Текст книги "Поэзия зла"

Глава 71

В те минуты, что я пытаюсь спасти жизнь этого мальчика, у меня мелькают воспоминания о ночи, когда я вот так же склонялась над отцом – его кровь на моих руках, жизнь вне моей досягаемости.

И точно так же, как тогда, прибывает «скорая», и меня оттесняют прочь. Место происшествия блокирует патруль, а оцепление наверняка охватит весь квартал. Тропка теперь ярко освещена, и на ней работают парамедики.

Я стою, совершенно беспомощная и перемазанная кровью из раны, сочащейся из груди мальчика. Я не преследовала ни его, ни какого-то другого пацана. Я гналась за мужчиной, высоким и широкоплечим. И совершенно не преследовала этого вот бедолагу, который теперь покинул этот мир. Хватаю патрульного офицера:

– Не позволяйте никому идти по этой тропе дальше, чем уже прошли. Накройте ее, чтобы защитить от дождя. Ищите следы взрослого. Здесь был мужчина. Нам нужен отпечаток его обуви. Необходимо доказать, что он был здесь с мальчиком.

Офицер кивает и уходит, крича мой приказ другим копам.

Может, дождь и снижает статистический уровень убийств, но этим вечером он просто изощренно прикрыл собой Поэта.

Один из парамедиков подходит ко мне и мрачно качает головой. Медицина здесь бессильна. Подростка не спасти.

– Там был ствол, – взволнованно выдыхаю я, после того как команда медиков признает свою неудачу и победу моего оружия.

– Это был фонарик, – поправляет кто-то из бригады «скорой».

«Фонарик». Это слово словно кислота на языке.

– Получается, что я убила мальчонку из-за фонарика… Тот мерзавец обманом втравил меня в это. И сделал убийцей. Фонарик в пакет! – командую я патрулю и, жестом подозвав другого, передаю ему свое оружие, тоже в пакет.

Следующий час напоминает скорее ураган, чем ливень. Прибывает еще одна следственная группа – особая, из другого ведомства, – которая положена по протоколу, если офицер стреляет в кого-то при исполнении служебных обязанностей. С места преступления меня отводят, а моя одежда становится вещдоком. Теперь я в форменных брюках, полицейской футболке и куртке. Группа осматривает место происшествия. А уже затем на сцену выхожу я. Доверенным при мне назначается Мартинес, полицейский ветеран с двадцатилетним стажем. Мужик толковый, знает свое дело, сострадает и мальчику, и положению, в котором я оказалась. Он из тех, кто помогает, а не ставит в колеса палки. Появляется и пресса. Куда ж без нее, учитывая характер жилого комплекса и его обитателей…

В какой-то момент объявляется и капитан Мур, чтобы оценить масштаб ущерба.

– Что здесь, черт возьми, произошло? – требует он таким тоном, будто шпынять меня сейчас самое то.

Я чувствую, как ухожу в себя. Это у меня на уровне реакции. Не визжать, не истерить.

– Поэт снова был возле моей двери. У меня есть на этот счет видео, можно посмотреть. Это был он, а не мальчик. Каким-то образом, когда я свернула в темноту за угол, мне навстречу бросился этот пацанчик, одетый в такую же одежду. Бросился и выставил то, что я приняла за пистолет. А это был фонарик.

– Как такое вообще могло быть? – недоверчиво изумляется он.

– Да как обычно. И ДНК опять нет. Мерзавец умен. Заманил, превратил меня в убийцу… Это то, чего он хотел. Оперативникам я сказала искать следы. У меня есть видео. На нем определенно высокий мужчина.

– Что, черт возьми, мне теперь сообщить прессе?

– Что злой монстр использовал ребенка в качестве щита. Ни капли вранья.

– Им известно, что его зовут Поэт. – В тоне шефа сквозят укор и подозрительность. – С вашей легкой руки. Вы это придумали для того, чтобы из-за Ньюмана надавить на мэра?

– Вы обо мне такого мнения? Он оставляет у жертв во рту стихи. А на месте преступления, помимо меня, толчется еще куча людей. Даже если б мне захотелось польстить себе насчет оригинальности названия… Ладно, капитан, прошу извинить. Я вся в крови этого бедняги. Мне нужно принять душ и ехать в участок, делать официальное заявление.

– А мне – оставаться здесь, по колено в созданных вами завалах?

