Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Советуют покупать лимонад только в стеклянной таре… – начинает Аня.

– Я люблю тебя, – одновременно с ней говорю я.

И девушка вдруг замирает, вцепившись в стекло бутылки, как в спасательный круг. Смотрит на меня, будто гипнотизирует. Долго-долго. И я боюсь даже улыбнуться. Сглатываю, понимая, что все испортил, что больше шанса не будет, и понимая, что она сейчас сбежит. Медленно вытираю пальцы о салфетку и молчу.

Но в ее глазах нет страха. Нет отторжения, злобы, брезгливости. Аня просто разглядывает меня, и я не удерживаюсь от того, чтобы тоже смотреть на нее – так же открыто и смело. Стараюсь запомнить каждую черточку милого сердцу лица, запомнить то волнение, которое рождается в моей душе при взгляде на него. Ту радость, которая выплескивается наружу, едва я замечаю улыбку на ее открытом лице.

Аня склоняет голову набок и проводит тыльной стороной ладони по моей щеке – медленно, нежно, едва касаясь. Заставляя меня закрыть глаза и податься в сторону ее прикосновения, будто кота, жаждущего ласки хозяйки. Ее рука застывает на моем лице чуть дольше положенного.

– Лимонада? – Вдруг хрипло спрашивает она в тишине.

Я открываю глаза.

– Давай.

– С пирожком? – Хитро прищуриваясь, говорит Аня.

– Нет. – Выдыхаю я, отставляя бутылку в сторону. – С тобой.

Она первой касается моих губ, и мы будто летим вместе в пропасть – быстро, отчаянно, жадно.

Аня

Когда я падаю в его объятия, бутылка лимонада, стоящая на капоте, сильно шатается и чуть не падает, но все же остается стоять по стойке смирно. Там же остаются пирожки, салфетки, разлетевшиеся по песку от легкого дуновения ветра, и моя кофта.

Мы падаем вниз, прямо на песок, даже не убедившись, одни ли мы на пляже или в окрестностях бродит кто-то еще. Машина надежно укрывает нас со стороны берега, но со стороны реки мы совершенно обнажены. Во всех смыслах. Волнение уже переливается через край, подо мной лишь белая юбка, а надо мной Паша, лихорадочно сдирающий с себя футболку.

Я дрожу всем телом, глубоко вдыхая влажный вечерний воздух. Взгляд торопливо шарит по его груди, рельефным мышцам, татуировке на предплечье в виде черепа со змеей, выползающей из его пустой глазницы и тянущейся вдоль ключиц. Завораживающе пугающее зрелище. Скольжу взглядом по пирсингу в соске – оно как венчальное кольцо для меня, соединившее наши судьбы. И именно сейчас мне дико хорошо от того, что все произошло ровно так, как произошло.

Иначе мы не были бы вместе. Никогда.

Больше никаких но. Никаких сомнений, отсрочек, колебаний. Есть только мы, и ничто не помешает нам стать одним целым. Навсегда.

Когда мой рот приоткрывается, чтобы произнести слова любви, Пашка наклоняется и разводит мои губы своим языком. Целует порывисто и требовательно, заставляя отвечать ему с удвоенной силой. И мне больше не страшно. Смущение отступает. Тревоги уходят на второй план, остаются лишь ощущения.

Его губы смыкаются, затем размыкаются снова, язык соприкасается с кончиком моего языка. Во рту сладкий вкус лимонада и надвигающейся грозы. Все о чем я думаю, это Он. Мои руки на его теле, бурлящем от желания. Его грудь на моей груди.

Я целую его яростно, прижимаюсь решительнее и крепче. Целую до тех пор, пока не чувствую, что одних поцелуев нам уже недостаточно. Запускаю пальцы в его волосы, ощущая требовательные ладони на своих бедрах, закрываю глаза и тону в нашем слиянии. Извиваюсь, словно умоляя, пока, наконец, не чувствую его в себе. В этот момент мысли замирают, и с губ срывается стон.

Ничто больше не будет таким как прежде.

Спустя целую вечность, мы лежим, опьяненные друг другом, и таращимся в звездное небо, словно переживая внутри себя случившееся раз за разом. Блаженствуем. Перебираем пятками мокрый песок, улыбаемся и гладим друг друга.

– Есть предложение, – наконец, произносит Паша отрывисто и хрипло.

– Какое?

