Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

Выдохнула. Такой ответ показался мне самым достойным и не стыдным.

– Ну, хоть кто-то относится к учебе с должным рвением. – Кивнул он, сворачивая направо на мигающий зеленый сигнал светофора.

Я ухватилась мокрыми от волнения пальцами за обивку. Моя задница еще не успела вспотеть, поэтому на каждом повороте помимо своей воли тело катилось в сторону – туда-сюда, туда-сюда.

– Дима тоже. – Воскликнула я и осеклась, заметив его пристальный взгляд. – Тоже относится. К учебе. Серьезно.

Мужчина, будто не веря мне, тяжело вздохнул.

Теперь я догадывалась, откуда взялось это напряжение: сын, не оправдавший надежд, всю жизнь стремившийся к чему-то иному, чем уготованное для него отцом. Сын, недополучавший внимания, такой послушный, понятный в детстве и вдруг взбунтовавшийся в юности.

– Он соображает лучше всех в группе. Ему легко дается любой язык, который преподают. И ему нравится. А еще у Димы есть желание чему-то научиться. – Не знаю, зачем я все это сказала, но мне захотелось защитить своего парня от ярлыка бездаря, навешенного отцом.

Юрий Павлович крепче вцепился в руль.

– Я всю жизнь в него вкладывал. Надеялся. Стремился заинтересовать своим делом. – Мужчина на каждом слове хмурился сильнее, будто слова, покидающие его уста, причиняли огромную боль. – А его все время тянуло не туда. Не понимаю – на творчестве ведь далеко не уедешь. Всю жизнь хотелось обуздать его, занять чем-то, но он только делал мне назло.

Автомобиль встал на светофоре. «Вот сейчас он скажет о самом главном – что я Диме не пара. Вот сейчас». Мои плечи распрямились, упрямый подбородок устремился вверх. Я выслушаю и отвечу ему достойно, или это буду не я.

Но мужчина молчал. Его, казалось, больше ничего не интересовало, кроме дороги. Даже я. Возможно, он и вовсе забыл, что мое худое тельце болталось где-то на заднем сидении, просто вел автомобиль дальше по темным улицам и барабанил пальцами по рулю.

– Я должен попросить прощения. – Тихо произнес он, когда автомобиль повернул и остановился у края довольно оживленной улицы.

Слева, через дорогу, располагались небольшие магазинчики, справа – кафе, аптека и детский центр. За ними – обилие высотных жилых домов. Я неплохо знала это место, недалеко отсюда располагался колледж, где учился мой брат.

– Да? – Выдохнула я, вместо вопроса «за что?».

– Да. – Кивнул мужчина и заглушил двигатель. – За то, как я повел себя утром.

– Ох. – Вот это да, ему удалось меня смутить. – Вы не виноваты.

– Ты не совсем права. – Он прошелся ладонями по лицу, будто смывая усталость всего дня, и развернулся вполоборота ко мне. Теперь его зеленые глаза не казались уже такими холодными и строгими. – Не знаю, когда я успел стать таким заносчивым и грубым, но моя жена напомнила мне сегодня, кем я был до встречи с ней.

– И кем же?

– Нищим мальчишкой, который так же пришел к ней в дом, где его подвергли унижению и насмешкам. – Мужчина покачал головой. – Прости, Мария, если обидел тебя.

– Совершенно не обидели, – соврала я. – И простите, что убежала.

– Обидел, – кивнул он и слегка улыбнулся.

Теперь я понимала, что такого нашла в нем София Александровна. Где-то под маской циничного холеного бизнесмена все еще сидел мальчишка, который одной своей улыбкой мог успокоить бурю, и на меня это тоже моментально подействовало: дыхание выравнялось, руки перестали дрожать под его взглядом.

– Мне очень жаль, что я все испортил. – Он сглотнул. – Между тобой и моим сыном. – Растерянно и беспомощно посмотрел на меня и почесал лоб. – Я многое недодал ему, молодой был, не хватало житейской мудрости. И… собираюсь все исправить, пока не поздно.

Я улыбнулась.

– Вы не испортили. Мы…

– Когда мы встречались с Софьей, все было против нас. Ее родители запрещали нам быть вместе, убеждали, что я ей – не пара, и мне хотелось доказать, что я лучше, чем они могли подумать. – Мужчина опустил голову. – Хотя что-то внутри подсказывало, что они правы: у меня ведь не было возможности дать ей хотя бы пятую часть того, чего она лишалась, покидая отчий дом.