– Раньше я думала, мой отец вас недолюбливал потому, что он замаран, а вы – нет. Я ошибалась. Он не любил вас за двуличие. Вы как флюгер, лавируете по ветру – куда он, туда и вы. Уж извините, сэр. Сейчас я отправляюсь в душ и за записями с моей камеры. А оттуда – в морг: попытаться выяснить, жизнь чьего ребенка я отняла. Подробности письмом.

Я не дожидаюсь от него ни разрешения, ни слов о возможном отстранении от дела. Все это меня не заботит. Но я не остановлюсь, пока не установлю личность погибшего мальчика. Ухожу, оставляя Мура и Мартинеса командовать парадом. Как будто у меня есть выбор…

Прежде чем попасть в подъезд, мне приходится одолеть целый кордон из правоохранителей, дежурящих во дворе. Наверху у своей двери я останавливаюсь, обнаруживая, что та не заперта. По спине пробегает тревожный холодок. Я вспоминаю, что оставила ее открытой. Чего я не знаю, так это может ли кто-нибудь, в частности Поэт, ждать меня внутри. А ведь я безоружна…

– Детектив Джаз?

Голос офицера Джексона всколыхивает во мне странную смесь беспокойства и облегчения. Я оборачиваюсь, чтобы совместить дверь и его в одном ракурсе.

– Что вы здесь делаете, Джексон?

– Все, что вам может от меня понадобиться. Мы ведь в одной команде, или вы забыли? – Он смотрит на мою дверь. – Она так и должна оставаться распахнутой?

– Это я ее так оставила. У меня нет оружия. Вы не могли бы для начала все там осмотреть?

– Сию же минуту.

Он достает из кобуры пистолет и решительной поступью заходит внутрь. Меня это тревожит, но я возвращаюсь к очевидному. Поэт хочет, чтобы я была на взводе, видела его повсюду. Даже в маленьком мальчике.

Глава 72

В коридоре я не остаюсь, а захожу в свою квартиру сразу за офицером Джексоном; по паркетному полу за нами тянется цепочка грязных следов. Суровым взглядом осмотрев гостиную и кухню, Джексон направляется в сторону моей спальни. Я тихо прохожу в кухонную зону и открываю там потайной ящичек, где лежит мой персональный «Глок-43» – компактный, легко умещается в ладони. В гостиную я возвращаюсь уже с ним; Джексон тем временем собирается подняться наверх в комнату моих боевых совещаний.

– Спасибо, там я уже сама.

Он задумчиво смотрит на мое оружие, а затем на меня.

– Вы уверены?

– На сто процентов. Спасибо за помощь.

Джексон колеблется.

– Наверное, мне лучше подождать здесь? Для подстраховки…

– Не нужно, – парирую я. Мысль подняться по лестнице и, если не дай бог что, очутиться там запертой в ловушке, греет как-то не очень.

– Хорошо, я понял. – Джексон снова колеблется и наконец убирает оружие в кобуру. – Вы хотите, чтобы я ушел?

Не будем этого отрицать. Реальность есть реальность, и надо быть реалисткой.

– Мне нужно побыть одной.

– Понятно. Но если вдруг что-нибудь понадобится…

«Например, обратить время вспять на несколько часов», – думаю я с тоскливой усмешкой, а вслух говорю:

– Спасибо. Просто помогите мне поймать того парня.

– Ясно.

Он идет к двери, я неотступно следом. При этом облегчение меня покидает, едва он выходит в коридор: все же одна комната осталась необследованной. Плотно закрыв за Джексоном дверь, я защелкиваю ее на все замки. Выпроводить гостя мне удалось, но времени радоваться по этому поводу у меня нет. Неисследованная комната манит к себе, и я останавливаюсь у подножия лестницы. Если Поэт ждет меня там, я готова к этой игре.

Гудит сотовый – конечно же, Лэнг; ну прямо-таки улучает моменты. За вечер я сбрасывала его звонки уже примерно пять раз. Мы с моим «Глоком» поднимаемся наверх и обнаруживаем, что комната пуста и пованивает: ну а что вы хотели, если пакеты с останками нашего ночного «загула» до сих пор не вынесены. Их бы в мусорку – навеки, вместе с Поэтом, – но ни то, ни другое улетучиваться не спешит. Я спускаюсь вниз и иду в ванную, где кладу «Глок» на тумбу. Сотовый звонит снова, и на этот раз, видя номер Лэнга, трубку я все же беру.

– Джаз, какого черта? Я тут весь извелся!

– Тут такой ад… все навалились, просто душат. Приходилось отбрыкиваться, как могу.

