере не была агрессивной. Петербург практически не уделял внимания собственно польским делам, сосредоточив свое внимание на Европе» (4, с. 277). Кроме того, речь шла о «силовом одностороннем изменении границы без каких-либо компенсаций слабому соседу; тогда ни Елизавете, ни кому-либо из ее сановников эта идея даже не приходила в голову. Россия считалась с международным правом и интересами других европейских держав и не желала встать вровень с европейским изгоем – Пруссией Фридриха II, практиковавшего такие методы» (5, с. 409).

Иначе говоря, идеологически мотивированная задача собирания русских земель уступила в это время место откровенной прагматике. Более конкретные планы в отношении Польши появились у Петербурга только в связи со вступлением в Семилетнюю войну. Но они сводились преимущественно к захвату Восточной Пруссии с последующим обменом ее у Польши на Курляндию (территорию с отнюдь не православным населением). Предполагалась и возможность приобрести часть украинских и белорусских земель, но не исключалась вероятность ограничиться денежной компенсацией (4, с. 13).

Что касается Восточной Пруссии, то хотя в единственном Высочайшем манифесте там разрешалась свободная торговля, о «благополучном ныне покорении оружию Нашему целаго Королевства Пруского» говорилось лишь вскользь157157
  ПСЗРИ. – Т. 15, № 10 807.


[Закрыть]. Формально в состав империи эта территория так и не вошла. А.П. Сумароков в оде 1758 г. усаживал Елизавету Петровну на прусский престол и призывал пруссаков радоваться своему новому счастью: «Довольна частию своею // Ликуй ты, Пруссия, под НЕЮ, // В веселье пременя свой страх». В то же время, по его утверждению, «Ни новых стран ни новой дани // ЕЛИСАВЕТА не ждала, // Гнушаяся кровавой брани // Европе тишину дала» (61, с. 45–47).

Заметим, что Сумароков, как позднее поэты, прославлявшие военные успехи века Екатерины, противопоставлял войну и мир, отдавая явное предпочтение последнему. Это отражало общую смену приоритетов в культуре Нового времени по сравнению со Средневековьем. В «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера постулировалось: войны бывают законные и незаконные, справедливые и несправедливые. «Поскольку государи чувствуют силу этой истины, они очень заботятся об издании манифестов с объяснением предпринятой войны и заботливо скрывают от народа и даже от самих себя истинные причины, побудившие их воевать». В несправедливых войнах «выдвигают благовидные предлоги, которые при внимательном изучении оказываются незаконными» (24, с. 202). Почему же Екатерина, эта примерная ученица просветителей, пошла против правил?

Присоединение польских земель: от идеи – до первого раздела

Идея присоединения к России восточных земель Речи Посполитой и защиты польских православных прозвучала уже в ноябре 1762 г. в записке, поданной на высочайшее имя игуменом виленского монастыря Святого Духа Феофаном Леонтовичем. Перечисляя выгоды, которые сулит России защита православных, игумен писал: «Российскому нашему государству можно будет на 600 верст самой лучшей и плодороднейшей земли с бесчисленным православным народом пред всем светом праведно и правильно у поляков отобрать» (цит. по: 41, с. 28).

Еще до Леонтовича внимание нового правительства к диссидентскому вопросу привлек человек более авторитетный – епископ белорусский Георгий Конисский. На коронации Екатерины II в сентябре 1762 г. он выступил с речью, в которой говорил о белорусском народе как о подданных императрицы. Выступление Конисского произвело сильное впечатление на Екатерину II, хотя в дипломатической переписке сама тема и появилась не ранее октября 1763 г.158158
  Стегний П.В. Указ. соч. – С. 89.


[Закрыть] «С самого начала там (в правящих кругах. – А.К.) смотрели на дело диссидентов не с религиозной, а с политической точки зрения. Речь шла не о защите православных или иноверцев в Польше, а о мерах, направленных на усиление позиций России в Речи Посполитой»159159
  Стегний П.В. Указ. соч. – С. 29.


