Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 6"

Эти особенности внутриполитического положения режима и вытекающие из них специфические характеристики его вооруженных сил неизбежно приводили советское руководство к заключению, что отступающая армия была ему не только не нужна по определению, но и представляла самостоятельную угрозу для его существования. Соответственно, задачей политического руководства, не слишком доверявшего армии, о чем свидетельствовали и репрессии 1937–1938 гг., было поставить ее в положение, исключавшее возможность такого отступления. А имелось ли у Кремля решение этой проблемы? Имелось, и весьма остроумное. Убежать от угрозы интервенции и сопутствующей ей гражданской войны Сталин мог, но не куда-то назад, поскольку, как уже отмечалось, глубокого социального тыла у его режима не было, а исключительно – вперед, в Европу. Надо только было нанести по внешнему врагу упреждающий удар. Этим ударом решались все проблемы сталинского режима. Прежде всего, исключалась главная угроза – угроза смычки иностранной интервенции с внутренней антибольшевистской Россией. Далее, Красная армия из обороняющейся и отступающей, следовательно, разваливающейся на антисоветские куски, становится наступающей со всеми отмеченными выше благотворными последствиями. Находясь в европейском походе, она, кроме того, будет изолирована от политически вредного влияния крестьянской массы, а та останется безоружной. Наконец, полностью выводилась из игры так страшившая Сталина антибольшевистская эмиграция. Выходило, что для Кремля нападение было не только наилучшим, но и единственно возможным способом самозащиты.

Концепция упреждающего удара позволяет, наконец, понять, почему в ходе трехсторонних переговоров Москва так настаивала на пропуске советских войск через территорию Польши. Казалось бы, польский отказ ставил СССР в исключительно выгодные условия: располагать англо-французскими союзническими обязательствами на случай нападения Германии на Советский Союз, будучи самому освобожденным польским отказом от выполнения встречных обязательств перед Парижем и Лондоном. На самом деле требовали не пропуска войск, а права на их выдвижение как можно дальше на запад, чтобы встретить врага на чужой территории вдали от собственной границы.

Вот, наконец, мы и стоим в точке совмещения стратегической задачи режима – задачи по его самосохранению с тактическими задачами вовлечения капиталистической Европы в междоусобную войну и, следом, социальную революцию. Все три задачи идеально накладывались друг на друга, причем последние две были одновременно и средством решения стратегической первой, и заветной целью всей международной деятельности партии большевиков. Собственно заключение Договора о ненападении, разработка секретных приложений к нему, подготовка планов военного выступления на запад, наконец, проектирование мировой революции – все это были, как в сказке о Кощее, только ларец на дубе, заяц из ларца, утка из зайца, яйцо из утки. Иными словами, мероприятиями, имевшими, в определенной степени, самостоятельное значение, но по существу игравшими подчиненную, служебную роль по отношению к главной задаче по спасению режима.

Как известно, в яйце находилась еще игла, на кончике которой и таилась Кощеева смерть. 22 июня кремлевский кощей решил, что кончик сломан. Отсюда происходили беспрерывные истерические приказы Ставки первых месяцев войны о переходе в генеральное наступление. Попытки выполнить их сделали невозможным осмысленно организованное отступление и только способствовали катастрофе лета – осени 1941 г. Здесь же следует искать объяснение сталинской мольбе к Гитлеру о пощаде в конце июня 1941 г. Поскольку последний факт остается для многих неизвестным, остановимся на нем подробнее.

Итак, в августе 1953 г. по требованию высшего партийного руководства знаменитый чекист Павел Судоплатов подготовил пояснительную записку о сталинском поручении, переданном ему через Л. Берия в конце июня 1941 г. Ему было приказано выйти на Гитлера через болгарского посланника в Москве Стаменова с неофициальным предложением о немедленном заключении мира в обмен на территориальные уступки со стороны СССР – этакого Бреста-2. Назывались Украина, Прибалтика, Бессарабия, Буковина. Список уступаемых территорий оставался открытым для его пополнения по требованию германского правительства264264
  Архив Президента Российской Федерации. Ф.3. Оп.24. Д.465. Л. 204-208.


[Закрыть]. Ответа из Берлина не последовало, однако вопрос о мотивах сталинского поведения остается.

Действительно, что такого непоправимого произошло на советско-германском фронте за три-пять дней боев, что оправдывало бы это позорнейшее унижение и такие огромные жертвы территориями и их населением? Погибли 10–15–20 тыс. человек? Так что из того: для западной группировки Красной армии численностью 3 млн 290 тыс. человек это несущественно, тем более что в стратегическом резерве стоит еще 51 дивизия; также имеются боеспособные сибирская и дальневосточная группировки, а в мобилизационной очереди насчитывается порядка 35 млн человек. Враг углубился на пару сотен километров? Так ведь Кутузов и Москву сдавал, а потом русские брали Париж!