– И, – выпрямилась я, – вы же не сдались?

– Почти сдался. – На секунду он прикрыл рот ладонью. – Сказал ей, что всем будет проще, если мы разойдемся.

– А она?

Юрий Павлович поднял на меня лицо и улыбнулся.

– Ответила, что не хочет проще.

– Вы все еще вместе. – Напомнила ему я. – Значит, вы доказали им.

– Да.

– Думаете, она счастлива?

Мужчина вновь прищурился, на этот раз хитро.

– Она была бы счастлива, даже если бы я ничего не добился – потому что любит меня. – Он выдохнул, улыбнувшись, и тут же вернул лицу серьезное выражение. – И я сегодня испугался, что могу лишить такого же счастья своего сына, поэтому привез тебя сюда. И потому, что любовь должна побеждать. Всегда.

Он протянул мне ладонь, на которой лежала связка ключей.

– Что это? – Удивилась я.

– Ключи от кафе. Его последний шанс. Ну, или пусть думает, что последний, во всяком случае, я хочу, чтобы ты ему помогла. – Подмигнул он мне. – Встать на ноги, все наладить, стать, наконец, ответственным.

Мне пришлось спросить:

– Что за кафе?

– Вот. – Мужчина указал пальцем в окно. – Убыточное и почти безнадежное, я отдал его ему. Сможет все наладить – прекрасно, угробит окончательно – лишится всего.

– Сурово, – улыбнулась я, принимая ключи, – но справедливо.

Он развернулся лицом к рулю.

– Ты понравилась моей жене. Теперь понимаю, почему. – Завел автомобиль, бросил взгляд на зеркало заднего вида. – Надеюсь, мы поладим.

Я выдохнула, прижав ключ к себе:

– Даже не сомневаюсь.

– Ну, беги уже, сделай ему сюрприз.

Я открыла дверь, выпрыгнула на асфальт:

– Спасибо вам огромное!

– Ерунда.

Дима тоже так всегда говорит, понятно теперь – почему.

Захлопнув дверь машины, я направилась к кафе. «Зефир» значилось на вывеске. Входная группа и ступени, украшенные плитами под мрамор, смотрелись помпезно и не совсем уместно, свет в больших окнах, занавешенных плотным полотном, не горел. Тротуар в такое время суток тоже выглядел достаточно пустынно, если не считать проезжающих мимо, по дороге, машин.

Я оглянулась. Юрий Павлович махнул мне на прощание. Его автомобиль осторожно отъехал и быстро скрылся в потоке других.

Ух. Мой пульс участился и молотком застучал в виски. Я вставила ключ в скважину, повернула несколько раз и несмело открыла дверь.

56

Довольно просторный зал кафе был погружен в тишину. Он выглядел холодным и негостеприимным, единственным источником света служила маленькая настольная лампа на одном из столиков, за которым восседала знакомая мне фигура. В воздухе стоял запах дорогого табака.

Прикрыв дверь, я вставила ключ изнутри и повернула его в замке – так нас никто не побеспокоит. Да и кому придет в голову ломиться в закрытое на ночь кафе, кроме грабителей? Отпустив ручку двери, я выдохнула и обернулась.

Дима сидел за столиком, играя желваками на скулах. По его лицу трудно было прочесть хоть какие-то эмоции (весь в отца!), но мне почему-то показалось, что он злился. Я сделала несмелый шаг навстречу и остановилась, пытаясь отдышаться и собраться с духом. Обвела взглядом зал.

Да уж. Не слишком рациональное использование пространства. Пустой зал, словно освобожденный для соревнующихся в бальных танцах пар, небольшие столики вдоль стен. Бар, спрятанный за массивной трибуной, которая больше подошла бы для выступления вождей мирового пролетариата. Колонны в противоположной стороне зала, у Димы за спиной, а за ними пара громоздких диванов.

Мне бы не было уютно в подобном месте. Уж не знаю, какой смысл вкладывал отец Димы в заведение, и для кого оно предназначалось, но мне оставалось только поежиться от искусственности и нарочитой помпезности кафе. Скользнув рукой к стойке бара, я взяла меню и пробежала по нему глазами.

