Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Из дутой самоуверенности и дерзости? Черт, Лесь, если тебе нравится такое обращение, которым я тебя сегодня унизил, то своим поведением ты и дальше будешь получать то же самое. Прости.

– Думаешь, мне нужно какое-то другое? – Смеется Леся. – Все нормально. Чувства для таких, как ты или Майк. А мне нужно быть сильной и брать от жизни необходимое. Конкретно от мужчин – разрядку, а удовольствие и деньги – от работы на сцене.

– Ты рассуждаешь очень грамотно, только сильно лукавишь. На мой взгляд, для группы было бы лучше сменить лидера. Парни сейчас у тебя на подтанцовке: они – декорации, ты – звезда. Но если бы ты «вернула» Майку его яйца, он хорошо бы справился с ролью лидера, задавал бы вектор развития группы. Мы на волне, и скоро сможем нанять человека для решения организационных вопросов. Тогда и проберемся под крыло к хорошему продюсеру. Ты ведь уже сделала больше, чем могла и была обязана. Сними уже с себя этот тяжкий груз, позволь остальным тоже хоть как-то участвовать в процессе творчества и принятии решений.

– Боюсь даже думать о таком.

– Дай нам с Майком по микрофону, мы тоже можем петь на бэках.

– Значит, ты останешься?

Я осекаюсь, понимая, что растерян.

– Не знаю…

– Ты нам нужен. Группе и мне.

– Хороший мужик тебе нужен. – Улыбаюсь я. – Такой, кому можно довериться, с кем можно побыть слабой. Разве женщины не для этого созданы?

– Да брось. Я чертов железный дровосек!

– Вот, кстати, и он, – говорю я, кивая на окно, через стекло которого виден силуэт Майка, вошедшего в номер. – Тот, кто залечит твои раны.

Леся смотрит на него и будто задумывается о чем-то на секунду, потом вновь надевает маску беззаботности и улыбается мне:

– Твоя девушка скоро остынет, поверь. У тебя как раз есть время, чтобы обдумать план действий и решить, с чего начать штурм ее крепости. – Она смеется, но когда в дверях появляется Майк и озадаченно оглядывает ее опухшее от слез лицо, девушка закатывает глаза. – Только долго не думай, ведь между тобой и Джоном на ее месте я выбрала бы последнего: он слишком хорош и сексуален, чтобы это можно было игнорировать. К тому же голос… ох, он как призыв раздеться, лечь и принять самую соблазнительную позу.

Майк морщится и, не сказав ни слова, уходит прочь.

– Ты неисправима, – бросаю я, покидая балкон.

– Кто сказал, что мне нужно исправляться? – Смеется Леся, щелкая зажигалкой, чтобы прикурить третью по счету сигарету. – И забудь все, что я тебе сказала!

– Уже.

Аня

На самом деле неясно, почему я все еще жива. Почему дышу и, вообще, что-то чувствую. Я падаю на заднее сидение, притягиваю к себе сумку, кладу на нее голову и закрываю глаза. Черный «БМВ» Димы едет беззвучно – плывет, словно пароход, по тихим улочкам курортного городка. Музыку в салоне парень не включает, иначе мне не будет слышно, как рыдает на переднем сидении моя подруга. Машка заливается слезами так отчаянно, что, кажется, делает это сразу за двоих, потому что лично у меня не получается выдавить сейчас ни слезинки.

Я сосредотачиваюсь на том, как она всхлипывает. Считаю количество всхлипов – все лучше, чем возвращаться мыслями к той мерзкой сцене, которую застала. А Машку я понимаю – столько всего накопилось в ее собственной жизни, неудивительно, что выход эмоции получили именно сейчас.

– И что теперь? – Взвывает она.

Автомобиль, наконец-то, выезжает из города – это я понимаю по тому, как возрастает скорость на открытом участке дороги. Скорей бы покинуть место, причинившее мне столько боли. До конца жизни, наверное, буду ненавидеть море, песок и пляжи.

– Что теперь будет? – Повторяет Машка свой вопрос, и до меня доходит, что он адресован мне.

– Ничего, – отвечаю я хрипло.

И эти слова даются так тяжело, будто кто-то распластал мне горло ножом. А что еще сказать? Мои сомнения подтвердились, да еще и самым неприглядным способом. Я рассказала им обо всем, что произошло сразу, как вернулась в номер. Тогда у меня еще хватало сил на то, чтобы пересказать увиденное и повторить дважды.