[Закрыть]. Иначе говоря, в польских православных видели в первую очередь агентов российского влияния160160
  В сущности, также смотрели и на православных греков в период первой русско-турецкой войны.


[Закрыть].

Защита православных в разных странах постоянно находилась в повестке дня российской дипломатии. Религиозный фактор весьма активно использовался в международных отношениях XVIII в.; правда, различить, был ли он вдохновлен религиозным чувством или служил предлогом для достижения вполне утилитарных целей, практически невозможно161161
  В 1740 г. А.И. Остерман, комментируя смену власти в герцогстве Юлих-Берг, заметил: «О религии больше говорят, чем в действительности имеют ее в виду при переменах такого рода» (Black J. Eighteenth Century Europe. 1700–1789. – L., 1990. – P. 277).


[Закрыть]. Как замечает М.Ю. Анисимов, «российские жалобы на обиды православных… были постоянным явлением, но кроме них никаких средств воздействия на притеснителей Петербург не использовал» (5, с. 388). С приходом к власти Екатерины проблема польских православных стала приобретать все более политическую окраску.

Секретный план борьбы за избрание на польский трон Станислава Понятовского был составлен вице-президентом Военной коллегии графом З.Г. Чернышевым в 1763 г., в преддверии кончины Августа III. Предлагалось воспользоваться ситуацией для присоединения некоторых польских земель: «…к стороне Европы нашим границам окружение сделать по реке Двине и, соединя оную от Полоцка на Оршу с Днепром к Киеву, захватить по сю сторону Двины Крейцбург, Динабург и всю польскую Лифляндию, Полоцк и полоцкое воеводство, Витебск и витебское воеводство, по сю сторону от местечка Ула к Орше и оное местечко, включая от Орши Могилев, Рогачев, Мисциславского воеводства – все, лежащее по сю сторону Днепра и по Днепру до нынешних наших границ» (50, с. 9).

Обосновывалось это «деяние» сугубо прагматическими соображениями: Чернышев утверждал, что империя в принципе не нуждается в новых землях, но «округление» ее границ и проведение их по рекам поспособствует и безопасности, и торговле. Ни упоминаний о польских православных, ни тем более ссылок на необходимость «воссоединения» русских земель в плане Чернышева не было. 6 октября 1763 г. записку рассмотрели на конференции при высочайшем дворе и решили: «И, хотя великую сего проекта для здешняго государства пользу по многим обстоятельствам более желать, нежели действительнаго оной исполнения легко чаять можно, однакоже положено, чтобы, не выпуская оный проект из виду, первым здешним войск движением быть с стороны тех мест, о которых в оном показано» (4, с. 8).

Отзвук этого решения обнаруживается в пространном «Общем наставлении» послу в Варшаве гр. Г.К. фон Кейзерлингу и министру кн. Н.В. Репнину от 6 ноября 1763 г., где после подробного перечисления всех претензий к Польше, включая непризнание российского императорского титула, неразграничение границ, строительство поляками поселений на спорных территориях, невыдачу ими беглых, притеснение православных, непризнание Э. Бирона герцогом Курляндским162162
  Интересно, что в предшествующие годы именно поляки настаивали на возвращении Бирона на курляндский трон, но регулярно получали отказ от императрицы Елизаветы Петровны (см.: 4, с. 244–247).


[Закрыть] и т.д. (заметим, что обвинение в притеснении православных стояло здесь далеко не на первом месте), говорилось: «Когда все наши столь сильные и изобильные меры сверх всякаго чаяния не предуспеют, чтобы все дело решить без вступления наших войск в Польшу.., в таком случае мы уже не можем удовольствовать собственный интерес нашей империи… и прежде ружья не положим, покамест не присоединим оным к нашей империи всю польскую Лифляндию» (4, с. 100). Здесь нет никаких намеков на исконно русскую принадлежность земель, на которые Россия претендовала еще в XVII столетии. В совместной Торжественной декларации России и Пруссии о правах диссидентов в Польше, принятой в июле 1764 г., они именовались подданными республики, а в мемориале, поданном Репниным в сентябре того же года королю, – жителями Речи Посполитой. Никаких намеков на подвластность Российской империи.