Космические цены, сложные блюда, которых посетителям, наверняка, приходилось ждать часами. Очень надеюсь, что Юрий Павлович перекупил это заведение у кого-то, а не создал сам, слишком уж непохожим оно было на все, чем он владел – ни на один ресторан или кафе его сети, если честно.

Дима не произнес ни звука. Просто продолжал смотреть. Молчала и я. Положила меню на место и медленно двинулась к нему.

Калинин, глядя мне прямо в глаза, лениво отклонился на спинку стула, устроился удобнее и вытянул свои длинные ноги, которые выставлялись теперь из-под стола. Если бы еще заложил руки за голову, выглядело бы вальяжно, а так… он явно просто выжидал.

– Ты отключил телефон! – Выпалила я, падая на стул напротив.

Теперь нас разделял один лишь стол. И еще, кажется, прочная стена непонимания, потому что парень сверлил меня взглядом и не собирался разговаривать.

– Эй, не молчи, – мой голос, более похожий на жалобный писк, разорвал тишину пустого кафе.

Но Дима лишь взмахнул длинными ресницами и сложил пальцы в замок на груди. Закрылся от меня, испытывал терпение. Изучал.

Что же. Я виновата, и мне придется держать ответ.

– Что это? – Засунув подальше гордость, спросила я и привстала. Придвинула к себе бумаги, разложенные грудой на столе, поправила лампу так, чтобы свет падал на мои руки. Взяла один документ, второй, третий. Просмотрела их по очереди. – Собираешься оптимизировать расходы?

Калинин по-прежнему молчал, продолжал щуриться – это было просто невыносимо! Лучше бы обругал или потребовал ответа, игра в безразличие меня напрягала.

– Здесь не нужно ничего урезать, – снова вступила я, всплеснув руками. – Это не поможет: сюда же никто не идет. Здесь даже в воздухе не витает ни запах еды, ни денег. Я бы и сама не хотела поесть втридорога в такой обстановке. Как в мавзолее! А готовят здесь, судя по всему, тоже не очень – иначе бы народ шел, несмотря ни на что.

Его мои слова, кажется, не тронули и никак не впечатлили: Дима смотрел на меня и словно сквозь меня. Мое тело будто кололи маленькие льдинки. «Хорошо. Тогда я все скажу и уйду». Пусть все зря, пусть сейчас нагорожу полную чушь, но он останется один и сам будет виноват в том, что не шел на контакт и в том, что у нас ничего не вышло. А моя душа будет спокойна – сделала, что могла.

Я встала, со скрипом отодвинув стул. Этот неприятный звук заставил его ресницы всколыхнуться. Хоть что-то – мне уже казалось, что его тело слеплено из гипса.

– Нужно полностью менять концепцию этого заведения. Ну, если ты, конечно, не хочешь ударить в грязь лицом перед папой. Ты же не хочешь? Тогда докажи ему, что ты не долбаный торчок. Прости. – Но это не вызвало даже жалкого подобия улыбки на его лице. – Докажи, что ты это ты. И что ты все можешь!

Я подошла к окну и отодвинула штору. Дорога мелькала огнями проезжающих машин.

– Это спальный район, здесь живут простые люди. К чему им такое кафе? Им нужно уютное местечко с доступными ценами. Посмотри туда, – я указала пальцем вверх по дороге, – там находится колледж: три-четыре минуты ходьбы отсюда. Они могли бы приходить в перерыв перекусить или заходить на обратном пути к дому.

Я закрыла штору и пошла вдоль столов, накрытых белоснежными скатертями.

– Быстро и вкусно – вот, как я это вижу. Что любят студенты? Бургеры, блинчики, тортильи, булочки. И свежий ароматный кофе. Даже не так: нашей фишкой могут стать кофе и пончики. Или даже вафли. Со взбитыми сливками, фруктами, шоколадной глазурью, карамелью, мороженым! – Мне отлично виделось, как все здесь может поменяться к лучшему. Дима продолжал молчать, а мне хотелось говорить и говорить. – Хотя почему вафли? Сделаем горячие обеды и десерт-кафе!

Подбежала к одному из столов, убрала солонки, сдернула скатерть.