Нет, не Гитлера испугался Сталин, а материализации застарелого кошмара о возобновлении Гражданской войны в условиях новой иностранной интервенции. Перед растерявшимися обитателями Кремля замаячил самый верный и грозный признак этой войны – отказ вооруженной до зубов Красной армии защищать коммунистическую власть. То, что раньше в материалах пленумов было лишь прогнозом, догадкой, стало кошмарной реальностью. В беседе с посланцем президента Рузвельта А. Гарриманом осенью 1941 г. Сталин сокрушался: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть» (цит. по: 10, с. 44), а своим ближайшим соратникам менее дипломатично заявил, что вместе они проср…ли страну, полученную в наследство от Ленина.

Пытаясь спасти положение, Сталин решает апеллировать к патриотическим и даже религиозным чувствам народа и по радио лицемерит на тему «братьев и сестер». Однако армия не расслышала этого заискивающего призыва и принялась разбегаться, разваливаясь на ходу невиданными, воистину фантастическими темпами: за пять летне-осенних месяцев 5 млн сдавшихся в плен и дезертировавших (3,8 млн и 1,2 млн человек соответственно). Из этих 3,8 млн пленных 200 тыс. были перебежчиками. Еще около 700 тыс. «отставших от своих частей» были остановлены заградотрядами НКВД и часть из них расстреляна. Порядка 320 тыс. красноармейцев – это эквивалент численности трех армий! – немцы взяли в плен, но затем отпустили по домам. Доля такого рода потерь в общем количестве потерь Красной армии составляла, по советским скорее всего заниженным данным, для Центрального фронта 71,2%, для Брянского – 71,3, для Юго-Западного – 77,2% (4, с. 234–246). При этом речь идет о кадровой РККА – профессиональном военном организме образца лета 1941 г., выпестованном режимом для Великого европейского похода. Равной ему по качеству и уровню подготовки личного состава Красная армия уже не станет вплоть до окончания войны. Известна и такая цифра: из 2,4 млн выживших в немецких лагерях советских военнопленных 950 тыс., т.е. 40%, поступили на службу в вермахт и национальные антисоветские формирования.

Еще одним характерным для 1941 г. явлением стало массовое уклонение от призыва, особенно в прифронтовых областях. В результате всего за два летних месяца мобилизационные потери Красной армии на этой территории составили 5631 тыс. человек. Из числа же призванных в свои части не явились 30–45% новобранцев, а на Западной Украине – абсолютное большинство.

Справедливости ради надо сказать, что в основе отказа армии воевать летом 1941 г. лежал не только крестьянско-большевистский антагонизм. На этот антагонизм наложилась традиционная отчужденность крестьянского сознания от самой идеи государства. «Большинству русских людей была незнакома идея единства культурного наследия и общности судьбы, что составляет основу всякой гражданственности, – обобщал опыт Первой мировой войны ее участник и видный военный теоретик генерал Николай Головин. – Мужицкому сознанию была далека категория “русскостиˮ, и себя они воспринимали не столько как русские, а, скорее, как вятские, тульские и т.д., и пока враг не угрожал их родному углу, они не испытывали истинно враждебного чувства к нему» (3, с. 65).

Именно это, в частности, и произошло в первые недели войны, которая застала крестьянскую Красную армию в экзотических, а потому безразличных для пензенских и самарских мужичков Буковине, Бессарабии, Латгалии и Курляндии. Сталин мог не читать Головина, но как великий знаток законов массового сознания сразу же ухватил суть дела. Уже в первом своем выступлении военного времени 3 июля 1941 г. он потребовал, «чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности… Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными…». Однако должно было пройти целых десять месяцев, прежде чем в приказе по армии от 1 мая 1942 г. он смог констатировать: «Исчезли благодушие и беспечность в отношении врага, которые имели место среди бойцов в первые месяцы отечественной войны. Зверства, грабежи и насилия, чинимые немецко-фашистскими захватчиками над мирным населением и советскими военнопленными, излечили наших бойцов от этой болезни» (15, с. 10–11, 52). Впрочем, даже весной 1942 г. Сталин говорил скорее о наметившейся тенденции, чем об уже свершившемся в народном сознании повороте.

