Текст книги "Поэзия зла"

Глава 35

Нашу встречу с шефом мы с Лэнгом не комментируем. Сходимся на едином постулате, который в принципе отражает все: «Одолели с минимальным перевесом». На этом стоп – и пора возвращаться к работе, потому что она – единственный способ помочь делу.

Как-то незаметно приближается начало восьмого, и мы наконец устраиваемся за столом для совещаний – Лэнг с краешка, я посередке, – думая приступить. Пока обсуждаем, что заказать из еды, к нам подсоединяется Чак, присаживаясь напротив.

– Стажеров спровадил всех, – докладывает он. – А тем, кого прислал Ньюман, велел завтра не возвращаться. Ужин заказываем?

– Да ты иди, Чаки, – предлагает Лэнг, – поздно уже. Мы тут сами.

Тот щетинится и упрямо поджимает подбородок.

– Я остаюсь. Чак решил – Чак сделал.

– У тебя что, семьи нет, чувак? – вздыхает Лэнг.

– Была, – отвечает Чак, – да сплыла. И детей прихватила.

Как, собственно, и у большинства в этом здании. Вам, кстати, известно, что, по статистике, в правоохранительных органах процент разводов достигает пятидесяти? А в некоторых особо стрессовых секторах и вообще шестьдесят-семьдесят.

– Только не вздумай никому говорить, что у тебя в кармане лежит ключик счастья, – подначивает Лэнг. – Сладкое дерьмо, которым ты мажешь бутерброд, возбуждает аппетит и мотивирует. Тебе двенадцать есть?

– Лэнг, – хмурюсь я.

– А что «Лэнг», – он пожимает плечами. – Я верен реальности. Ты это знаешь.

– Тридцать пять не хочешь? – бросает Чак, глядя при этом на меня. – А реальности верен как раз я. Я – ее хранитель, специалист по фактам. Так что остаюсь. Работа – это все, что у меня есть.

– Чак, ты нужен нам свежим, – примирительно говорю я. – Иди лучше домой. Отдохни. Есть, кстати, хорошая новость: капитан будет нам помогать. По-доброму, без развешивания лапши на ушах.

Не без усилий, но мы, наконец, убеждаем Чака отправиться домой.

Спустя полчаса мы с Лэнгом все в работе, попутно уминая сэндвичи (есть тут у нас одно любимое местечко, где мы их берем). Лэнг занят обзвоном фирм по переезду; поздний час создает ему препятствия, и он встречает их смачной руганью.

В это время я выискиваю в материалах дела все, что могла упустить ранее. Просмотр записей с камер откладываю, и тому есть свои причины. Мне нужны фокусировка, сосредоточенность на мелких деталях, а сейчас я нахожусь, мягко говоря, не в самом лучшем для концентрации месте. Еда, а также едкие остроты Лэнга при обходе преград – не лучший способ достичь этой цели.

Я просматриваю опись всего, что было собрано на месте преступления; особый интерес представляют книги стихов, найденные на сиденьях и под ними. Я почти представляю, как Поэт берет одну из них и оценивает содержание. Делаю пометку. По этим книгам нам в экстренном порядке нужны результаты медэкспертизы, и ради этого я готова предъявить карточку пропавшего полицейского.

Робертс действительно пропал, и живым мы его не найдем – это я чую нутром. Хмурясь от одной этой мысли, между звонками ловлю Лэнга:

– Слушай, я все никак не сложу два и два насчет Робертса. Он ведь действительно подал в отставку…

– Подал, по телефону. – Лэнг, потирая челюсть, откидывается на спинку стула. – Звучит как-то мутно. Кто знает: может, он говорил с приставленным к голове пистолетом…

– Но им было подано заявление на работу в Хьюстоне. Значит, он уволился и потом обратился туда насчет работы. А значит, наверняка в какой-то момент разговаривал с хьюстонским офисом?

– Ну да, по процедуре так оно и положено, даже если б первый звонок за него сделал капитан… – Лэнг подается вперед и хватает телефонную трубку. – Сейчас наберу Хьюстон и добуду у них информацию.

Я сижу и с живым интересом жду, что он там узнает. Попытка успехом не увенчивается – ни нового начальника Робертса, ни тамошних кадровиков нет на месте.

– Все ушли, – он печально вздыхает. – Придется ждать до завтра.

