Текст книги "Поэзия зла"

Глава 84

Преграждая путь служебному транспорту, я прикидываю, что же все-таки произошло.

Поэт мертв, и в этом моя сегодняшняя победа (единственная, с учетом недоказанности, что Поэт тот самый). А его семья, скорее всего, подаст теперь в суд на полицейское управление. Если Ньюман покончил с собой, меня обвинят в том, что я толкнула его с края обрыва. Если его убил кто-то из членов семьи, меня вполне могут обвинить в том, что их к обрыву подтолкнула опять же я. Так что победы нет, а значит, нужно идти и делать свое дело; то, что исконно составляет мою работу. Когда все вокруг не клеится, занимайся обработкой места преступления. Так меня наставляли отец и крестный, и сюда же я возвращаюсь непосредственно сейчас.

Пожарная останавливается в считаных дюймах от того места, где стою я. Сирены смолкают, и на волю прорывается мой осипший крик:

– Стойте! Проезда нет!

Я мчусь к бригаде «скорой», которая на ходу протискивается сбоку от пожарной машины.

– Детектив Саманта Джаз! – кричу я, жестами призывая их остановиться. – Отойдите и вызовите криминалистов!

Минуты три у меня уходит на то, чтобы всех их обуздать и спасти улики, которые могут быть ими уничтожены. К тому времени, когда до них наконец доходит суть происшедшего, на расстоянии снова слышится звук сирен – сначала тусклый, а затем уже пронзительный; секунда-другая, и к территории парковки на всех парах мчат с полдесятка патрульных машин.

Для меня это знак делать ноги, пока меня отсюда не эвакуировали силком. Не мешало бы также осмотреть тело и транспортное средство, прочитав историю, которую там можно прочесть – но и это верный способ привлечь к себе внимание и сократить ту небольшую фору во времени, которая у меня еще остается. Нужно успеть глянуть запись с камеры – с этой целью я ухожу от подъезжающих коповских машин и с удвоенной скоростью направляюсь ко входу в факультетский корпус. Лэнга нигде не видно, что и хорошо. Если только его не тюкнули, но это крайне маловероятно. Тот стрелок явно не собирается обстреливать школу или полицию.

Ко входу я прохожу беспрепятственно: судя по отсутствию в поле зрения студентов и преподавателей, охрана кампуса, несмотря на недавние недочеты, взяла ситуацию под контроль. За двойными дверями входа я оказываюсь в вестибюле, где меня встречает офицер Джексон.

– Что вы здесь делаете? – только и остается спросить мне.

– Охраняю здание.

– Вы просто какой-то вездесущий: где я, там и вы.

– Разве это не то, что я должен делать? Мы ведь одна команда.

Он прав. Поэт мертв. Своего коллегу я шпыняю почем зря.

– Да, это так. Посторонних никого?

– Да вроде нет.

– Вообще мест для игры в прятки здесь более чем.

– Это верно. Я иду искать.

Он выходит наружу, а я стряхиваю осадок от этой встречи, похожей на стычку. Нужно сосредоточиться на поиске пультовой. А вот и она, даже искать не надо: сразу при входе, справа. В небольшом помещении, уставленном мониторами, я никого не застаю. Вот те раз. Кто-то должен здесь безотлучно находиться, смотреть трансляцию, выслеживать стрелка…

Я сажусь за стол, перед рядком тянущихся вдоль стены экранов – типичное, хорошо знакомое расположение. При отсутствии блокировки (!) быстро и даже как-то слишком легко включаю режим просмотра. То, что я вижу, глаз не радует. Запись с автостоянки, где был застрелен Ньюман, – сплошная рябь в крапинку. Я пробую перезапустить камеру, но она отключена. Тот, кто убил Поэта, либо кокнул объектив снаружи, либо, скорее всего, имел доступ к этой самой пультовой и знает технологии не под стать мне. Сейчас там видно разве что снование копов по кампусу в безуспешных поисках крови. Я просматриваю экраны один за другим, но ничего не нахожу.