– Нужно повторить.

Меня не нужно уговаривать.

Паша

Я просыпаюсь от того, что сестра с разбегу запрыгивает ко мне на кровать, ложится поверх одеяла и душит. Ее руки удавкой сжимаются на моей шее. Наверняка, она и не ставит себе цель придушить меня, просто чересчур сильно проявляет проснувшиеся вдруг братские чувства.

Я рычу сквозь сон и дергаю плечом, пытаясь ослабить ее хватку. Машка наваливается на меня всем телом и давит.

– Задушишь, – ворчу я, разлепляя веки. – Раздавишь…

– И тебе доброе утро, Суриков! – Капкан ее рук, наконец-то, разжимается, позволяя мне вдохнуть полной грудью.

– Чего это у тебя хорошее настроение с утра?

Ложусь на спину и подозрительно щурюсь.

– Я пришла сказать, что ты так пел тогда на вечеринке… – она кладет мне голову на грудь и замирает, – в общем, я тобой горжусь. Прости, что с опозданием, но хвалю!

– Спасибо.

– И еще я рада за вас с Аней. Все-таки ты – лучший из всех парней, что ей попадались. Раньше не думала об этом, но сейчас уверена.

Смотрю, как она забавно морщит носик, и улыбаюсь.

– Неужели ты это говоришь?

– Сама в шоке!

– Как у вас дела… с Димой? – Все-таки решаюсь спросить я. Какая-то часть меня все еще бунтует против того, что сестренка начала встречаться с ним без моего благословения.

Маша хихикает. Я приподнимаю голову, чтобы убедиться – она покраснела, точно переспелый помидор.

– У нас будет кафе.

– Это как?

– Я ухожу с работы, и мы с Димой вместе будем заниматься развитием нового кафе, которое отдал ему отец. Оно было убыточным, так что нам придется полностью переделать концепцию, отремонтировать и запустить его, уже как новый бренд.

– А какая у тебя роль во всем этом?

– Я – генератор идей. Буду руководить процессом переделки, а потом и самим кафе.

Я прочищаю горло и молчу. Хорошо-то оно все, хорошо, да не очень.

– А не боишься, что все выйдет так, что ты поможешь ему поставить бизнес на ноги, а потом вы разойдетесь? – Глажу ее по волосам и замечаю, как сестра напряглась всем телом. – Останешься потом ни с чем, без работы. Бывает, даже супруги не доверяют друг другу до конца, а вы встречаетесь-то всего-ничего.

Машка смотрит на меня, упрямо дуя губы.

– Я – большая девочка, Паша. И нет, он так со мной не поступит.

Я напускаю на себя виноватый вид:

– Ты же знаешь, я не мог не сказать.

– Знаю.

– Еще хотел спросить.

– Говори.

Она приподнимается и смотрит на меня.

– Я что, такой вот совсем ужасный, да?

Меня поражает, насколько взрослой она сейчас смотрится. Ее глаза светятся неподдельным счастьем – искренним, светлым. Это удивительно, но во взгляде Димы я видел то же самое. Похоже, есть чувства, которые делают нас лучше. Проверено, кстати, на себе.

– Нет, – неуверенно отвечает сестра. – Не ужасный.

– Почему ты тогда не рассказала мне про этого урода?

– Ты… про Игоря?

– Да. – Руки при звуке его имени сами сжимаются в кулаки. – Это я должен был вломить ему там, а не Дима. И не на вечеринке, а еще год назад, когда у вас… все произошло.

Она тяжело падает обратно на мою грудь.

– Я не могла. Мне было стыдно.

– Перед кем? Передо мной? Да мы с тобой девять месяцев вместе в одной утробе провели – нашла, кого стыдиться.

– Перестань, – Маша затихает, будто собирается с мыслями, – Паша, мне даже сейчас трудно понять, как так вышло. Он… у меня просто не оказалось сил сопротивляться.

Чувствую, как ярость, закипающая в крови, начинает буквально бить по вискам. Стараюсь вложить все свои эмоции не в негатив, а в утешении сестры. Глажу ее по волосам, по спине и рукам, ощущаю себя уродом, который даже не заметил, что ей было невыносимо тяжело. Не спросил, не успокоил, не помог, не защитил ее честь. Когда же я перестану быть таким дуболомом?

– Еще никуда не уехал, а уже перетрухал, – смеется Боря, пытаясь хмурить для вида свои широкие брови.

