Текст книги "Поэзия зла"

Глава 39

Я отворачиваюсь от окна и, не говоря ни слова, направляюсь мимо Хэйзел, выхожу из спальни и обнаруживаю, что офицера Джексона нет на месте. По иронии судьбы, после упрека Хэйзел за отход от инструкций он проигнорировал мои. За коридором открывается гостиная, где работой заняты пять криминалистов. Одному из них я передаю бумажку со стихом.

– Важная улика, хранить тщательным образом.

Заручившись в ответ кивком, жестом обвожу комнату:

– Этот тип убивал и раньше, – довожу я до всех. – Он считает себя умнее вас. Докажите ему обратное.

Провожаемая глухим бормотанием, я выхожу на крыльцо, где дверь охраняет еще один офицер, но не Джексон. О напарнике я его не спрашиваю: на глупости Джексона у меня сейчас нет времени. Я снимаю перчатки с бахилами и, запаковав их, передаю ему:

– Приобщите к уликам.

Это я позаимствовала у своего отца, который однажды нашел следы ключевой улики на перчатке, что и раскрыло дело.

Как только он их забирает, я спускаюсь по лестнице, чувствуя, как после резкого выхода из ледяного дома под жаркую ночь кожу словно припекает. По периметру участка бликуют сполохи полицейских огней; сирены молчат, но в отдалении слышен приглушенный рокот голосов. Я срезаю путь прямиком к стене дома. Адреналин во мне бурлит, но это ощущение в себе я привыкла контролировать. Выверенным за годы движением достаю оружие и фонарик; само ощущение их веса в руках действует успокоительно. Медленно и расчетливо, под стать самому Поэту, пускаюсь вдоль дома, где усердствуют криминалисты.

– Детектив Джаз, – подаю я голос, – старшая по расследованию. Сзади дома кто-нибудь сейчас работает?

– Пока нет, – отзывается один из них. – Мы тут вместе, проходим от одной стороны к другой. Вы хотите изменить регламент?

– Нет. Я просто хотела знать план.

А также то, кто находился за домом, поскольку это вряд ли был один из нас. В принципе, это мог быть Джексон, если он вдруг рехнулся и решил пойти в обход служебных инструкций, но о его передвижениях сообщили бы криминалисты. Я продолжаю идти, не реагируя на просьбу о свете, из-за которого есть риск вспугнуть Поэта. На краю дома прижимаюсь к стене, приостанавливаюсь и медленно, дюйм за дюймом продвигаюсь к задней части – ровно настолько, чтобы вглядеться в темноту, высматривая там признаки движения. Ничего не обнаруживаю, но знаю, что видела в окне. Знаю и то, что я при этом чувствовала. Он здесь, и он меня ждет, но убивать не планирует.

А вот насмехаться?.. Это уже другая история.

С поднятым фонариком я смело делаю шаг за угол, высвечивая лучом темноту. Ночь безветренна и безмолвна, но здесь повсюду затаилась смерть – странный контраст с липковато-сладким ароматом жимолости, веющим от ближнего куста. Я медленно провожу лучом по пространству двора, а когда перехожу на кустарник, отделяющий дом от соседней многоэтажки, воздух внезапно твердеет в горле, а сердце гулко стучит в ушах.

Там, в ожидании меня, стоит укрытый капюшоном мужчина в бейсболке, лицо которого окутано тенью.

Глава 40

Только он и я посреди чернильно-черной ночи, а за окном, в нескольких метрах от нас, убитый им человек. Я направляю свое оружие, и мой палец прочно прилегает к спусковому крючку. Я могу застрелить его прямо сейчас, и это пресечет все его дальнейшие убийства. Если – или когда – он двинется, у меня будет два варианта: стрелять или преследовать. Пуститься в погоню я буду обязана. Он слишком умен, чтобы этого не сознавать. Возможно, он даже чувствует то искушение, что горит у меня в животе, – желание с ним покончить, чтобы он уже больше никогда не убивал. Он поставил на мой значок, на мою честь. Ему явно невдомек, как легко он воскресил во мне сущность дочери своего отца, способной оправдать что угодно ради благого деяния.

