Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 6"

Неустойчивый договор325325
  Печатается по изд.: Независимая газета. – М., 2016. – 18 янв. – С. 6–7. Борис Грозовский – журналист, экономический обозреватель.


[Закрыть]

Б. Грозовский

Одиннадцать лет назад Александр Аузан сформулировал суть общественного договора начала 2000-х годов. Деловые, интеллектуальные и региональные элиты и население в обмен на рост доходов, стабильность и порядок без сопротивления расстались с политическими и гражданскими правами. Государство забрало свободу слова, право выбирать и возможность влиять на политику в качестве платы за выполнение функций, которыми оно пренебрегало в 1990-е. Главные из них – роль арбитра и автора правил игры в бизнес-спорах, поддержание бюджетной сферы, повышение пенсий до совместимого с жизнью уровня, развитие инфраструктуры, самостоятельное и вызывающее уважение у простого народа поведение на мировой арене.

В процессе утверждения этого социального контракта к государству впервые со времен позднего СССР вернулась возможность наделять правами большие группы людей и отбирать у них эти права (ликвидация выборов губернаторов и накопительных пенсионных прав для среднего возраста). После десятилетия, когда никто ничего не ждал от государства и рассчитывал только на себя, вверху и внизу социальной пирамиды восстановились перераспределительные настроения – поведение, направленное на захват рентных потоков. Наоборот, развитие горизонтальных социальных связей – с опорой на механизм репутаций, доверие внутри групп и между ними, частную благотворительность, волонтерство и т.д. – было на годы задержано. Развитие негосударственных механизмов решения проблем в разных сферах – от поиска пропавших людей и борьбы с пожарами до помощи детям и старикам – замедлилось, и когда общество наконец начало справляться с трудностями самоорганизации, таким проектам пришлось встраиваться уже в новую политическую систему, в которой не было воздуха.

На протяжении всех 2000-х элиты и средний класс демонстрировали поразительное равнодушие к общему благу. В основном потому, что занимались личными благами. Когда к концу 2000-х рост экономики стал выдыхаться, общественный договор чуть изменился: «стабильность и социальные гарантии в обмен на лояльность».

Умирал этот контракт долго, мучительно и незаметно. На это работали спектакль с конкуренцией «преемников», Иванова и Медведева; имитационная медведевская «модернизация», кризис-2009, накопившаяся к концу десятилетия усталость от Путина. Важные факторы – постепенный рост госэкономики и коррупции, потеря страха «кошмарящими бизнес» силовиками, девальвация пенсионной реформы, откровенно издевательское обращение власти с поднимавшей голову оппозицией. Все это вылилось в протестное движение 2011–2012 гг.

В тот момент Путин понял, что средний класс, значительная часть городского населения готовится отобрать у него «ярлык на княжение». После заигрываний с «креативным классом» политический режим наконец осознал, кто его настоящие враги, а кто друзья. Непосредственным ответом на это «предательство» стали: 1) точечные репрессии; 2) взятый курс на сворачивание свободы СМИ; 3) усиление работы с группами поддержки режима. Но все это не было настоящим асимметричным ответом, который вбил бы клин между городским классом и основной частью электората. Таким ответом стали Крым и Донбасс.

Тем самым старый, переставший удовлетворять интеллектуальную элиту контракт был заменен новым. Конструкция его оказалась такой, что «оппозиции» в нем больше места не было – с ней просто перестали разговаривать. К весне 2014 г. государство предложило в обмен на лояльность уже не рост благосостояния, а чувство – ощущение принадлежности к встающей с колен великой державе. Это очень сильная эмоция, и в ответ государство теперь требует от населения не только лояльности, но и готовности к самоограничению.

Проблема с этой эмоцией известна: она нуждается в постоянной подпитке экстраординарными достижениями. К концу 2015 г. радость за молниеносно присвоенный Крым начала потихоньку испаряться. А сирийская операция, хоть и вызывает рост гордости армией и внешнеполитическими успехами, все же производит на отечественных телезрителей меньшее впечатление, чем на иностранных. Возможно, потому, что рейтинг международных антипатий российского электората неустойчив. То в нем на первом месте был Китай – ввиду страха за территории. То США и Европа, с которыми у нас «цивилизационный конфликт» на почве «традиционных ценностей». Но и к агрессивным исламистам, в том числе из своей страны, россияне тоже не имеют причин испытывать добрые чувства. Результат: слишком много врагов, внимание распыляется, удовольствие от бомбежек и обстрелов выходит «смазанным».