– Отлично! Столы оставляем и докупим еще. Шторы убираем к чертовой матери: только открытые окна, дающие много света! И цветы… – Я обернулась к диванчикам. – В той половине вообще можно сделать небольшой детский уголок, тогда все смогут приходить семьями. Но это, конечно, дополнительные вложения… Не все сразу.

Я подошла к бару, уже не думая о том, слушает ли меня Дима, и видит ли.

– А вместо этой большой штуковины я бы сделала раздаточную витрину, как в столовой. На самом деле, это очень удобно и гораздо выгоднее. – Загнула палец. – Во-первых, всегда все свежее, во-вторых, не нужно ждать: подошел и взял то, что тебе приглянулось. В-третьих, мы будем точно знать, сколько нам нужно приготовить, чтобы все продалось. В-четвертых, лично на меня это действует безотказно: видишь блюда, и тебе хочется попробовать все! Ты хватаешь, даже зная, что не сможешь доесть до конца. В-пятых… – Я схватилась руками за лицо. – Мне нужно осмотреть кухню! Здесь ведь можно помимо кафе открыть еще и кондитерский цех! Печь торты на заказ и даже продавать готовое тесто, все хозяйки района будут ходить к нам.

Сделав пару шагов, я остановилась. Закусила губу. «Что же я делаю? Какие мы?! Что ты несешь?»

Я обернулась.

– Прости. Выгляжу как полная дура сейчас, лезу не в свое дело. – Направилась к его столу. – Просто подумала, что если ты разберешься со всем этим, наладишь процесс, то сможешь освободить немного времени для занятий творчеством. Хочешь – рисуй по живым людям, хочешь – играй с ребятами в группе, у вас теперь есть отличный солист. – Я села на стул, обреченно опустила руки на колени. – Просто уладь все это со своим отцом, а там решишь. Это вариант, при котором всем будет хорошо.

Дима молчал. Продолжал смотреть в глаза, почти не моргая. Лишь склонил голову набок, будто оценивая меня.

Захотелось встать и уйти. Хлопнуть громко дверью, чтобы наказать его за это молчание, и больше никогда не возвращаться. Но вместо этого я соскочила со стула и оперлась руками о стол.

– Что ты молчишь?! Скажи хоть что-нибудь! Или я уйду. – Но он даже не шевелился. Я готова была разрыдаться от бессилия, наклонилась к нему через гору бумаг. – Ты был там вчера? Из-за этого, да? – Я постаралась вложить в голос все свои переживания. – Игорь пришел поговорить, он извинился!

Дима тихонько вздохнул: едва заметное движение груди его выдало.

– У нас ничего нет, слышишь? Он. Мне. Противен. – Я вытянулась всем телом, чтобы быть ближе, чтобы заглянуть в его застывшие глаза. Окунулась в любимый запах. – У меня есть ты, и мне никто больше не нужен.

Калинин и не думал реагировать: продолжал сидеть, словно каменный истукан.

– Дима! – Я в ярости ударила кулаком по столу. – Хоть что-нибудь скажи! Или я сейчас уйду. Скажи уже. Я ведь тебя люблю…

Ох… Сказала…

Тишина целого кафе обрушилась мне на голову. А за ней и весь мир. Что-то только собиравшееся расцвести в душе завяло, наткнувшись вдруг на его холод.

– Пожалуйста, – уже не стесняясь себя и не боясь его льда, прошептала я, глядя в любимое лицо, – не поступай так со мной. Не мучай. Ну, ответь что-нибудь? Я ведь тебе в любви призналась. Дима… Встань, поцелуй меня, обними. Хоть что-нибудь, а? Пошли меня подальше, обругай, но не молчи!

– Ого, – наконец, произнес он, выпрямляясь. Наклонился, приблизился к моему носу, заставив задрожать от волнения. Его глаза снова искрились теплым светом, они снова улыбались мне. – Ты хоть понимаешь, что ты только что окончательно проиграла наш спор?

Я выдохнула облегченно.

– Да и ладно! Никогда не думала, что буду хотеть этого так сильно!

Рассмеялась и коснулась его губ.

И мы поцеловались так крепко, будто и не было ни прошлого, ни обстоятельств, ни обид. Будто наши губы не размыкались с того момента, как он поцеловал меня впервые во дворе моего дома. Будто я никогда не испытывала боль. Будто доверяла ему всегда. Будто мы знали друг друга уже целую вечность.