Интересен еще один сюжет, возникший в дипломатической переписке 1763–1764 гг. Он связан с признанием поляками российского императорского титула, некоторые «элементы» которого в Польше усматривали как территориальные претензии. Эта проблема имела многовековую историю: когда Иван III стал называться «государем всея Руси», тогдашнее Великое княжество Литовское не пожелало этот титул признавать (70, с. 69). Россия пыталась развеивать сомнения поляков. Так, в рескрипте от 20 ноября 1763 г. утверждалось: «Никакой простой титул, следовательно, и императорский всероссийский, не имеет никакого произвесть права к каким-либо претензиям, клонящимся к приобретению таковых владений, кои утверждаются на взаимном праве, происходящем и основывающемся на постановленных между государствами трактатах» (50, с. 114). Два дня спустя в личном письме своему послу Кайзерлингу императрица добавляла: «Мне кажется, что поляки знают, что английский король носит титул короля Франции, не имея никаких притязаний и ни пяди земли во Франции»163163
  До тех пор пока на польском троне был саксонский курфюрст, проблема признания польским сеймом российского императорского титула для российского правительства не имела принципиального значения, поскольку Саксония российский титул признавала. (О попытках России добиться признания Польшей российского императорского титула в 1752 г. см.: 4, с. 253.)


[Закрыть] (50, с. 120). Подозрения поляков, конечно, были небеспочвенны, однако нет никаких секретных документов, никаких высказываний, указывающих на «национально-пространственную» мотивацию русской политики в Польше того времени. Как известно, в Польшу были введены русские войска, но от плана присоединения польской Лифляндии Екатерина на том этапе отказалась.

Следующие несколько лет после избрания послушного ей («своего») короля Россия без особого успеха добивалась решения диссидентского вопроса. Отчасти он решился в 1768 г., когда накануне войны с Османской империей 1768–1774 гг. Россия объявила себя гарантом сохранения политического строя Речи Посполитой, блокируя тем самым всякие попытки политических реформ. Ознаменовавшаяся громкими победами на суше и на море, русско-турецкая война привела, однако, к первому разделу Польши. На него Россия, по мнению многих (согласных с Соловьевым) историков, пошла неохотно – не столько из-за нежелания поживиться за счет чужих земель, сколько из-за того, что это вело к усилению Пруссии и Австрии164164
  Интересно, что в предшествующей первому разделу переписке Екатерины II с Фридрихом II слово «раздел» не упоминалось: корреспонденты писали об общем и справедливом деле (см.: Н.С. Раздел Польши по официальным документам // Вестник Европы. – СПб., 1883. – Т. 6, № 12. – С. 726).


[Закрыть]. Возможно, поэтому первый раздел весьма своеобразно представлен в официальных документах.

28 мая 1772 г. последовали именной указ гр. З.Г. Чернышеву, назначенному белорусским генерал-губернатором, и наказ псковскому и могилевскому губернаторам М.В. Каховскому и М.Н. Кречетникову. В первом упоминалось «соглашение с Венским и Берлинским двором», во втором же объявлялось: «Причины, кои нас принудили присоединить некоторые провинции Польской республики к империи нашей, вы усмотрите из печатного о том Манифеста, и для того за излишне почитаем здесь о том упомянуть»165165
  ПСЗРИ – Т. 19. – № 13 807, 13 808. Собственноручные черновики наказа Каховскому и Кречетникову см.: Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 10. Кабинет Екатерины II. Оп. 1. Д. 183.


[Закрыть]. Однако манифеста, который разъяснил бы причины расширения империи за счет Польши (и начинался бы, как и иные подобные акты того времени, словами: «Объявляется во всенародное известие»), так и не появилось.

