Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

Женщина кивает:

– Ваша подруга Зоя… Ну, да. Что-то не припоминаю такую…

«Конечно, не припоминаете! Потому что я ее выдумала! Хорошо, хоть не назвала Аделаидой или Офелией».

– Ну, как же – Зоя! – Я развожу руками. – Мы с ней учимся вместе! – Разглядываю забавный костюмчик с жирафами в ее руках. Закрытые ножки, пуговички на кнопочках: размерчик будто на куколку, такой маленький. – А вы здесь какими судьбами?

Та-да! Вот это облегчение, когда удается вдруг перевести стрелки.

Но женщина не теряется, ее лицо сияет:

– Это моему крестнику.

Кому? Пашка ничего не говорил ни о каких крестниках. Ах да… Разве же у нас с ним было время поговорить об этом? А вот Машке выговор.

– Не знала, что у вас есть крестник.

– Да. – Она расплачивается с кассиром, продолжая рассматривать меня недоверчивым взглядом. – Подруга родила третьего, вот иду к ней в гости.

– Ясно. – Я прижимаю пакет к груди. – Ну, ладно, побегу. Мне пора! Всего доброго!

В последний раз улыбнувшись, я разворачиваюсь и на ватных ногах припускаю прочь. Быстрым шагом удаляюсь в сторону ресторанного дворика и ни разу оборачиваюсь, пока не добегаю до свободного столика. Падаю на стул, стараясь отдышаться, ставлю локти на стол и закрываю руками лицо.

«Что ты делаешь? Что делаешь?!» – ругаю себя.

Вдруг над ухом кто-то демонстративно кашляет. Я сдвигаю пальцы и вижу тетю Лену, но выбраться из своего «укрытия» не решаюсь. Она устало вздыхает и садится напротив.

– Паша знает? – Спрашивает она, глядя мне прямо в глаза.

Я убираю руки и опускаю их на колени. Воцаряется неловкое молчание.

– О чем? – Широко распахиваю веки.

Плохая из меня актриса.

– Что ты ждешь ребенка. – Говорит тетя Лена, наклоняясь ко мне.

– Кто? Я?! Аха-ха! – Выпаливаю на выдохе, стараясь казаться удивленной и беззаботной. – Как вы могли такое подумать? Из-за моих покупок, что ли?

Я нервно тереблю подол платья, но лицо женщины не меняется. Мне хочется сгореть от стыда.

– Знает? – Вновь спрашивает она. Ее глаза наполнены не злобой, в них… теплота и участие.

Ну, же. Давай, скажи тете Лене, что ей предстоит скоро стать бабушкой. Не прибьет же она тебя. Может, отчитает в сердцах, станет уговаривать сделать аборт. А вдруг посочувствует? Или… Не узнаешь, пока не скажешь.

– Это ведь его ребенок? – Звучит очередной вопрос.

Но у меня снова будто пропадает дар речи.

– Аня, признавайся уже, не бойся. – Ее ладонь мягко ложится поверх моей. – Или мне ждать, пока из твоей сумочки не выпадет фотография с УЗИ?

Я молчу.

– Это Пашин ребенок, да?

– Да, – говорю я после паузы.

И с души будто падает тяжкий груз. Лена Викторовна прижимает руку к сердцу.

– Он знает? – На ее лбу множатся мелкие складочки.

Я отчаянно мотаю головой из стороны в сторону. Меня лихорадит. Сейчас натянутая внутри меня пружина напряжения лопнет, и на волю хлынет водопад слез.

– Почему не скажешь ему? – Ее рука неожиданно крепко сжимает мои пальцы.

Я медленно поднимаю взгляд и вижу такое умиротворение на ее лице, сопереживание и теплоту, что воздух с шумом покидает мои легкие.

– Не знаю. – Всхлипываю я мелко и часто, боясь, что упаду в обморок.

– Вот так новости.

– Ага.

Мы молчим.

– Аня. – Теперь она держит меня за обе руки. Ждет, когда я снова наберусь смелости посмотреть ей в лицо. И мне приходится, поборов стыд, сделать это. – Послушай. Ты не должна бояться. Разве ты не знаешь Пашку? Он рос без отца, знает, что такое ответственность. Никогда так не поступит, не бросит вас.

– Нет! – Восклицаю я, сжимаясь в комок. – Вы просто ничего не знаете. Зачем это ему сейчас? Это все только испортит.