Я делаю шаг, чтобы ближе рассмотреть его лицо, но капюшон с бейсболкой скрывают черты. Он высокий. Худой. Не сказать чтобы атлетичный. Хотя, несомненно, бесстрашный. Я вооружена, а он даже не пятится. Он определенно надо мной насмехается, а может, и затаил мысль меня убить…

– Полиция, – выпаливаю я, хотя он прекрасно знает, кто я и что собой представляю. Мы оба знаем, что он знает. Просто я выказываю, что предсказуема настолько, насколько он ожидает. По крайней мере один из нас думает, что знает, как я поступлю дальше. Я – нет.

– Руки за голову.

Я неторопливо приближаюсь, шаг за шагом.

На его лице, кажется, мелькает усмешка. Секунда – и он ныряет в кусты. Черт. Он бежит, и его спина уже скрывается. А стрелять в него я не могу. Поэтому даю ему то, чего он хочет: пускаюсь вдогонку. Но врезаться в эти кусты, рискуя быть схваченной, недопустимо. И я вынуждена выверять свой путь, теряя драгоценные секунды. Продравшись наконец сквозь лиственную гущу, оказываюсь на парковке многоквартирника, где среди машин ему и мне прятаться одинаково легко.

Я приседаю на корточки, чтобы меня не было видно. Передо мной высится здание, и еще по одному справа и слева. Дома этого жилого комплекса не такие высокие, как те, что дальше, и расположены близко друг к другу. Я стою, по-прежнему не расставаясь с оружием и фонариком. Осторожно огибая машины, оглядываю пространство, где не видно ни одной живой души. Напряженно вслушиваюсь. Жду, и вот слышу шаги. Из-за старого драндулета выскакивает он и бежит к одному из зданий. Я со всех ног бросаюсь следом, но он впереди на значительном расстоянии проскакивает между двумя корпусами.

Прижимаясь к одному из них, я наблюдаю, как он бросается к противоположному. Остаюсь на стоянке, затем снова бегу, пытаясь нагнать его и отрезать. Это в принципе удается, и я уже близко, когда мне навстречу вдруг выныривает мальчонка лет десяти. Тормозя, я его едва не сбиваю, а тот при виде моего пистолета начинает вопить благим матом: «Мама! Мама!»

– А ну брысь домой! – командую я в попытке разминуться с ним. И эта небольшая задержка, похоже, оборачивается для меня потерей Поэта.

Наконец я добегаю до следующего здания и снова припадаю к стене, как вдруг передо мной возникает Джексон. От такой внезапности я вздрагиваю, в голове звенят тревожные колокольчики. Мое оружие направлено ему в грудь.

– Как ты здесь очутился?

Он поднимает руки вверх:

– Тише, тише. Полегче. Я видел, как вы скрылись в кустах. Подумал, может, понадобится помощь…

– А раньше где был?

– Объявилась мать Дейва, – быстро объясняет он. – Вне себя. Я с такими хорошо разбираюсь.

– Я говорила тебе оставаться на месте. – Голос у меня дрожит от смеси адреналина и гнева.

– Прошу извинить, – Джексон смотрит на пистолет. – Мне за это расстрел полагается?

Мне не нравится манера, в какой он исчез и появился, и я даже не знаю, куда это состояние может меня сейчас завести, хотя понятно, что не в хорошее место.

– Пока не знаю, – говорю я. – Зови подкрепление. Блокируй квартирник. Срочно.

Он выполняет, и едва убирает свою рацию, как до меня доносится:

– Джаз!

– Здесь! – кричу я на голос Лэнга.

И только тогда опускаю оружие, которое, оказывается, до сих пор было направлено на Джексона.

Глава 41

Опустив пистолет, я пристально смотрю на Джексона. Распоряжаюсь, уже снова на официозе:

– Следуйте инструкциям. Я ведь могла принять вас за убийцу и выстрелить. Ищите мужчину в худи с капюшоном и бейсболке.

Отворачиваюсь, но только потому, что в поле зрения находится Лэнг. Джексон за спиной меня уже как-то не устраивает.

– Что за хрень здесь творится? – сердито спрашивает Лэнг, когда мы с ним сходимся посреди парковки.

– Помимо убийства? Он был здесь. Я стояла с ним буквально лицом к лицу, а затем он удрал. Я хотела его пристрелить, Итан, – заверяю я (один из редких моментов, когда я называю его по имени). – Я действительно хотела его уничтожить.