Обвивая Диму руками, я почувствовала, как слабеют ноги. Мне захотелось скорее избавиться от того, что мешало нам касаться друг друга каждым сантиметром наших тел. Поэтому, забравшись с коленями на стол, который разделял нас, я притянула его к себе и…

Вес моего тела заставил его стул крутануться, накрениться, закряхтеть. Мгновение – и мы рухнули вниз прямо на пол!

Кажется, мои колени больно ушиблись о край стола, а Димка ударился головой. Но нам уже было все равно. Откинув накрывший нас стул, мы приподнялись и, не отрываясь друг от друга, перебрались на диван, стоявший в метре позади.

От одной только мысли, что сейчас должно было случиться, у меня перехватило дух. Но желание было настолько сильным, что заставило отбросить подальше сомнения и отдаться на волю чувств. Мои руки избавили его от футболки, его руки сдернули с меня хлипкое платье. Почувствовав, насколько мы близки, прижавшись к горячей сильной груди, я закрыла глаза.

Его дыхание обожгло мои щеки, спустилось ниже, распространяя по телу миллионы мурашек. Руки нетерпеливо стянули белье, а губы уже повсюду оставляли свои следы: не шее, на груди, на сосках. Я тронула ладонями его твердый живот, скользнула ниже, робко стянула грубые шорты, затем трусы.

Наши тела переплетались, запахи смешивались в один, кожа горела от прикосновений и просила еще. Мне хотелось стать ближе, еще ближе и еще – на ту грань, где люди становятся единым целым.

Димины пальцы пробежали по моим рукам, по спине, расслабляя и подтягивая к себе. Мои мысли закружились в вихре, уступая место страсти. Волна жара, пульсирующая внутри, заставила с силой притянуть его к себе, обхватив руками и забыться от нахлынувших вдруг ощущений.

Покачиваясь в такт с ним, быстрее и быстрее, шумно дыша от волнения, сквозь вспышки яркого удовольствия и осознания того, что мы сливаемся воедино, я вдруг поняла, что это впервые. Такое. Чтобы вот так. Остальное – все было с кем-то другим, не со мной. Остальное – было чудовищным недоразумением.

Вот он – это мой первый раз.

57

– А это? – Я лежала рядом на нашей одежде полностью обнаженная, проводя по его шее подушечками пальцев.

– Это сокол. – Он выгнул шею так, чтобы в слабом отсвете настольной лампы мне был виден весь рисунок: длинные перья, мощные когти, сильный клюв. – Царь птиц. Олицетворяет восход солнца и начало нового дня, новой эпохи. Считается, что глаз сокола защищает, дает силу. Это победа, благородство, уверенность в своих силах. Сокол – хищник, но по сравнению с другими птицами, скорее мирный, чем агрессивный символ.

Я передвинула палец от плеча к кисти левой руки. Теперь мне совершенно отчетливо виделось, кто эта черноволосая дама на фоне заката, шепчущая что-то – она не шептала, она пела!

– Мама! – Произнесли мы вместе и засмеялись.

Я прижалась к нему крепче, бесстыдно закидывая сверху голую ногу.

– Олень. – Теперь он сам водил моим пальцем по своей груди. – Жизненная энергия. Ветвистые рога – древо жизни, обновление человеческой духовности, семья. – Палец отправился ниже. – Крест – возрождение, начало, страдания и судьба. Путь, который должен пройти каждый человек. – Еще ниже к пупку. – Пасть тигра – способность постоять за себя и своих близких.

– Я боялась, что там у тебя тоже татуировки, – сказала я, указывая еще ниже и захихикала, утыкаясь носом в его грудь.

– Ты бы удивилась?

– Не-е-ет!

И мы снова расхохотались, целуя друг друга.

– Я не уехал вчера. – Вдруг сказал он, прижимая губы к моей ладони. – Подумал, вдруг вам нужно поговорить с Игорем… А потом дождался его и тоже поговорил.

– Не сильно больно?

Дима усмехнулся.

– Нет, очень ласково.

– Это хорошо, – заметила я недоверчиво.

– Переживаешь за него?

– Кто? Я? – Ткнула его в бок, заставив дернуться от щекотки. – Если за кого я и могу переживать, то только за нас.