Между тем холодильник, в 2014-м вчистую проигравший эпическую битву телевизору, отвоевывал малую часть утраченных позиций. Но и это ощутимо. Ухудшающийся в силу бюджетной экономии доступ к медицинским услугам, инфляция и снижение реальных доходов населения, девальвация рубля, платные парковки и сбор с дальнобойщиков, растущее ощущение отсутствия экономической перспективы и неизбежности повышения налогов – все это разнородные явления, которые играют вдолгую, накапливаются постепенно, но неумолимо. Новый Крым (подвиги на постсоветском пространстве с минимальными потерями) и/или обострение конфронтации с США и Европой (Турция в роли врага номер один – это недостаточно амбициозно) могли бы отправить холодильник в новый нокаут. Но Путин, наоборот, ищет замирения с Западом при возможности сохранить лицо и продолжать держать Украину на крючке через полуразрушенный Донбасс.

Что дальше? Видны две возможные траектории. Первый, скучный сценарий – долгое и медленное угасание нынешнего политического режима. Что-то вроде последнего десятилетия СССР. Это может даже когда-нибудь закончиться ускорением и последующей перестройкой – например, с Алексеем Кудриным в роли идеолога перестройки Александра Яковлева и Алексеем Навальным, совмещающим антикоррупционную роль Тельмана Гдляна с идеологической Андрея Сахарова и политической Бориса Ельцина. Это скучный, относительно спокойный и некреативный сценарий – такой же, как вторая половина 1970-х – первая половина 1980-х. Понемногу нарастает усталость от стареющего политбюро, растет разрыв между официальной риторикой и тем, что обсуждают люди в курилках и на кухнях.

В этом сценарии обществу не предлагается новый социальный контракт. «Величие страны» постепенно тускнеет, ненависть врагов России все более лютая, экономика плавно тонет, не вписываясь в мир, где углеводородное топливо выходит из моды. Чем еще, кроме «вставания с колен», может власть облагодетельствовать общество – непонятно. В отсутствие нового контракта стороны продолжают выполнять изрядно надоевший старый. Больше всего это похоже на тоскливый второй-третий десяток лет совместной жизни супругов – в случае, когда страсти и нежности давно нет. Прожитые годы делают пару почти безальтернативной – разойтись с властью обществу с каждым годом сложнее: 1) есть общие ценности – даже отчаянно ссорясь, супруги успевают полюбить одно и то же, сходным образом выстроить приоритеты, у них общие друзья и враги, надежды и страхи; 2) скрытая неуверенность в своей привлекательности («кому еще я такой нужен»); 3) удобство (новому партнеру придется объяснять, как именно готовить борщ и какие цветы вызывают аллергию) и проч. Стареющие супруги оказываются намертво привязаны друг к другу привычкой, узким кругозором, неготовностью резко менять жизнь и незнанием, как это делать.

Политические аналоги описанного выше психологического комплекса в полной мере присутствуют в широких кругах электората: 1) «все воруют, все политики одинаковы» («мой пьет/туп/стар/уныл/изменяет, но все они такие»); 2) «от меня ничего не зависит, решают наверху»; 3) «никому нельзя доверять, вокруг одни враги» («у всех свои интересы, а мой хотя бы защищает меня от хулиганов») и т.д. В основе этого комплекса глубочайшее неверие в свои силы и разрушенный социальный капитал, сложности с координацией усилий, страх. В ближайшие годы люди будут готовы отстаивать свои личные права, если государство их ущемляет. Но координация разных социальных групп или политические требования – это, как видно на примере дальнобойщиков, чересчур. Дальнобойщики за Крым, но против того, чтобы платить «Платону»; Путин за «Платон»; поэтому заплатить придется, но поменьше – примерно так будет начинаться и заканчиваться большинство «отраслевых» социальных протестов. Бастовавшие (осенью 2014 г.) врачи дальнобойщикам не товарищи, и наоборот. При этом политические и гражданские права широко принимаемой ценностью не являются – как максимум, защита от государства личных интересов.