– Ну и стреляла бы. Почему не позвонила мне, когда получила звонок от диспетчера?

– Все полыхнуло, как зигзаг молнии.

– Да еще и здесь, в двух шагах от твоей чертовой квартиры! Почему меня не набрала? Бл-лин!

Ненавижу, когда он так меня костерит, но, учитывая все произошедшее, приходится делать скидку.

– Ну хватит, Лэнг. Сосредоточься на жертве. Это бариста, с которым я сегодня утром пересеклась после пробежки. В телефоне некстати включились динамики, он услышал стихи, которые я слушала, и малость по ним проехался.

– Черт возьми… – Лэнг качает головой, потирая челюсть. – И теперь он мертв. За что?

– Да. Теперь он мертв.

Из кустов выходит группа из четырех офицеров; Джексон уже там, оживленно с ними переговаривается. Поэта им не найти, но они будут действовать по регламенту. А может, все же найдут?

Я сосредотачиваюсь на Лэнге и общей картине:

– Как там бывшая Робертса?

– В шоке. И знать не знала о его отъезде. Чтобы доказать это, мне пришлось свозить ее к нему домой. Она уверена, что он обязательно сообщил бы ей, что уезжает.

– И все же тела у нас нет, – замечаю я. – Поэт – любитель эффектных зрелищ, устраиваемых для нас. А Робертс сюда не вписывается логически. Не соответствует его профилю.

– Не начинай заново. Это не он. И не может быть он, если речь идет о Робертсе и мы оба знаем, что у тебя бзик по Ньюману насчет того, что он наш парень.

– Ты прав, все это так. Но наш убийца – любитель выставлять своих жертв на обозрение. А по Робертсу у нас нет главного свидетельства – тела.

– Ты все чрезмерно усложняешь. Робертс сблизился с Поэтом слишком плотно, и тот сообразил, что убийство копа чревато неприятностями, которые ему не нужны. Его желанием было продолжать свою игру. Поэтому от тела он просто избавился.

Он хочет продолжать игру. Лэнг прав. Им движет это.

– Итак, – подытоживаю я. – Этот разговор можно свести к одному: этой ночью я упустила Поэта.

Поворачиваюсь и иду к месту преступления, которое не соединяет точки ни с Ньюманом Смитом, ни с кем-либо другим. Поэт слишком искусен, чтобы такое допустить. Соединять точки придется мне, и я это сделаю. Живым ему больше не уйти.

Глава 42

Я стою в затенении прямо над людьми в синем, на той самой пожарной лестнице, где чуть ранее меня заметила детектив Джаз. Сейчас я наблюдаю, как полицейские суетятся, словно мыши в погоне за сыром; действия их бестолковы и разнонаправлены – само собой, совершенно не в ту сторону. Но я здесь, собственно, не ради них. Я здесь ради нее. Я всегда рядом с ней, гораздо ближе, чем она думает.

Хотя ей, конечно же, известно, что сегодня вечером я был здесь. О, как она меня сегодня ждала, как стремилась!..

Я стоял за окном спальни и смотрел, как она вытаскивает изо рта грешника те самые строки. Смотрел, как она прочитывает слова, начертанные мною для нее, и видел, как понимание скользнуло по ее прекрасному лицу. Она понимает великие произведения и те смыслы, которые эти слова привносят в наш мир, в само наше существование. После нынешнего вечера она должна понять, что является частью хрупкого равновесия вселенной, которое начинается с этих слов. И ей ведомо, что сегодня вечером я сделал за нее ее работу. Она открыла мне этого грешника. И я сделал то, чему, как мы оба ведали, нужно было свершиться.

Он высказался против великих произведений – стихов, что являются словом человеческим, направляющим всех нас. Я выправил равновесие добра и зла.

Детектив Джаз сейчас показывается из-за линии кустов, отделяющих жилой дом от обиталища грешника. Здесь она останавливается для разговора с офицерами, среди которых и детектив Итан Лэнгфорд. Вместе с ним она затем начинает спускаться по тротуару; они идут к ее квартире. До поры я позволю ему оставаться в твоей жизни, чтобы опекать и охранять тебя по той же причине, по которой я нынче отправлюсь домой и поцелую свою жену и детей. Эти обыденные люди, которых мы пускаем в свою жизнь, позволяют нам выглядеть усредненными. Они прикрывают нас собой, чтобы мы вершили свои благие деяния. И пока этот Итан Лэнгфорд служит данной цели, не мешая нам, он может оставаться на этой Земле. Если же сие изменится и он отступит от своего долга, ему тоже предстоит уйти.