Вместо этого почти через три месяца, 16 августа, вновь последовал указ Чернышеву со ссылкой на соглашение России с Веной и Берлином. К нему был приложен предназначенный для публикации на вновь присоединенных землях плакат, в котором от имени генерал-губернатора довольно невнятно говорилось: «Ее Императорское Величество, всемилостивейшая моя Государыня, в удовлетворение и замену многих империй своей на Речь Посполитую Польскую издревле законно принадлежащих неоспоримых прав и требований изволит ныне брать под Державу Свою и присоединить на вечные времена к империи своей все нижеименованные земли и жителей их»166166
  ПСЗРИ. – Т. 19, № 13 850.


[Закрыть]. Лишь 25 октября 1772 г. специальным указом «во всенародное известие» объявлялось: «Неутомленными Ея Императорскаго Величества трудами и неусыпным матерним о благополучии Российской империи попечением присоединены к державе Ея от Речи Посполитой Польской некоторыя земли»167167
  Там же. № 13 888.


[Закрыть]. Никакие торжества по случаю этого события не проводились, и для пропаганды достижений империи оно не использовалось.

Период между первым и вторым разделами Польши почти целиком связан с именем Г.А. Потемкина, главного советника императрицы, игравшего важнейшую роль и в выработке польской политики России. Поэтому особую ценность в качестве источника по истории этой политики приобретает введенная в научный оборот в 1997 г. переписка Екатерины с Потемкиным168168
  Это стимулировало появление новых исследований, наиболее значимыми из которых являются работы О.И. Елисеевой и А.Л. Зорина (15; 21).


[Закрыть], тем более что характер отношений между ними предполагал предельную откровенность.

Потемкин поначалу уговаривал императрицу заключить с Польшей союз и сформировать из поляков несколько воинских соединений, которые приняли бы участие в новой войне с Турцией. Когда из-за противодействия Пруссии от этого плана пришлось отказаться и в 1789 г. возникла угроза военного польско-прусского союза, направленного против России, Потемкин предложил поднять в восточных областях Речи Посполитой восстание православных. По его мнению, они при первой же возможности должны были превратиться в «казаков»169169
  Современный исследователь В.С. Лопатин трактует это предложение Потемкина следующим образом: «Таким образом, не русская армия должна была освободить своих единокровных и единоверных братьев, а казацкое войско, заставляющее вспомнить время Богдана Хмельницкого» (13, с. 893).


[Закрыть]. Еще несколькими годами ранее расхваливавший поляков, причислявший себя к их числу («я столько же поляк, как и они») и предлагавший поделиться с ними турецкими трофеями, Потемкин теперь настаивал: «О Польше. Хорошо, естли б ее не делили, но, когда уже разделена, то лутче, чтоб вовсе была она уничтожена… Польши нельзя так оставить. Было столько грубостей и по ныне продолжаемых, что нет мочи терпеть. Ежели войска их получат твердость, опасны будут нам при всяком обстоятельстве, Россию занимающем, ибо злоба их к нам не исчезнет никогда за все нестерпимые досады, что мы причинили» (13, с. 265, 893).

Подчеркнем: польская тема в переписке Потемкина и Екатерины занимает все более заметное место по мере сближения Польши с Пруссией, которую поддерживала Англия. Это, естественно, воспринималось как угроза России, усилившаяся с началом второй русско-турецкой, а затем и русско-шведской войн. Появляются первые намеки на возможность нового раздела. В письме от 25 ноября 1789 г. Екатерина замечает, что «после мира (с Турцией. – А.К.) и белоруссов прибрать можно» (13, с. 386). В марте 1790 г. ее адресат предлагает, заключив мир, начать войну с Пруссией, «а убытки наградить от Польши» (13, с. 403). В ноябре того же года императрица высказывается уже более определенно: «Ежели он (король Пруссии. – А.К.) решится противу нас действовать, в то время должно будет приступить к твоему плану и стараться, с одной стороны, доставить себе удовлетворение и удобности противу нового неприятеля на шет той земли, которая служила часто главным поводом ко всем замешательствам» (13, с. 439). Примечательно письмо Потемкина от 3 декабря 1790 г., в котором он намекает Екатерине: поскольку первый раздел произошел вопреки ее желанию, а союз с Россией полякам уже «довольно беды наделал», надо придерживаться иной политики – свалить вину за первый раздел на Пруссию и обещать Польше компенсацию в отвоеванной у турок Молдавии (13, с. 443).