– Что испортит? Кто? – Она улыбается, кажется, совсем не понимая. – Ребенок испортит?

– Понимаете, мы же были друзьями. – Что-то горячее уже жжет щеки. – Никто же не знал. Никаких предпосылок, просто друзья. – Мне не хватает дыхания, а мысли никак не хотят складываться в предложения. – Потом раз, и все – вместе. Как можно за такой короткий срок понять, любовь это или нет. Да еще и обидели друг друга. Сильно!

Лена Викторовна выглядит бледнее обычного. «Ну, вот, я ее довела».

– Все поправимо, – тихо говорит она. – Хорошо, что мы с тобой встретились. Пусть даже так.

– Я не могу так, не хочу его заставлять быть со мной из-за ребенка. Это же на всю жизнь! Это как… пытаться склеить чашку с помощью киселя!

– Анечка, – ее голос такой тихий, а тон такой проникновенный, что мне приходится замолчать, – вам просто нужно поговорить. Знаю, что сейчас все представляется тебе большой серьезной проблемой, но, на самом деле, все решается очень просто. – Ей тяжело даются слова. Еще бы, такие новости. – Паша любит тебя, и это совершенно очевидно. То, как он смотрит – он ни на кого в жизни так не смотрел. То, как говорит о тебе – у него даже глаза светятся. Я своего сына никогда таким не видела.

– Правда?

– Да. Тебе нужна сейчас его поддержка.

– Не знаю.

– Увидишь, он обрадуется.

Я смотрю на нее удивленно.

– А вы? Разве вы хотели, чтобы вот так? Чтобы непонятно как, непонятно от кого?

Теперь ее лицо удивленно вытягивается.

– Как это непонятно от кого? Разве бы моя дочь стала дружить с кем попало? Я, конечно, в шоке, но… в приятном, скажем так.

– Все равно это неожиданно и очень рано! Для нас обоих.

Ее ладонь похлопывает мою руку.

– Мне было столько же, сколько и тебе, когда родились мои дети. И, знаешь, мой муж не любил меня так, как тебя любит Паша. Тебе очень повезло. А по поводу того, что вы, как ты говоришь, «просто друзья» – это зря. Из друзей получаются самые лучшие мужья. Могу доказать тебе.

– Не стоит.

– Ты случайно не голодна? Хочешь перекусить?

Я оглядываюсь. Вокруг шумно, много народу, в нос бьет запах картошки и бургеров, а тошнота больше не накатывает.

– Я не против.

– Тогда пойдем. – Она встает и протягивает мне руку. – Здесь недалеко.

Пока мы шли по улице, мама моего парня задавала мне кучу вопросов, делилась опытом и травила разные байки. Приятно было на душе просто оттого, что можно поделиться с кем-то, кто меня поймет. Токсикоз, роды, растяжки – мы обсудили гораздо больше, чем полагается для первого тесного общения со свекровью. И вообще, ее реакция… ну, знаете… эта женщина очень сильно меня удивила.

– А знаешь, какие у меня были прихоти? – Смеется тетя Лена, открывая передо мной дверь маленького кафе. На вывеске изображен кусочек пиццы, рядом название заведения «Amata».

Знаю-знаю, но отвечаю:

– Нет.

– Ужасно хотелось грецких орехов. Странно, да? Ни тебе соленых огурчиков, ни вредной колбасы. Вот, правда, к вечеру начиналось безумие – каждые полчаса хотелось попеременно то одного, то другого. Аж до слез. Но это только в самом начале беременности, потом устаканилось.

– У меня что-то похожее.

– Ох, все, мы пришли.

Я оглядываю помещение. Очевидно, мы в небольшой семейной пиццерии: маленькие столики, симпатичный интерьер, прозрачные окна в пол. Весь зал занимает квадратов восемьдесят, но от этого только уютнее. К тому же, заведение явно пользуется спросом у посетителей – все столики заняты. Жалко. Я бы поела сейчас пиццы.

– Пойдем, нам наверх, – она тянет меня за руку.

– Куда?

Иду за Леной Викторовной к небольшой лестнице, прячущейся за барной стойкой. От меня не ускользает тот факт, что официантки знают мою спутницу. Они мило здороваются и не собираются преграждать ей путь.

– А нам можно? – Спрашиваю я шепотом.

– Да, – смеется тетя Лена. – Они живут над кафе.

– Хорошо устроились, – присвистываю я.