Я киваю. При этом вся ситуация с Робертсом начинает мне видеться несколько странной. Нет сомнения, что он мертв или в лучшем случае скрывается. Тела нет. Нет и стихотворения. Тот стих Поэт оставил потому, что гордился своим убийством; для него это казалось оправданным. Так сказать, месть по заслугам. Робертс же с Поэтом не совмещаются логически.

Глава 36

Со вздохом смирения я снова сосредотачиваюсь на своей работе, на этот раз – набирая номер криминалистической лаборатории. Само собой, в трубке звучит автоответчик – час уже поздний.

Что ж. Свой завтрашний день начну с того, что заскочу к криминалистам и разведу там костерок под некоторыми нерасторопными. Как раз когда я расправляюсь с последним сэндвичем, Лэнг, с шумом отодвинув стул, встает.

– Ну их на хрен. Это путь в никуда. Еду домой к его бывшей. У них там традиционно любовь и ненависть. Может, услышу что-нибудь путное…

– Ты думаешь ее ошарашить?

– Придется, – соглашается он. – Если Робертс мертв, что толку ее щадить, огораживать от всяких там душевных травм… Все равно все со временем выяснится. А так хоть какая-то надежда.

Я издаю тяжелый вздох:

– Понятно. Давай.

При этом в глубине души мы оба понимаем, что надежды нет. Есть лишь правосудие, которому мы служим, и если нужно добиться своего, то приходится действовать быстро.

– Позвони и дай мне знать, как все прошло.

– Я потом вернусь и отвезу тебя домой. Ночевать буду у тебя на диване. – Лэнг подмигивает. – Не волнуйся, голым рассекать не буду.

– Это ты лишнее. В няньках я не нуждаюсь. И, пожалуйста, слово «голый» прибереги для себя.

– Ты же первая сказала его в машине.

– Отстань.

Настроение у Лэнга меняется, он как будто трезвеет:

– Робертс – доказательство, что перед плохими парнями мы все уязвимы.

– Ничего, я подготовлена.

– Думаешь, он не был? – Ответить мне Лэнг не дает: – Цианид действует необратимо. Если по возвращении я тебя здесь не застану, то еду к тебе. Перестань, Джаззи: на твоих диванах я уже спал. Кроме шуток, ну? Я джентльмен.

– Я тебя знаю и доверяю, но у меня есть поддержка в виде патруля.

– У этого типа хватает смелости без стеснения, в открытую насылать своих стажеров. Так что приеду, и кончен разговор. – Лэнг перекидывает сумку через плечо. – Как соберешься домой, отпишись. В противном случае встречаемся здесь, и я тебя отвезу. – У двери он притормаживает. – На камерах наблюдения что-нибудь есть?

– Сейчас только приступаю.

– Позвони, если найдешь этого ублюдка, – приказным тоном говорит Лэнг и выходит из конференц-зала.

Я смотрю ему вслед. Вот именно поэтому мы никогда, никогда не сможем с ним встречаться. Друзья? Определенно да, и я ни за что не захочу его лишиться. А вдобавок к этому он еще и редкостный неряха. Переключая внимание на компьютер, я достаю из сумки плитку шоколада и, шелестя фольгой, вскрываю ее. Снабженная достойным допингом, щелкаю по папке с записями камер, которые мне по имейлу прислал Чак.

Всего в папке пятнадцать файлов. Просмотр я решаю начать с процесса пробежки, то есть до того, как я заскочила в кофейню. Хочется отсмотреть всю хронологию пробега и посещения кафе в том порядке, в каком они проходили, чтобы убедиться в охвате всех и каждого, кто там появлялся. Кроме того, я знаю, кто был в кофейне. Вопрос в том, маячил ли кто-нибудь из них в кадре на протяжении моего маршрута?

Я не торопясь делаю пометки насчет того, кого и где вижу, но повторно никто не мелькает, и никто не выглядит знакомым.

Я как раз подбираюсь к своему видео в кофейне, когда звонит мобильный – на дисплее номер Уэйда. Часы показывают восемь тридцать; вот и хорошо, как раз можно сделать перерыв.

– Приветик, – здороваюсь я. – Есть новости?

– Отчет для тебя придет послезавтра. Профиль займет чуть дольше времени, ну ты понимаешь.

– Само собой. Спасибо за подмогу.