Мы сидим в студии уже второй час, а меня все еще колбасит так, что не могу собраться. Всего несколько дней остается на репетиции и сборы, а еще столько всего нужно выучить назубок. И тут этот мандраж, так некстати. Гитара не слушается, пытается прыгать, как стрекоза, в моих дрожащих потных ладонях. Пробую снова и снова. Еще и еще.

– Давай сделаем перерыв. – Боря отбирает у меня свой инструмент, кладет на колонку и направляется в комнату отдыха.

– Хорошо, – соглашаюсь я, мне начинает казаться, что мои внутренности от страха, а не от изжоги.

Парень неспешно разливает горячий чай по чашкам, бросает в обе по два кубика сахара, размешивает коричневой от чайного налета ложкой.

– Так, значит, говоришь, Леся здесь у вас главная? – Спрашиваю я.

Боря разглядывает меня, ехидно прищуриваясь:

– Не говори, что запал на нее.

Смущение моментально заливает мое лицо. Как он мог, вообще, такое подумать?

– Нет, – пожимаю плечами, – просто показалось, что все решения принимает она.

– Да, – спокойно отвечает Борян, запрыгивая на край дивана, и берет кружку с горячим чаем. – Мы все – подкаблучники. – Он ждет моей реакции и смеется. Вижу, говорит это на полном серьезе. – У нас не было группы. Мы все играли отдельно: кто где, а Леся подобрала каждого из нас для себя лично и создала коллектив. Не хватало только электрика. Долго приглядывалась к Майку и, наконец, переманила к нам. Кто-кто, а уж она умеет уговаривать, поверь мне.

– Она сама пишет песни?

– Да, и на гитаре играет. Иногда на концертах использует акустику со звукоснимателем, но в основном сейчас пишет тексты, а Майк уже подбирает аккорды, создает мелодии. Он как чертов Брайан Мэй: все что-то мастерит и модифицирует, чтобы гитара давала нужный звук.

– Они с Лесей вместе? – По-детски наивно спрашиваю я.

Боря присвистывает в попытке вызвать во мне смущение.

– А говоришь, не запал!

– Нет!

Он хитро подмигивает. В умении корчить рожи этому парню, похоже, нет равных.

– Нет, не вместе. Но все знают, что он хотел бы. Иначе не перешел бы к нам от самого Каспаряна.

– Вау, – потрясенно киваю головой. Не знаю, кем нужно быть, чтобы уйти от известного гитарного аса и талантливейшего наставника. Амбициозным идиотом или влюбленным дураком?

– Именно, – будто читая мои мысли, протягивает Боря. – Так что все благодаря Лесе. Она – уникум, настоящий талант, у нее железная хватка. Сначала пела под псевдонимом Lessi, потом создала свою группу, и без нее нам было бы не пробиться. А так у нас появился стиль, имидж, новые песни на английском и название «The Diverse». Мы развиваемся, и дела идут в гору. Предложение выступить на фестивале – тоже ее заслуга, так что с Лесей теперь никто не спорит.

Меня передергивает от приторности чая, даже сопли в носу слипаются.

– То есть, вам не обидно, что вы лишь оттеняете ее?

– Почему? – Боря кажется искренне удивленным. – Я рад любой возможности играть. А уж если творчество «Дайвёрсов» кому-то интересно, то вдвойне.

– Интересно.

Он встает, ставит пустую чашку на стол и зевает.

– Все, что я тебе сейчас сказал… Имей в виду, я не признаю это даже под пытками. Мы тут типа все равны, и все такое.

– Ну, да. Да.

Я отставляю недопитый чай, беру гитару и принимаюсь за зубодробительные риффы. Представляю себя Ньюстедом и от усердия даже выпячиваю нижнюю губу, вынуждая сидящего рядом Борю таращить на меня глаза и удивленно чесать затылок. Когда заканчиваю, мысли вновь возвращаются ко вчерашнему разговору с Аней.

– Ну… – Она ненадолго прячет глаза. Мы стоим возле двери в ее квартиру. – Работа в кафе тоже явно не моя мечта. Может, что-то из этого и выйдет. Наверное, тебе стоит поехать…

– Если ты не хочешь, я не поеду. – Я сжимаю ее ладони и медленно вдыхаю запах ее влажных волос.