Мечта, а не жизнь. Встал утром, спустился, открыл дверь и принимай посетителей. Никуда не надо бежать с утра, можно лишние полчасика понежиться в постели в свое удовольствие. Интересно, они не будут против, что моя, прости господи, свекровь (Что за слово только такое? Звучит ужасающе) притащила меня к ним без приглашения?

Мы поднимаемся и оказываемся в большой светлой комнате. В широкие окна врывается свет, за ними открывается шикарный вид на город. Не гостиная, а просто мечта какая-то! И дизайн интерьера довольно милый, просто и без изысков.

Лена Викторовна, как ни странно, врывается сюда без стука, бросает сетки на диван и радостно кричит:

– Тук-тук!

Я подхожу к окну и смотрю вниз на проезжающие по улице автомобили.

– О, вы пришли, наконец-то! – Из двери одной из спален появляется молодой мужчина. Высокий, худой, со взъерошенными светлыми волосами. Вид у него измученный и какой-то взбудораженный, но серо-синие глаза светятся радостью. Он вытирает ладони о джинсы. – Вы… с подружкой?

– Это Аня, – представляет меня тетя Лена, обнявшись с незнакомцем, – девушка моего сына.

– Та самая Аня? – Он качает головой. – О-очень рад!

И жмет мне руку. Я стараюсь не выглядеть чересчур пораженной.

– Дмитрий. – Представляется мужчина, разворачивается и снова удаляется в спальню. – Лена, посмотрите пока за Костиком, хорошо?

– С удовольствием, – почему-то особенно радостно щебечет моя спутница, направляясь следом за ним.

– Они опять накосячили на кухне, а мне разгребать. Всех строить надо!

Он несет в руках какой-то кулек и осторожно передает тете Лене. Та берет его на руки аккуратно, словно боится разбить содержимое. Когда хозяин дома, закатав рукава, спешит к лестнице, она бросает вдогонку:

– Мить, а пустышка где?

Мужчина смеется:

– Мы без этого добра уже в третий раз обходимся. Если заплачет, зови Еву, она как раз уже выходит из душа.

Пустышка? Заплачет? Меня терзают смутные сомнения о значении этих слов.

– Хочешь подержать? – Вдруг спрашивает Лена Викторовна и, не давая опомниться, сует в руки загадочный сверток.

– Нет-нет-нет! – Пытаюсь открещиваться я, но он уже в моих руках.

Сучит ручками и ножками, забавно причмокивает и кряхтит. Я осторожно сажусь на диван и забываю, что нужно дышать. Такой маленький, совсем крошечный, ребенок лежит, одетый в тонкий хлопковый боди и обернутый пеленкой. Смотрит прямо на меня. И хлопает глазами. Хлоп-хлоп. И я хлопаю в ответ, боясь пошевелиться.

Реснички у него длиннющие, волосы тонкие, светлые, торчащие вверх густым мягким пушком, а ротик забавно приоткрывается. Вылитый человечек. Вот самый настоящий. Хотя… в общем-то так и есть, просто я таких младенцев еще не видела и на руках не держала.

– Какой красивый, – шепчу я садящейся рядом со мной тете Лене.

– Да, – соглашается она.

Мы обе очарованы. У малыша такие крошечные пальчики – с самыми настоящими ноготками. Он сжимает и разжимает их, а у меня внутри разливается какое-то особое тепло, прежде не знакомое и не ведомое. Казалось бы, что такого? Маленький человек. Но происходящее поражает меня своим волшебством. Это настоящий человек, понимаете? Настоящий!!!

Меня буквально трясет.

– Еще месяц, и он будет узнавать своих. Тогда его так просто не подержишь, закричит. – Улыбается тетя Лена. – Да, Костик? Прелесть, а не пацан, правда?

Выдыхаю:

– Ага.

Вроде как. Лично я пока в шоке. Мне бы валерьяночки.

– С моими было тяжелее. – Вздыхает она. – Один начинает орать, второй подхватывает. Одного усыпишь еле-еле, второй просыпается, кричит, заводит первого, и понеслась! И так бесконечно. А здесь милое дело. Ест, спит, улыбается.

И в ту же секунду на губах малыша появляется подобие улыбки. Едва заметные ямочки проявляются на щечках. И мне кажется, что удивительнее этого, мне вряд ли что-то удастся увидеть. Я робко улыбаюсь ему в ответ.