Дверь резко распахивается. Я вскакиваю и оборачиваюсь к двери. В комнатушку врывается Лэнг, смотрясь, как слон в посудной лавке. Такой же неуклюжий. Оглядевшись по сторонам, он захлопывает за собой дверь.

– Ты чего здесь шаришься? – спрашивает он с тихим бешенством. – Я кому говорил оставаться на месте?

Я отмахиваюсь от этого, сосредотачиваясь на том, что важно:

– Убийца Ньюмана, скорей всего, сначала грохнул камеру парковки: я не могу включить ее по новой. Тебе это не кажется странным? У Саммера камера тоже была отключена, а такими фокусами у нас традиционно баловался Поэт.

– Поэт на том свете, – огрызается Лэнг. – Не знаю, к чему ты клонишь, да и знать не хочу.

Его слова я пропускаю мимо ушей.

– Нужно узнать, не выведена ли из строя эта камера. Потому как если нет, то убийца мог находиться здесь, в этой самой каморке, где мы сейчас стоим.

– Ты влезла в эту будку, причем одна, а значит, могла вычистить эту запись как хотела. Другими словами, все перешептываются, что я у нас – мускулы, а ты – мозги. Хотя официально я и то и другое. У того засранца был на тебя запретительный ордер, а ты на момент его смерти находилась рядом. Вопреки всем запретам.

– Об этом я более чем наслышана, – отбиваюсь я.

– Одна, Джаз, – настырно напирает Лэнг.

– Что значит «одна»? – Я сдвигаю брови.

– То, что ты проникла сюда незаконным образом и как-то тут шуровала, причем в одиночку. Только на этот раз ты здесь не одна. А со мной.

– Я тебя не звала.

– А надо было, причем до того, как ты сюда явилась. Совсем забыла насчет «жить вместе, помирать вдвоем»? А, Джаззи?

– Ты говоришь так всякий раз, когда втягиваешь меня в адские переделки, где мне не место. Скажешь, такого не бывало? Бывало, и часто. Я, например, с тобой так не поступаю.

– Хорошо, – отвечает он с оттенком язвительности. – Мисс Нравственность. Но сейчас ты меня перещеголяла. В такую хрень мы под моим началом не попадали еще ни разу. – Указывает на мониторы. – Что там есть, о чем мне нужно знать?

– Ничего, достойного внимания. Ну а ты что-нибудь заметил, когда носился вокруг здания?

– Тоже ничего. Стрелять не в кого, смотреть не на что. Потому что этот тип покончил с собой. В этом все дело. Остается пойти и убедиться, что ты не пошла у него на поводу в выборе лишить его жизни.

– Пассажирская дверь была открыта, а пистолет в его руке лежал на пассажирском сиденье. Так что самостоятельно выбора он не делал.

– Дверь была закрыта, Джаз.

Я бледнею, но быстро прихожу в себя.

– Как это закрыта, когда была открыта?

– Читай по моим губам, – говорит Лэнг. – За-кры-та. Я видел это собственными глазами.

Глава 85

Когда Лэнг подошел, дверь минивэна была закрыта.

Эти слова звучат диссонансом тому, как я обнаружила эту же самую дверь отпертой.

Разум быстрой чередой высвечивает факты, которые тем не менее нуждаются в проверке.

– Ты меня слышишь? – не унимается Лэнг. – Дверь была закрыта.

Я возвращаюсь в настоящее и даю быстрый ответ:

– Еще одно доказательство, что он был убит. Видимо, я застала убийцу врасплох. Он или она закрыли дверь после того, как я отвернулась от минивэна и мы начали с тобой разговор. Тогда убийца и скрылся, благо камера была выключена.

– Или же Ньюман понял, что мы его взяли, и покончил с собой. Вот правильный ответ, Джаз. Он совершил самоубийство.

– Поэт себя убивать не стал бы. Он не из тех. У него другой склад ума. Он считал, что делает мир лучше тем, что в нем пребывает. Его кто-то убил.