Глава 43

Расстояние от места преступления до моей машины мы с Лэнгом преодолеваем в тишине. Разговоров нам хватило за отработкой улик. Так уж заведено, так мы строим свое партнерство. Каждое место преступления мы покидаем, не допуская до себя эмоций, которые могли бы нами завладеть. Нужно время, чтобы разделить их в себе, рассовать по полочкам. Это элементарное выживание, такое же естественное и необходимое, как дыхание.

Лэнг смотрит на мою припаркованную у бордюра машину.

– Припарковалась на улице?

– Дорога рядом с местом была просто адом. Логичней было встать здесь.

– Все верно. – Он коротко кивает. – В гараж будешь переставлять?

– Идея замкнутых пространств мне в эти дни как-то не очень.

– Умница. – Он указывает на свой «Мустанг», непосредственно через дорогу. – Моя голова сгенерила то же самое.

На подходе к машине я щелчком дистанционного брелока открываю багажник. Лэнг держится рядом. Свою полевую сумку я меняю обратно на офисную, но «лодочки» не переобуваю, а просто запихиваю каблуки в сумку.

Лэнг захлопывает багажник.

– Я тебя провожу.

– До дома, – конкретизирую я. – У меня ты не остаешься. Мне нужно побыть одной.

Он хмурится, вздымаясь надо мной надутым устрашающим медведем, и я чувствую внутри него борьбу. Ладно, сделаем так, чтобы ему было полегче…

– Я не могу допустить, чтобы он чувствовал себя победителем. То, что ты останешься, равносильно как раз этому. Ты сам это знаешь.

В его чертах сквозит понимание. Он услышал.

Иногда после самых страшных мест преступлений необходимо перебарывать свой страх и побеждать его, иначе продолжать не получится. И делается это обычно в одиночку.

– Идем на компромисс, – предлагает Лэнг. – Я провожаю тебя до подъезда.

Такая легкость капитуляции даже слегка удивляет, но одновременно с тем приносит облегчение. Оставлять Лэнга у себя я не собиралась. Но и не нарывалась на ситуацию, когда мы начинаем бодаться. Так что я киваю, и совместный путь мы продолжаем в молчании. Нам еще много что придется сказать насчет нынешних событий, но эти слова подождут до завтра.

Вот мы уже и у дома, готовясь напоследок пожелать друг другу спокойной ночи. Лэнг делает это в приказном тоне:

– Сейчас звоню патрулю и сообщаю, что ты поднимаешься на этаж. В следующий раз, черт возьми, жми на спуск.

При этих словах во мне разливается горечь сожаления. Поэт совершит новое убийство. Хотя я могла его остановить…

– Так и сделаю, – обещаю я, протягивая руку к двери и быстро заходя в коридор.

Прогулка более утомительна, чем обычно. Узковатая лестница освещена достаточно хорошо, но я задыхаюсь в этом тесном пространстве. Оказывается, на часах уже почти полночь; вокруг, как и следовало ожидать, ни звука, кроме моего усталого шарканья.

При виде родной двери меня наполняет неизъяснимое облегчение, и я вставляю ключ в замок. Едва приоткрываю дверь, как свет говорит мне, что внутри кто-то есть. Срабатывает инстинкт, и я бросаю сумку, выхватываю оружие и пинком распахиваю дверь.

Глава 44

Я переступаю порог, и внезапно передо мной возникает мужчина с поднятыми руками.

Уэйд.

Ого. Ничего себе. Уэйд здесь.

– Тихо, тихо, детка, – воркует он, как будто это уменьшительно-ласкательное словцо каким-то образом его спасет. Мужики часто пускают его в ход именно с этой целью. Скажи бабе «детка» или «лапочка», она и растает. А спросите, это когда-нибудь срабатывает? Не знаю, но только не сейчас, и точно не для Уэйда. Во мне внезапно вскипает злость. Так и жжет, так и пышет.

