Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Прости, – произношу я, глядя на него.

И вкладываю в это гораздо больше, чем обязан. Потому что знаю, что он чувствует, сходя с ума по девушке, которая не способна ответить ему взаимностью. Она вообще, вероятно, не из тех, кто может быть привязан хоть к кому-то. Но я все равно виноват, что слишком долго не находил в себе силы, оттолкнуть ее, чтобы объяснить достаточно доходчиво и ясно дать понять, что к чему.

Майк отрицательно качает головой.

– Не нужно, – хрипит он, принимая бутылку из моих рук.

И теперь мы сидим впятером и передаем джин по кругу.

– Ты должен остаться, – говорит Боря.

– Не могу, – отвечаю я. – Нет. Не хочу ничего.

– Разберись с тем, что произошло, и поедем, – предлагает мне Ник.

– Ты бы лучше сам сначала разобрался, – усмехаюсь я, сглатывая горечь. – Как бы не пожалел о своем выборе. Сравни, что имеешь и чего лишился.

Ник поднимает палец и, указывая на меня, что-то хочет сказать, но потом отмахивается и просто опускает руку.

Минут через десять дверь открывается, и на пороге возникает Леся. На ней легкое красное платье и босоножки, ее волосы собраны в тугой хвост, а губы (на этот раз уже без яркой помады) сжаты в напряжении. Пожалуй, такой серьезной я ее еще не видел. Она входит и закрывает за собой дверь.

– Успокоился? – Спрашивает скорее иронически, чем участливо.

Тон, характерный для учительницы по отношению к провинившемуся ученику.

– Лучше уйди, – прошу я, не поднимаясь с пола.

Спокойно и тихо, но чувствую, как ярость закипает вновь.

– Он уезжает, – сообщает Боря, разводя руками.

Девушка качает головой:

– Собираешься кинуть нас?

Я ощущаю, как внутри нарастает ком эмоций. Придется объснить ей, как она, в свою очередь, со мной поступает.

– Он все решил. – Майк первым поднимается с ковра, ставит передо мной бутылку. – Уговаривай теперь сама.

Даже не глядя на нее, он выходит из номера.

– Да, вам лучше поговорить, – соглашается Ярик, поднимается и выходит следом за дверь.

– Мы… прогуляемся до пляжа, – вздыхает Ник, подталкивая Борю к выходу.

Они правы, им лучше не слышать того, что я собираюсь сказать этой выскочке. Я встаю и ставлю бутылку на стол.

– Давай аккуратно, – советует Боря.

Я киваю ему в ответ и возвращаюсь к сборам вещей. Когда дверь закрывается, оборачиваюсь к Лесе:

– Добилась своего?

Она складывает руки на груди и с усмешкой спрашивает:

– Ты о чем?

Я подхожу совсем близко. Девчонка смотрит с вызовом. Я еле сдерживаюсь, чтобы хорошенько не встряхнуть ее за плечи:

– Ты знала, что твои слова все испортят, и все равно их сказала. – Я пытаюсь найти в ее лице хоть что-то, что могло бы служить оправданием. – За руку меня схватила при всех. Я тебе подружка, что ли? Других отношений у нас нет.

– А этого я еще не решила, – она медленно облизывает губы.

Я задыхаюсь от бешенства.

– Это теперь ты решаешь?

– Паша, – ее рука поднимается и останавливается на моей груди, затем медленно скользит вниз. – Ты мне лучше скажи, что у вас за отношения такие? Весь персонал знает, где твоя девушка провела эту ночь. А ты? Ты, помнится, предполагал, что она осталась дома? И как думаешь, зачем она заставила тебя так думать?

Я перехватываю ее руку, сжимаю до боли и сбрасываю вниз.

– Твое какое собачье дело? Это ты мне будешь про отношения говорить?! Что ты, вообще, о них знаешь? Меняешь мужиков, как перчатки. Гарем тут развела!

– Кто тебе сказал? – Усмехается она, поглаживая запястье.

– Сам вижу.

– Может, – Леся подходит ближе и впивается в меня взглядом, – ревнуешь? Да, я всегда получаю то, что хочу. И ты тоже находишься здесь только потому, что я так захотела.

Эти слова заставляют меня улыбнуться.

– Думал, я неплохо играю.

Она хитро подмигивает.

– Да, вот только я решаю, кто здесь талантлив, а кто нет.