– Всему есть свое объяснение! Я никогда не поверю! – Причитает Машка, сморкаясь в платок. – Он – дурак, да, лентяй – да. Дебил, псих, грубиян, но чтоб… Мой брат вряд ли бы так поступил!

– Угу, – отзываюсь я, кутаясь в жакет.

Дима молчит. Он не произнес ни звука с того момента, как открыл мне дверь их номера. Совсем не похоже на весельчака Калинина, но факт остается фактом. Парень бросил ради этой поездки важное дело, за которое должен был взяться немедленно, он вложил в нее свои средства, а сейчас вынужден видеть свою женщину плачущей. Такой вот итог. А впереди еще двое суток пути, каждый бы напрягся.

– Вы оба виноваты, – наконец, заключает Сурикова. – Не созрели еще для отношений. Что ты – на всех мужиков на вечеринке у Димы слюни пускала, что он – едва начав встречаться с тобой, полез под юбку к солистке. А еще этот Джон! Аня, о чем ты думала вообще?!

– Я – дура. – Отвечаю ей спокойно. – А дурам вообще не стоит заводить отношений. Даже вредно.

– Аня, да я не об этом. – Маша отстегивает ремень и поворачивается ко мне. Лучше бы она этого не делала: ее глаза, нос, губы, цвет волос, мимика – все такое родное, Суриковское, безумно напоминающее мне Пашку. Похоже, мне из-за этого теперь придется избегать собственную подругу. – Вы ведете себя как малолетки. Не думаете ни о чувствах других людей, ни о собственном будущем. Вам бы только веселиться, не думая о последствиях, а тебе, на минуточку, скоро двадцать один!

Она качает головой и отворачивается.

– Маша… – Тихо произношу я.

И натыкаюсь на насупленный из-под бровей взгляд Димы.

– Забудьте друг друга, так будет лучше для всех, – ворчит подруга.

Наверное, она права. Нужно вернуться и заняться учебой, закрыть все долги, сдать зачеты, снять квартиру и распланировать будущее. Пункт первый: решить, кем хочу стать. Второй: не встречаться больше с мужчинами. Нет, не так. Не верить больше мужчинам. Третий: не придумала.

Звонит телефон. Кто там может быть?

Джон уже присылал сообщение перед взлетом. Паша тоже пытался дозвониться, скидывала его раз двадцать. Я достаю из кармана сотовый и смотрю на дисплей: «Паша». Удивительно, как простые четыре буквы, какое-то жалкое имя, даже не произнесенное вслух, может выдернуть тебя из реальности и макнуть лицом в воспоминания, приятные и не очень.

– Нет, не дам, – громко отвечает кому-то Марья, отрывая меня от размышлений. Я моргаю, глядя на уже темный экран смартфона. – Нет, сказала! Не дам. – Почти кричит подруга в динамик, готовая разреветься снова. – А у тебя все через одно место, так тебе и надо. Ладно. Поставить его на громкую связь?

А это вопрос уже ко мне.

– Нет, – выдыхаю я, глядя в окно.

– Нет, – повторяет Маша и замолкает.

Больше она ничего не говорит, только слушает собеседника и вздыхает. Мне все равно, что он ей там втирает, ни одно сказанное слово не способно склеить обратно мой мир. По окончании разговора, подруга включает музыку и откидывается на сидении:

– Он с ней не спал.

– Ага, – хмыкаю я.

– Говорит, что виноват, допустил лишнее, но ничего у них не было.

– Уже не важно.

– Возможно. – Маша пристегивается. – И еще тебе лучше зайти в Интернет и посмотреть, что там пишут. Завтра с подобными заголовками выйдут все газеты.

Она диктует мне электронный адрес, я опускаю глаза на экран, дрожащими пальцами вбиваю буквы в поисковую строку и вижу на заглавной странице сайта местной газеты свои фотографии. На первом я на сцене рядом с Джоном, на втором – мой силуэт в окне его номера. Подпись гласит: «Русская невеста Джона Н. Совместные прогулки, визит в караоке и страсти прямо на выступлении», а внизу мелкими буквами «Подробности в утреннем номере газеты».

Я не могу поверить своим глазам. Захожу в самый популярный поисковик страны – новость уже перехватили все ведущие желтые издания.