– Ага, вот они подумают и скажут, что этим кем-то была ты. Так что он покончил с собой. И не дури. Признай, что ты не понимала его настолько хорошо, как тебе казалось, и возблагодари за это злодейку-судьбу, мать ее… Избави нас бог понимать его: много чести.

– Ты меня не слышишь.

– Не слышу, в чем здесь вообще проблема. Я, может, и не проходил всю вашу профильную подготовку, но я-то это знаю. Убийцы, когда попадают в ловушку, сводят счеты с жизнью. Сколько раз такое бывало… – Лэнг начинает перечислять серийщиков, покончивших в разное время с собой: – Джо Болл. Горькая Кровь. Чарли Брандт. Даллен…

– Остановись. Я все понимаю. Такое случается. Но в нашем случае такого не было. Я просто…

– Да перестань. Кого волнует, если кто-то из членов семьи возжаждал мести? Кому до этого есть дело? Сгинул он – и слава богу. Можно переключиться на другие дела.

– Нет. Что-то здесь не так. – Я упрямо поджимаю подбородок. – Может, он действовал не один.

– А это уже не по твоему профилю, – отсекает Лэнг.

– Допустим, он контролировал кого-то, как это делал Ньюман. Такое вписывается в канву событий. А вот то, что он покончил с собой, не вписывается. Дверь была открыта. Кто-нибудь ее закрыл. Я знаю это, поскольку могу описать все, что видела внутри этого минивэна. А моих отпечатков там не найти, потому что мне не нужно было открывать дверь. Она и так была открыта. Я просто туда наклонилась.

– Или же ты его убила, а потом все рассмотрела. Вот что могут сказать следователи. Так что готовься защищаться. Ты увидела на окне кровь. И вызвала полицию.

В груди у меня опять молотит рок-концерт, почти такой же неистовый, как когда я подбегала к минивэну. Лэнг прав. Меня будут крутить-вертеть, склонять и обвинять на все лады, а я, несмотря на все это, буду вспоминать все свои действия в привязке к его смерти. Для меня это будет пыткой, я буду казниться, но выкарабкаюсь. И все равно это не падение в кроличью нору, куда он пытался меня завлечь.

– Подтасовка – это одно; ты знаешь, что с моей стороны ее не было. Но я еще и не подпустила к нему «скорую». Зная, что он мертв.

Лэнг резко втягивает воздух:

– Бллин…

– Да. Иначе и не скажешь.

– Но что, если ты расскажешь все не как есть, а как надо? Твой отец, черт возьми, наверняка так и поступил бы.

Может быть. И именно поэтому так не буду поступать я.

– Дверь была открыта. В этом вся правда. И это версия, которой я буду придерживаться. И которая доказывает, что там был кто-то еще.

– Да. Там была ты. Снаружи, у закрытой двери. И в этой пультовой ты была не одна. А были мы вдвоем. И вместе обнаружили, что запись частично стерта.

– Нет. Я скажу правду. И ты тоже. Ложь скверно аукается, Лэнг.

Мне вспоминается порыв недавней радости, вызванный смертью Поэта. Можно внушать себе, что это человеческая реакция. Что это не имеет никакого отношения к тому, что я дочь своего отца – человека, который во лжи ощущал себя, как на утреннем заплыве. – Ложь не тонет. Она всегда на поверхности. И ты не будешь лгать ради меня.

Подлетев одним рывком, он припирает меня к стене (ого, аж дыхание сперло). На секунду я оказываюсь притиснутой пленницей мужика вдвое крупнее меня, который до этого еще никогда так себя не вел.

– Время очнуться и нюхнуть нашатырю, детектив Джаз!

Колкий гнев во мне смешивается с замешательством. Это что еще за выходки… Я таких за ним даже не упомню.

– Какого черта, Лэнг? А ну отпусти.

– Я тебя защищаю, ясно? – с жаром твердит он. – Как в свое время обещал твоему отцу: любой ценой.

Я бледнею и холодею внутри.

– Что ты сейчас сказал?

– Я ему обещал, что всегда буду тебя защищать. Хоть и не знал, насколько это чертовски трудно.