Общественный договор, основанный на воспоминании о прежнем договоре, когда-то удовлетворявшем большинство, – слабый и неустойчивый. Он действует ровно до тех пор, пока не появился новый игрок, способный предложить обществу контракт, устраивающий его больше. С другой стороны, обществу будет крайне сложно поверить, что этот новый игрок или сила не обманут и смогут выполнить свои обещания.

Если угроза со стороны оппозиции будет усиливаться, власти придется прибегнуть ко второму сценарию. Продемонстрированный впервые в Грузии в 2008-м, опробованный на Крыме, Донбассе и Сирии, российский политический креатив может ведь на этом не останавливаться. Новая внешнеполитическая задумка, убедительные победы над внешним и внутренним врагом – отличное средство, которое позволит режиму расцвечивать проторенную колею старения и угасания яркими всполохами. Яркие победы надо продемонстрировать и к выборам в Госдуму 2016 г., и особенно в 2017 г., к выборам президента. В этом сценарии жизнь нашего политического режима будет короче, но значительно ярче и разнообразнее, чем в первом. О конкретном содержании этого сценарии лучше не думать – чтобы не расстраиваться, да и угадать невозможно: решения принимаются ситуативно. С ресурсами на запоминающиеся зрелища проблем в 2016–2017 гг. не будет, сколько бы ни стоила нефть. На хорошее шоу денег не жалко – они окупаются в президентских рейтингах.

Только сейчас становится понятно, что главный результат конца СССР – колоссальная ценностная воронка, в которую попало российское общество. Выбраться из нее очень сложно, особенно когда государство своими интервенциями в систему образования затаскивает в эту воронку подрастающие поколения. Иммунитета против ТВ-пропаганды у них нет, и многие верят в коварные козни Вашингтона, разрушающие наше могущество. К моменту, когда откроется возможность реальной трансформации системы, многие современные рассуждения, к сожалению, окажутся бесполезны. Они будут так же далеки от деятелей «новой перестройки», как записанные в 1920–1930-х годах мысли Семена Франка, Георгия Федотова, Петра Струве или Федора Степуна от мыслей Хрущева и его соратников – первых, кому выпала возможность поквитаться со Сталиным. Изыскания Чаянова, Гершенкрона или Леонтьева не давали никаких аргументов Косыгину. Когда будет можно, все придется начинать сначала – с нуля, направляя лучи просвещения на руины варварства и чудовищного ценностного разрыва между Россией и современными обществами.

Бедных у нас – две трети страны326326
  Печатается по изд.: Новая газета. – М., 2016. – 20 апр. Интервью Марины Красильниковой, руководителя отдела изучения потребления и уровня жизни Левада-центра, «Новой газете».


[Закрыть]

М. Красильникова

Россияне тратят более половины доходов на еду – и готовы дальше затягивать пояса. По данным свежего исследования Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС, впервые за восемь лет доля расходов на продовольственные товары в структуре потребительских расходов россиян превысила 50%. Страна беднеет, и это отражает статистика.

– Год назад россияне смотрели в будущее с определенным оптимизмом. Сегодня люди окончательно перестали верить в скорый выход из кризиса?

– Особого оптимизма не было никогда, была некоторая привычка к тому, что доходы постоянно растут. За последние 15 лет экономические кризисы каждый раз сменялись достаточно быстрым восстановительным ростом. Все ругали инфляцию, называли рост цен самой большой проблемой, но тем не менее всегда понимали, что и доходы тоже немного вырастут. В этом режиме мы и привыкли существовать – никто не был готов к ежемесячному снижению доходов, которое происходило на протяжении 2015 г. и продолжается до сих пор. В этом смысле именно прошлый год оказался для россиян этапным моментом: стало окончательно ясно, что на этот раз быстрого восстановления не будет. Россияне поняли, что говорить о выходе из кризиса не придется еще как минимум два года.