На отсутствие враждебности в широких слоях советского населения в отношении Германии и ее представителей указывают и многочисленные немецкие источники. Личный архитектор Гитлера и рейхсминистр вооружений и военной промышленности А. Шпеер, например, так вспоминал свой первый приезд в Винницу в район строительства ставки фюрера: «На следующее утро – стоял необычайно жаркий сухой день – я с несколькими спутниками отправился осматривать окрестности. Но когда я вошел в одну из убогих лачуг, мне радушно предложили хлеб с солью… В тот день я мог ездить по деревням без вооруженной охраны» (21, с. 180). А вот свидетельство советника посольства Германии в СССР Густава Хильгера об эвакуации кружным железнодорожным путем через Кострому и Ленинакан занимавшего целый вагон персонала посольства уже после начала боевых действий: «В течение всего путешествия я не слышал ни одного недружественного слова и не видел ни одного враждебного жеста. Отсутствие малейшей психологической готовности в русском народе к возможности этой войны с Германией было одной из причин отсутствия боевого духа, проявленного Красной армией на первом этапе войны» (19, с. 399).

Первые же разрывы снарядов и авиационных бомб на советской территории были восприняты Сталиным не только как начало германского нападения на СССР, но и как сигнал к восстанию против его режима. Пытаясь подавить его в зародыше, Сталин обрушил на потенциального внутреннего врага лавину жесточайших репрессий. В первый день войны уже готов новый расстрельный список по г. Москве; в последующие несколько дней аналогичные списки составляются по всей стране, включая глубинные тыловые районы. Политическая характеристика репрессируемых, – а это были чудом уцелевшие после Большого террора участники белого и повстанческих движений, партийные оппозиционеры, эсеры и меньшевики, представители прежних привилегированных классов и т.п., – не оставляла места сомнениям относительно цели этой кровавой кампании: обезглавить окончательно, до десятого колена, ожидавшуюся Сталиным антикоммунистическую революцию.

Параллельным курсом шло уничтожение в тюрьмах ранее заключенных неблагонадежных, особенно под предлогом сложности эвакуации. Таковых, по чекистским отчетам, к 4 июля 1941 г. насчитывалось уже 6490 человек. 8–9 июля в Пскове политических сожгли заживо вместе с тюрьмой. Обобщенные данные, приводимые историком О. Будницким, говорят о том, что во второй половине 1941 г., т.е. после начала войны, число смертных приговоров на территории РСФСР – исключительно в тылу, без учета репрессалий на фронте и в армии – выросло по сравнению с первой половиной года в 11,5 раза! «С чего начинается война? С массовых репрессий, с колоссальной зачистки страны… Происходят массовые аресты и расстрелы по всей стране… и масштабы сопоставимы с Большим террором», – утверждает Будницкий. Эту политику репрессий Молотов в одной из бесед с писателем Чуевым оправдывал тем, что иначе «на миллионы было бы больше жертв. Пришлось бы отражать и немецкий удар, и внутри бороться» (20, с. 406).

Если дезертирство, добровольная сдача в плен и уклонение от призыва были относительно пассивными формами борьбы с режимом, то, как опасался Сталин, следующим шагом станет формирование, при германской поддержке и участии белой эмиграции, в лагерях для военнопленных многомиллионной антибольшевистской армии. Эти опасения были порождены, в частности, опытом советско-финляндской войны, а именно формирования из пленных красноармейцев пяти добровольческих отрядов антисталинской Русской народной армии, в чем самое активное участие приняли офицеры Российского общевоинского союза.

Подобная угроза в глазах Сталина выглядела столь реальной, что по его приказу № 270 от 16 августа 1941 г. эту несуществующую армию (т.е. массы оборванных и голодных красноармейцев, которых немцы держали в плену на колхозных полях) надлежало поголовно уничтожать в превентивном порядке «всеми средствами, как наземными, так и воздушными», имевшимися у Красной армии. И, ведь, страшно сказать, сколько могли, бомбили и уничтожали…

Неверие Сталина в лояльность РККА было столь велико, что сразу после начала войны у него вызревает решение о создании альтернативной армии – армии народного ополчения. В выступлении 3 июля он требует собирать такое ополчение «в каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага» (15, с. 14). Фактически речь шла о замене крестьянской армии на армию сконцентрированной в городах «советской политической нации», о которой говорилось выше.

Наряду с этим Сталин в отчаянии планирует, казалось бы, уже вовсе экзотический шаг – привлечь английские войска для спасения своего режима от германской угрозы. В послании к У.Черчиллю от 13 сентября 1941 г. Сталин пишет: «Я не сомневаюсь, что Английское Правительство желает победы Советскому Союзу и ищет путей для достижения этой цели… Мне кажется, что Англия могла бы без риска высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР по примеру того, как это имело место в прошлую войну во Франции» (12, с. 118).