– Я тогда медсестрой работала, когда ее привезли к нам. Еву. – Лена Викторовна качает головой, стараясь привлечь внимание ребенка. А я в это время медленно вдыхаю сладкий запах, исходящий от его розовой нежной кожи. – Побитая вся, грязная. Ее тогда один уголовник похитил на дороге, прямо из машины, держал в подвале и собирался измываться. Чуть не убил. Но девчонке удалось вырваться и сбежать.

– Ужас какой.

– Да. Кто-то из проезжающих мимо водителей подобрал ее на дороге, всю измученную, полуживую, и привез в приемное. Помню, ухаживала тогда за ней, отмывала, раны обрабатывала, и вдруг приходит наш врач и говорит ей, что она беременная. Ушел, а она сидит такая испуганная и смотрит в одну точку. Я вроде утешать, а Ева в слезы. Вот точно так же мне и говорит, как ты: он же мой друг, зачем ему, вдруг это не любовь.

– Это про него? – Я указываю на лестницу, по которой недавно спустился вниз мужчина.

– Да, – улыбается свекровь, – про Митю. Он тогда ночевал две ночи в коридоре, извелся весь, ждал, когда она очнется, но Ева не захотела ему говорить про ребенка. Выгнала его. Пошел парень весь расстроенный из отделения. Я стою, значит, возле прачечной, с ноги на ногу переминаюсь и все думаю, сказать или не сказать ему. Уйдет же. Вдруг насовсем? Да вот только не мое это дело. И вдруг она из-за угла вылетает. – Тетя Лена взмахивает руками и картинно зажмуривается. – Летит к нему на всех парусах в ночнушке больничной. А сил-то нет, приходится руками за стены держаться. Бросаю я, значит, свою тележку и несусь к ней навстречу. И вовремя – падает девчонка прямо на пол.

– И все?

– Нет. И кричит ему, а он не слышит.

– Как в кино.

– Да. – Она смеется. – А потом Митя разворачивается и бежит к ней. И девчонка-то перед тем, как в обморок хлопнуться, и выдает ему новость, что он папашей станет.

– А он?

– А он тоже чуть не падает. То ли от испуга, то ли от счастья. Я тогда и не знала, что, правда, любовь у них. Потом уже поняла, когда парень каждый день стал ходить к ней в больницу. Цветы таскал, спал в ее палате на стульчике у окна.

– Значит, все хорошо закончилось?

– Ну, видишь ведь – троих детей народили. Ржали они постоянно, стоило им вдвоем оказаться, спать больным не давали. Он ей что-то рассказывает, а она все хихикает. И так нежно, помню, за руку ее держал. А в глаза как смотрел. У меня даже в душе все переворачивалось. Бывает же…

Я поднимаю глаза и вижу, как на нас надвигается что-то большое, мохнатое и виляющее хвостом из стороны в сторону. Лабрадор! Не успеваю вскрикнуть, лишь прижимаю к себе ребенка и опускаю голову, когда здоровенная псина подходит и утыкается в мою макушку носом.

– Мартин, привет! Привет, дружище! – Смеется Лена Викторовна.

Я понимаю, что голову мне не откусили и тихонько выдыхаю. Ну, и дела.

– Предупреждать надо, – боясь поменять позу, говорю я.

– Не бойся, он не укусит.

В это время собака обнюхивает, тщательно вымазывая своими слюнями, мои волосы. Я приподнимаюсь и тут же получаю языком в лицо. Ы-ы-ы! Не успеваю убрать кроху из зоны поражения, как пес облизывает и его щечку. Тетя Лена, наконец, решает спасти нас и принимает удар на себя. Она хлопает себя руками в грудь, и здоровяк прыгает на нее. Боже праведный, они так обнимаются!

«А с Пашиной мамой довольно весело».

Я отодвигаюсь на другой край дивана, чтобы нас с Костиком не пришибло случайно хвостом, бьющим то в одну сторону, то в другую. Смотрю на их ласки и понимаю, что моя Ветка просто личинка собаки по сравнению с этим монстром. А он еще и ребенка лизал. Языком! Это как, вообще? Где-то в Москве, узнав об этом, наверное, крестится Малышева и все сотрудники передачи «Здоровье».

В эту секунду в комнату входит женщина. Девушка! Язык не поворачивается называть ее по-другому. Легкое домашнее платьице, распущенные каштановые волосы длиной аж до самой талии, на лице ни единого грамма косметики, лишь яркий румянец. В одной руке у нее погремушка, в другой смешная девчушка лет двух-трех в ярком платьице и с такими же длиннющими каштановыми как у матери волосами.