Я скептически смеюсь:

– Это из-за тебя меня столько раз чуть не укокошили?

– Ты сейчас укокошенная?

– Нет, но…

– Вот и в тюрьму ты у меня хрен пойдешь. Было б за что.

Осознание бьет словно обухом – так всегда бывает, когда догадка ложится близко к цели.

– А ну-ка, проясни… Мой грязный папаша-коп хотел, чтобы ты меня опекал, и теперь ты водишь «Мустанг», хотя остальным в пользование дают служебные тачки. Эта твоя легенда насчет спецтачки всегда наводила меня на мысли. Казалось бы, все мы так или иначе работаем под прикрытием. Но «Мустанги» нам за это не раздают. Отец у меня был капитан, крестный – вообще начальник полиции, но на «Мустангах Шелби» я что-то не разъезжаю.

– Мне просто не верится, что я слышу это от тебя.

Память у меня возвращается к тому самому моменту, когда мы с Лэнгом стали партнерами. Я начала считывать своего отца – его истинную суть, а не геройский облик. И много что разглядела, подвергла переоценке. А потом появился Лэнг, который, по его словам, меня защищает. Может, так, а может, и нет; но сейчас мне кажется, что он больше защищает моего отца. Даже не понять почему. Но что я знаю точно, так это что он не тот, за кого я его принимала. Он такой же грязный черт. Да еще и руки распускает.

И этого достаточно. Гнев во мне смешивается с чувством предательства – смесь, которую я не могу сдержать. И я луплю его коленом в пах.

Он с кряхтением сгибается пополам.

– Бллин… Какого хера? Как тебе вообще в башку пришло, что я выменял защиту на тачку? Ну, подруга…

И в эту секунду, что я стою над моим согбенным двухметровым напарником, воющим, как кит при родах, дверь распахивается снова, и в нее влетает капитан Мур.

Глава 86

Капитан захлопывает за собой дверь, уменьшая и без того мелкую комнатку до размеров шкафа.

– Ради всего святого, детектив Джаз: что вы здесь делаете?

Обыденный вопрос, произнесенный c тихим шелестом, придает фразе оттенок зловещести.

– Доброе утро, капитан, – здороваюсь я, уклоняясь с ответом, а сама спешно нащупываю какую-нибудь удачную линию. Увы, не нащупывается. Господи спаси, что я действительно здесь делаю?

Капитан выгибает бровь.

– Я по-прежнему жду от вас объяснений, детектив Джаз.

Слова, с которыми мне придется жить всю оставшуюся жизнь. Жизнь, которую я не хочу провести за решеткой.

Лэнг с ворчанием распрямляется.

– Объяснить могу я.

– Ничего, пусть потрудится сама, – перебивает шеф, указывая на меня. – Говорите.

Но Лэнг уже торопится в обгон меня.

– Она вышла на пробежку, – говорит он. – А я ехал за ней следом.

Эта ложь для меня постепенно трансформируется в возможную правду. Неужели он и в самом деле меня сопровождал? И поэтому так быстро оказался здесь, на месте?

– Мы стояли на травянистом бугре рядом со стоянкой, – продолжает он, – и обсуждали, что ей не следует здесь находиться. Как раз в эту минуту на стоянку заехал Ньюман.

Он солгал вопреки моему запрету, и единственный способ за это поквитаться – кинуть Лэнга под автобус.

Брови капитана сходятся на переносице, а железный взгляд резко поворачивается и падает на меня с ощутимым глухим стуком.

– Я возвращаюсь к очевидному, детектив Джаз. Какого хера вы вообще здесь торчали?

Ругательные слова он пускает в ход крайне редко, но уж если использует, значит, ты попал по-крупному. Лично я попала прямиком в объяснение, которое норовит привести лишь к еще большему попадосу.

– Я действительно совершала пробежку, – подтверждаю я, – и хотите верьте, хотите нет, я вправду взвешивала обоснованность моих действий, которые привели меня сюда. Теперь, задним числом, я понимаю, что мне следовало размышлять об этом где-нибудь в другом месте.