Как специально, раздается еще один звонок.

– Наверное, Лэнг. Погоди секунду.

Я нажимаю кнопку связи и слышу:

– Джаз? Это Джексон, офицер.

Ого, вот это оперативность… Я открываю рот сказать, что мы вовлекаем его в дело Саммера, но договорить не получается. Он опережает меня с сообщением:

– Здесь еще одна жертва. Та же история: связан, во рту бумажка. Я сперва позвонил диспетчерам, чтобы передали, но подумал, что вы, наверное, захотите узнать напрямую.

У меня обмирает сердце. Я была права. Он не терял ни секунды, а нам не хватило поворотливости, чтобы его остановить. Поэт убил снова.

– Ясно, – натянуто отзываюсь я. – Спасибо. Шлите адрес. Я сейчас буду.

Адреналин захлестывает; я вешаю трубку и восстанавливаю связь с Уэйдом:

– Здесь очередное убийство. Почерк тот же. Мне надо ехать.

– Созвонимся.

Это все, что он говорит; работа и отношение ко мне не позволяют спросить больше. Все вопросы отходят на потом, за что я Уэйда реально ценю.

– Так и сделаем, – обещаю я и отключаюсь как раз в тот момент, когда мне на телефон звонит диспетчер. Я разговариваю, одновременно собирая сумку. К тому времени, как я подтверждаю выезд на место преступления, ко мне поступают эсэмэски от диспетчера и от Джексона. В них указан адрес.

Я смотрю на него – и холодею. Это в паре кварталов от моей квартиры.

Глава 37

Я выхожу в жаркую духоту августовского вечера, от которой кожа в секунду становится липкой. Не чуя под собой ног, стремглав пересекаю тротуар. Вокруг уже совсем темно, и эта темень душит гнетом смерти и сопряженного с ней насилия. В эти минуты мне перехватывает горло от догадки, что место этого убийства было выбрано из расчета поддразнить меня. Поэт таким образом выразил намерение сдержать свое обещание. Интересно, было ли убийство Саммера прелюдией для Робертса? Обещанием, что он по списку следующий?

Усаживаясь в машину, я изрядно нервничаю; при этом ощущение оружия на бедре успокаивает не в пример сильнее обычного. Не то чтобы Поэт явится за мной сегодня вечером. Нет. Ему хочется, чтобы я в эту ночь терзалась, как в аду, пока он блаженствует в лучах славы своего последнего убийства. Этот самый ад – то, что превращает мою короткую поездку в целую вечность.

Едва оказавшись в пределах видимости от места назначения, я обнаруживаю, что дорога там перекрыта, суетливо мигают огни, толкутся люди. В данный момент я нахожусь буквально в трех домах от своей квартиры. Решаю просто припарковаться у своего дома. Делаю разворот и максимум через минуту подъезжаю к нему со стороны улицы, а не гаража, где я обычно паркуюсь. Казалось бы, с гаражом удобно, но это не так. Мне хватает ума чувствовать себя в большей безопасности на оживленной улице, чем в закрытом бетонном боксе. Гордое звание детектива не должно быть оправданием для легкомыслия.

Я глушу мотор и, выбравшись из машины, подхожу к багажнику, где меняю свою офисную сумку на полевую и надеваю обувь на плоской подошве, которую держу специально для подобных случаев. После этого ставлю машину на сигнализацию и иду по шумной улице. Тут и там суетятся люди, а мое любимое итальянское заведение на углу переполнено публикой в ожидании столиков, за которыми можно будет поблаженствовать. Для меня это всегда на грани сюрреализма: как может беспечно течь их жизнь без какого-либо осознания, что чья-то жизнь только что угасла…

Я как раз прохожу мимо небольшого жилого комплекса в квартале от места преступления, когда вновь начинаю ощущать неизъяснимое покалывание – верный признак того, что за мной наблюдают. Оно крепнет одновременно с тем, как я миную небольшой, подлежащий ремонту многоквартирник. Мой ищущий взгляд невольно устремляется вверх, в сторону пожарной лестницы – туда, где загадочно сгустились тени. И, клянусь, на моих глазах кто-то там вкрадчиво исчезает во тьме.