– Всего десять дней, это ведь не так много… Мне как раз нужно будет решить проблемы с долгами по учебе.

– Отпускаешь?

Ее лицо прижимается к моей шее.

– Буду рада, если у тебя все получится. Съезди, попробуй, а что делать дальше – решим.

Я подхватываю ее на руки и кружу. Как же хорошо, что она так легко согласилась!

Аня

Что. Я. Наделала.

Пытаюсь себя успокоить, но паника не отступает. Мы только начали встречаться, а мне хочется круглые сутки проводить вместе и быть единоличной владелицей всего его свободного времени и его самого, а он говорит: всего десять дней. Как? Как?!

Целых десять дней – да это как десять лет в разлуке. Почти то же самое. И почему нельзя впасть в добровольный анабиоз? Помахать ручкой, уснуть и проснуться лишь, когда он вернется.

Даже не верю, что еще пару дней назад боялась этих отношений, передозировки его вниманием и вывернутой наизнанку души, а теперь стою у дверей своей квартиры с кровоточащим сердцем и говорю ему одними глазами: «На, бери», а он, запечатлев на моих губах жадный поцелуй, просто уходит. И будто издеваясь, еще машет рукой на прощание.

Хочется сказать: «Возьми меня с собой», но не могу. Язык не поворачивается. Выглядеть тупой ревнивой дурой, тащиться за ним, как собачонка, надоедать? Нет уж. Но и заставить его остаться я тоже не в силах. Это было бы несправедливо: Пашка не простит мне, что отобрала у него мечту. Может, даже не заикнется, но в душе не простит.

Я захожу в квартиру. Мама еще не спит, и это плохо. Плохо не только потому, что мне, возможно, будут читать нотации, а еще и потому, что она, вероятнее всего, не одна. Так и есть: в прихожей стоят внушительные сандалеты, размера этак сорок шестого – со стертыми подошвами, давно нуждающиеся в хорошей порции крема для обуви.

Значит, это он. Опять приперся. Ненавижу его, терпеть не могу.

А вот и недостаток номер два: если ты растешь без отца – мама постоянно в процессе налаживания своей личной жизни. А недостаток номер один – это собственно то, что ты растешь без отца. Из него и вытекают все остальные минусы, в том числе и этот наглый тип, что развалился сейчас на диване в нашей гостиной.

По телевизору, очевидно, идет какое-то шоу: слышны музыка, смех и аплодисменты. Свет в гостиной приглушен. Краем глаза я замечаю стоящие на столе откупоренную бутылку вина и два бокала.

– Аня, поздоровайся с Робертом! – Кричит мама, когда я пытаюсь незаметно просочиться в свою комнату.

Разворачиваюсь и медленно бреду к дверному проему.

– Привет, – произношу неохотно и еле слышно.

Этот толстяк расселся, подложив под свою жирную задницу несколько мягких подушечек в цветастых чехлах. На заметку: никогда не ложиться больше на них лицом, опасно для жизни и здоровья.

– Не привет, а здравствуйте, – учительским тоном поучает мама.

Она держит спину прямо и наклоняет голову так, чтобы казаться строже, но мне все равно не страшно. Думаю только о том, правда ли он лапает ее, закрывшись в спальне – вот этими сальными пальцами-сосисками. И целует своими мерзкими губами, вечно блестящими, масляными, будто он только что вылизал трехлитровую банку из-под топленого жира.

– З-здрасьте, – выплевываю я, оглядывая его с ног до головы – брезгливо, словно склизкую гусеницу.

Мне стыдно. Но не за то, как я себя веду, а за то, как мама стелется перед этим мужчиной. Как ведет себя, лебезит, как фальшиво хихикает, реагируя на его бородатые анекдоты и тупые шуточки. Я совершенно ее не узнаю.

Этот козел сразу мне не понравился. А уж когда мне «посчастливилось» однажды повстречать его на кухне за завтраком (в мамином халате на голое тело), пьющим утренний чай и требующим на обед «шанежки, да с молочком», я решила, что его игнорировать.

Я не против маминого счастья, просто не понимаю: неужели она не достойна чего-то лучшего, чем этот пройдоха? Который ко всему прочему еще и женат (доказательств нет, но я и так вижу его насквозь). Неужели мой отец был хуже вот этого жирдяя? Вряд ли. Трудно судить по мне – я вылитая мама, но генетика не врет: из-за чего бы они не расстались, в моих венах не течет и капли крови от типа, подобного этому.