– Заметил. – Он взмахнул руками. – Вскочила на меня, как дикая кошка, даже стул сломала!

Я закрыла лицо руками.

– Мне та-а-ак стыдно!

– Будто на коня хотела вскочить, честное слово. – Дима прижал меня к себе и пристально посмотрел в глаза. – А тебе пошли бы сапоги и ковбойская шляпа.

Я покачала головой.

– А тебе нет.

Он казался возмущенным:

– Это еще почему?!

Пожала плечами.

– Ты выглядишь слишком современно для Дикого Запада.

– Зря ты так, Маша. – Дима хитро прищурился. – Я бы срезал тебе дикие индейские розы перед утренним кофе и срезал бы скальпы апачей, решивших мне помешать.

– Ох…

Он прижал меня крепче.

– А в постели из клетчатых одеял и медвежьих шкур всегда было бы два ствола, детка: мой и моего кольта-«миротворца».

Рассмеявшись, я уткнулась носом в его грудь:

– Звучит ужасно пошло. Но… мне даже захотелось срочно повторить.

– Ты… про татуировки? – Он указал себе на грудь.

Я наклонилась к его уху и прошептала:

– Нет же, глупенький!

Эпилог

День не спеша клонится к закату. Где-то за окном поет птица. Я закрываю глаза, разваливаюсь в кресле и выхватываю этот звук среди городской суеты и звуков проезжающих машин. Неспешная трель, звонкая и мелодичная, доносится откуда-то с дерева за окном. Она проникает через форточку и ласкает слух нежнее, чем солнечные лучи.

В последнее время было слишком много дел, поэтому я наслаждаюсь этими несколькими минутами блаженства наедине с собой. Уже через мгновение мысли снова возвращаются к новому ресторану – в голове крутится новый концепт. И название. Что-то вроде «Beaf, meat & wine». Смешанная кухня разных стран, гриль, стейки из свежей мраморной говядины, лучшие вина, румяный хлеб.

Идеальное сочетание, абсолютное гастрономическое удовольствие. Перед глазами встает будущий интерьер: просторный, лаконичный, выдержанный до мельчайших деталей, включая большие панорамные окна, сквозь которые можно будет наблюдать за огнями города. От одной только мысли о скором осуществлении новой мечты внутри разливается огонь, и даже скулы сводит от нетерпения. Это какой-то особый азарт, вызов самому себе. И да, это будет extremely exciting!

Делаю карандашом пометку на полях документа, дотягиваюсь до створки, тяну на себя и раскрываю окно. Достаю сигареты, прикуриваю и затягиваюсь дымом. Улыбаюсь. Если не перестану курить прямо в кабинете, Маша запенит окна монтажной пеной – она уже угрожала.

Смотрю на часы. У меня есть еще десять минут в запасе и обезоруживающая улыбка, действующая на нее практически безотказно. Поэтому я стряхиваю пепел в коробку из-под маркеров и выдыхаю дым в потолок.

Через секунду меня отвлекает ноутбук: Солнцева прислала письмо. Ей сейчас тяжело. С того дня, как Пашка уехал на гастроли с новой группой, она очень тоскует. Новая должность управляющей «Кофейного кота» ее немного отвлекла от переживаний, но почти каждый вечер она проводит, прилипнув к нам, как когда-то ее парень. Да уж, они с Суриковым идеально подходят друг другу.

Анка-пулеметчикса: Хэй, шеф, привет.

Я: Привет, Солнышко. Как работа?

Анка-пулеметчикса: Глаза боятся, а руки из жопы…

Я: Мне начинать переживать?

Анка-пулеметчикса: Нееееее)))) Мать-начальница на месте?

Я: Она на кухне. Принимает нового кондитера, ей не до нас.

Анка-пулеметчикса: Хотела поболтать с ней(((

Я: Поедешь с нами сегодня к бабушке? Мы туда на все выходные.

Анка-пулеметчикса: А что, так можно?

Я: Сходка всей родни.

Анка-пулеметчикса: Свататься будешь?! Да ладно?! Я не могу это пропустить!

Я: Даже не знаю, что ответить)

Анка-пулеметчикса: Я – могила)

Я: Тогда до вечера, мы заедем.