Рука непроизвольно опускается на оружие, но на оживленной улице я противлюсь инстинкту его вытащить, из опасения вызвать панику. Вместо этого достаю из сумки фонарик, в белесом круге которого осматриваю пожарную лестницу, где, разумеется, никого нет. «Ты просто на взводе», – внушаю я себе. Вот и вся причина. Я чертовски взвинчена. Позволяю ему до меня достучаться, и это бесит. Мне нужно быть на месте преступления, а не играть в прятки с пустой пожарной лестницей.

Фонарик соскальзывает обратно в сумку, а я устремляюсь вперед, где впереди на тротуаре у заграждения колышется толпа из тридцати или более зевак. Готовясь к давке, я прикрываю ладонью свой значок и приопускаю плечо, действуя им как тараном. В руке у меня ай-ди.

– Уголовная полиция! – вынуждена я крикнуть с полдесятка раз, пока наконец не оказываюсь у первой линии оцепления. Здесь я в последний раз показываю свой значок офицеру, который жестом указывает мне пройти.

Вырвавшись от толпы, я иду к одному из отдельно стоящих домов. Сейчас здесь тесно от правоохранителей с разными эмблемами. Пересекаю освещенный передний двор, направляясь к ступеням крыльца. Там дежурит офицер Джексон, легко различимый по своей рыжине и внушительному росту. Сохраняя свой обычный стоический вид, он явно ждет меня.

– Криминалисты и коронер еще не прибыли, – докладывает Джексон. – Место происшествия мы оцепили и сделали несколько предварительных снимков. Так что картина довольно свежая. Тело в спальне.

– Кто нашел?

– Анонимный звонок. То же самое, что и с делом Саммера, если я верно припоминаю.

– Любопытно. – Из сумки я достаю перчатки и бахилы, один комплект протягивая ему. – Предлагаю составить мне компанию.

Он выгибает бровь.

– Хотите, чтобы я присоединился?

– Отчего бы нет. Хотите побыть детективом?

– Охотно, черт возьми.

– Тогда облачайтесь и следуйте за мной, только не разговаривайте. Пусть вас не удивляет, но для меня это важно. Нужно многое обдумать, и вам тоже. А утром ждем вас в участке. Вы по этому делу прикрепляетесь к нашей команде.

– Вот как?

– Да, именно так. Сегодня все утвердили.

Я тоже одеваюсь в спецодежду, а также вооружаюсь камерой съемки, которую прихватила с собой как дополнительную пару глаз.

– Нам известно, как убийца проник в дом?

– Задняя дверь была не заперта, – отвечает Джексон. – Но это на уровне предположений. Следов взлома не выявлено.

Насколько помнится, взлома не было и во время предыдущего убийства.

– Интересно, пускали ли его жертвы внутрь добровольно? – размышляю я вслух, но ответа не жду. Я просто все обыгрываю – и уже отворачиваюсь от своего спутника.

Входная дверь открывается с довольно громким скрипом, который подсказывает, что вряд ли это была точка проникновения, если только Поэта не приглашали внутрь, как я предположила. Или он просто караулил здесь и ждал? А что, действие не лишено логики. Убийца – планировщик. А планировщикам свойственно идти впереди игры, готовить сцену и разыгрывать на ней последующее убийство.

Джексон закрывает за нами дверь, и еще до того, как я вхожу в дом, меня пробирает жгучий холод кондиционера, выставленного на максимум. Мысленно я возвращаюсь к досье Саммера и сноске, которая почти вылетела у меня из головы. В той квартире стоял жуткий холод. Вероятно, это было ухищрением Поэта сохранить тело для более полной оценки его работы. Или же он, прежде чем убить, таким образом пытал жертву. Саммера нашли голым. Возможно, что и нынешняя жертва предстанет такой же. Я превозмогаю холод и через небольшую комнату прохожу к стенке. Центральное место на ней занимает изображение скелета в рамке. Во мне что-то шевелится – что-то темное и неприятное, чему я не могу дать названия.

Делаю снимок этой картинки, а затем окидываю взглядом коридор, ведущий направо, к спальне. Видеть тело я еще не вполне готова. Даже не знаю, почему. Ум словно противится, хотя на самом деле этого не должно быть. Тогда я бросаю взгляд налево, где совмещены жилая и кухонная зоны. Там видна коричневатая дешевая мебель, по виду взятая с распродажи. Явно съемное жилье какого-нибудь студента. Саммер же был респектабельным бизнесменом. На первый взгляд у этих двоих не могло быть ничего общего, кроме одного: он. Они оба удостоились его внимания, приведшего их к трагическому концу.