– Придется тебе все же обойтись без меня, – я разворачиваюсь и принимаюсь вновь с остервенением кидать вещи в сумку.

– Если свистну, десять таких, как ты, прибегут.

– И зачем ты тогда пришла сюда? – Я застегиваю замок и оглядываюсь в поисках того, что еще мог забыть.

– Думала, ты умнее. – Леся силой поворачивает меня к себе лицом. – А ты… ведешь себя, как тряпка!

– Что? – Я хватаю ее за плечи.

Воздух с шумом вырывается из моих ноздрей.

– Думала, ты – другой. Решила, что ты сильнее их всех, что мы с тобой найдем общий язык. А ты… бегаешь, как дурачок, за идиоткой, которая провела ночь с другим!

– Тебе какая разница? За собой смотри!

– Мне? Да я первый раз, может, почувствовала в мужчине силу, равную своей. Ты мне понравился, Паша. Мы могли бы быть хорошей парой, а в итоге что? Тебе нравится быть терпилой? – Эти слова она выдыхает мне прямо в лицо. Смотрит прямо, не боится последствий. Вонзает в меня эти фразы, точно колья, беспощадно и дерзко. – Иди, поговори с ней, давай. Может, договоришься, все простишь, и мы вместе с Джоном совместный трек запишем? Неплохо я придумала? Нравится такой расклад? Правильно, ты же не мужик! Мне не стоило тратить время на такое дерьмо…

Не в силах больше себя контролировать, я хватаю ее за горло и прижимаю к стене. Даже ее выпученные от страха глаза не способны меня остановить. Я вкладываю всю свою ярость в силу пальцев, сжимаю их и желая причинить ей столько боли, сколько не умещается сейчас в моей душе. Вижу, как краснеет ее лицо, как руки мечутся по моей голой груди, как пропитывается кровью повязка, обмотанная вокруг моей кисти, и проваливаюсь в пучину ненависти к себе и ко всему миру.

Ослабив хватку, я опускаю руку вниз и даю ей продышаться.

Черт, лучше бы она плакала. Так нет – Леся кривит свои припухшие губы и злится.

– Козел!

А вот это уже зря.

– Пошла ты.

Н-н-нааа… Мне прилетает, как в кино. Щека горит, в ухе звенит. Отрезвляет, будь здоров. Девчонка начинает орать, будто ужаленная. Матерится и толкает меня в грудь. Больно. Так мне и надо, пусть будет еще больнее.

Я хватаю ее одной рукой за талию, другой за волосы. Резко привлекаю ее к себе и закрываю ее рот поцелуем: грубо впиваюсь в губы – зато больше не орет. И уже не дергается. Начинает постанывать, вероятно, от боли, потому что я не сдерживаюсь – она же этого хотела? Сильного мужчину, способного победить ее. Сейчас она это и получит.

Я жестко вдавливаю ее в стену, ослабляю захват и спускаюсь губами ниже, кусаю ее шею. Слышу, как она, задыхаясь, произносит мое имя. Но злость не остывает, лишь становится сильнее: мои руки уже под ее платьем, скользят по бедрам, рывком разрывают кружева белья. Девчонка охает, навалившись на стену и ждет, когда я подхвачу ее на руки. Вместо этого я прижимаю ее своим весом к стене, в последний раз ловлю довольный взгляд зеленых глаз, грубо разворачиваю и бесцеремонно задираю платье. Заставляю встать так, как мне надо и прогнуться.

Сам торопливо спускаю шорты, смотрю на ее идеальную фигуру и… не чувствую ничего. Абсолютно. Мне не хочется притянуть ее к себе и ощутить тепло. Не хочется вдыхать запах ее волос, держать руками под живот и шептать в затылок слова любви. Не хочется гореть вместе. Ничего не хочется.

Мне становится стыдно.

Перед ней, перед Аней, перед Майком, перед собой. Стою и смотрю на дрожь ее тела и медленно убираю ладонь с ее спины. Я опускаю глаза – мое тело даже не реагирует на происходящее. Я отшатываюсь назад, пытаясь найти точку опоры. Хватаю ртом воздух и чувствую, что меня сейчас вывернет. Поспешно натягиваю шорты и хватаюсь за голову.

Она права.