Девушка скользит по гостиной взглядом и вдруг останавливается на мне. В эту же секунду мне хочется переложить Костика на любую поверхность и отойти, ведь еще неизвестно, как мамаша отреагирует на то, что ее драгоценного сыночка вручили какой-то незнакомой девчонке. Но светло-зеленые глаза не кажутся злыми, они смотрят заинтересованно, перемещаясь поочередно с меня на тетю Лену и обратно.

– Уже познакомились с Мартином? – На лице незнакомки зажигается яркая улыбка.

Я улыбаюсь в ответ. Будет прекрасно, если она сейчас успокоит пса и заберет своего ребенка себе на руки. Потому что у меня уже передозировка ощущений за целый день, а здесь все так пропитано любовью, семейственностью и счастьем, что мне дико хочется, чтобы они меня удочерили.

– Привет, – хохочет Лена Викторовна, вставая с дивана. Подходит, целует в щеку маленькую девчушку, затем ее маму и забирает малышку к себе на руки. – Мила, моя хорошая, как твои дела? Какое мама с папой тебе красивое платьице купили! Нарядное! А что это у тебя в ручках, Мила?

– Кука! – Улыбается девочка, крепко держа в руках пластмассового пупсика.

– А как зовут твою куклу?

– Мася.

– Маша? – Тетя Лена радуется так, будто малая рассказала ей теорему Пифагора. Прижимается к нежной шее малышки лбом и закрывает глаза. – Моя ты хорошая!

«А-гу-гу-гу! А-сю-сю-сю!» Голова идет кругом. Но, надо признаться, это весело. А еще, моя свекровь – просто супер. Честно. С ней почти так же весело, как с Машкой. Повезло Диме. Моя мать Павлику регулярно мозги бы выпиливала, а эта все время улыбается.

– Не плачет? – Подходит ко мне длинноволосая девушка, наклоняется над свертком.

– Не-а, – я нервно облизываю губы.

Чувствую себя сапером, который не двигается, чтобы мина не детонировала. Я вытягиваю руки, но мамочка не торопится забирать малыша.

– Раз не плачет, держи. – Она вкладывает в руку сына погремушку и отходит.

Одно движение, взмах руки – погремушка ударяется мне в лоб и отлетает на пол. Девушка от всей души смеется, затем говорит:

– Ой, прости. – Поднимает игрушку с пола и опять подает ребенку.

Раз уж она не стерилизует упавшие предметы, то, думаю, ее не сильно расстроит тот факт, что пес минуту назад целовал ее сына. Я перевожу взгляд на ее дочурку – та уже висит на шее у собаки и пытается карабкаться по ней, как по канату. Псу, похоже, совершенно по фиг. Он качается от ее веса, но не думает убегать. Веселая семейка!

– Я – Ева. – Девушка протягивает руку и смеется, понимая, что не могу сейчас ее пожать. – А ты… Аня?

Боже праведный! Тетя Лена что, всем успела про подружку своего сына рассказать?

– Да. – Растерянно киваю я.

Наверняка, это было что-то вроде: «Прихожу сегодня домой, включаю свет, а там мой сын, который только-только вчера закончил школу, мой недотрога и одуванчик, развлекается с голой девицей! Он повзрослел, как же я этого не замечала раньше? Что мне теперь делать?». И после сегодняшних новостей у них появится новый повод поговорить обо мне: «Я же думала, что он ничем таким не занимается, а они меня бабушкой сделали! За что?»

Лена Викторовна с малышкой накрывают на стол: раскладывают на скатерти необходимое. Она – тарелки, девчушка – салфетки. Даже если она и обсуждала меня в таком свете, то имела полное право: я ее чуть с ума тогда не свела.

Пока все вокруг суетятся с посудой и смеются, я хожу из угла в угол, покачиваясь, и ловлю себя на том, что разговариваю с мелким. Он очень забавный. Теперь я знаю, что такое губки бантиком, и малыш так сладко их складывает в трубочку и произносит какие-то смешные звуки, что меня захлестывает непередаваемая нежность.

– Костик у нас спокойный. – Щебечет Ева, заплетая косы дочери, сидящей теперь за столом на высоком стуле. – Даже удивительно! Ленка круглые сутки орала, будто ее режут, Мила вечно капризничала, ни на секунду их нельзя было оставить, а этому парню всегда хорошо. Весь в отца.