Мое внимание привлекает книжная полка – единственный здесь предмет меблировки, помимо дивана и журнального столика. Я подхожу туда и изучаю скудный рядок из шести книг. Все, как одна, на медицинскую тематику. То темное, болезненное чувство возвращается, словно по мне змеей скользит некое осознание, которого я страшусь вперемешку с почти тошнотворной уверенностью. Стряхиваю это чувство вместе с пробегающим по телу ознобом и сосредотачиваюсь на фотографировании книжной полки, так чтобы было зафиксировано каждое название.

Когда я с этим справляюсь, в уме у меня кристаллизуются два четких наблюдения: а) я здесь чуть не закоченела; б) полки в квартире у Саммера заставлены литературными изданиями, преимущественно известных и почитаемых поэтов. Я возвращаюсь к тому, что могло объединять этих двух жертв: получается, он.

Поворачиваясь, я щелкаю объективом во всех ракурсах, сдерживая желание поскорей пройти на кухню. Спальню и тело надо бы осмотреть до прибытия криминалистов; я уже и так потратила излишне много времени, топчась здесь. Где-то на периферийной линии различаю Джексона, но не смотрю на него. Он здесь затем, чтобы наблюдать. Я, собственно, для того же, и мое внимание он не привлекает. Пересекаю комнату, и как раз в тот момент, когда думаю двинуться дальше, в квартиру вваливаются криминалисты – причем не один, а сразу трое, в бахилах и защитных комбезах.

– Детектив Джаз, – представляюсь им я. – Старшая по объекту. Ждите здесь, пока офицер Джексон не даст вам добро. – Бросаю на него взгляд. – Дальше коридора никого не пускать.

Он кивает, а я направляюсь по узкому коридорчику, уже не обращая внимания на холод; прилив адреналина заставляет сердце учащенно трепетать. У единственной, глухо молчащей двери я невольно замираю. Стиснув зубы от внезапного страха (вздор какой-то – ты из полиции или как?), заставляю себя шагнуть в спальню. Остановившись сразу за дверью, окидываю взглядом простую комнату с кроватью, тумбочкой и бурым ковровым покрытием. И – само собой – с обнаженным телом мужчины, на стуле перед кроватью.

Подхожу, чтобы получше рассмотреть этого человека, который уже и не человек. Он – всего лишь оболочка. Ноги и талия привязаны к деревянному стулу. Голова свесилась на грудь. Пол внизу чистый. Если несчастный и был отравлен, его не вырвало.

Присев перед ним, я вглядываюсь, пытаясь подробней рассмотреть лицо – и тут у меня перехватывает дыхание. Я узнаю, что (вернее, кого) я нашла. Передо мной Дэйв из кофейни. Сразу же в ином свете предстают те медицинские книги на полке; дурное предчувствие обретает смысл. То, что это жилье Дэйва, я поняла сразу, как только увидела на стене изображение скелета в рамке.

Я вскакиваю, и разум сам собой воспроизводит нашу с Дэйвом вчерашнюю встречу, сразу после того, как из динамика моего мобильника рванулась аудиозапись стихов:

«Поэзия?» – с улыбкой спрашивает тот, обрабатывая мой заказ.

«Слова для души», – машинально повторяю я присказку своих студенческих лет, когда руководила пен-клубом, который был моим детищем лишь потому, что я не отличалась прилежанием в колледже. Руководство клубом куратор вменил мне как наказание с шансом исправиться, но для меня оно, наоборот, оказалось отдушиной. Загадки в стихах интриговали меня и создавали живую связь с моим дедушкой, который не жалел бессчетных часов, помогая мне с подготовкой к собраниям клуба.

«Для души? – Дэйв насмешливо фыркает. – Больше похоже на белиберду из слов, сметенных в кучу: по отдельности ничего не значат, но в совокупности для каждого свои».

«Приобретенный вкус, – соглашаюсь я, принимая обратно карточку. – Вполне сравнимо с анализом прихотей чьего-нибудь кишечника: как раз то, что врачи делают за деньги. Между прочим, залог твоей будущей профессии».

Он был убит из-за этой самой встречи.

Фактически убит из-за меня.