В обсуждении плана Потемкина, по-видимому, участвовал А.А. Безбородко, который в связи с этим писал: «Проект о Польше колико полезен для Российской империи в том нет нужды распространяться. Посредством исполнения сего проекта приобретены будут обширные и плодоносные земли, населенные многочисленным отважным, с нами единоверным и от России единственно чающим спасения своего народом. Он умножит страшную военную силу и послужит в нужном случае к замене внутри государства многих чрезвычайных рекрутских наборов. Польша перестанет быть для нас пугалищем, по видам соседей границы наши найдутся в полной безопасности. Приобретения венского и берлинского дворов ни мало с нашими не сравнятся»170170
  Текст записки А.А. Безбородко см.: 59, с. 652.


[Закрыть].

На записке Безбородко имеется резолюция Екатерины: «Не Подолию отдать туркам, а Пруссию полякам, естьли Бог велит». Иначе говоря, императрица тогда также полагала, что Польша должна получить компенсацию взамен отбираемых у нее территорий. При этом Екатерина в целом согласилась с планом Потемкина и удовлетворила его просьбу дать ему звание гетмана екатеринославских и черноморских казаков. В мае-июле 1791 г. она подписала два секретных рескрипта на имя Потемкина. В первом (от 16 мая), в частности, говорилось: «Усердие к вере единоверных и единоплеменных нам тамошних обитателей, привязанность их к России и надежда, что единою ея помощию могут они избавиться от угнетений, им причиняемых, удостоверяют нас, что при первом появлении войск наших в том крае они с нами соединятся и, возобновив в памяти храбрость предков своих, общею силою предуспеют выгнать из края тамошняго неприятелей. Данное от нас вам именование великаго гетмана войск наших казацких Екатеринославских и Черноморских послужит побуждением и самым надежным средством для всех веры и происхождения российских обитающих в Польше собраться под главным руководством вашим на действия там предлежащия»171171
  Русский архив. – СПб., 1874. – № 8. – Стб. 255.


[Закрыть].

Новый рескрипт Потемкину последовал 18 июля, когда в Петербурге уже в полной мере осознали последствия принятия 3 мая 1791 г. новой польской Конституции. В нем среди прочего упоминалось: «В случае оказательства непреодолимой в короле прусском жадности, должны будем, в отвращение дальнейших хлопот и беспокойств, согласиться на новый раздел польских земель в пользу трех соседних держав. Тут уже та будет выгода, что, расширяя границы государства нашего, по мере онаго распространим и безопасность его, приобретая новых подданных единаго закона и рода с нашими»172172
  Там же. Стб. 283–284. О дискуссиях в историографии вокруг рескриптов Потемкину 1791 г. см.: 32, с. 163–164.


[Закрыть].

Как видим, никаких упоминаний о восточных землях Речи Посполитой как «исконно русских», «взывающих» к воссоединению с Россией, дабы завершить миссию московских князей, в рассмотренных документах нет. Отсутствуют и опасения потерять влияние на польских православных, что, как считал Соловьев, должно было особенно печалить, волновать и возмущать российские власти. Более того, в документах этого времени, как официальных, так и секретных, постоянно подчеркивается, что Россия предпочитает сохранить целостность Польши, что ее основная цель – восстановление там прежнего политического строя, уничтоженного Конституцией 3 мая, а раздел возможен лишь в крайнем случае. Примечательно, что никаких прямых высказываний Екатерины в пользу раздела не содержит и дневник А.В. Храповицкого.