– Ясное дело… Мне сообщили. Что там произошло?

Я рассказываю ему обо всем вкратце. Вдаваться в детали просто влом, но необходимо. Все это мне придется пересказывать еще и в участке, раз десять. Ответ Лэнга, когда я заканчиваю, звучит так:

– Херня это все. Пацана ты не убивала. Главное, помни это сама, ясно? А убил его он.

Тревожно сжатое нутро говорит об обратном. Да и факты… Похоже, что мальчика убил все же не Поэт, а я. Это я нажала на спусковой крючок.

– Сейчас думаю принять душ, а потом помчусь в участок, делать официальное заявление.

– Я срочно вылетаю.

– Не вздумай. Сиди там и шевелись, выискивай все, что нам необходимо для его поимки. У меня еще никогда так не горела на него душа, как сейчас.

– Сэм…

– Я серьезно, Лэнг. Оставайся там. Работай над этим делом. Соберись.

Линию заполоняет тишина.

– А ты как планируешь себя выгораживать?

– У меня есть съемки с камеры, установленной Уэйдом. Там у двери взрослый мужчина. Ясно, что меня подставили. Со мной все будет в порядке.

– Да, конечно. Очень кстати. Это должно сработать. Ты чертовски крута. Позвони мне после процедуры опроса.

– О’кей. До связи.

Больше на разговор я не трачу ни секунды. Мне ужасно нужно побыть одной.

Кладу трубку рядом с пистолетом и скидываю с себя все, что есть, в мусорную корзину. Через пару секунд струи горячего душа приносят блаженное облегчение, и я каким-то образом вытесняю из головы события ночи. Есть риск сломаться, но я ни за что не могу допустить этого сейчас, пока не сделаю все, что можно сделать, и не останусь наедине с собой.

Завернувшись в халат, выхожу из душа – и тут в дверном проеме вижу Уэйда. Он осунулся от усталости, а одет, что для него нехарактерно, в джинсы и мятую футболку.

– Я примчался, как только услышал.

– А что с твоим делом? – спрашиваю я с беспричинной злостью. – Ты сам разве не должен сейчас ловить убийцу?

– Мое дело…

– Не отвлекайся по мелочам, когда у тебя самого дел невпроворот. А уж я как-нибудь здесь справлюсь.

Я тянусь к шкафу возле ванны, и в эту секунду Уэйд хватает меня за руку, поворачивая лицом к себе.

– Своего я поймал. И Поэта тоже загоним в угол.

– Пока он загоняет меня.

– Ничего. Верх будет за нами.

Я с трудом сглатываю. Перед глазами у меня тот мальчуган – неживой, с остановившимися глазами… Я отбрасываю эту сцену в сторону, цепляясь за рассудок, пока он цел.

– Я убила мальчика, Уэйд. Еще совсем ребенка.

– Перестань, – укоряет он. – Не изводи себя. Поэт…

– Только не говори, что его убил он. Лэнг тоже так сказал, но это не оправдание. На долбаный курок нажимал не Поэт. На него нажала я.

Голос у меня безотчетно повышается. В груди взбухает темный пузырь чего-то, чему сложно подыскать название. Я снова сглатываю – тяжело, глубоко.

– Мне нужно одеться, – говорю, поворачиваясь к шкафу. – Меня там ждет мой представитель.

– Кстати, насчет него, – слышу я из-за спины.

– Насчет кого? – разворачиваясь, спрашиваю я.

– Твоим представителем надо назначить меня.

– Почему?

– Хотя бы потому, что твое собеседование должно начаться завтра, а они прессуют, чтобы уже сегодня вечером.

У меня внутри все переворачивается от возможных последствий такого деяния, которые я даже не до конца просекаю.

– Я не очень сильна в таких вещах, – признаюсь я. – Если на то пошло, не очень-то часто стреляю в людей.

– А я – да. Есть и еще одна причина, чтобы я был твоим поверенным. Я сейчас разговаривал с Мартинесом; так вот, за пять минут он четырежды произнес фразу «мне сказал капитан». Вдумайся – четыре раза. Мэр, возможно, пытается отгородиться от Ньюмана за счет тебя и твоего дела, а капитана выставляет своим рупором.

– Хорошо, – я киваю, благодарная за такую подсказку. – Но ведь ты из ФБР. Ты вообще можешь выступать моим поверенным?

– Скажи «да». А уж я устрою так, чтобы это произошло.

Я ведь не дура. Уэйд прав по всем пунктам.