– И сам вылитый Митька, – соглашается тетя Лена, расставляя кружки.

У меня урчит в животе, готова слона съесть. «Да, Костик? Да». И пробник человека в моих руках улыбается. «Нет, ты не пробник. Гляди-ка, ты самый настоящий пацан! Вон, как сучишь ручками и ножками. Богатырь! А улыбка у тебя – просто чудо. Я сражена. Не думала, что беззубые парни могут быть такими очаровательными!»

А потом начинается настоящий бедлам. С первого этажа возвращается муж хозяйки дома, и на столе чудесным образом появляются морепродукты, рис, курица с грибами, лазанья, домашний хлеб и вино. Все сервировано будто в настоящем дорогом ресторане и пахнет обалденно.

Через пару минут веселый галдеж усиливается: в гости заявляются друзья этой чудесной пары со своими двумя детьми, приходят с прогулки бабушки и дедушки со старшей внучкой (опять же копией Евы). Все бегают туда-сюда, шумят, веселятся, рассаживаются за столом.

Я не успеваю знакомиться со всеми, успеваю только подставлять желающим лоб и щеки Костика для поцелуев, жду, когда все рассядутся и сажусь сама. Наконец, ребенка у меня забирает счастливый отец. Он на удивление ловко управляется с детенышем и даже не смотрит на него, как на диковинную зверушку. Пока я уничтожаю сказочно вкусные блюда, слушаю тосты и млею под ласковым взглядом своей свекрови (привыкнуть бы уже к этому слову), ощущаю себя в каком-то уютном коконе из любви и радости.

Их много. Им легко и весело друг с другом. Кавардак и беспорядок, от которых другие давно бы застрелились, их совсем не смущает. Они шумят, перекрикивая друг друга, веселятся и шутят, одновременно поглощая пищу и играя с детьми. Никого не беспокоят появившиеся от неловкого движения ребенка пятна на скатерти, испачканные пюре от уха до уха детские лица, никто не заморачивается вообще ничем абсолютно.

А хозяйка дома, которая должна сейчас выглядеть уставшей и покрасневшей от злости, почему-то расслабленно хохочет вместе со всеми, периодически успевая поцеловать мужа и засунуть дочери-непоседе ложку риса в рот. Апофигей от происходящего накрывает меня тогда, когда она слегка отвернувшись от стола, чтобы, видимо, не шокировать присутствующих мужчин, начинает кормить грудью Костика. При этом, вот сейчас не падайте – продолжает общаться с гостями, отвечать на вопросы и подкалывать подруг.

Все на ходу, на бегу. И все это так естественно, что у меня и мысли не возникает, что происходит что-то невероятное и из ряда вон.

Меня прибивает к стулу. Меня буквально размазывает от испытанного шока. Лена Викторовна знала, чем поразить. Она с разбегу макнула меня в это все с головой. И терапия действует.

Глядя, как довольно причмокивает Костик, я кладу вилку на край тарелки. И беззастенчиво смотрю во все глаза. Не верю, что говорю это, но: «Я. Хочу. Так же!»[15]15
  Ева, Митя – герои книги «Где-то есть Ты» Лены Сокол


[Закрыть]

Паша

Осталось пережить всего пятнадцать часов.

Целых пятнадцать часов.

За окном уже темно, мелькают бесконечные деревья, изредка можно увидеть поля, простирающиеся, кажется, на километры. А потом снова: елки, елки. И поезд движется монотонно, навевая невыносимую, просто адскую тоску. Я сижу в своем купе и пялюсь на красный закат за окном. Мышцы ноют: изводил себя вчера отжиманиями и чересчур долго качал пресс: это помогает отвлечься, когда мелодия не клеится. Ты словно уловил что-то такое, витающее в воздухе, тянешь за ниточку, истязаешь струны, а оно никак не хочет ложиться на ткань мотива. В такие моменты физические упражнения – самое то.

Кстати, о воздухе. Моя соседка, бабулька лет семидесяти, сидит возле столика и чистит яичко. Не мои слова, она так и сказала: «яичко». Нет, не так, а: «Держи яички, сынок». Пыталась угостить меня, я отказался. Вот теперь она полностью захватила стол, разложила на нем газеты, чистит «яички», посыпает солью и тщательно прожевывает каждое – да так, чтобы мне обязательно было видно, как замечательно она справляется с этой задачей.