Поэтому люди стали менять свое потребительское поведение и привычки. Российский потребитель и раньше никогда не строил долгосрочные планы: например, в 2008 г. треть населения (36%) говорила о том, что «обычно не строит планы на будущее», и еще почти столько же (33%) не загадывали больше чем на год-два. Сейчас этот горизонт сузился еще больше: только каждый пятый строит планы более чем на один год вперед. Люди стали экономить на том, что свободно покупали на протяжении последних 10 лет. И экономить не для того, чтобы делать сбережения, а просто потому, что нет денег. Начался переход на дешевый ассортимент: если раньше люди интересовались качеством, брендом, то теперь закрепилась ориентация на минимальную цену. То, что мы увидели в данных об изучении потребительского поведения за прошлый год, стало общим местом и даже обрело название: «новая реальность». После 15 лет уверенности в непрерывном экономическом росте наступило понимание того, что переждать не получится – надо привыкать к тому, что есть.

– Как сильно средний российский потребитель успел разбогатеть за годы пикового роста доходов?

– Экономический рост в нулевых годах позволил существенно увеличить доходы во всех слоях населения, но при этом произошло достаточно мало структурных изменений в моделях потребления. Большинство россиян (от 2/3 до 3/4) – это по-прежнему общество бедных людей. Не в смысле, что им есть ничего, а в плане структуры потребительских расходов и ожиданий. Ведь что является признаком бедного потребителя? Все доходы тратятся на текущие расходы, т.е. на то, от чего ты не можешь отказаться, вроде продуктов питания. При этом у людей нет возможности сформировать достаточно сбережений, чтобы решать более дорогостоящие семейные задачи: жилье, образование, медицинское обеспечение.

Растущие денежные доходы тратились на текущее потребление: на питание и одежду. Наблюдалось даже «избыточное» потребление по этим статьям, когда люди тратили прирастающие доходы на привычные статьи расходов, но не расширяли спектр потребностей, не разнообразили потребительские расходы… Получил лишние деньги – купил красивую одежду или вкусно покушал, утвердив тем самым свой социальный статус успешного человека. Еще одной моделью демонстративного потребления для наиболее обеспеченных массовых слоев населения стал зарубежный отдых, на самом деле довольно недорогой: Турция и Египет. Все это относится к текущему потреблению, а не к развитию человеческого капитала. Это поведение бедного населения. И сейчас, когда доходы стали массово снижаться, уменьшаются траты на еду, одежду, отдых. Но нельзя сказать, что люди стали голодать или что им нечего носить.

На самом деле люди ушли из бутиков, в которые они со своим уровнем доходов и не должны были попасть. И в этом смысле абсолютное снижение реальных доходов до настоящего момента оказалось не так социально травматично, как можно было ожидать. Происходит отказ от тех видов потребления, которые были несколько «избыточными» и не очень закрепились как норма. Сейчас этот «жирок» уже практически исчерпан, а вот что будет дальше – я бы не бралась загадывать.

– Иными словами, за нулевые годы мы ушли от абсолютной бедности, но так и не перешли к новой модели потребления?

– Да, мы победили абсолютную бедность, но не ушли от бедного сознания. За все это время не выработалась модель поведения, представление о том, что лучше накопить ресурсы на жилье или дать своим детям образование, чем по привычке тратить все деньги на еду и одежду. Есть бедное сознание и привычка тратить на текущие расходы: на жилье все равно никогда не заработаешь, а социальный статус как-то надо обозначить. А статус демонстрируется через текущее потребление только в бедных обществах. В более обеспеченном обществе он демонстрируется, например, через жилье. При этом ты можешь быть скромно одет, экономить на одежде абсолютно не стыдно.

В Левада-центре есть шкалы субъективной оценки материального статуса – не в рублях, а на основании того, что человек может себе позволить. К началу этого тысячелетия 28% говорили, что едва сводят концы с концами, а сейчас таких – только 3%, и за последние полтора года их число не увеличилось. Без труда покупать товары длительного пользования в начале 2000-х могли около 4%, два года назад – примерно 33%, а за последний год эта цифра сократилась до 25%. То есть падение реальных денежных доходов привело к снижению числа людей, которые чувствуют себя финансово свободными, но абсолютная бедность не нарастает.