Капитан хмурится – верное предвестье грозы с громом и молниями.

– Да неужто? – желчно язвит он. – Что еще?

– На минивэне подъехал Ньюман, – быстро говорю я. – И тут окна машины забрызгала кровь. Я бросилась бегом и вызвала «скорую помощь». Оружия у меня не было.

– Но было у меня, – подхватывает Лэнг. – И я оказался у машины первым.

Да чтоб его… Это ложь, которую может оспорить охрана кампуса.

– Дверь со стороны пассажира была открыта, – продолжает Лэнг. – Установив, что Ньюман мертв, я приказал детективу Джаз срочно остановить бригаду медиков, пока те не наследили на площадке. Я понимаю, что должен был ее просто отослать, но охрана кампуса была такой отстойной… Именно поэтому дверцу я закрыл. Чтобы кто-нибудь не испоганил картину и там.

– Никакую дверь ты не закрывал, – лезу я с возражением, глядя на капитана, который устрашающе молчит. – Дверь закрыл кто-то другой.

– Не кто-то, а я, – настаивает Лэнг, хмурясь на меня. – Ты это знаешь. Признаю свою оплошность.

Мои пальцы сжимаются в кулаки, и я притискиваю их к бокам, чтобы они ненароком не опустились на Лэнга.

– Капитан…

– О том, что мы там находимся, Ньюман не знал, – продолжает гнуть свое Лэнг. – На него явно подействовало бремя сокрытия того, кем и чем он был. И нам всем будет лучше от того, что его больше нет.

Здесь он прав. Лучше будет всем, только я не уверена, что мы единственные, кто так считает. Из-за Лэнга я этого сказать не могу и не осмеливаюсь предположить, что Поэт мог быть двумя людьми, а не одним. Такой домысел выставит нас обоих лжецами.

Капитан смотрит между нами.

– Вам, двоим придуркам, лучше уповать, что Поэт именно он, иначе потом замучаемся выплачивать его семье компенсацию.

Я бледнею так, как не бледнею никогда.

– Что значит «выплачивать»? – спрашиваю я недоверчиво, почти гневно. – О какой еще компенсации идет речь?

– Очень простой. Вы ведь преследовали этого человека.

– Наблюдение не есть преследование, шеф. И вы ведь тоже его санкционировали. Мы все хотели заполучить убийцу. И что бы мы делали, если б он убил снова, прежде чем покончить с собой? Сидели и крутили большими пальцами?

От возмущения я говорю сухо и отрывисто. Я взбешена, а моя способность вдумчиво анализировать, по всей видимости, случайно взяла отгул.

– Предъявить ему обвинение вы не могли: у вас не было достаточно доказательств. И вы продолжали его преследовать почем зря. По вашей милости я получил извещение, что Ньюман официально подает в суд на департамент. Теперь известно, что он сделал заявление для прессы и сообщил городу, что серийный убийца разгуливает на свободе.

– Серийщики известны своей жаждой внимания, – замечаю я. – Вот он и обратился в СМИ.

– Вы довели его до самоубийства, – заявляет Мур.

– Это утверждение основано на выводах криминалистов? – с вызовом спрашиваю я, уже не удерживаясь на утесе, с которого меня влечет в бездну. И все это не имеет никакого отношения к Ньюману, а только к тому мальчишке, в которого я выстрелила. Нет, не выстрелила, а убила. И победа мне не светит даже здесь. Кончиться может тем, что на мое требование назвать убийцу департамент запросто ответит, что это я сама и есть, или же я стану ответственной за самоубийство.

Капитан грозно смотрит на меня.

– Я сейчас смотрюсь спокойно?

Здесь явно подвох, но я клюю, потому что выбора у меня нет. С кисловатой усмешкой отвечаю:

– Вполне.

– А вот и нет! – рявкает он, и от этого рыка я невольно съеживаюсь. – Ни хера подобного! – добавляет Мур вербальных специй, как будто я и без них не поняла суть. – Марш в участок, и оставаться там! Наружу не выходить, по дороге никуда не сворачивать. Хватит уже с вами миндальничать.