Я не мужик, я – урод какой-то. Который потерял все просто потому, что был недостоин иметь. И сейчас снова доказал это. Придурок. Конченый козел, чтоб меня…

Леся выпрямляется и одергивает платье, поправляет спутанные волосы. Она не смотрит на меня, ничего не говорит. И я не смотрю тоже. Меня тошнит от всего этого, и единственное, чего сейчас хочется – это свалить быстрее. Неважно куда. Если бы, отправившись куда-то, можно было сбежать от самого себя, я бы поехал. Но такого места не существует.

– Извини, – тихо бросаю я в ее сторону, собираясь уходить.

Когда через секунду раздается стук в дверь, я дергаю за ручку, не задумываясь и не оглядываясь. Не важно, кто там. Моя сумка уже стоит возле порога, и меня здесь ничего не держит. Не осталось ничего, чтобы радовало, никакого смысла в жизни, ничего по-настоящему дорогого. За разбитое стекло я заплачу, ребятам все объяснил, и на обратный путь средств должно хватить.

Но все эти мысли кажутся ничтожными, когда передо мной появляется Аня. Она стоит в дверях, такая подавленная, испуганная, такая родная и по-детски трогательная, что вдруг приходит осознание того, вот теперь я точно потерял все.

Именно в этот момент. Сейчас. Сам.

Аня

Не знаю уж, какими тайными путями, какими заячьими тропами, но охранники умудряются доставить нас в отель в целости и сохранности. Мы заходим в номер, закрываем за собой дверь, и до меня начинает постепенно доходить, что это все было реальным: я на сцене, мой парень под руку с этой блондинкой, шокированные друзья, оставшиеся где-то в толпе, и этот британец, мокрый от пота и подаривший только что всего себя публике.

– Тебе нужно в душ, – замечаю я, глядя снизу вверх на его уставшее лицо и обрамляющие его влажные светлые пряди, завивающиеся в забавные кудряшки.

– Не могу тебя оставить, – улыбается Джон, сжимая мои ладони. – Ты так рыдала, я даже испугался.

– Торопись, – подмигиваю я, – со мной все будет в порядке, а тебе пора собираться, иначе опоздаешь на самолет.

Он смотрит на часы и матерится.

– Слушай, но ты все равно подождешь меня, так? Мы ведь не можем расстаться, не обменявшись хотя бы номерами телефонов. Я буду переживать за тебя. Может, мне стоит все отменить и отвезти тебя домой?

– Тебе? – Смеюсь я.

– Мне, – кивает Джон.

– В другой конец чужой страны?

Он смеется.

– Что может быть проще?

Не могу отказать себе в удовольствии обнять его еще раз.

– Ты – настоящий джентльмен. – Я утыкаюсь носом в его широкую грудь.

– Стараюсь, – с британским акцентом мурлыкает парень.

– За меня не переживай, я сейчас позвоню друзьям, они приедут и отвезут домой.

– Я все равно буду сходить с ума. – Джон, обхватив меня покрепче, раскачивается из стороны в сторону, потом отстраняется и обеспокоенно смотрит в глаза. – Ничего не понял, что там у тебя произошло, но то, как та девушка схватилась за твоего парня… Я все ждал, когда ты ей врежешь, а потом самому захотелось вломить твоему парню за то, что он отпустил тебя. Или что у вас там произошло? – Теперь он копирует мой акцент. – Мой русский не слишком хорош, чтобы понять.

Я тяжело вздыхаю.

– Паша думает, мы с тобой провели ночь вместе.

– Фак, – хмурится он.

– Самый настоящий фак, ты прав.

– Все равно ты должна была сказать что-то типа: эй, каракатица, убери от моего парня свои наглые щупальца!

– Я не смогла, – мои плечи опускаются в безысходности, – как увидела это все… меня будто… меня… да чертов английский!

– Факин инглиш, – соглашается Джон, – но я понял тебя. Только не реви снова. У меня до сих пор в ушах стоит его «А-нья, А-нья», это разбивает мне сердце. – Он нежно касается моего подбородка пальцем, вынуждая поднять на него взгляд. – Я видел тебя там – ты его любишь. Да. И этим ты мне и нравишься. Твой бойфренд мне теперь тоже нравится, потому что любит тебя, и это хорошо заметно. Знаешь… – Британец тяжело вздыхает. – Любовь сильна, если за нее бороться. Разве станет лучше, если ты сдашься?