– Тогда – «да». Ты мой поверенный.

– Вот и хорошо. Я позабочусь, чтобы у тебя был адвокат. Он тебе понадобится. Давай одевайся, а я пока скачаю запись с камеры, которую нам надо будет взять с собой.

Я киваю и провожаю его взглядом, чувствуя разом облегчение и беспокойство насчет его участия. Поэт за мной явно наблюдает, а Уэйд в это время выставляет себя напоказ. Вряд ли это можно назвать разумным, ну да ладно. Мне сейчас надо сосредоточиться на том, как пройти это собеседование.

В настрое сделать это поскорее я спешу к шкафу и надеваю джинсы и футболку с кроссовками. Наспех вытираю полотенцем волосы и не утруждаю себя макияжем. Этим вечером погиб мальчик. Мне сейчас единственно хочется смыть его кровь – душ с этой задачей не справился. Однако нет уверенности, что это вообще можно будет сделать.

Я готовлю на выброс пакет с одеждой из мусорной корзины, когда телефон тренькает эсэмэской от Чака: «Никак не могу к тебе прозвониться. Очень беспокоюсь». Там же ссылка на новостную статью под названием «Поэт терроризирует город».

Ну, вот и официальное признание. Поэт получает то, к чему стремился. Теперь весь город ждет его решений и судилищ.

Глава 73

Я засовываю телефон в карман, беру пистолет и иду в гостиную, где на диване сидит Уэйд. Рядом с ним – компьютер, на котором запись с камеры слежения. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить внезапное предчувствие, вдруг начавшее гулким барабаном отбивать в моей груди секунды. Мой взгляд падает на входную дверь. Она была открыта, и ту запись Поэт мог удалить.

Изнемогая и в то же время пугаясь от желания увидеть, сделал ли он это, я торопливо усаживаюсь рядом с Уэйдом, а свой «Глок» кладу рядом, где он успокаивает меня самим своим существованием.

– Показывай, что там, – велю я отрывистым от волнения голосом.

Уэйд искоса бросает на меня взгляд, но ничего не говорит и не комментирует увиденные кадры. Своей работой он занимается достаточно долго и знает, что у каждого из нас свой внутренний склад, темперамент. Например, мне, чтобы сбить тревогу, срочно нужно просмотреть запись. Он это понимает и, не говоря ни слова, отматывает ее назад и нажимает на воспроизведение… Поэт стоит у моей двери, во все свои метр восемьдесят плюс. Не знаю, должна ли я при этом чувствовать облегчение или ненависть к себе. Я должна, обязана была догадаться, что тот мальчуган – никакой не Поэт. В любом случае, запись – это доказательство, которое оправдает меня и покажет следователям, как меня обманули и подставили. Но это не вернет ребенка к жизни.

– А что ожидала увидеть ты? – спрашивает Уэйд, когда я наконец снова обретаю дыхание.

– Когда я сюда вернулась, моя дверь была открыта, – отвечаю я.

– Ты боялась, что он удалил запись? – предполагает Уэйд.

– Да, но страх был глупый. Конечно, эти кадры он удалять не стал бы.

– Именно. Потому что хочет, чтобы мы увидели доказательство того, как он обвел тебя вокруг пальца. И убедились в его превосходстве над нами.

– Да, – соглашаюсь я. – Но здесь нечто большее.

Цитирую стих, найденный во рту у Саммера:

 
Кто смеется в зубах у ненастья,
Тем не менее чая сквозь тьму
Отыскать среди звезд тропку счастья,
Где б Хозяин явился ему.
 

– Он хочет, чтобы мы увидели в нем существо высшего порядка, перед которым все мы – пигмеи.

Я говорю «мы», но подразумеваю себя. Ведь все это нацелено в мой адрес. Он хочет, чтобы я узрела в нем Мастера. Всевеликого Хозяина. Это его послание мне.

Глава 74

Нет ничего более удушающего, чем когда тебя допрашивают на том самом месте, где ты обычно сама ведешь допрос. Мало что сравнится с сидением в холодном боксе с камерами и двусторонним зеркалом, из-за которого бог знает кто за тобой наблюдает. Сейчас я в этой комнате одна и расхаживаю от стены к стене, отгоняя от себя призрак того бедного паренька. Вот в комнату входит назначенный мне адвокат – симпатичная длинноволосая брюнетка.

– Николь Ричмонд, – представляется она с порога, захлопывая за собой дверь. – Я – ваш адвокат. А здесь для того, чтобы прекратить это их дерьмо.