Метнув в меня несколько визуальных пуль, он переводит строгий взгляд на Лэнга:

– А вам – следить, чтобы она снова никуда не вляпалась. Глаз не спускать, а то знаю я вас.

Я пытаюсь что-то возразить, но он рубящим жестом отсекает мое намерение:

– Слышать ничего не желаю. Все оставшиеся силы потратьте на то, чтобы уйти отсюда незаметно для прессы. – Огладив руками лицо, вздыхает: – Будем надеяться, что каким-то волшебным образом и при нашем участии здесь забудут, что видели вас. – Он делает вялый взмах рукой. – Валите, оба. Пока я не задумался о том, как детектив Джаз раззвонила о происшествии – и каким проклятием это обернулось для всех нас.

Но просто так я не ухожу. А еще раздвигаю границы поиска:

– Камера парковки здесь отключена. То ли ее хакнули, то ли просто грохнули. Если последнее, то…

– Детектив. Вы убивали Ньюмана?

Этот вопрос – еще один нож, кромсающий каждый почетный момент моей карьеры, кусок за кусочком.

– Нет.

– Тогда предлагаю доверить осмотр места мне и сгинуть с глаз долой, пока одного из нас не обвинили в убийстве. Причем не обязательно вас или Лэнга. – Играя желваками и не сводя с меня тяжелых глаз, Мур обращается к Лэнгу: – Уведите ее отсюда сейчас же.

На нервном вдохе я обхожу шефа бочком, как обходят валун, и встречаюсь со своим иудушкой-напарником в дверях. На него демонстративно не гляжу, иначе он у меня припадет еще на одно колено. Тянусь к дверной ручке, и тут слышу у себя за спиной властное:

– Стойте.

Мы разом оборачиваемся и видим капитана в напряженной стойке, с упертыми в бока руками. Его темно-карие, почти черные от гнева глаза устремлены на Лэнга.

– За что она припечатала вас коленом?

– За то, что закрыл дверь, – уворачивается тот с изящной ловкостью, как от мяча в вышибалах. Вот же врун.

Взгляд капитана перекочевывает на меня:

– Зачем вы его ударили?

Лгать мне противно, и я предпочитаю полуправду:

– Знайся вы с ним без перерыва пять лет, вы поступили бы точно так же.

Мур просто смотрит с непроницаемым выражением, не отводя глаз. Проходят секунды – тяжелые, напряженные, – прежде чем он односложно командует:

– Идите.

Я уже настроена на подчинение, когда он добавляет:

– Не вы, детектив Джаз.

С еще одним резким вдохом я опять поворачиваюсь к капитану. Лэнг, может, и лгун, но не конченый идиот. Он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Теперь я наедине с жестоким грубияном, которого называю своим шефом.

– Я думаю дать вам пищу для размышлений, пока вы будете ждать меня в моем кабинете, – говорит он. – Я полагаю, что вы ненавидели своего отца.

Ах, вон какой поворот… Я даже не уверена, куда он клонит, но явно не к добру.

– Своего отца я любила, – поправляю я, и это правда. Я любила его. Он был моим кумиром, пока не развенчал себя в моих глазах, но любовь никуда не ушла.

– И ненавидели, – добавляет Мур в свою очередь. – Для меня интересно, что спустя всего три месяца после его смерти в вашу жизнь вошел Поэт.

– Вы сами дали мне это дело.

– Вы стали одержимы, а одержимость превратилась в монстра, с которым вы в данном случае не сумели совладать. Ощущение такое, – Мур делает эффектную паузу, отмеряя удар, который собирается нанести, и чуть повременив, делает бросок, – будто вам был нужен кто-то, кого вы ненавидите больше, чем своего отца. И что у вас есть за эту ненависть? Мертвый мальчик и судебный процесс.

Его слова вонзаются мне в грудь, как лезвие, как пуля в центр мишени. И часть меня она убивает безвозвратно. К себе прежней я уже не вернусь.

– Теперь можете идти.

И я ухожу – не говоря больше ни слова, во всех смыслах.