Проигнорировав десятки непрочитанный сообщений от Паши, я отправляю своему британскому «жениху» ссылку на сайт. Ему вряд ли понравятся такие новости, хотя, он ведь знал, что делал, когда просил поднять меня на сцену.

Ну и дела.

Паша

 
Чужие улицы, чужие голоса.
Обогну весь земной шар,
Ведь нам есть, что спасать.
Без сна и отдыха, километры в пути,
Ступни в кровь изодраны,
Но продолжу идти.
 
 
По краю вселенной
С осколком мечты,
С одной только мыслью,
Что где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
 
 
Я вырос из ошибок,
Выжег клеймом,
Нет жизни без Солнца,
В твоем сердце мой дом.
 
 
Лишь замерев
У последней черты
Назад отступаю,
Ведь где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
 
 
И вдруг разминемся,
Ты найдешь меня там,
Израненным сердцем
По кровавым следам.
Там.
Где…
Где-то есть Ты.
 

Я вырываю очередной клочок бумаги из блокнота, комкаю и бросаю себе под ноги. Недостойная чушь. В автобусе никто не оборачивается: ребята привыкли, что я последние десять дней что-то чиркаю, шепчу себе под нос и лежу в обнимку с телефоном, длинные гудки которого день за днем вводят меня в транс. Ничто не помогает мне забытьс, и никто больше не дергает меня, не пристает с расспросами, не пытается отвлечь. Меня оставили в покое. Отдали на растерзание моей собственной совести – та заживо сжигает изнутри, оставляя после себя лишь пустоту. Мне наплевать на выступления, они прошли, будто во сне. Я вроде старался, как мог, и пытался не подвести ребят, но, думаю, все заметили, что делал это без огонька.

Я потерял рассудок, сердце и душу – Аня увезла их с собой.

Время тянется медленно, как черепаха, а дни кажутся одинаковыми и серыми, точно пыль. Я не думал, что эта девушка станет для меня воздухом, и без нее я начну задыхаться, но это происходит.

Я еду в душном автобусе, смотрю в мутное окно: по обе стороны дороги мелькают поля и деревья, но все, что я вижу – это ее лазурные, искрящиеся синевой глаза. Не знаю, как называется это чувство, когда стоит только подумать о человеке, и становится так больно, что даже дышать не можешь.

А в груди все сжимается в плотный, тугой ком, распутать который способны лишь слезы. И сердца своего не чувствуешь: оно замерло, его нет, оно отказывается жить, отказывается слушаться, будто заявляя, что подождет, что снова начнет биться, только когда Она будет рядом. Только для Нее. Только рядом с Ней.

Но я один.

Даже не хочу думать о том, что сделал. О том, как и почему я так с ней поступил, и что мной в тот момент руководило. Жизнь – не пленка, не отмотаешь назад. И мне придется жить с этим до конца своих дней, каждый раз чувствуя, как умирает частичка меня, стоит только подумать о своей вине, стоит только вспомнить о том дне. Как далеко бы ты не бежал, твоя вина всегда последует за тобой тяжелым грузом, давящим на плечи, словно вплавленный в кожу свинцовый рюкзак.

Каждый человек хочет любить кого-то, даже зная, что это неизбежно принесет ему много боли. Мы спотыкаемся, делаем ошибки, ищем это чувство повсюду, видим его тень в тех людях, которые нам совсем не подходят, разочаровываемся и, в конце концов, причиняем любовь тем, кто увидел свет в нас самих.

Я не хочу жизни без Ани.

Не хочу жить в мире, где не будет нас. Мне нужно поговорить с ней как можно быстрее. Ведь это не могло мне померещиться – нам есть что терять. И мне было что терять, когда я поступал по-скотски. Словно кто-то другой во мне, какая-то темная сторона позволила злости и агрессии возобладать над любовью и верностью. Что это было? Месть, ревность, эгоизм, боль? Я не знаю, но готов расплачиваться за свои грехи любым из способов. Я готов ко всему. Она будет права, если не захочет больше видеть меня, но нельзя не попытаться – жизнь без нее будет не жизнью, а лишь существованием.

Я схожу с ума.

В голове настоящий дурдом. Не может же здорового мужика выворачивать наизнанку от одних только воспоминаний? Не может скручивать от боли от мыслей о том, как жить дальше. Я теряю разум, а внутри пылают чувства. Они рвутся наружу с такой силой, что приходится зажмуриваться, натягивать козырек кепки на глаза и до хруста сжимать костяшки пальцев. Но все бесполезно – одну боль нельзя заглушить другой болью.