Изо рта у Дэйва торчит клочок бумаги. Надев на руку вынутый из сумки пакетик, я осторожно извлекаю эту бумажку – и, конечно же, нахожу отрывок стихотворения. Всего две строки, которые я хорошо знаю. Концовка Шестидесятого сонета Шекспира:

 
Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки[7]7
  Перевод С. Я. Маршака.


[Закрыть].
 

Это стихотворение, помнится, мы в колледже даже анализировали. И не только мы. Для большинства оно о жизни и смерти, о течении времени. Для некоторых – о нетленности бессмертия.

А для меня оно опять же о судьбе. Еще один способ Поэта донести до меня, что этот человек должен был умереть. В силу необходимости. Ради более великой, возвышенной цели: его цели.

Глава 38

Дэйв мертв.

«Потому что я зашла в ту кофейню и с ним заговорила.

Он убил для меня».

Эти слова сотрясают, режут на части. Внутри меня все кровоточит. Теперь это личное, до непередаваемости. Шок проходит, сменяясь нарастающим гневом.

– Сэм?

При звуке голоса Хэйзел Ли, одной из самых блестящих судмедэкспертов в профессии, я рывком возвращаюсь к своим обязанностям. Запечатав вещдок в пакет, оборачиваюсь и вижу в дверях ее силуэт в комбезе и перчатках.

– Слава богу, ты не Тревор, – встречаю ее я, пряча пакетик к себе в сумку. – Последнее, чего мне надо, это добавочный уровень сложности, который он обычно привносит.

– Тревор в отпуске. Да, хвала богу за всех нас.

В комнату просовывается Джексон.

– Она меня отпихнула. – Он сердито на нее смотрит: – Девушка, я же сказал вам подождать.

В другой раз я бы над этим посмеялась. Видно, что Джексон понятия не имеет, с кем имеет дело в лице Хэйзел. Ее в самом деле частенько недооценивают, и можно понять, почему. На своем четвертом десятке и при росте метр пятьдесят она выглядит моложаво, при этом образованна и остра на язык; темпераментная американка китайского происхождения, напористое очарование которой проталкивает ее в любую щель.

– Он прав. – Она оглядывается на него с хитроватой улыбкой. – Потому что я – медэксперт и имею первоочередной доступ к телу. И эти вот дылды в полицейской форме мне здесь не помеха. Плюс, – она шаловливо покачивает пальцем, – я нравлюсь Сэм.

– И то и другое правда. – Я киваю Джексону, давая ей пройти.

Хэйзел примирительно гладит Джексона по рукаву:

– Ничего, вы пока новенький. Потом привыкнете.

Он бросает на меня растерянный взгляд, на что я ободряюще ему подмигиваю:

– Держите других, пока она здесь не закончит.

Джексон кивает и исчезает в коридоре. А мы с Хэйзел вместе стоим перед телом.

– Вот же хрень, – бормочет она, помножая мои ожидания на ноль своим вопросом: – А нельзя отключить эту холодину? – Зябко потирает себя руками в перчатках. – А то у вас здесь как в морге. Аж пупырышки по коже.

Хэйзел улыбается своей шутке.

Я холода даже не чувствую. Наоборот, охотно предпочла бы его пронзительности вины, которую я ощущаю, стоя здесь перед Дэйвом.

– Мне сложно над этим смеяться, Хэйзел. Юмор очень уж невеселый. И, кстати, повысить температуру мы пока не можем. Мне нужно считывать картину именно так, как ее замышлял убийца. Вы осматривали тело Саммера?

– Я ассистировала при вскрытии, – отвечает она. – И знакомилась с досье. Та штука со стихами несколько странная… Сейчас тоже оставлено стихотворение?

– Да. Я его уже упаковала.

– Интригует… Вы не знаете, о чем эти стихи?

– Так, примерно догадываюсь.

Подробностями я не делюсь. В частности, о том, что тематика поэзии приводит к гибели людей.

К счастью, Хэйзел оставляет эту тему, вновь сосредотачиваясь на Дэйве.

– Этот совсем свежий, – констатирует она. – Окоченение еще не наступило, но вы и без меня это знаете. Вероятно, это первое, что вы заметили.

Вовсе нет. О времени смерти я даже не задумывалась.

– Как раз это я и упустила, – признаюсь я. – Видимо, меня отвлекло то, что я его знала.