– Но по структуре потребления получается, что за чертой бедности находится большая часть страны.

– Да, в смысле бедного потребительского горизонта примерно 2/3 россиян – бедные. Конечно, бедность – это всегда относительная характеристика, даже в бедном обществе бедными признается некое меньшинство. Сейчас, по нашим оценкам, 29% являются бедными по субъективным оценкам. Но сами разговоры про средний класс меня всегда очень настораживали: они плохо объясняют поведение российского потребителя. Даже в нулевые годы оно лучше всего объяснялось именно моделью бедности. Говорили: смотрите, сколько у нас дорогих магазинов, с каким удовольствием люди скупают одежду. Потому и скупают, что вместо того, чтобы копить и потом покупать жилье или тратить деньги на образование, они покупают одежду, которую в других обществах и моделях потребления могут позволить себе только люди гораздо более обеспеченные. Среднестатистическому представителю среднего класса Франции или Дании и в голову не придет тратить деньги на покупку платья от Escada.

– Корни этого «бедного сознания» уходят еще в советское прошлое?

– Да, в Советский Союз. Потребительский рынок существовал там только для питания и одежды. Остальные блага – жилье, здравоохранение, образование – поступали по другим каналам: либо бесплатно, либо через систему «блата». Соответственно, у российского потребителя не было навыков решения этих проблем: семья не несла ответственности за жилье, за здоровье детей – все это было выведено за пределы денежных расходов домохозяйства, поэтому и соответствующей потребительской модели не возникло. Это не значит, что советское общество было бедным – просто в терминах рыночных отношений потребительское поведение людей было таким.

– Если попытаться резюмировать ваш прогноз о благосостоянии россиян, то он будет выглядеть так: нищета нам пока не грозит, но все больше людей будут попадать в ловушку текущего потребления?

– Взят курс на формирование широких слоев населения, живущих в «достойной бедности». Такие люди не голодают, но способны обеспечить только свои текущие нужды, и в этом смысле полностью зависимы от государства. Идея патернализма на этой почве очень хорошо приживается и будет культивироваться. Я очень надеюсь, что до крайней бедности дело не дойдет. Но самое плохое заключается в том, что не происходит прорыва за пределы этой «достойной бедности» – это очень сильный тормоз на пути изменения общественного сознания. Это лишает людей возможности свободного выбора в сфере потребления и еще больше ограничивает навыки свободного поведения россиян, делает людей зависимыми и безынициативными.

Сведения об авторах

Барсукова Светлана Юрьевна – доктор социологических наук, профессор кафедры экономической социологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Большакова Ольга Владимировна – кандидат исторических наук, заведующий сектором истории России Отдела истории ИНИОН РАН.

Булдаков Владимир Прохорович – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН.

Глебова Ирина Игоревна – доктор политических наук, руководитель Центра россиеведения ИНИОН РАН.

Данилевский Игорь Николаевич – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории идей и методологии исторической науки факультета истории Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Донгаров Александр Герасимович – дипломат, историк.

Каменский Александр Борисович – доктор исторических наук, профессор, руководитель школы исторических наук факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Краснов Михаил Александрович – доктор юридических наук, ординарный профессор, заведующий кафедрой конституционного и административного права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Лукьянова Елена Анатольевна – доктор юридических наук, профессор кафедры конституционного и административного права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Макаренко Виктор Павлович – доктор философских наук, доктор политических наук, профессор, директор Центра политической концептологии, профессор кафедры теоретической и прикладной политологии факультета социологии и политологии ЮФУ.

Пастухов Владимир Борисович – доктор политических наук, доктор юридических наук, профессор колледжа Святого Антония Оксфордского университета.

Пивоваров Юрий Сергеевич – академик РАН, научный руководитель ИНИОН РАН.

Шаблинский Илья Георгиевич – доктор юридических наук, профессор кафедры конституционного и административного права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Шейнис Виктор Леонидович – доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник Центра сравнительных социально-экономических и политических исследований ИМЭМО РАН.