– Как дела? – Мычит он, беззастенчиво разглядывая мои растрепавшиеся волосы и мятую, испачканную песком белую юбку.

Его взгляд настойчиво скользит по моим ногам, задерживается на бедрах, пробегает по платью и упирается в декольте. Я моментально ловлю движение его грудной клетки, когда он замечает, что под тонким топом у меня нет бюстгальтера. А когда Роберт оценивающе оглаживает взглядом мои выделяющиеся из-под ткани соски, я резко закрываюсь кофтой.

– Тебя не касается! – Говорю, еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть ему в лицо. Разворачиваюсь и бегу в свою комнату.

С силой хлопаю дверью. Через секунду появляется взбешенная мама, она не утруждается даже прикрыть за собой дверь и шипит:

– Ты что себе позволяешь?!

Я поворачиваюсь к ней.

– А ты? – Спрашиваю шепотом. – Да он меня скоро глазами сожрет! Мне страшно находиться дома, когда этот тип здесь.

– Как тебе не стыдно? – Вскипает мама. – Ведешь себя, как… как малолетняя… Вырядилась специально, а потом обвиняешь человека не весть в чем!

– Ох, – выдыхаю я, пытаясь переварить услышанное. Теперь я еще и виновата. – Мама, неужели ты настолько слепа?

Ее лицо искажает гримаса ярости.

– Я научу тебя уважать старших! – Тяжело дыша, она разглядывает меня и, наконец, тычет пальцем прямо в лицо. – Двадцать лет, ничегошеньки в голове! Или ты берешься за ум или ищи себе квартиру. Ясно?!

– Да запросто.

– Сидишь у меня на шее, да еще и задницей вертишь перед всяким, кто придет! Имей уважение к матери! Возьмись за учебу, наконец!

Мне кажется, что комната сжимается, и потолок падает на меня сверху. Дышать становится тяжелее. Никогда еще она так не разговаривала со мной.

– Мам, я же работаю. – Пытаясь смягчить тон разговора, произношу я и сажусь на кровать.

– Работаешь? Что-то не видно. Если ты что-то и зарабатываешь, то тратишь на шмотки, косметику и… – Мама вскидывает руки. – И гулянки! Я же от тебя и копейки никогда не видела!

– Значит, в этом дело? Тебе просто нужна помощь? Так бы и сказала.

– Такая… корова выросла… – Задыхаясь от чувств, произносит она, и сама, кажется, пугается сказанного. – И ничего от тебя не дождешься. – Пытаясь не расплакаться, мама закрывает лицо руками и направляется к двери. – Неблагодарная!

– Мам, – пробую остановить ее я, – мам, это же не ты! Что с тобой? Это из-за него ты себя так ведешь? Он так влияет, да? Скажи. Ведь нам было лучше вдвоем, без него. Ты же можешь найти себе кого-то лучше, зачем тащить в дом дерьмо, случайно прилипшее к подошве?

Мама застывает, открыв рот, и таращится на меня:

– Ты перешла все границы, Анна! Ищи себе квартиру, поняла?

Внутри будто все обрывается. Да, я не права. Но она ведь тоже хороша – пляшет под его дудочку. Это Роберт должен уйти, а не я. Он должен свалить к чертовой матери!

– Ты меня выгоняешь? – Тихо спрашиваю я.

– Или плати свою долю квартплаты.

Мое лицо застилает серой пылью. Не сразу удается понять, что это слезы, застывшие в глазах и мешающие видеть. Очертания мамы расплываются все сильнее.

– Его идея? – Опуская руки, спрашиваю я.

– Я все сказала!

И дверь с треском захлопывается прямо перед моим носом.

Паша

Жду, пока Аня примет душ. Ее очередь. Мы только что вернулись из спортзала. Знаю, странный способ провести вместе последний вечер перед предстоящей разлукой, но у меня абонемент, и Солнцева не разрешила пропустить посещение. Строгая, но что поделаешь. Так приятно ей подчиниться, аж скулы сводит от удовольствия.

В моих руках акустическая гитара. Старая, та, что служит мне верой и правдой уже больше восьми лет. Та, что десятки раз становилась утешением, успокаивала, исцеляла, всегда готова была выслушать и передать мои чувства в окружающий мир. Струны отталкиваются от пальцев и звенят в привычном ритме старой песни:

 
Стоп. Невозможно.
И в тысячный раз.
Пытаюсь согреться
В холодном мире без нас.
Где руки чужие
Обнимают в ночи,
Я все еще жду.
Отзовись, не молчи.
 