– Надо же, – Хэйзел бросает на меня пытливо-вопросительный взгляд. – Вы с ним знакомы?

– Так, мимоходом. Он работал в кофейне по соседству, и мы с ним как раз сегодня утром пересекались. Он – студент-медик. Точнее, был им.

– Жесть. При всем крутом нутре детектива, это выбивает из колеи. Помню, однажды меня вызывали из-за бывшего парня. Тяжелая выдалась ночка. При нашей последней встрече я сгоряча обозвала его «звиздюком». – Хэйзел бдительно поднимает руку. – Прошу не осуждать. Пальма первенства в этом деле у моей матери. Причем раньше я этим словом никогда никого не обзывала, за что мне потом оставалось себя корить. Ведь это, как я уже сказала, были последние мои слова, сказанные в его адрес.

– И что с ним произошло?

– Его убила новая подружка.

Хэйзел нагибается ровно настолько, чтобы рассмотреть лицо Дэйва как часть картины убийства. Наша светская беседа – своего рода смягчение борьбы со смертью; каждый ведет ее на свой манер. Обыденный разговор с элементом нормальности нередко помогает сохранять рассудок.

– Кожа обесцвечена. Налицо признаки кислородного голодания.

Хэйзел достает из кармана рулончик полиэтилена и, разостлав по полу, ставит на него свой чемоданчик и приседает рядом на корточки.

– Опять держу пари, что это был цианид, – говорит она. – Он выводит кислород из организма.

Я фокусируюсь на том, что она сейчас рассказала о предыдущем расследовании.

– Кстати, Тревор должен был прислать мне отчет о вскрытии Саммера, но я его что-то не видела.

– Он завалил меня бумагами. Получите его утром.

– Как он подтвердил наличие цианида, не дожидаясь отчета токсикологии?

– В зубе жертвы застрял кусочек гелевой оболочки с остатками вещества. – Расстегнув на чемоданчике молнию, Хэйзел встает на ноги. – По всей видимости, жертва пыталась удержать таблетку во рту и не дать ей упасть внутрь, но гель растворился. На самом деле оболочка должна была рассосаться, но такие казусы случаются. Ее защитили два коренных зуба. Отчет будет завтра. Я эти дела беру под свой контроль. Или вам вместо меня нужен Тревор? – спрашивает она, подмигивая.

Я презрительно фыркаю.

– Тревор мне нужен, как дырка в голове.

Шутка из разряда неудачных. Во всяком случае, для нынешнего вечера. Глотку мне обдает изжога.

– Удачно поработать, – перехваченным горлом выдавливаю я, отступая от Хэйзел, занятой сейчас тестами.

Мысли мои при этом неотступно заняты убийством.

Что между этими двумя общего? Пожалуй, поэзия.

Один ее обожал. Другой ненавидел.

Он судит о них критериями поэзии. В таком случае, если Дэйв стал мишенью из-за своей неприязни, то как насчет Саммера?

– Где он берет цианид – вот в чем вопрос, – бормочет Хэйзел, укладывая в пакетик мазок изо рта жертвы. – Может, он бывший военный? Завез оптом откуда-то из-за границы? У меня отец тоже служил. Он рассказывал мне истории, как легко запрещенные вещества, все на выбор, приобретались в определенных странах.

Бывший военный… А что, в чем-то подходит. Чувствуется, что он опрятен. Дисциплинирован. В этом плане вполне соответствует – и все же как-то не вяжется…

– Я в это вникну, – обещаю я.

Оставив ее за работой, приступаю к обходу комнаты, при этом заранее зная, что ничего стоящего не найду. Ни я, ни криминалисты. Поэт обводит нас вокруг пальца, и этому нужно положить конец. Я подхожу к единственному в комнате окну – с большой рамой, через которое мог бы влезть и крупный мужчина, – но как точку входа сразу же ее исключаю. Поэт вошел так, словно был здесь хозяином, и явно не через окно.

В тот момент, когда я начинаю отходить от окна, снаружи за стеклом проходит зыбкая тень. Я замираю, уставившись туда в ожидании еще одного движения.

На ум возвращаются слова Хэйзел: «Этот совсем свежий». Непонятно, видела ли я сейчас что-то в сумраке или нет, но он все еще здесь. Поэт все так же здесь.