– Ты так говоришь, будто нет всей этой ситуации. Как же та девушка? Она была с ним все это время, держала его за руку. На моих глазах! Как бы я его не любила – не хочу! Не хочу унижаться, мне это не нужно.

Джон протягивает руку и осторожно убирает мои волосы за уши. Долго смотрит сверху вниз, закусив губу, будто подыскивает подходящие слова.

– Знаешь, что? Не сражайся с собственным сердцем, сражайся с обстоятельствами. Убегать или ругаться – не решение вопроса, Энни. Вам нужно поговорить в спокойной обстановке. Иди к нему, расскажи все, как было, пусть звонит мне, если хочет – я все подтвержу, и мы подружимся с ним так же, как с тобой. Обещаю.

– Ты чудесный.

– Вовсе нет. Просто тебе удалось немного заглянуть в мой мир. На самом деле, я – человек не публичный, закрытый, и у меня куча своих проблем. А наш с тобой вечер отвлек меня от некоторых мыслей и не дал провалиться в пучину депрессии. Я тебе благодарен. Мне хочется, чтобы ты поступила правильно. Если есть за что бороться, как можно этого не сделать?

– Что еще за депрессия? – Хмурюсь я.

Джон качает головой.

– Все будет хорошо… Давай, поговорим об этом позже. Я в порядке, правда.

– Просто… ты так сказал об этом.

Он отмахивается.

– Не обращай внимания. Все нормально. Мне, правда, было очень грустно вчера, но тебе удалось скрасить мое одиночество.

– Я рада.

– Что бы он тебе ни сказал, как бы у вас ни вышло, ты обязана поговорить.

– Не знаю.

– Знаешь.

Я провожу по своему лицу дрожащими руками, собираюсь с духом.

– Ты прав. Сейчас же найду его и поговорю. Спасибо тебе за все! – Еще раз обнимаю Джона. Крепко.

Он кажется мне таким огромным, надежным, сильным. Просто гора.

– Стой, – говорит парень, когда я отпускаю его и почти бегу к двери.

– Что? – Замираю на пороге номера.

– Хочешь, чтобы мы опять потерялись?

– Ааа… Ты про это…

Я достаю телефон, британец диктует свой номер, делаю дозвон.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, – обнимаю его еще раз.

– А я без тебя. Пусть все будет хорошо, Энни. Напиши мне, о’кей? После вчерашней ночи у меня появилось несколько мыслей по поводу нового альбома, – он снимает пиджак и кидает на диван, – вернусь в Лондон и сразу приступлю к работе.

– Джон.

Музыкант поднимает на меня взгляд.

– Да?

– Та девушка… – Я улыбаюсь, взявшись за ручку двери. – Если ты встретишь ее в самолете еще раз, обязательно заговори с ней, ладно?

Он улыбается, кивая.

– Хорошо.

– Ну, пока!

– Пока, Энни…

И я ухожу. Спускаюсь на лифте, пытаясь унять волнение, нахожу нужный номер и вдыхаю полной грудью прежде, чем постучаться. Страха больше нет. Есть только мои чувства, есть только мы. Сейчас я увижу моего Пашку, и как бы ни вышло, скажу то, что хотела.

Я стучу, ощущая, как кожу холодит от страха. Но когда дверь открывается, и я вижу его на пороге, неуверенность уступает место всепоглощающей нежности. Вот он, передо мной. Мой человек. И душу рвет на части от любви. Мы будем очень счастливы, объедем весь мир, состаримся вместе. У нас будет много детей, большой дом, обязательно бассейн во дворе и море цветов.

– Аня…

– Подожди, ничего не говори! – Выпаливаю я, задыхаясь от нахлынувших эмоций. – Дай мне сказать. Да, я приехала сюда вчера за тобой, потому что ревновала тебя к вашей солистке. Я признаю это. Мы приехали на машине с твоей сестрой и ее парнем, заселились в соседнюю гостиницу. Мне хотелось сделать тебе сюрприз, поэтому я отправилась вчера вечером к тебе в номер, но растерялась, увидев тебя в коридоре с этой девушкой. Я слышала, о чем вы говорили, и захотела сбежать, но лифт привез меня в номер к Джону. Не говори ничего! – Я поднимаю руку, призывая его к молчанию. Мне нужно договорить. – У меня с ним ничего не было, я клянусь. Он просто пожалел меня – в таком отчаянном состоянии я была, ревела, как дурочка, а потом мы просто пошли и напились с горя. Молчи! Мы видели вас на пляже, и мне сейчас не важно, что ты скажешь. Паша, ты должен знать, что я тебе сейчас верю. Верю! Ты не мог так со мной поступить, я знаю это. Не мог изменять мне с ней. И если есть хоть малейшая вероятность того, что ты меня простишь… и что любишь, то…