Сам не замечаю, что пою вслух. Выдыхаю. Попытка переключиться на что-то другое накрывается медным тазом – в голове все еще играет песня, которую мы на репе прогоняли раз за разом. Песня Леси. В ней что-то личное. Даже с практически шедевральным исполнением всех наших партий, все решает ее голос. И слова. Выстраданные, идущие будто прямо от сердца. Так можно исполнять что-то такое, что пережил сам, что однажды испытал на себе.

Во время каждого исполнения мне сегодня казалось, что она повернется, и я увижу слезы на ее лице. Взмах волос, последний аккорд, поза, позволяющая взгляду свободно скользить по изгибам ее тела, и вот она поворачивается и… широко улыбается. И так каждый раз. Не тени грусти на уверенном лице, ни намека на тоску. Похоже, эти слова мало что значили для нее, либо были частью того, что она уже пережила и отпустила.

Уверяя себя, что у меня к этой девушке лишь профессиональный интерес музыканта, я пытаюсь наигрывать ту самую мелодию.

 
Она не боится остаться одна.
Как воздух ему, а тебе не нужна.
Он – тихая гавань, ты – ночи без сна.
Он верный навеки, ты рюмку до дна.
Он дал ей все, но закрывая глаза
[Это словно проклятие]
Она видит, видит, видит…. тебя.
Она устала и не ждет тебя,
Не ждет твое «прости»,
Но если ты узнаешь, что она несчастлива,
Придешь ее спасти?
 

В ушах тихим звоном льется ее голос. Перед глазами картина, как Леся медленно двигается по сцене и выдыхает в микрофон, словно обращаясь к кому-то конкретному:

 
И я всегда буду звать одного тебя,
Ждать одного тебя…
 

Прижимаю к себе гитару, останавившись. По крайней мере, получилось похоже. Это же просто рай – вот так перекладывать свои чувства на ноты, вплетать в аккорды, заключать в слова и иметь возможность делиться со всем миром. Просто потрясающе!

И песня – отпад.

Я вдруг замираю. В дверях стоит Аня. Из одежды на ней только широченная улыбка. Сияющая и смелая. Передо мной девушка-мечта. Она поднимает руку, отводит от лица прядь мокрых волос, хитро сверкает глазами и манит пальчиком.

Похоже, мой взгляд выдает меня с головой. Ангел на моем левом плече заворожено следит за каждым ее движением, а Демон на правом шепчет, что нужно скорее попробовать ее на вкус. Мне хочется присвистнуть, но вместо этого я затихаю. Просто смотрю на нее, не зная, что делать дальше.

– То есть, ты больше не боишься, что моя мама явится в самый неподходящий момент? – Наконец, выдаю я, продолжая жадно разглядывать все выпуклости на ее теле.

– По-моему здесь нет ничего нового для твоей мамы, – она проводит пальчиком по животу, – она все это уже видела. – Смеется. – Но я на всякий случай закрыла дверь на цепочку.

Аня подмигивает, беззастенчиво повышая градус напряжения. Затем подходит, резко вырывает из моих рук гитару, бросает ее на край дивана и садится на меня сверху.

Аня

– Я уже начинаю немного жалеть, что ты уезжаешь. – Говорю, надевая очки. – На словах это все казалось чем-то далеким и несерьезным. Даже не верится.

Старая, гремящая на каждой кочке, восьмерка мчит нас к центральной площади. Настойчивые лучи утреннего солнца упрямо продираются сквозь облака и разбегаются цветными бликами по лобовому стеклу.

– Так еще ведь не поздно, поехали со мной? – Предлагает он, поворачивая руль. – В микроавтобусе еще, кажется, оставалась пара свободных мест.

– Нет, Павлик, – намеренно дразню я, зная, как Сурикова раздражает такое обращение, – в конце недели мне пересдавать зачеты. Да и квартирку нужно подыскать. Или комнату. Придется нам все-таки потерпеть.