Я захлопываю дверь ногой и, шагнув, утыкаю ему пистолет прямо в грудь. Уэйд симпатяга, в свои тридцать восемь напоминающий моложавого Брэда Питта. Однако сейчас внешность его не спасает. Тоже мне, расположился: пиджак брошен на столе у двери, синий галстук, в тон голубым глазам, расслабленно свисает с шеи. Уэйд-Питт разместился вполне себе вольготно. Хотя и немного стыдно портить ему выражение личика, но я, пожалуй, решусь на это безотлагательно.

– Уэйд, что ты делаешь в моей квартире?

– Как что? У меня же есть ключ. Ты это знаешь.

– Не помню, чтобы я его давала на хранение.

– А у тебя, слава богу, есть мой, хоть ты им и не пользовалась несколько месяцев. Но это можно обсудить попозже.

– Ты напугал меня до чертиков. Я тебе его верну. Разговор окончен. Зачем ты вообще здесь?

– Звонил Лэнгфорд. Рассказал о твоем ночном визитере, как тот ошивался у твоей двери. Я тогда взял продвинутую камеру-невидимку и установил тебе над дверью.

Я строю гримасу. Ах вон оно что… То-то Лэнг внизу так легко сдался.

– Он знает, что ты здесь?

– Да, знает. – Уэйд смотрит на мой пистолет, прижатый к его груди. – Ты думаешь меня застрелить?

– Вино и шоколад принес?

– Ну а как же. «Годиву» и итальянский сорт, твой любимый. А еще у меня на автодозвоне ночная пиццерия, готовая принять заказ.

Что ж, ставки высоки. Я опускаю ствол.

Очевидно, сегодня вечером мне никого не подстрелить, хотя, может, и следовало бы. Я выдвигаю ящик стола и кладу туда пистолет. Как только ящик закрывается, Уэйд притягивает меня к себе и обнимает. Я уже и забыла, как приятно иметь рядом кого-то, кто не считает тебя слабой лишь потому, что в данный момент ты чувствуешь себя в проигрыше. Уэйд отстраняется и внимательно меня оглядывает.

– Ну что, по пицце?

Этот человек знает, как хорошо пицца залечивает кислотный ожог дурной ночи. Я уже не так зла, как была еще минуту назад.

– Хорошо бы.

– Супер. Я сам умираю с голоду. Сейчас делаю заказ. Вино на столике.

Через несколько минут он показывает мне мою навороченную камеру с системой мониторинга, которую устанавливает на мой телефон.

– Спасибо, – растроганно говорю я, а немного погодя, когда мы усаживаемся за сервировочный столик с вином и пиццей, добавляю: – Ты в курсе, что не остаешься у меня на ночь?

Уэйд кривит губы, но ничего не говорит, а только делает глоток вина.

– Сегодня вечером он убил человека, с которым мы еще сегодня утром шутили и общались.

И понеслось. Слова, которые я подавляла в себе из-за того, что, высказанные вслух, они каким-то образом усилятся в реальности, теперь безудержно рвутся наружу. Это не похоже ни на одно другое дело, с которым мы когда-либо сталкивались. Этот убийца убивает ради меня.

– Уэйд, ты не можешь остаться.

Мой голос теперь мягче, но он вибрирует от эмоций, которые мне сейчас непозволительны. Это заявление Уэйд игнорирует и откусывает кусок пиццы.

– Ты ведь знаешь, что я изучал серийных убийц, верно? Ну так используй меня. С этой недели на мне учебный класс, который я веду. Так что с завтрашнего дня буду связан по рукам и ногам. Остается только сегодня.

Я откусываю кусочек пиццы и обдумываю его предложение. В этой теме он действительно спец – из-за того что давно, еще до нашего знакомства, вплотную занимался поимкой одного неуловимого, матерого серийщика. Уэйд его нашел и поймал, чем сделал себе карьеру. С тех пор он консультирует по таким делам по всей стране. И не обсудить с ним мое было бы верхом глупости.

– Мы ж не для протокола, – заверяет Уэйд. – Кроме нас, здесь никого нет. Сядем и обсудим все детали, как в старые добрые времена.

– Да, конечно. Было бы здорово. Давай все проговорим.

– Давай. – Он доливает бокалы вином. – Выкладывай, что там у тебя.

Я рассказываю ему все о Поэте и о своей уверенности в том, что Ньюман Смит – наш человек.