Аня

Вы знали, что если снимаешь квартиру, с тебя просят за несколько месяцев плату вперед? Минимум за два. Грабеж!

Оббежав с два десятка вонючих клетушек и поняв, что выбор невелик, я все-таки выбрала ту, что была ближе к колледжу, и внесла залог. Правда, мне пришлось продать телефон и свою любимую приставку, но это все мелочи по сравнению с тем, что у меня теперь будет свой угол.

Типа ура.

Осталось после работы собрать вещи и перевезти их на новую жилплощадь. И можно будет устраивать безумные тусовки, ходить голышом или лежать на ковре и, глядя в потолок, курить кальян. Жду-не дождусь.

Я звоню Машке, прошу помощи в переезде, отвечаю на десятки глупых вопросов о моем здоровье, заданных загробно-заунывным голосом и, заверив, что у меня все отлично, кладу трубку.

Да, у меня все шикарно. Лучше не бывает. Всем бы так!

Я убираю свой новенький старенький китайский телефон в карман, беру блокнот и топаю в зал. Все как обычно, ничего нового, но вот Камышев – собственной персоной восседает за своим любимым столиком у окна. Свободная футболка с изображением какой-то очередной рок-группы, удобные камуфляжные штаны, мягкие кроссовки, – у писателя явно выходной. Сидит, задумчиво смотрит в окно, будто мечтает о чем-то или придумывает сюжет новой книги. У открытого ноутбука уже дымится чашечка кофе, – наверное, кто-то из наших девчонок подсуетился.

Я подхожу ближе, поправляю новую прическу и натягиваю улыбку.

– Привет! – Падаю на диванчик напротив.

– Солнце, – он глядит на меня задумчиво и почесывает густую с редкой проседью бороду. – Ух, ну, привет.

– А почему «ух»? – Недоумеваю я, продолжая широко улыбаться.

– Просто растерялся… Волосы твои увидел, думал, у меня галлюцинации, а сейчас пригляделся, – нет, реально ты. Случилось чего?

– Почему сразу «случилось»? Я что, не могу волосы перекрасить?

– Э… нет, – он разглядывает меня так, будто я граната, которая может в любую секунду детонировать, хмурит брови и, кажется, с трудом подбирает слова. – Просто у вас, женщин, кардинальные перемены во внешности всегда означают кардинальные перемены в личной жизни.

– Некрасиво? – Я надуваю губы.

Павел долго рассматривает со всех сторон розовые, фиолетовые, сиреневые и синие пряди и шумно отхлебывает кофе.

– Как бы тебе сказать…

– Не будь старпёром. – Я взбиваю руками прическу. – У меня сейчас такое мироощущение.

– Инквизиции на тебя нет, – хмыкает Камышев. – И что ты хотела изобразить на своей голове прежде, чем на тебя упало ведро с краской?

– Это типа вселенная, – признаюсь я. – Галактическое окрашивание. Космос.

Он устало вздыхает и запивает удивление новым глотком кофе.

– Оригинально, ты как Мальвина теперь.

– Мне тоже нравится.

– Еще какие новости?

– Сняла квартиру, сажусь на диету, начинаю бегать по утрам, сдаю хвосты по учебе и планирую «забить рукав» – наколоть что-то такое пугающее и одновременно красивое. Дракона, птицу или буквы. Поможешь выбрать?

Камышев закусывает губу и барабанит пальцами по столу.

– Все хорошо, говоришь? Точно?

– Да. – Киваю я, придвигаюсь ближе и шепчу. – Кстати, не хочешь прийти ко мне сегодня в гости?

– В гости? Я?

Мне кажется, или Павел догадывается, что я имею в виду, и начинает бледнеть.

– Да. Такое дело… – Я буравлю его многозначительным взглядом. – Мне сейчас нужен именно такой мужчина, как ты. Сильный, взрослый, с опытом и нерастраченным пылом, понимаешь? Боже… Ну, что ходить вокруг да около! Мне нужен партнер для разнузданного секса без обязательств. Мы нравимся друг другу, оба свободны, так в чем же дело, Павел Юрич? Нет, не смотри на меня так. Тебе что, каждый день такие предложения поступают от молодых красивых девчонок?