Я не успеваю удивиться слезам, застывшим в его серых, полных боли, глазах, когда дверь медленно отворяется внутрь номера, и вижу справа ту самую блондинку. Она торопливо оправляет платье, поднимает с пола красные кружевные трусы и зажимает их в кулаке. Я вижу, как тяжело вздымается ее грудь, как пылает лицо и как краснеют припухшие от недавних поцелуев губы. И не верю своим глазам.

Я осекаюсь на полуслове и открываю рот. Девушка больше не смотрит на меня так вызывающе, как там, возле сцены. Она даже не смущена. Ее беспокоит что-то серьезное, и это больше походит на стыд или ненависть к кому-то. Разве что, если гремучие змеи способны испытывать подобное. Скорее всего, она просто раздражена, что их прервали.

Нет. Пожалуйста, только не это. Нет. Должно быть, это ошибка.

Я оглядываю номер, но больше никого не вижу. Они были здесь вдвоем и… понятно, чем занимались. Это слишком очевидно. Все написано на их лицах, на ее мятом платье, на его надетых наспех шортах, оно все еще витает в воздухе каким-то особым ароматом. Я узнаю его – это запах вожделения, пота и предательства.

И не узнаю себя. Скольжу огромной серой тенью по номеру в поисках ответа в глазах девушки. Будто то, что я там увижу, хоть как-то опровергнет то, что и так является слишком очевидным. Я подхожу к ней так близко, что она вздрагивает, боясь, что ударю. Но мне становится смешно.

– Прости, что прервала. – Мой голос скрежещет, отливая металлом. – Надеюсь, вы… – оглядываю ее с головы до ног презрительно и брезгливо, – успели… кончить.

– Аня. – Доносится сзади.

Голос Паши срывается, он кажется жалким, напуганным и опустошенным.

Я разворачиваюсь и прохожу мимо, даже не взглянув в его глаза: там не найдется ничего нового для меня. У двери все-таки останавливаюсь, долго смотрю себе под ноги и бросаю в сторону блондинки:

– Знаешь что… у тех, кто спит с чужими мужиками, часто бывают проблемы по-женски. Проверилась бы ты, что ли.

Выхожу и быстро иду к лифтам, становлюсь меж двух из них. С силой жму сразу на обе кнопки. Когда одна из дверей открывается, я захожу внутрь, нажимаю на цифру «1», поворачиваюсь и… вижу перед собой Пашу.

Мгновение превращается в вечность. Он стоит передо мной – до невозможности красивый, родной и близкий, и одновременно такой далекий и чужой, что не сразу и узнаешь. И у меня щемит в груди. Я смотрю на него и чувствую себя полной дурой. Моя душа умирает, а я думаю о том, что никогда не забуду его запах и тепло любимых прикосновений.

Мне хочется исчезнуть, раствориться в воздухе, избежать разговора с ним и этого виноватого взгляда – Пашка буквально истекает кровью на моих глазах. Почти явственно я ощущаю мертвое дыхание приближающейся зимы.

Странно, вроде лето только вступает в свои права, но меня сейчас колотит, как от холода. Уверена, если подниму глаза, увижу стоящие вокруг меня высокие деревья, сгибаемые беспощадным осенним ветром и теряющие с каждым его порывом все больше пожелтевших листьев. И вдруг я понимаю, что это меня саму сейчас мотает из стороны в сторону, как эти самые деревья.

– Дай угадаю, – говорю тихо и хрипло, – это не то, что я подумала, Суриков?

Он стискивает зубы, словно от боли, и сильно зажмуривается. Правильно. Оправдываться нечем.

Створки лифта начинают скрежетать, смыкаясь.

– Аня! – Паша резко бросается к закрывающимся дверям, подставляет руку, и те вновь неохотно распахиваются. – Дай мне все объяснить!