Ни одна из этих двух затей так и не была реализована в полной мере, каждая по своей причине. Но была и общая причина – успешное зимнее контрнаступление советских войск под Москвой, которое Сталин ошибочно поспешил принять за коренной перелом в ходе войны. Этим успехом Красная армия на время, до стратегического провала лета 1942 г., реабилитировала себя в его глазах и положила конец лихорадочным кремлевским поискам экзотических альтернатив.

Наступление под Москвой развенчало не только миф о непобедимости вермахта, но и придуманную адвокатами режима сказку о военно-технической неподготовленности РККА к борьбе с ним. Придуманную только с одной целью: скрыть истинную причину трагедии и позора 1941 г. В роли главного сказочника выступил сам вождь. Сказка начиналась со смехотворных сетований на внезапность нападения, на отсутствие формального объявления войны. Затем все дело оказалось в танках и самолетах. «Причина временных неудач нашей армии состоит в недостатке у нас танков и, отчасти, самолетов, – заявил Сталин 7 ноября 1941 г. – Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию… но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки… но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев» (15, с. 23). На самом деле, по состоянию на 22 июня по количеству танков РККА превосходила вермахт и его союзников в 3,8 раза, по самолетам – в 2,2 раза.

Заложенную Хозяином традицию продолжила его идеологическая обслуга. По очереди предлагались вымыслы о германском преимуществе в стрелковом оружии и артиллерии, о тотальном превосходстве в средствах связи и механической тяги и т.д. и т.п. По мере разоблачения этих вымыслов «поиски» причин катастрофы 1941–1942 гг. уходили все дальше в частности, вплоть до сравнения характеристик топливных фильтров на советских и немецких танках. Еще немного, и дело окажется в размере и форме красноармейской портянки.

О значении начатого под Москвой контрнаступления сказано давно, много и правильно. Но не всё. Главное, на наш взгляд, состояло в том, что оно позволило советской государственной власти сохраниться до той поры, покуда в глазах 9/10 народа германское нашествие из кары Божьей сатанинскому режиму не превратилось в то, чем оно являлось прежде всего, – в угрозу национальному существованию большинства народов СССР. Превращение советско-германской войны в войну отечественную не было, конечно, одномоментным актом для жителей разных регионов огромной страны и растянулось где-то с весны 1942 г. по весну 1943 г. Сказались порой значительные различия в режиме оккупации, ее продолжительность, предшествующий опыт отношений с советской властью и т.д.

Хотя история выбрала для себя несколько иные пути, нежели те, которые виделись Сталину до и в самом начале войны, в главном он оказался прав: во всех внешнеполитических расчетах 1939 г. фактор вероятной гражданской междоусобицы в СССР им учитывался, и не зря, как наиглавнейший. То, что чаша сия пусть и не миновала его совсем, но оказалась заполненной лишь на донышке, рассматривалось Сталиным до конца жизни как величайшее из спасительных чудес, тем большее, что сотворено оно было его смертельным врагом. Именно Гитлер решительно и последовательно пресекал любые попытки военной и политической самоорганизации антибольшевистского движения в стране, не говоря уже об оказании ему поддержки. Ни о каком создании национального «буржуазного белогвардейского правительства» на занятой территории, ни о каком привлечении сил эмиграции к военной и политической работе, чего так опасался Сталин, и речи не было. А безумная оккупационная политика фюрера, ставившая целью уничтожение не просто режима, но самой государственности, культуры и образа жизни обрекаемых на вымирание людей, сковала цепью общей судьбы власть и измордованный ею народ – вместе победить или погибнуть! – и выдала режиму индульгенцию на еще 50 лет существования, до августа 1991 г.

Вспомним, наконец, знаменитый тост «За русский народ!», поднятый Сталиным 24 мая 1945 г. на торжественном приеме в Кремле в честь победы в Великой Отечественной войне. Удивительный по своей кажущейся неуместности, но многое объясняющий тост! Среди грома литавр вождь-победитель вдруг вновь заговорил о чудесном избавлении от кошмара гражданской войны. По существу весь тост был выражением благодарности народу за то, что он не воспользовался удобным случаем поквитаться с режимом. «У нашего правительства было немало ошибок, – признал Сталин. – Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой». И закончим цитату: «Это могло случиться, имейте это в виду» (14). (Последнюю фразу Сталин произнес на приеме, но вычеркнул из переданной в печать стенограммы выступления.)