Он продолжает разглядывать меня так, будто у меня не волосы крашеные, а, как минимум, рога выросли. (Они реально выросли, но об этом пока умолчим). Камышев тянется рукой к пачке сигарет и вдруг замирает, вспомнив, где находится. Затем хватает кружку и выпивает горячий кофе залпом.

– Ладно, все, я понял. – Продышавшись, говорит он. – Случилось что-то действительно серьезное. Скажи мне, и я постараюсь помочь. Ты рассталась со своим парнем?

– Да. – Я наклоняюсь на стол и подмигиваю. – Хочешь, называй это помощью. Давай, поможем друг другу: ты – мне, я – тебе.

– Хочешь забыться, а напиться не помогает?

Киваю:

– Сечешь.

– Шиш тебе, а не секс без обязательств! – Шипит Камышев, покручивая пальцем у виска. – Ты что, Солнцева, совсем с катушек слетела? Да ты мне в дочери годишься!

– Да ладно! – Вздыхаю я. – Сколько у нас разницы? Лет пятнадцать? Не смеши. Чем я хуже любой из тех девушек, которые ночуют у тебя?

– Никто у меня не ночует, – шепчет он, хватаясь за голову. – Говори лучше, что у тебя стряслось?

– Не хочешь, значит, меня? – Я вздыхаю.

– Ты не такая, Ань, не беси лучше.

– Откуда тебе знать, какая я?

– Вот дура. – Теперь Павел сам наклоняется на стол, жестом призывая меня вести себя тише. – Ты бы лучше с головой в работу ушла, или, я не знаю, заняла себя чем-нибудь, чтобы не думать о плохом, чем вот так… делать еще хуже!

Я сглатываю накопившуюся на весь белый свет обиду.

– А, может, я хочу хуже? Может, я хочу больнее?

– Ну, что такого случилось? Твой парень тебя бросил? В этом все дело?

– Нет. – Мой голос предательски дрожит. – Хуже.

– Что? Изменил?

Черт, вот могут же некоторые слова ранить больнее ножа.

– Вроде того.

С губ Павла срывается ругательство.

– Тогда тебе выплакаться надо в первую очередь. – Он смотрит так сочувствующе, что хочется его придушить.

– Не выходит. – Бросаю я и отворачиваюсь.

– Выплакаться. А потом забить на него, – предлагает Камышев.

– Не выходит, говорю же!

– Тебе нужно время, Аня. Всякое в жизни случается, но не бросаться же из крайности в крайность? Ты меня пугаешь.

– Чем тебе не сюжет для книги? Сиди, пиши спокойно, раз не хочешь помочь. – Я встаю и одергиваю передник. – А я пойду.

– Сядь, Солнцева! – Его ладонь ударяет по столу.

Я пытаюсь улыбнуться.

– Во-о-от, мне нравится, когда ты приказываешь. – Наигранно подмигиваю ему. – Уверен, что не хочешь меня?

Камышев тихо матерится, прикрыв глаза.

– Пороть тебя надо! Садись, говорю, пока не плюнул и не ушел.

– Ну… пороть я не согласна, но вот шлепнуть разочек можешь вполне. Так как?

Теперь Павел откровенно сердится, указывает пальцем на диван и напряженно сжимает зубы.

– Что? – Спрашивает он вполголоса, когда я опускаюсь на сидение. – Сильно-сильно больно?

Я еле сдерживаю накатывающие волной эмоции.

– Очень… – Произношу еле слышно.

На самом деле мне хочется кричать – каждую минуту каждого гребаного дня.

Да! Мне дико больно! Так, что рвет душу на части.

И одиноко. И мерзко. И нет сил больше терпеть. Хочется умереть, потому что Он не уходит из моей головы. А мне нужно вырвать его оттуда, выжечь каленым железом, избавиться – неважно, какой ценой.

– Расскажи мне, давай, – просит Павел.

Я оглядываю зал замутненным взглядом измученного больного. Кажется, моя помощь никому пока не требуется. И начинаю шепотом говорить, изливая всю свою боль тому, кого едва знаю. Тому, кто пожелал стать невольным слушателем. Тому, кто решился забрать частичку этого груза, этой боли себе. Говорю, говорю, говорю…

Почти в самом конце рассказа я поднимаю глаза и вижу в окне Пашу, бегущего со всех ног к кафе. И замираю, когда он, в последний момент, увернувшись, избегает столкновения с огромным внедорожником. Я вытираю слезы и надеваю на лицо непроницаемую маску.