Спасение приходит неожиданно: на стоянке под Потьмой пенсионерка с тяжелыми сумками покидает поезд, и ее место занимает тощий паренек в камуфляжном костюме, кепке и с гитарой за спиной. У него тонкие усики, пухлые губы и широкие кустистые брови. На вид ему лет шестнадцать, не больше. Он садится напротив меня и принюхивается. Я смущенно пожимаю плечами. Это не я, это бабушкины «яички», но он смотрит на меня точно сыщик, напавший на след.

Не знаю, в чем дело. Вполне возможно, что там, откуда он родом, нормальные парни не носят колечко в носу и не бьют здоровенные тату в виде черепа на все предплечье. Но куда ж мне теперь деваться? Не пытаться же затеряться среди деревенских? Если надо, могу свою позицию и кулаками обосновать – без проблем, а пирсинг доставать не буду, он мне дорог, да и нравится.

Битва взглядов продолжается еще с минуту. Ни один из нас не отводит глаз в сторону. Напряжение, накал, драматизм – и, наконец, у паренька начинают слезиться глаза. Он сдается и часто моргает.

– Степан, – представляется незнакомец.

В воздухе все так же витает, напоминая о себе, возмутительный аромат «яичек».

– Павел, – я жму его руку.

– Ты тоже на Грушу?

Ясно, этот тощий глист в камуфлированном скафандре – начинающий бард. Поехал кормить комаров и нюхать костры на Грушинский фестиваль.

– Не, – отвечаю бодро, – я домой.

– Ясно, – почему-то ужасно огорчается он, всем своим видом веселя меня.

Молодой, четкий, воодушевленный предстоящим приключением.

Через полчаса мы уже активно общаемся, обсуждая Визбора и Митяева. Я хвалю Высоцкого, но явного отклика не нахожу: «Вот то ли дело – Розенбаум». Вот где сила, где вальс-бостон. Я делаю вид, что соглашаюсь: все лучше, чем трещать о помидорной рассаде с пенсионеркой.

Через час дело доходит до его гитары: Степан остается в одной майке, закидывает ногу на ногу и начинает бряцать. Я съеживаюсь, боясь услышать блатнячок, но он заводит вдохновенное:

 
Много впереди путей-дорог.
И уходит поезд на восток.
Светлые года
Будем мы всегда
Вспоминать[16]16
  Юрий Визбор – Гимн МГПИ


[Закрыть].
 

Я вытягиваю ноги, ложусь и слушаю. Мое сердце бьется быстро, будто не догадываясь, что, сколько не спеши, поезд все равно идет по своему графику. Ему плевать, что у тебя все внутри горит от тоски, плевать, что ты растерян и не знаешь, чем все обернется, что до ужаса боишься быть отвергнутым и до дрожи в коленях, больше всего на свете мечтаешь оказаться там – в кольце ее теплых рук.

Степан старается. Степан хрипит, как недобитый охотником зверь, рычит, завывает, временами тявкает и даже срывается на визг. Он исполняет песню с душой и с огоньком, увлеченно. Такой экспрессии позавидовал бы любой музыкант. В эпоху коммерции и фонограммы мало кто выкладывается на полную.

У этого парня есть чему поучиться. Особенно тому, как нужно передавать эмоции через звуки и слова. Я закрываю глаза, слушаю одну песню за другой и раздумываю, не позвонить ли Ане, но так и не решаюсь. Потому что если она не захочет меня видеть, я умру прямо здесь, так ее и не увидев.

– Свое что-нибудь споешь? – Степан протягивает инструмент.

– Давай. – Я приподнимаюсь, неуверенно беру гитару и касаюсь струн. В душе такой трепет, такое волнение. – Только не свое, ладно?

– Стесняешься, дэ? Хых. – Довольно хмыкает попутчик.

– Нет, – улыбаюсь я, – хочу вернуться мыслями кое-куда.

– Домой?

– Вроде того. Туда, где мне было очень хорошо.

Степан многозначительно кивает. Может, ничегошеньки и не понимает, но с умным видом выпячивает нижнюю губу. Я примеряюсь к гитаре, будто спрашивая, собирается ли она слушаться меня. Провожу пальцами по разогретым струнам, медленно вбираю носом воздух и начинаю. «Да, похоже, мы с ней поладим». Звучат первые аккорды, набирают силу, и я вступаю:

 
Где-то там, в синеве. Вдруг затих птичий гам.
Снова, словно с ножом в спине, город ляжет к твоим ногам.
 