Я оглядываю его всклокоченные волосы, перевязанную какой-то тряпкой кисть руки, распахнутые в панике глаза и останавливаюсь на сильной груди. Все, что я вижу на ней сейчас – это чужие женские руки. Вот они гладят его плечи, скользят тонкими пальчиками по ключицам, царапают гладкую кожу, и, играя пирсингом, нежно задевают сосок. И я всегда буду видеть только их, чтобы он ни сказал.

– А я тебя любила. – Качнув головой, тихо говорю я. – Так любила. Черт. Так сильно любила… – Я закрываю рот руками и мычу. – Пошла бы на край свет за тобой. Зачем ты так?

Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание.

Когда Пашка снова делает шаг вперед, пытаясь помешать дверям закрыться, я из последних сил толкаю его ладонями в грудь и отхожу назад. Прежде, чем створки лифта смыкаются перед моим лицом, я смотрю в его глаза – потерянные, страдающие, молящие о прощении.

Они кричат.

Вы знали, что глаза могут кричать?

Могут.

Прорываясь сквозь веки, ломая преграды из ресниц, обнимая одним взглядом, обжигая страстью, надеясь на взаимность, или потухая, натыкаясь на безразличие. Они говорят без слов и никогда не врут.

Глаза, в бездну которых можно лететь всю жизнь.

Глаза, которые я предпочла бы не видеть больше никогда.

Паша

Для протокола: я себя ненавижу.

Не знаю, что это было. Взрыв мозга. Мне нужно просто убиться головой о стену, чтобы не чувствовать боли.

Огонь, горящий во мне сейчас, превращает в золу все ощущения и чувства. Я не бегу по ступеням вниз, чтобы остановить ее, не бью кулаками в двери лифта, не падаю, чтобы рыдать, как сопливая девчонка – потому что мужики так не поступают. Хотя и не все мужики поступают так, как я поступил пятью минутами ранее. Я стою с бьющимся, как молот о наковальню сердцем, глядя на сомкнутые створки лифта в надежде, что все это окажется сном. Но это оказывается жестокой реальностью.

У меня с трудом получается соображать.

Я оглядываю порезанную руку и удивляюсь тому, что не чувствую тянущей боли под мокрой насквозь повязкой. Не ощущаю ничего, кроме опустошения. И кроме души ничего не болит.

Можно на все забить – пойти закончить то, что начал, ведь терять уже нечего. Еще раз вспомнить, где и с кем Аня провела ночь, прокрутить в памяти картинки, где она стоит рядом с высоким светловолосым британцем-кумиром миллионов, представить их вдвоем. Ночью. В темноте. И чувства стыда от совершенного мной поступка отступит на второй план.

Быть негодяем – так до конца. Войти в номер, закрыть дверь и дать Лесе то, чего она так хотела. Так почему же мне совершенно этого не хочется? Даже, чтобы на короткое время почувствовать себя мужиком?!

В ушах словно гудят лопасти вертолета, и гул стоит такой, что я начинаю искать точку опоры. Темнота наваливается на меня, заставляя втянуть голову в плечи. Наконец, я шагаю назад и прислоняюсь к стене, чувствуя лишь временное облегчение, сменяющееся яркими вспышками света перед глазами. Я шевелю онемевшим языком, пытаясь произнести хоть звук, затем стискиваю зубы и закрываю лицо руками.

Я не плакал с того момента, как ушел отец – уже лет десять.

Но делаю это сейчас, сам того не желая. Это совершает мой организм, а мне остается только чувствовать горячие соленые капли, скатывающиеся по щекам. И от этого я становлюсь только более противен самому себе. Трусливая тряпка, не способная быть до конца ни мужиком, ни ничтожеством. Студень, размазня, жалкий слизняк! Урод, который думает, поступает и живет так же уродливо!

Мне хочется причинить себе столько боли, чтобы больше не быть способным причинять боль другим. Биться головой о стену до тех пор, пока не размозжится череп. Ударять себя в лицо кулаками, пока не потеряю прежний вид. Бить, бить, бить. Куда девать эту боль, от которой готова лопнуть голова? Что с ней сделать? Мне хочется провалиться на месте, исчезнуть, сдохнуть.

– Это поможет, – вдруг говорит кто-то.

Я открываю один глаз. Это Леся, садится рядом и протягивает сигарету.

– Это никогда не помогает, – усмехаюсь я, но все же беру.