– Подожди, – сжав в руке блокнот, встаю и иду нетвердой походкой по залу в сторону бара.

Мне хочется сбежать, скрыться, но, повинуясь какому-то странному инстинкту, я остаюсь стоять посередине зала и ждать, когда он войдет.

Паша

Увидеть, прижать к себе, вдохнуть родной запах, слезно молить о прощении. Упасть на колени? Легко. Я готов сделать все, что угодно, лишь бы быть с ней. С моей Аней. Я был не прав, поступил, как чудовище, и осознаю свою ответственность. Больше ничего подобного не произойдет никогда.

Больше никаких ошибок. Клянусь.

Сделав глубокий вдох, я останавливаюсь у стеклянных дверей, сжимаю ручку и собираюсь с духом. Гляжу в одну точку. «Ну же!» Тяну дверь на себя и вхожу. Оглядываю зал. Застываю на месте, потому что вижу ее – хрупкую, маленькую, беззащитную.

Кто-то невидимый шинкует мои внутренности огромным ледорубом – скорее всего, это Анин взгляд так действует. Она стоит у барной стойки и не двигается. Припухшее лицо, темные мешки под глазами, налитые кровью белки. Она выглядит измученной, дрожащими пальцами вцепляется в свой блокнот, затем опускает руки и машинально одергивает крохотный передник.

Меня накрывает волной стыда.

Это я заставил ее страдать. Бездарное ничтожество. Нужно было все бросить и ехать за ней, но тогда мне казалось, что правильнее будет дать ей остыть, а теперь вижу, как она мучилась все это время, какую боль переживала внутри себя. И мне немедленно хочется выстрелить себе в висок, чтобы ей стало хоть чуточку легче. Но легче теперь еще долго не станет никому.

– Аня, – произношу я, делая шаг в ее сторону.

– Проходите за свободный столик. – Она натягивает улыбку и указывает мне рукой на место у окна.

А вот и расплата.

– Аня, – повторяю я, сглотнув, и подхожу ближе.

Она шарахается от меня, как от чумного.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – и отводит взгляд.

Делаю, как она велела. Мне совсем не хочется сейчас доводить ее до слез еще раз. Я сажусь и жду, когда она опустится на диванчик напротив, но Аня с грохотом обрушивает на столешницу папку с меню и уходит.

«Так тебе и надо. А чего ты хотел?»

Я тяжело выдыхаю в собственные ладони. Теперь ей даже смотреть на меня мерзко, не то, что говорить. Я провожаю взглядом стройные ножки, тонкую талию, изгибы которой еще помнят мои ладони и странного цвета локоны, завитые на концах: взрыв бирюзы и розового, но ей очень идет.

Я морщусь от боли, вспоминая, как целовал ее до потери сознания в день перед отъездом, как гладил по лицу и сжимал в объятиях, пока она не уставала сопротивляться. А потом все же вырвалась и убежала в ванную, чтобы, увидев меня на пороге, начать брызгаться водой и хохотать, точно заведенная, не в силах успокоиться. Я тер ей спину мочалкой, вспенивал шампунь на ее волосах, массировал кожу головы – нежно и бережно. Она и сама могла, но это была такая игра.

Помню, как упал от щекотки прямо к ней, а вода сплошным потоком полилась за бортик. Как мы хохотали, пытаясь вычерпать ее, чтобы не затопить соседей, и как кидали вслед за тряпкой махровые полотенца на пол, а потом выжимали их, сгибаясь от хохота.

Как можно было потерять все это? Как?

– Уже выбрали? – Интересуется она, вдруг оказавшись рядом.

Я поднимаю на нее глаза и на секунду лишаюсь дара речи. Грудь, к которой я мечтал прижиматься до конца своей жизни, тяжело вздымается в ожидании ответа. Пальцы, что я до безумия желаю целовать, дрожат, пытаясь удержать огрызок карандаша. Искусанные в кровь губы, вкус которых мне не забыть до своего последнего вздоха, напряжены и искривлены в немом укоре.

– Ань, давай поговорим, – шепчу я, радуясь, что сижу, иначе давно бы уже упал.

– Если вы не собираетесь делать заказ, то я вынуждена попросить вас освободить столик для тех, кому он действительно нужен, – заученно говорит она.