Даже в своем простецком прикидоне из джинсов и футболки она держит бойцовский характер, что мне нравится.

– Они даже не должны были устраивать вам эту экзекуцию сейчас, среди ночи, и сами это знают. Знают и мое отношение, что все это чушь собачья.

О да. Она мне определенно нравится.

– Я слышала историю в целом, – говорит Николь и, сразу переходя к делу, добавляет: – А теперь хочу услышать ее от вас.

Я выкладываю ей все, и когда заканчиваю, она, в противовес своей внешней жесткости, неожиданно меня обнимает. В подобных ситуациях людям это свойственно. Они заключают вас в объятия. После смерти отца я разве что не носила табличку с надписью «Не обниматься!». Дело не в том, что я не ценю этот жест – вполне себе ценю, – но каждое объятие зиждется на жалости, а в ней можно легко погрязнуть, раскиснув и ослабив себя. Объятия дают волю слезам. Я же предпочитаю действовать. Делать хоть что-нибудь для изменения ситуации.

С объятием за плечами мой новый адвокат заявляет всем, кто ждет, о нашей готовности.

Первым, кто входит в комнату задать мне вопрос, оказывается Эван. На нем джинсы и майка «AC/DC» – антураж, который его странным образом очеловечивает. То же самое можно сказать и о его щетине. Он устало проводит рукой по волосам – не помню, чтобы я хоть раз видела его проявляющим растерянность. В его действиях нет ничего от человека, который приехал сюда устрашать.

– Я осмотрел место преступления, – говорит он, занимая место напротив.

Уже одна эта фраза – «место преступления» – звучит так, словно наждаком проводят по стеклу.

– Я также просмотрел запись, переданную нам Уэйдом, – продолжает он. – Просто чтобы довести эту информацию до всех. Никто не считает ваши действия противоправными.

– Ловим на слове, – укалывает Николь.

– Сколько угодно, – он бросает на нее раздраженный взгляд. – Свои когти можете приберечь для кого-нибудь другого. – Его внимание возвращается ко мне. – Пусть процедура проходит согласно протоколу. Я же здесь затем, чтобы сказать: все это проделал мерзавец Поэт, а не вы.

Вот он, вывод, достойный презрения. Он преследует меня так же, как сам Поэт.

– Я обзванивал судей, – продолжает Эван, – пытаясь выйти на ордер, но все сейчас побаиваются.

Я подаюсь вперед:

– Эван, в нашем городе орудует серийный убийца. Чего можно бояться больше, чем этого?

– После сегодняшнего нам будет вчинен иск, – говорит он со вздохом. – Им не нужен еще один, исходящий от Ньюмана.

– Им? Вы имеете в виду мэра, который защищает своего донора и свою драгоценную задницу?

– Ньюман подал против вас иск об ограничении, а буквально следом вы убиваете маленького мальчика… Это выглядит скверно.

– Вы только что сказали, что она его не убивала, – напоминает Николь. – И какой серийщик не хотел бы получить судебный запрет на детектива, пытающегося препятствовать его убийствам?

– Она права, – говорю я, еще больше обожая эту женщину. – Я уже дышала ему в спину, и он сделал ход, чтобы отвести от себя жар. И это сработало. Я автоматом отстранена и теперь сижу здесь на подвесе, вместо того чтобы работать над делом. Хотя мне впору радоваться. Последнего полицейского, который за ним реально охотился, он убил. А я по крайней мере жива.

– Я вам не враг, – поясняет Эван. – Просто иллюстрирую ситуацию. Завтра состоится пресс-конференция. Во избежание паники угрозу не мешает слегка затушевать. А потом, когда все подостынет, мы вернемся к ордеру. Вам же это дает время собрать больше доказательств.

– А ему – больше времени на убийства.

– Найдите мне хоть что-нибудь прямое, а не косвенное, и я сразу же пойду напролом.

– Это то, в чем мы рассчитывали на вас. Нам необходимо электронное наблюдение.

– Увы, пока обещать не могу.

Дверь открывается, и в допросную, оставляя за порогом свою свиту, входит Рэймонд Уинтер, начальник полиции и мой крестный.

– Ну-ка, кто у нас здесь лишний?

Мужчина он внушительный, и не только из-за роста и стати. У него чеканные черты лица, а пронзительно-синие глаза настолько проницательны, что пробивают насквозь любой наносной слой дерьма и смотрят прямо в душу. Такой завладевает комнатой, просто входя в нее, – как, например сейчас.