Не случилось. Не случилось, несмотря даже на то, что число советских граждан только на военной службе у противника составило 1 млн 250 тыс. человек, что в три раза превышало численность всех белых армий в победном для них 1919 г. Не случилось, потому что Гитлер не допустил выделения антибольшевистского движения в самостоятельную национальную силу. Политически оно осталось немым, по крайней мере не услышанным народом, а в военном плане – интегрированным в германские вооруженные силы.

Авантюристический характер рапалльской внешнеполитической игры, венцом которой стало заключение пакта Молотова–Риббентропа, предполагал только один вид ставки – ва-банк, т.е. «все или ничего». 22 июня кремлевским макиавелли выпало «ничего». Германия, которую они считали послушным орудием в своих руках, обрушивается всей мощью на своего самонадеянного «кукловода». Все потенциальные союзники СССР уже скормлены ей во имя рапалльской химеры; все соседние страны вытолкнуты советской силовой политикой 1939–1940 гг. в лагерь явных врагов или затаившихся недоброжелателей; население страны ограблено и превращено в рабов ради реализации чуждых ему рапалльских замыслов Кремля и потому не горит желанием защищать режим.

Этот тяжелейший урок не пошел советскому руководству на пользу, и как только произошло «чудо на Волге» и война начала откатываться на запад, рапалльские мечты вновь прочно обосновались в Кремле. Вновь стало казаться, что для этого есть все основания. Действительно, историк Ю. Фельштинский справедливо указывает, что «операция по разжиганию войны в Европе руками Гитлера была столь крупномасштабна, что переломить ее наступательный победоносный дух не смогли даже величайшие поражения Красной армии летом и осенью 1941 г. Советские войска все равно вошли в Берлин и утвердили коммунистическую систему управления в Восточной Европе. Только произошло это четырьмя годами позже» (13, с.22 ).

Однако этот грандиозный триумф был лишь промежуточным итогом операции, начатой в итальянском Рапалло в далеком 1922 г. По гамбургскому счету запланированная там стратегическая многоходовка, ставшая на долгие десятилетия содержанием и смыслом советской внешней политики и имевшая целью завоевание мирового господства, оказалась губительной антинациональной авантюрой и в середине 80-х годов закончилась крахом самого СССР, рухнувшего под невыносимым бременем невыполнимых имперских задач.

Список литературы

1. Вячеслав Никонов объяснил выход с портретом Молотова на «Бессмертный полк» // Московский комсомолец. – М., 2016. – 10 мая.

2. Год кризиса. 1938–1939: Документы и материалы. – М.: Изд-во политической литературы, 1990. – Т.2. – 432 с.

3. Головин Н.Н. Военные усилия России в Мировой войне. – М.: Кучково поле, 2001. – 440 с.

4. Гриф секретности снят: Статистическое исследование / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. – М.: Воениздат, 1993. – 416 с.

5. Донгаров А.Г. Между Рейном и Волгой // Родина. – М., 1991. – № 5. – С. 40.

6. Зимняя война, 1939–1940. – М.: Наука, 1998. – Кн. 2. – 295 с.

7. Зоря Ю.Н., Лебедева Н.С. 1939 год в нюрнбергских досье // Международная жизнь. – М., 1989. – № 9. – C. 137.

8. История России. ХХ век. 1894–1939. – М.: Астрель: АСТ, 2009. – 1024 с.

9. История России. ХХ век. 1939–2007. – М.: Астрель: АСТ, 2010. – 847 с.

10. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. – М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995. – 512 с.

11. Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941. – М.: Высшая школа, 1992. – 303 с.

12. Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941–1945: Документы и материалы. – М.: Политиздат, 1984. – Т. 1: 1941–1943. – 510 с.

13. СССР–Германия. 1939–1941. Секретные документы. – М.: Эксмо, 2011. – 384 с.

14. Сталин И.В. «За русский народ!» // Известия. – М., 1945. – 25 мая.

15. Сталин И.В. О Великой Отечественной Войне Советского Союза. – 4-е изд. – Хабаровск: Дальгиз, 1946. – 160 с.

16. Сталин И.В. Сочинения.– М.: Госполитиздат, 1947. – Т. 7.

17. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы: в 5 т. – М.: Росспэн, 2000. – Т. 2. – 927 с.

18. Троцкий Л.Д. Мировая революция. – М.: Эксмо, 2012. – 608 с.

19. Хильгер Г. Мейер А. Россия и Германия. Союзники или враги? – М.: Центрполиграф, 2008. – 416 с.

20. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. – М.: Терра, 1991. – 267 с.

21. Шпеер А. Шпандау: Тайный дневник. – М.: Захаров, 2010. – 229 с.

22. Documents on German Foreign Policy. 1918–1945. Series C (1933–1937). – Wash.: U.S. Gov. Printing Office, 1954.