Я оглядываю зал: свободных мест полно. Мужчина с густой бородой хмурит брови и неохотно переводит взгляд с меня на свой ноутбук.

– Послушай, я…

– Так вы сделали выбор? – С нажимом повторяет Аня и косится в сторону кухни.

– Да что же это… – Выдыхаю я, открываю меню и, не глядя, тыкаю пальцем.

– Отличный выбор. – Кивает Солнцева, еле сдерживая волнение. – Горячий шоколад с мороженым и сливками. Что-то еще?

Я отрицательно качаю головой, и она тут же срывается с места. Через пару минут возвращается и ставит на стол мой «заказ».

– Аня, – почти умоляюще выдыхаю ей вслед.

– Что-то еще желаете? – Спрашивает, не глядя в глаза.

– Пожалуйста, поговори со мной. Что мне нужно сделать, чтобы мы нормально поговорили?

– Заказывать будете? – Этими словами Аня прибивает меня к дивану, будто бейсбольной битой.

Я снова тыкаю наугад в меню, и через пару минут на моем столе оказывается теплый салат с курицей. Последняя попытка:

– Аня!

Кровь приливает к ее лицу. Солнцева медленно оборачивается. Она опять реагирует не так, как я ожидал. Улыбается и цедит сквозь зубы:

– Желаете попробовать блюдо от шеф-повара?

Сейчас или никогда.

– Нет! Сядь и поговори со мной!

Мужчина за ноутбуком вздрагивает и обеспокоенно оглядывает нас. Аня пожимает плечами, разворачивается и идет на кухню. Я вскакиваю и бегу за ней. В узком коридоре возле шторки хватаю ее за руку и разворачиваю к себе:

– Я больше так не могу, дай все объяснить.

Она смотрит испуганно, растерянно и куда-то сквозь меня.

– Мне просто нужно знать ответ. Я без тебя никто, всего лишь половина человека. – Я притягиваю ее к себе, вдыхаю запах ее волос. – Мне так не надо, я не хочу. Не хочу жить без тебя. Прости меня!

Аня

Мне чертовски больно смотреть на него. Я все еще очень хорошо помню ласковый шепот на ухо, его крепкие объятия, наши нежности по утрам и тот самый вечер у реки. Я отстраняюсь. Сдергиваю его руку и резким толчком в плечо буквально запихиваю его в туалет. Захожу следом и закрываю за нами двери.

Теперь мы наедине.

Паша, тяжело дыша, прижимается спиной к холодной стене, его лицо напряжено, он молит меня о снисхождении, но я так не могу. Смотрю в упрямые серые глаза и пытаюсь отыскать там что-то плохое, отвратительное, мерзкое. Но его там нет. А я все равно не могу. Не хочу целовать эти губы, потому что они уже как будто чужие. Не хочу ласкать его шею, зарываться пальцами в мягкие каштановые волосы, прижиматься к крепкой груди. Не хочу.

Он мне изменил. Или чуть не изменил. Уже не важно.

Он это сделал.

И я снова окунаюсь в тот день. Наша история рассыпается, кончается на том моменте, когда моя нога делает шаг в его номер, а глаза видят ту девушку в мятом платье. Весь мир переворачивается. И мне нужно бежать. Потому что я могу сейчас повернуть вспять реки, осушить океаны, сорвать луну с неба и раскрутить в обратную сторону смерч, но не смогу расстаться с ним навсегда. Потому, что он прав – без него я тоже всего лишь полчеловека. Мы не посторонние. Он здесь, рядом со мной, и его лицо полно любви. Оно и есть любовь.

– Выслушай.

Выслушать? Но что это даст?

– Что тебе нужно? – Шепчу я. Мне хочется кричать так, чтобы его прибило к стене. – Думаешь, можешь вот так прийти и что-то требовать? Я поверила в тебя, в нас, а ты… так позорно облажался!

– Аня, прости меня! – Паша тянет ко мне руку, но я отшатываюсь. Это действует на него убийственно: глаза затухают, плечи опускаются. – Просто выслушай.

Мне больно даже смотреть на него.