– Он читал курс, увязывавший серийных убийц с поэзией, но это все косвенные улики. Конкретно сейчас я не могу доказать, что он – тот, кого мы ищем.

– Он соответствует твоему профилю, – рассуждает Уэйд. – По дороге сюда я, кстати, разговаривал с Лэнгфордом. Он сказал мне, что, по твоей версии, Поэт этим утром мог следовать за тобой. Через это он и выбрал Дэйва.

– Я знаю, что так оно и было. – Делюсь историей о своей аудиокниге и о том, как Дэйв случайно услышал по моему телефону стихи. – Убийца не просто одержим поэзией. Он ее еще и защищает, неким безумным образом.

– Что ж, тогда будем восхвалять Шекспира и жить себе в безопасности.

– Ты сейчас забавно сказал. Фрагмент, оставленный убийцей сегодня вечером, был как раз из Шекспира. Шестидесятый сонет.

– Есть мысли, что это может означать?

– Как я уже кому-то говорила, этот вопрос можно задать пяти специалистам и получить на него пять разных ответов. А вот что это значит для Поэта… Мне нужно время на раздумья. Он был в том кафе. Я там все сняла на видео, посмотри. – Я протягиваю Уэйду свой смартфон и демонстрирую съемку. – При этом никто из посетителей не был близок настолько, чтобы слышать наш с Дэйвом разговор.

Я хватаю свой ноутбук, а Уэйд перемещает пустую коробку из-под пиццы на пол.

– Откуда ты знаешь, что кто-нибудь во время вашего разговора не сидел там сзади?

– Я внимательно все фиксировала и не помню, чтобы кто-то там был.

Открываю запись с камер кофейни и нахожу тот момент, где я, сосредоточенно хмурясь, разговариваю с Дэйвом.

– Здесь обзор ограничен, – замечает Уэйд. – Ты не можешь видеть, кто стоит непосредственно за тобой, а также соседнюю барную стойку.

– Ты прав. Поэт мог там и быть, но не попасть на камеру. Только для этого он должен был знать, где они расположены.

– Может, он и знал.

Я хмурю брови:

– Каким, интересно, образом?

– А вот это вопрос, – говорит Уэйд. – Но меня больше беспокоит то, что этим утром он следил за тобой уже не в первый раз.

– Первое убийство, о котором нам известно, произошло всего несколько дней назад. И Робертс был детективом, который вел это дело. До того, как оно перешло ко мне, Поэт о моем существовании и не подозревал.

– Если не идти от обратного, – сомневается Уэйд. – Я уже указывал на это раньше: сколько детективов у нас имели отношение с поэзией? – Ответа он не дожидается: – Ни одного, кроме тебя.

– Уэйд, это просто смехотворно. Связь с моим отцом – я рассматривала ее как вариант, но он никак не мог знать мою давно похороненную историю.

– Опять же, если не идти от обратного. Сегодня вечером, Сэм, он убил для тебя.

Эта фраза звенит у меня в голове эхом:

«Сегодня вечером он убил для меня».

Эхо тех слов, что уже сидят у меня в рассудке, но эта оценка почему-то кажется излишне упрощенной. В Поэте есть нечто большее, чем одержимость одним человеком, и он фокусируется именно на этом.

– Хотя, в сущности, дело разве во мне? – возражаю я. – Оно в нем. Дэйва он убил, потому что тот задел поэзию, отозвавшись о ней уничижительно. Получается, я для Дэйва была просто средством, чтобы уязвить Поэта.

Встаю и вкруговую обхожу столик; мой ум работает быстро и четко.

– Дэйв оскорбил Поэта. Он принизил поэзию, заявив о ее никчемности. И, может быть, Поэт совершает эти убийства как бы от имени поэзии, но дело-то не в ней, а в нем самом. Отвергая поэзию, эти отрицатели отвергают его.

На губах Уэйда играет сардоническая улыбка. Он опять доливает вино, после чего встает и протягивает мне мой бокал.

– У меня ощущение, что Поэта ты понимаешь лучше, чем он понимает себя. И эту партию ты выиграешь. Верх будет за тобой.

Почти что тост. Я пью, но не за сказанное. Праздновать мне нечего. Еще сегодня я разговаривала с Дэйвом. А теперь он мертв.