Это подтверждает мнение П.В. Стегния: «До начала Русско-турецкой войны 1787–1791 годов планы Екатерины в отношении Польши сводились к поддержанию там статус-кво, отвечавшего ближайшим интересам России. Присоединение Правобережной Украины, оставшейся во владении Польши после первого раздела… не являлось для императрицы делом первоочередной важности»173173
  Стегний П.В. Указ. соч. – С. 179.


[Закрыть]. Историк приводит записку императрицы Безбородко от мая 1792 г.: «Я думаю же ныне, что по польским делам не было еще следовано от 1717 года иному проэкту, кроме одинакому, т.е. чтоб сохранить республику и вольность ея, колико возможно в целости»174174
  Там же. С. 269.


[Закрыть].

Все изменится в ближайшие несколько месяцев, когда второй раздел Польши стал неотвратимым и его потребовалось идеологически обосновать.

Как формировалась идеология польских разделов

Еще 8 декабря 1792 г., т.е. до подписания конвенции с Пруссией о разделе Польши, М.Н. Кречетникову был направлен секретный рескрипт, в котором о разделе говорилось, как об уже свершившемся факте. Именно там впервые была предложена принципиально новая трактовка событий, основанная на идее собирания земель: «Нет нужды упоминать здесь о причинах, понудивших нас присоединить к империи нашей от Республики Польской земли, издревле России принадлежавшия, грады, Русскими князьями созданные, и народы, общая с Россиянами происхождения и нам единоверные, и о наших на то правах» (цит. по: 59, с. 601)175175
  В том же рескрипте Кречетникову говорилось: «Мы желаем, чтобы сии области не токмо силою оружия были нам покорены, но чтобы вы людей, в оных живущих, добрым, порядочным, правосудным, снисходительным, кротким и человеколюбивым управлением Российской империи присвоили, дабы они сами имели причину почитать отторжение свое от анархии Республики Польской за первый шаг к их благоденствию».


[Закрыть].

23 января 1793 г. была подписана конвенция между Россией и Пруссией, а 27 марта М.Н. Кречетников обнародовал Манифест, содержавший развернутое обоснование раздела. Российская императрица, говорилось в нем, на протяжении тридцати лет безуспешно старалась о сохранении в Польше «покоя, тишины и вольности»: «С особливым соболезнованием Ея Императорское Величество всегда взирала на те притеснения, которым земли и грады, к Российской империи прилеглые, некогда сущим ея достоянием бывшие и единоплеменниками (курсив мой. – А.К.) ея населенные, созданные и православною христианскою верою просвещенные, и по сие время оную исповедующие, подвержены были»176176
  Манифест почти дословно повторял рескрипт русскому послу в Польше Я.Е. Сиверсу от 22 декабря 1792 г.: «Сии и многие другие уважения решили нас на дело, которому началом и концом предполагаем избавить земли и грады, некогда России принадлежавшие, единоплеменниками ея населенные и созданные и единую веру с нами исповедующие от соблазна и угнетения им угрожающих» (цит. по: 58, с. 595).


[Закрыть]. Теперь же угрозы для этих людей усилились, поскольку «некоторые недостойные поляки» пытаются распространить на Польшу французское влияние и «тем вящшая от наглости их предстоит опасность как спасительной христианской вере, так и самому благоденствию обитателей помянутых земель от введения новаго пагубнаго учения, стремящагося к разторжению всех связей гражданских и политических, совесть, безопасность и собственность каждаго обезпечивающих»177177
  ПСЗРИ. – Т. 23, № 17 108. На гравюре Шюблера по рисунку Р. Штейна «Объявление генералом Кречетниковым Манифеста о присоединении Волыни и Подолии 1793 г.» он изображен молодцеватым усачом; в действительности ему было в это время уже 64 года, и он умер 9 мая того же 1793 г.


[Закрыть].