– Выслушать что? – Я взмахиваю руками. – Как ты хотел переспать с этой девицей, а потом передумал? Меня скоро вырвет от всего этого. Или теперь ты хочешь в подробностях рассказать? Все, что в твои сообщения не влезает. – Я вижу, как он обескуражен, и меня это только сильнее подстегивает. – Как ты ее поцеловал, как стянул с нее трусы? Фу, Бога ради, избавь меня от этого! Мне нужен был надежный мужчина, твоя сестра ручалась за тебя, а ты подвел нас всех!

Пашка шарит глазами по кафельному полу, затем поднимает голову, позволяя тусклой лампочке залить светом его растерянное лицо, блеснуть яркими лучиками в полных слез глазах.

– Аня…

У меня больше нет сил шептать, нет сил унять грохот собственного сердца.

– Я поехала за тобой за тысячи километров от дома! Как последняя дура!

Его щеки горят.

– Ты просто хотела проследить, – выдает на одном дыхании.

Отлично. Я упираю руки в бока.

– Ох, вот оно что. Но если бы не поехала, никогда бы не узнала, чем ты там занимался!

Он с трудом удерживает на мне свой взгляд.

– Ничего и не было. – Но голос его подводит.

– Но ведь могло бы быть, Паш? – Мои губы дрожат. – Могло? Скажи мне.

– Нет. – Суриков тяжело вздыхает, закусывает нижнюю губу. – Ну, то есть…

– Во-о-от! – Я указываю пальцем в его лицо, в это жалкое сосредоточие лжи и себялюбия. – Сомневаешься. Я видела то, что видела, и попробуй теперь разубеди меня!

Пашка пытается схватить меня за плечи.

– Ты не захотела даже поговорить со мной там, не захотела выслушать!

Я вырываюсь и делаю шаг назад:

– А почему ты так долго не спешил объясниться, раз это для тебя так важно?

Он подходит ближе.

– Так ты же трубки не берешь.

Я обхватываю себя, покрепче сжимаю ребра руками и еле сдерживаю нарастающий внутри всхлип.

– Мог приехать.

– Ты знаешь, что я не мог бросить группу. – Его голос сипнет. – У меня обязательства, парни не смогли бы выступить без меня.

– Парни…

Внутри меня черной дырой растет разочарование. Я опускаю взгляд и часто моргаю, чтобы отогнать слезы.

– А как же твой Джон? – Восклицает Паша, его лицо пылает. – Ты в каждой газете. Мне легко? – Он нависает надо мной, заставляя съежиться от голоса, взрывающего стены тесного помещения. – Что я должен думать? Почему ты считаешь, что я должен верить тебе? Где гарантии того, что ты не поступила со мной так же, как думаешь, я поступил с тобой?

Мне хочется сделать ему больнее.

– Паша, ты что о себе возомнил? – Я выплевываю ему эти слова прямо в лицо. – Сыграл на одном выступлении, и все, талант? Звезда?!

– А Джон – звезда? – Его ладонь с треском ударяет по стене над моей головой. – Вот и беги к нему! – Он разворачивается и начинает метаться по замкнутому пространству туалета, словно тигр в клетке. – И замуж за него выходи!

– И выйду! – Тихонько отвечаю я.

– Ага, и проведешь всю жизнь в таких же разъездах. – Хмыкает Суриков, оборачиваясь ко мне.

Он смотрит на меня и будто не верит тому, что видит.

Я пожимаю плечами:

– Все лучше, чем с тобой…

Пашка сводит брови, резко взмахивает руками. Мне четко видно, как внутри него происходит опасный надлом.

– Я был готов бросить группу ради тебя! А он никогда ради тебя ничего не бросит. У него таких, как ты, миллион. Нужна ты ему! – Он наклоняется к моему испуганному лицу. – Я думал, ты настоящая, не такая, как все…

– Взаимно. – Я гордо поднимаю подбородок. Еле выдерживаю его взгляд, полный боли. – Только не забывай, что ты изменил мне. Еще и пытаешься все вывернуть и сделать меня виноватой!

– Как же я ошибался в тебе. – Говорит Паша с надрывом. – Столько времени потратил, всю душу перед тобой открыл, а ты так со мной.

Я задыхаюсь, пытаясь сказать хоть слово, и, наконец, выдавливаю:

– А ты как со мной?!

– Когда уезжал, так любил тебя, что только о тебе и думал каждую минуту. – Он склоняется ниже, прижимает меня к стене одним взглядом. – А потом увидел тебя на этой сцене – с ним. Услышал. И понял, что просто… мрак. Ничего же не было, все – вранье.