Краем глаза вижу, что Степан оседает, наклоняясь спиной на стену. Глядит попеременно на меня и на гитару и, словно рыба, хватает ртом воздух. Я не Окуджава, но стараюсь, у меня и самого сердце щемит, когда вспоминаю те моменты.

Вот я снова на импровизированной сцене – в доме Димы. Дрожу, словно мальчишка, ругаю себя за глупую выдумку. Точно так же, как сейчас, не знаю, как она отреагирует. Мну руками край рубашки и начинаю петь.

 
Тем, кто видел хоть раз, не сорваться с крючка.
Отпусти ты на волю нас, что ж ты делаешь, Анечка…
 

Я не узнаю свой голос, но продолжаю. Сбежать будет еще большим позором, чем остаться на сцене.

 
Белокурая бестия!
Пропадаю без вести я…
Помогите же, кто-нибудь!
С нежным взглядом сапфировым.
Ни один не уйдет живым.
Такую попробуй, забудь.
Такую попробуй, забудь.
 

Когда песня заканчивается, поднимаю глаза и вижу Аню.

Я пытаюсь одними глазами сказать: все, что она сейчас услышала – полная правда. Она не двигается, и мне вдруг становится страшно, что я спугнул ее. Сейчас она развернется и сбежит. Но только эта мысль посещает мою голову, как Аня бросается вперед.

 
Ни стихов, ни гитар. Только окна в росе.
Волком раненым в свете фар замер на скоростном шоссе.
Из-за дня и ветра, двух стихий силами
Ты по ниточкам соткана колдунами-факирами.
 

Я отпускаю микрофон и спрыгиваю со сцены. Аня запрыгивает на меня, и мы целуемся.

Возвращаясь к реальности, я краем глаза вижу, что дверь купе приоткрывается. Мои пальцы замирают над струнами, обрывая мелодию. В получившемся просвете торчит голова не кого-нибудь, а одного из братьев Кристовских «Uma2rmaH» – Владимира.

– Серега, иди сюда скорее! – Подзывает он кого-то, глядя через плечо. – Нашел!

Через секунду двери купе отъезжают, и на пороге в полутьме появляется и второй брат. Он одобрительно хмыкает, разглядывая меня. Степан тут же мямлит что-то нечленораздельное и визжит от восторга, точно малолетняя чирлидерша. Глаза у него по пятаку, будто увидел не меньше, чем призрак самого Ленина. Музыкант подмигивает ему и улыбается, затем переводит взгляд на меня:

– Ну, ты что, парень, давай продолжай.

Не веря своим глазам, будто пребывая во сне, я опускаю глаза и покидаю этот мир. Ныряю в мир музыки и играю, вкладывая всю душу. Создаю волшебство, растворяюсь в звуках.

 
Белокурая бестия!
Пропадаю без вести я…
Помогите же, кто-нибудь!
С нежным взглядом сапфировым.
Ни один не уйдет живым.
Такую попробуй, забудь.
Такую попробуй, забудь[17]17
  Uma2rmaH – Бестия


[Закрыть].
 

Акустическая гитара стонет и взрывается в моих руках, рождая на свет последние аккорды – мощные, яркие, дрожащие в тишине вагона пущенной стрелой.

Я замираю и отпускаю струны. Боюсь взглянуть на присутствующих, слушаю свое рваное частое дыхание и считаю секунды. Не знаю, сколько длится этот вакуум прежде, чем мой сосед, словно слетев с катушек, бросается, чтобы пожать руку музыкантам, а затем и мне. Но мое сердце возвращается к прежнему ритму гораздо позже – когда проходит эта странная эйфория.

Полночи мы сидим в полной темноте и передаем по кругу гитару: поем и травим байки, как старые добрые друзья.

– Мне нравятся твои песни, – говорит старший из братьев, пожимая мне руку.

Они встают. На часах четыре утра.

– А я бы даже спел с тобой что-нибудь, – хлопая по плечу, признается младший. – Спасибо, ребята! Пока!

И удаляются к себе, чтобы успеть хоть немного поспать до прибытия поезда.

– Ты почему мне сразу не сказал, что ты музыкант? – Ржет сосед, листая в телефоне совместные фотки с братьями, которые успел сделать перед их уходом. – Я бы не стал петь тебе, чтобы не позориться.

– Ты классно поешь, – совершенно искренне говорю я, закладывая руки за голову и удобнее устраиваясь на подушке, – на Груше все умрут от восторга.