Эван поспешно встает.

– Шеф, – приветствует он, – мы все за нее.

– Еще б вы были против, – говорит тот хрипловато и властно, как будто Эван у него в подчиненных.

Коротко тряхнув друг другу руки, они обмениваются парой-тройкой неразборчивых фраз, после чего начальник открывает Эвану дверь, и тот быстро выходит.

– Николь, – произносит Рэймонд с грубоватой дружелюбностью; в голосе слышна нотка предупреждения.

– Шеф, я не мо…

– Не для протокола. Она же, черт возьми, моя крестница. Нам нужно посидеть, потолковать.

– Ого, – Николь потрясенно смотрит на меня. – Вы мне даже не сказали, что он ваш крестный…

– А я ей не ножик, чтоб везде мной разбрасываться, – горделиво поясняет за меня начальник полиции.

Такой чести я сегодня еще не удостаивалась. Николь смотрит на меня, и я киваю. Она встает и направляется к двери.

– Камеры выключены? – спрашивает она на выходе.

– Выключены, выключены, – ворчит в ответ босс.

Николь выходит, и как только дверь за ней закрывается, я встаю. В следующую секунду крестный папаша уже передо мной и сжимает меня в медвежьих объятиях.

– Девочка моя…

Я стискиваю зубы. Это испытание. Его способ вызнать, насколько я растрачена, насколько близка к гибели на воде, неспособности носить значок в будущем. Но я не подведу и не сдамся. Не пойду ко дну. Мне нужна справедливость для этого мальчонки. Мне нужен Поэт, и слезы – по крайней мере, не на публику – к этому не приведут.

– Ты же знаешь, что я – детектив по кличке Круть?

Этой междусобойной шуточкой мы с ним перебрасываемся с тех самых пор, как я поступила на службу в полиции и он принес мне кексики, чтобы это дело отпраздновать.

Обычно Рэймонд на это смеется. Но в этот раз нет. Положив мне руки на плечи, он отстраняется, чтобы меня оглядеть.

– Круть крутью, но ты еще и человек. Никто не проходит через то, что вышло у тебя сегодня вечером, без боли. Но ты осилишь и выйдешь из этого просто на загляденье. Ты крепкая, как гвоздь. – Он выпускает меня и упирает руки себе в бока. – Но тебе потребуется адвокат и обязательный административный отпуск на месяц.

– Да ну! – Я отшатываюсь. – Месяц? Я думала, полагается три дня… Мне же нужно ловить убийцу.

– Для тебя – месяц. Всего три месяца прошло после того, как прямо у тебя на глазах погиб отец. Речь идет о твоем выздоровлении.

– Черт… Шеф, ну ты вообще соображаешь?

– Если ты расклеишься и что-то пойдет не так, я приму это на свой счет. Более того, если ты станешь путаться под ногами, за тебя возьмется пресса. И будет гоняться за тобой не хуже, чем за тем убийцей. При таких делах ты сама захочешь залечь на дно. А оно бы и не помешало. Уэйд сказал, у него есть команда, готовая поддержать тебя в Сан-Антонио. Вот и сместись в том направлении. Исчезни с глаз долой. Насладись приятными прогулками по набережной, туды ее…

– Набережная – отстой.

– Не отстой. А очень даже красивая.

– Да не хочу я в этот Сан-Антонио! – упираюсь я. – Тут Ньюман грозится судом. А так я хоть продолжу вести дело в активном режиме… Короче, остаюсь при исполнении. – Не дожидаясь ответа, я вставляю еще один аргумент: – Поэт ведь только этого и хочет. Убрать меня с дороги.

Рэймонд твердеет лицом.

– Он одержим тобой. Мне кажется, он вообще не хочет, чтобы ты уходила. Его желание в другом: чтобы ты была так же одержима им, как он – тобой. Остается надеяться лишь на то, что, если ты отступишь, он будет тебя ждать, и в это время мы его поймаем.

Крестный наклоняется, целует меня в щеку и идет к двери.

Передо мной видение: я стою, склонившись над тем мальчуганом. Кое-как мне удается его отстранить.

– Шеф, а шеф?

– Да? – Он оглядывается через плечо.

– Мы уже знаем, кто тот пацан?

– Нет.

Вот и всё. Нет. На этом Рэймонд уходит. Я смотрю вслед, ошеломленная его резкостью. На данный момент надпись на табло гласит: «Поэт побеждает. Я проигрываю».