Открываю бутылку минералки и пью большими глотками. Мне хочется, чтобы он предложил мне съехаться, жить вместе, но Пашка молчит. Мы оба знаем, что слишком рано. Наверняка, он боится, что это все испортит, что своим предложением может напугать меня. Я, в свою очередь, боюсь спугнуть его. Нам чертовски хорошо вместе, и лучшим решением будет затащить его в свою новую квартиру и никогда не выпускать. Пусть все само собой сложится.

Мы останавливаемся у автобуса, Пашка глушит мотор и передает ключи от машины мне. Сжимает с силой волосы на моем затылке, притягивает к себе и целует так, что внутри у меня все начинает гореть.

– Пойдем, – он берет с заднего сидения сумку и выходит.

Я спешу за ним. Во рту у меня все еще остается привкус его губ, а на лице тонкий, едва ощутимый аромат пены для бритья. Пашка берет меня за руку и ведет к группе ребят, стоящих у входа.

– Привет! – Приветствует он улыбающихся парней и обращается ко мне. – Аня, знакомься, это Ник. Майк. Боря. Ярика ты знаешь.

Мы жмем друг другу руки, и я с интересом разглядываю ребят: они все такие разные, но вместе смотрятся на удивление органично. Вот что значит команда.

– Это моя Аня, – поясняет Паша, привлекая меня к себе. – А это Леся.

Кто?..

Я удивленно поворачиваю голову и мгновенно теряю дар речи. Сначала из автобуса появляются они – ноги. «Мать моя – женщина»… Да такими ногами только голливудские земли топтать! Длинные, крепкие – даже кукла Барби обзавидовалась бы. Они длятся и длятся, переходя в совершенно безумные татуировки с черепами и упругий, бодрый зад, еле прикрытый короткими джинсовыми шортиками с рваными краями. Извините, слов других нет: это просто издевательство! «За что-о?!»

Вот с этой силиконовой… ох, ты ж Божья матерь Всецарица, отрада всех грешников! Натуральной… Лучше бы мне ослепнуть. Как, вообще, появление человека может быть столь фееричным?

Девушка спускается по ступенькам, и я с неудовольствием отмечаю, что на талии незнакомки легко поместился бы браслетик с моей руки – настолько она тонкая. А при взгляде на грудь девушки я чувствую острый недостаток кислорода и потребность срочно прекратить подобные эстетические мучения. Но далее выплывает ее улыбка, и… я сдаюсь. Те представители женского пола, которым идет красная помада (заявляю это со всей ответственностью) определенно находятся в сговоре с дьяволом!

Когда это чудо с идеальной фигурой и шикарной копной белокурых волос, уложенных на один бок, спускается со ступеней и бросается к нам, я вздрагиваю. А когда же оно вдруг прыгает с разбегу на шею моему парню, я немею. И, вполне вероятно, покрываюсь бурыми пятнами от ненависти и злости, а мои глаза загораются огнем всепожирающей ревности и желанием немедленной и неизбежной мести. Я делаю шаг, чтобы заявить свои права, а вместо этого получаю от нее крепкий поцелуй в щеку, и… теряюсь.

Меня накрывает дымкой из духов и сладкого запаха ванили, исходящих от ее кудряшек. И мои мысли туманятся.

– Мне очень приятно! – Заверяет она, трясет меня за плечи и, дождавшись кивка, отпускает. – А теперь по коням! Иначе не уложимся в график. Давайте, ребята!

– Мое солнышко, – шепчет Пашка, притягивая меня за талию. – Мне пора.

– Нет-нет-нет, – в панике твержу я.

Это невозможно. Вы что, правда, хотите, чтобы я отпустила его на десять дней наедине вот с ЭТИМ? С этим творением чистой красоты? Да у нее на лбу же написано ХИЩНИЦА! И я должна спокойно спать, зная, что эта цыпа вот так каждый раз прыгает на МОЕГО мужчину?

Не бывать этому!

И почему, вообще, я ничего о ней раньше не слышала? Трудно было предупредить? Аня, пей «корвалол» и капай «визин», чтобы не ослепнуть. Хотя бы так. Я же была не готова!

– Что нет? – Удивляется Пашка, заглядывая мне в глаза.

– Машка же только ветрянкой переболела, а вдруг ты тоже вот-вот заболеешь? Нельзя же в дороге. Или это, кто-то же должен помочь мне выбрать квартиру. И перевезти вещи. И сдать долги. И вообще…

У меня больше нет предлогов для того, чтобы заставить его остаться. Для оправдания своей глупости тоже ничего не остается, я передаю своего Пашу в ее лапы. И даже то, как он, смеясь, целует меня у нее на глазах, меня не успокаивает. Мне заранее одиноко. Уже. Вот сейчас. Я понимаю, что происходит что-то непоправимое, но сделать ничего не могу. Нет сил. Задыхаюсь. Почти теряю сознание.