Анка-пулеметчикса: Ok

Тушу окурок, убеждаюсь, что он больше не дымит, прячу его на дне корзины с бумагами. Руки почти ощутимо зудят в нетерпении. Хочется скорее взять в них свою «стрекозу» – любимую татуировочную машинку. Закрываю крышку ноутбука, вскакиваю, надеваю хлопковую рубашку поверх майки. Беру ключи, выхожу и быстро иду по коридору.

– Познакомься, это Арина, наш новый главный кондитер. – Говорит Маша и улыбается, довольная собой. Я подхожу к своей девочке так близко, что могу почувствовать даже запах крема и сахарной пудры на ее коже.

– Добрый день, – вежливо здороваюсь с симпатичной брюнеткой в розовой косынке.

Она удивленно разглядывает меня и что-то говорит, но я уже не слышу: не могу перестать думать о легком платьице, которое прячется под грубым фартуком у моей Маши. И о том, что находится там, под ним. Сглатываю. Руки так и тянутся к ее талии. Не могу перестать думать о том, как красиво она сегодня будет выглядеть на семейном ужине и о том, что я собираюсь написать на ее нежной коже.

– Двухъярусный торт с живыми цветами. – Возвращая меня к реальности, вдруг произносит Маша. – Верхний ярус – ванильный бисквит, крем-чиз и персики. Нижний ярус – шоколадное эскимо с вишней. Торт доставят прямо в Калиновку, я уже распорядилась. Надеюсь, твоей маме понравится: бронзовая свадьба, все-таки.

Она отряхивает ладони и снимает перчатки. Идет к раковине. Я задумчиво плетусь за ней, прокручивая в голове все наши жаркие летние ночи. Мне больше не хочется, чтобы она уезжала ночевать домой. Чтобы она, вообще, когда-то куда-то уезжала. Нам пора съезжаться, срочно.

Помыв руки, сняв фартук и повесив на крючок, Маша прощается с работниками кухни и выходит в коридор. Я иду за ней по пятам, будто меня тянет большим магнитом. Ловлю запах ее духов.

Перед выходом в зал она выдергивает заколку и распускает волосы. «Да-дааах!» Мое сердце взрывается, обжигая воздух. Смотрю и не могу поверить. Если я сплю, то мне не хочется просыпаться: обычная, земная, невероятная. Иду за ней следом и чувствую себя совершенно беспомощным перед этой красотой.

В зале много посетителей. Кто-то оживленно болтает с друзьями за десертом, другие только прилипли к витрине, разрываясь от выбора, третьи решают, какой торт взять на семейный праздник. Сотрудники улыбаются при виде Маши – они ее уважают. В том, что это место, залитое теперь солнечным светом и хорошим настроением, стало таким – только ее заслуга. Мы улыбаемся им в ответ и выходим на оживленную улицу.

Она берет из моих рук ключи от машины и садится за руль. Я послушно падаю на пассажирское сидение. Ей ведь нужно практиковаться: только вчера получила права. А, значит, придется сидеть, сжав зубы, и делать вид, что мне не страшно – ни за нас, ни за машину. Любая подсказка теперь воспринимается, как замечание. Любое мое замечание – как ворчание. Поэтому покорно молчу, позволяя ей собирать все кочки на дороге. Марья только учится, и даже такая мелочь, как управление автомобилем, придает ей уверенности в себе.

Включаю «Chromeo», делаю громче. Вижу, как расправляются ее плечи, как расслабляется спина. Регулирую звук. Она любит так, чтобы было слышно музыку и шум улицы одновременно – так ей комфортнее. Пристегиваюсь и курю, выдыхая в окно. Стараюсь сосредоточиться на дыме, иначе мозг непременно начнет считать все выбоины, в которые ныряет бампер моего «БМВ».

Черт подери, это любовь, не иначе.

Когда мы врываемся, звонко смеясь, в студию дяди Вани, старый чертила уже собирается домой. Кепка перевернута козырьком назад, отросшие светлые волосы с вкраплениями седины убраны за уши и висят застывшими сосульками. Сегодня он, несмотря на многочисленные татуировки, особенно похож на отца: его светлые глаза выглядят такими же уставшими и слезятся. Я обнимаю его. Крепко.

Вдруг понимаю, что нужно пригласить и дядю Ваню к бабушке, и с удовольствием делаю это. Пусть этот вечер станет вечером сюрпризов для всех, им с папой давно пора помириться. И всем нам пора начинать новые главы в жизни.