– Нам лучше пойти в номер и выйти на балкон. Иначе будут проблемы.

Я соглашаюсь. Встаю и, не дожидаясь, когда девушка последует за мной, покидаю коридор. Прохожу в номер, выхожу на воздух и прикуриваю. Втягиваю горький дым, заполняю легкие жгучим табачным туманом и медленно выдыхаю. Все верно – легче не становится.

Леся заходит на балкон, закрывает за собой дверь и садится на стул, стоящий рядом со мной. Она разжимает кулак и швыряет вниз свои трусы. Те, не пролетев и пары метров, цепляются за какое-то дерево, широкими листьями напоминающее пальму, и колыхаются на ветру…

Девчонку это совершенно не беспокоит – она закуривает, выдыхает дым и смотрит в совершенно другую сторону, туда, где серебристые волны лениво наталкиваются на берег. Сидит в расслабленной позе, покусывает фильтр и выглядит отрешенно. Только пылающие щеки напоминают о том, как я обошелся с ней каких-то десять минут назад.

– Прости, – тихо произносит она, наконец, заметив на себе мой взгляд.

– За что? – Прищуриваюсь я.

Она смеется, пряча красные глаза под пушистыми ресницами. В этот момент меня посещает мысль о том, что, если отмести эпатаж и переодеть ее во что-то приличное, то Леся будет ничем не примечательной девчонкой. Самой обычной.

Спустя полминуты ее смех не стихает, и я догадываюсь, что с ней случилась самая настоящая истерика. Еще через мгновение я вижу на ее лице слезы, смешиваясь с тушью для ресниц, они черными дорожками прокладывают путь по щекам к шее.

– Эй, – я сажусь перед ней на корточки и сухим участком обернутой вокруг руки повязки, стираю влагу с ее лица, – и ты меня прости, ладно?

– За то, что не захотел отыметь меня? – Смеется она, подмигивая.

Делает глубокую затяжку и кашляет.

Мне приходится дождаться, когда она перестанет хохотать.

– Нет, не за это.

– А ведь все верно, – продолжает Леся, размазывая слезы по щекам. – Таких, как я, можно только иметь. Нет-нет, не качай головой, я же знаю. Не дурочка. Просто до этого никто не отказывался. – Горькая ухмылка печатью ложится на ее лицо. – Ни в жизни, ни по работе.

– По работе?

– А ты думал, что в этом бизнесе все по любви? Или, боже упаси, благодаря таланту? – Она шутливо отмахивается, всхлипывая. – Нет. Когда ты звезда, можешь требовать или решать что-то сам, но сначала условия диктуют тебе. Толстые продюсеры с волосатыми лапами и липкими пальцами, устроители мероприятий, владельцы студий. И только когда ты будешь нужен публике, а не она тебе, когда на тебя пойдет зритель, на твое имя, ты сам сможешь иметь того, кого захочешь.

Что говорят в таких случаях?

Пока она смотрит куда-то вдаль, я оседаю в буквальном смысле слова, решая, как нужно реагировать на это неожиданное признание.

– Лесь… есть же другие пути, они должны быть. – Шепчу я, видя, как сигарета пляшет у нее меж пальцев. – Они не короткие, но ведь со временем можно добиться всего, чего захочешь. Особенно если есть талант, как у тебя.

– Пути куда? – Морщится она. – В забвение? Паш, мы с тобой не из столицы. Ты что, всю жизнь хотел пропеть на сцене местного ДК? Колесить с гастролями по области? Выступать в вонючих коровниках и на корпоративах? Я мечтала о другом – всегда мыслила шире, глобальнее, а когда поняла, что это потолок, испугалась. Зачем бросила институт, зачем посвятила себя тому, что никогда не принесет хоть сколько-то значимых плодов? Зачем?

Я теряюсь, заметив, как ее потряхивает.

– Есть ведь и другие способы.

Леся напряженно вглядывается в мои глаза.

– Не думай, что я сплю направо и налево со всеми подряд ради продвижения группы. Но такое в моей жизни было. – Она выдыхает, закрывая глаза. – И мне противно об этом вспоминать. Дайверсы – это все, что у меня есть, и я не могу вас подвести. Майк ушел из успешной группы ради нас, Ярик оставил стабильную работу, Ник потерял семью. Мне сейчас плевать, какой ценой, но я должна сделать так, чтобы ни один из вас не пожалел. Я буду работать до седьмого пота, выкладываться по полной, но все мои ребята будут получать достойные деньги за труд и будут гордиться тем, что выступают со мной. Или это буду не я.