Он уходит, пообещав звонить. И уже через пять минут я остаюсь на площади одна, теребя в дрожащих руках ключи от его машины. Стеклянными глазами провожаю отъезжающий автобус и еле сдерживаюсь, чтобы не кинуться следом. Еле терплю, чтобы не завыть.

Паша

Спешу в конец автобуса, чтобы помахать в окно Анютке, но там лежит груда инструментов, наваленных друг на друга. Огибаю их, показывая чудеса акробатки, дышу на мутное стекло, быстро протираю его кулаком и в получившийся просвет подставляю ладонь. Надеюсь, увидела. В этой спешке нам не удалось попрощаться, как следует, и, кажется, она выглядела такой растерянной и грустной, что у меня в душе теперь остается неприятный осадок, даже чувство вины. Я тоже ощущаю сейчас что-то странное: то ли совершил ошибку, то ли уже скучаю безумно…

Я оборачиваюсь и оглядываю салон в поисках места, куда можно упасть, чтобы спокойно проспать всю дорогу. Боря пытается засунуть наверх сумку в три раза превышающую объемом узкой полки. Ник ржет, советуя ему трамбовать ногой, Майк и Ярик стоят в проходе, ожидая, когда можно будет пройти.

– Садись. – Произносит Леся.

Она сидит возле окна и хлопает ладонью по соседнему креслу. Приглашает меня присесть рядом с ней.

– Не, – качаю головой я, – планирую выспаться, не буду мешать.

И не дожидаясь ответной реакции, падаю на сидение слева от прохода, надвигаю кепку на глаза и достаю телефон. Пишу Ане сообщение. Возня Бори с сумкой продолжается еще около минут пяти, смех Ника усиливается, а Майк тихо матерится.

– Твоя девушка просто красотка, – замечает Никита, выделяя чисто французскую «р» в словах.

Он перегибается через сидение, чтобы хорошо видеть меня, Лесю и Майка, севшего рядом с ней. Его совершенно не беспокоит, что автобус сворачивает на мостовую, и его трясет из стороны в сторону, словно коробок со спичками. Водитель в широких парусиновых шортах и белой майке курит и сигналит впереди идущим автомобилям. Я встаю, чтобы открыть форточку, потому что в салоне становится нестерпимо душно: запах сигаретного дыма распространяется очень быстро, да и солнце греет уже совсем по-летнему.

– Ага, – отвечаю я Нику, дергая за ручку окна.

Створка никак не хочет поддаваться.

– Мы решили дать тебе прозвище, – вдруг кричит с переднего сидения Ярик.

– Мне? – Удивляюсь я.

– Да. Пашка-Бензопила! Нравится?

– Иди ты… – Ворчу, усаживаясь обратно.

– Или Paul The Chainsaw, – смеется Ник, убирая свои кудряшки в хвостик. – По моде.

– А почему бензопила-то?

– Из-за твоей манеры игры, – хмыкает Майк.

Этот чувак опять смотрит на меня так, будто я ему денег должен. Хищно, вынуждая ежиться от холода и подозревать затаенную неприязнь. Но меня лучше не трогать – моим кулакам ничего не стоит поставить его на место.

– Боря не так хорош, как думает, но если его рука не заживет, у тебя есть все шансы занять его место, – говорит он, поигрывая бровями.

Надо же, как расщедрился.

– Да я крутой басист! – Раздается откуда-то спереди.

– Не льсти себе, – спокойно замечает Майк.

– Если не заживет, – обиженно шипит Боря, – я себе лучше третью руку отращу.

– Леся поставила на кон свой авторитет, предложив твою кандидатуру. Видимо, сильно ты ее впечатлил на вечеринке. – Будто не услышав Борю, продолжает он, обращаясь уже ко мне. – Молодец, что стараешься.

Я разглядываю его лицо, пытаясь прочесть на нем хоть какие-то эмоции, которые могли бы выглядеть истинными, но даже взгляда его колючих синих глаз не видно из-под нависающих на лоб густой копной темно-рыжих волос.