Пашка тоже приедет, но Аня еще этого не знает. И Лена Викторовна со Стасом и его дочкой тоже будут. Я оборачиваюсь к ничего не подозревающей Маше.

Улыбаюсь.

Она привычно раскладывает на столе свои скетчи. Они с дядей Ваней не виделись уже неделю, а, значит, ее ждет новая порция похвалы. Народ выбирает понравившийся набросок для тату прямо на сайте и потом уже целенаправленно идет в студию. Запись закрыта почти на два месяца вперед. Специально для дяди Марья нарисовала целую коллекцию цветных мини-тату в морском стиле – их он любит особенно. И молоденькие клиентки тоже.

Мы разглядываем ее рисунки вместе, а затем развешиваем на стене и вкладываем в альбом. Я включаю свет, застилаю тонкой одноразовой простынкой специальное кресло, надеваю перчатки, готовлю машинку, иглы, краски, ватные диски.

Замечаю, как она съеживается, собираясь с духом. Знает, что будет больно, но место для будущей татуировки мы выбрали вместе, обговорили размер, и отступать уже некуда.

Маша снимает платье. Под ним черный купальник, совсем как у гимнасток. Дядя Ваня видал и не такое, но он все равно вежливо отворачивается, делая вид, что ищет что-то в компьютере. Ей тоже так проще.

Она скидывает босоножки и забирается на кресло. Устраивается там удобнее, смотрит в мои глаза, пытаясь найти там ответ на то, каким он будет, ее первый рисунок, но не найдя, улыбается, будто соглашаясь, что так будет интереснее, и закрывает глаза.

Наклоняюсь и протираю место будущего тату спиртовой салфеткой. Я так близко к ее коже, что могу при желании коснуться ее ресницами.

Мне нужно сосредоточиться.

Другие тела всегда были для меня лишь полотном, но с ней никак не получается забыться. Мне хочется целовать его губами, но я в который раз сдерживаюсь. Слышу, как хмыкает в углу дядька. Смеюсь. Пожалуй, сделаю это позже, когда рисунок будет закончен.

Приступаю к работе.

Смазываю поверхность кожи, беру машинку. Смотрю на Машу. Она доверяет моим рукам. Даже когда ощущения заставляют ее стискивать зубы и зажмуриваться, она улыбается мне – снова и снова. Я касаюсь ее кожи иглой, раз за разом причиняя боль. Вспоминаю, каково это – держать в своих руках ее мягкое и нежное тело. Руки помнят: это же моя девочка. Моя.

Я закрываю глаза. Вдыхаю и выдыхаю, давая секундную передышку себе и ей. Вновь открываю их, смотрю на нее. В мягком свете ламп она выглядит прекраснее, чем когда-либо. Я возвращаюсь к работе. Делаю все аккуратно и красиво – чтобы ей понравилось.

Это ее первая тату. Но не последняя.

Об этом она еще, конечно, не знает. Но знаю я. Мало кто останавливается на одной, и она не станет исключением. Сама придет и попросит. Нужно просто время, чтобы придумать то, что хочешь оставить на своей коже навсегда.

Я подмигиваю ей.

Моя женщина. Она безусловно красива. С красивой кожей, голосом, манерами. С хорошим чувством юмора. Она вооружена перцем, огнем и ядом. В ней уживаются капризный ребенок и темный властелин. Ее мнение не зависит от подруг или телевизора с Интернетом, у нее нет возраста, зато есть магические силы, словно у доброй ведьмы. Есть свои странности и закидоны. Она любит меня слушать, а мне хочется ее учить и поддерживать. Иногда даже спорить до посинения, доказывая свою правоту.

Но она – уникальное создание. Идеальное. И эта идеальность не в красоте или уме. Идеально – это когда ты на одной волне со своим человеком.

И мы с ней дополняем друг друга. А еще я ее просто люблю.

Не стал долго мучить. Короткая надпись заняла не так много времени. Протерев салфеткой последний раз, я ее отпускаю. Маша вскакивает и бежит к зеркалу. Пару секунд смотрит, не понимая. Хмурится. И затем опускает глаза вниз, на переднюю сторону бедра, рядом с линией бикини.