– Лесь, – я забираю из ее рук сигарету и тушу в пепельнице, – группа – это коллектив. И ответственность в ней тоже коллективная. Творить нужно вместе, пахать вместе и пробиваться тоже. С чего ты взяла, что вся эта тяжесть лежит на тебе?

– А так и есть. – Она подпирает голову ладонью и устало смотрит на меня. – Без моих стараний не было бы ни этого фестиваля, ни других выступлений по стране, понимаешь? Зато теперь нас заметили, о нас заговорили, нас будут искать, приглашать, ценить. Мы будем сами выдвигать условия, мы заставим себя уважать. – Леся достает из пачки новую сигарету. – Да не смотри ты на меня так, мне совсем не стыдно. У тебя на лице написана жалость, а меня не нужно жалеть – я веду себя так, как веду. И делаю то, что считаю нужным.

– Я сорвал на тебе злость.

– А, ты про это? – Она снова закуривает, дым тонкой струйкой покидает ее губы и, смешиваясь с запахом духов, летит мне в лицо. – Сама напросилась. Паш, ты мне дал такую хорошую встряску, спасибо тебе. И выслушал. Но если разболтаешь кому – кастрирую.

Я смотрю на ее улыбку и вижу перед собой лишь испуганную девчонку. Ни следа от той, кем она хочет казаться. Открытая, беззащитная, потерянная и потерявшаяся Леся.

– Разве тебе нравится такое обращение?

– Получила то, что заслужила. Думаешь, я не знаю всех этих приемчиков, когда ты прикидываешься недотрогой, и восторженные мальчишки начинают гонять за тобой толпой? – Леся отрицательно качает головой. – Только вот я – не пай-девочка. Мне не нужны отношения. Мне не нужен никто на самом деле, и если я чего-то хочу, то ясно даю понять, чего именно.

Да уж, как же. Того и гляди, разревется снова.

– Майк любит тебя, – говорю я тихо.

С ее лица исчезает улыбка. На ее место приходит гримаса тоски и сожаления.

– Знаю.

Я забираю из ее рук сигарету и глубоко затягиваюсь.

– Тогда почему бы тебе не дать ему шанс?

Она тяжело выдыхает.

– А почему ты меня не поимел, как собирался?

У меня ком встает в горле.

– Потому, что мне хотелось заглушить одну боль другой болью, но… так не бывает. Это не приносит облегчения. Не то чтобы мне совсем не хотелось, ты красивая, но даже в пьяном угаре я не смог бы поступить так со своей девушкой. И с тобой. – Я стряхиваю пепел, чувствуя боль в костяшках порезанных пальцев. – Ты не такая, ты заслуживаешь большего, Лесь.

– Майк лучший из всех, кого я знаю. Заботливый, чуткий, трогательный. Просто безгранично талантливый. – Она оглядывается по сторонам в поисках ответа на какой-то ведомый лишь ей одной вопрос. – И верный, понимаешь?

– Да.

– Зачем ему такая, как я? С такой жизнью, которую я сейчас проживаю? С тем багажом, который у меня за плечами? С тем, как я сама себя ненавижу за то, что делала.

– Но ведь все позади? – Я упрямо гляжу в ее полные слез глаза.

– Мне не отмыться.

– Забудь это, как страшный сон. Я даже не спрашиваю, сколько раз и что тебе приходилось делать, но пора уже себя простить.

– Я тебе и так сказала больше, чем кому либо – даже самой себе. Мне кажется, это происходило миллион раз, потому что повторяется в моей голове снова и снова. Но это было дважды. Первый раз год назад: на столе в кабинете. По-быстрому и вполне терпимо. Группе это определенно пошло на пользу. Второй раз так грязно, что и вспоминать не хочется. Я согласилась на сделку, пришла и увидела, что их трое. Я не была готова к такому, но бежать уже было некуда. Меня имели, как хотели, туда, куда хотели… и с того самого раза…Черт… Я уже и забыла, что бывает по-другому. Что бывает по любви. Спасибо, ты мне сегодня о многом напомнил, но это вряд ли как-то поможет мне измениться. Я будто окаменела, обросла броней.