Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

Мне хочется отступиться от него, отпустить его, но я не могу. Чувства сильнее. Пусть сам сделает выбор. Или мы вместе что-то придумаем. Меня разрывает от нахлынувших чувств. Кто-то внутри шепчет, что все будет хорошо, что у нас все только начинается, но какое-то странное ощущение не отпускает – сердце так и кричит: «запомни этот момент, запомни его навсегда, ведь он больше не повторится никогда».

Я слушаю песню, дрожа на каждой высокой ноте, взятой солисткой, кутаюсь в мелодию ее голоса, будто в плед, и боюсь выныривать в реальность. Рядом скачут Маша с Димой, они свистят и аплодируют, моих же сил хватает только на то, чтобы хлопать. Медленно и осторожно, словно мои ладони сделаны из гипса, и тихо, будто я боюсь разбить их.

Паша, конечно же, не замечает меня в целом море прыгающих поклонниц. Пользуясь этим, я «фотографирую» глазами, стараясь запечатлеть в памяти образ. Чувство неминуемой безысходности давит сильнее, оно уже не прячется в подсознании, а рвется наружу, захватывая меня всю.

Я слежу за ним, провожая взглядом со сцены. Любуюсь. Чувствую, как кровоточит сердце, как моя кровь невидимыми каплями капает на асфальт, смешиваясь с песком и грязью и оставаясь здесь навсегда.

– Останемся пока здесь, – кричит мне в ухо Маша, – Пашка должен вернуться, чтобы посмотреть выступление Джона Н.

Я втягиваю голову в плечи потому, что от оваций, в которых купают выступившую группу, закладывает уши. Улыбаюсь, чтобы не выдавать своих чувств, пританцовываю в такт мелодии следующих исполнителей и ощущаю рождающуюся внутри пустоту.

Паша

Пальцы жжет. Они буквально горят от частого соприкосновения с чуткими струнами. Звучит последний аккорд, пронзительный, словно птица, сложившая крылья, и над нашими головами вновь повисает звенящая тишина. Но это не финал. Нет. Это падение в пропасть со скалы – с разбегу, с размаху, навечно.

Я поднимаю глаза от гитары и смотрю на них с высоты сцены. Толпа замирает, и в моей груди рождается настоящая черная дыра. Это самый настоящий страх. Липкий и мерзкий.

Кажется, будто смотрю на себя со стороны и не вижу. Я – прозрачный, растерянный, еле живой. Но вот постепенно мой силуэт начинает проявляться, словно на старой черно-белой пленке, медленно, едва заметно. Серыми пятнами с неровными краями, густой плотной дымкой, постепенно обретающей очертания. Мгновения делятся на кадры замедленного кино.

Бам! Едва я успеваю облизнуть пересохшие губы, как вдруг площадь, заполненная до краев людьми, буквально взрывается от звонких криков и аплодисментов. Вверх взлетают сотни рук и даже некоторые предметы одежды. Симпатичные девчонки те, что ближе к сцене, визжат и подмигивают, едва встречаясь со мной взглядами.

Я отвечаю им робкой улыбкой. Это не мой успех, я здесь новичок. Ребята, что стоят по обе стороны от меня, они заслужили эти овации, как никто другой. Они – герои. Но, все же, это не чужой праздник жизни, я причастен ко всему этому самым прямым образом, и от этого мне хорошо, как никогда прежде.

Жаль, не могу видеть сейчас ее глаз. Моей Ани. Моей любимой девочки. Я пробегаю глазами по первым рядам в толпе, пытаясь отыскать ее озорные светлые локоны и синие, как сапфиры, глаза. Сердце вновь обидно щемит. Нужно было настоять, нужно было взять ее с собой, уговорить.

Я ужасно соскучился, ужасно. Почти нестерпимо.

Едва удерживаюсь на ногах. Собравшиеся продолжают подбадривать нас звонкими аплодисментами и криком. Это словно глоток свежего воздуха, прохладный ветер, приятно холодящий соленую от пота кожу.

Три с половиной минуты, на которые я только что выпал из реальности во время исполнения композиции, пролетели незаметно. Будто один миг. И я чертовски счастлив: словно гора падает с плеч, заменяясь облегчением и эйфорией.

Я смог! Я это сделал! Да!

Мои ребята подбегают к микрофону и что-то говорят, вторя солистке. Они визжат, подбадривая толпу, и аплодируют сами себе, время от времени выбрасывая в воздух кулаки. Один я продолжаю еще несколько секунд стоять, обозревая людскую реку у своих ног, пока, наконец, не присоединяюсь к ним, чтобы обнять. Хлопаю по плечам и по их мокрым спинам.

И улыбаюсь, вспоминая, как все это время на сцене у меня дрожали колени и потели ладони. Мне хочется еще. Еще! Какой же это кайф! И теперь я – наркоман. Уже не смогу жить без этого. Мне нужна сцена, нужно это удовольствие, которое получаешь вместе с другими музыкантами и с публикой. Нужен этот драйв!

Черт… Да ведь это даже круче, чем секс!

Единственный минус: от поливающего нас яркого света на сцене очень жарко, моя майка насквозь сырая. Я прижимаю к себе гитару и спускаюсь по дощатой лестнице вслед за ребятами. Бросаю прощальный взгляд на пришедших на концерт: они все еще провожают нас криками, благодарят и радуются. Люди видят нас в первый раз и уже любят! Вау…

Да это же не просто толпа, это, черт возьми, – огромный сгусток живой энергии! И я только что был к нему подключен. Пожалуй, можно было еще пару часов, а то и сутки, так простоять, делясь с ними музыкой – насколько хватило бы сил. И от этих мыслей улыбка постепенно заполняет все мое лицо.

– Я налажал! – Почти кричу я в ухо Майку. – Пару раз, кажется. У меня тряслось все, что только можно. – Тот останавливается и оборачивается ко мне. На его лице нет укоризны, он громко смеется, устраивая чехол с электро-гитарой у себя на спине. – И в конце, кажется, сыграл чуть быстрее.

Парень хлопает меня по плечу.

– Нормально все. Народ кайфовал!

Четверо дюжих ребят в черных футболках забегают на сцену по лестнице, чтобы унести нашу технику. Это технические помощники. Мы останавливаемся, чтобы дождаться их. Ярик тоже идет помогать.

Вслед за ними на сцену, пройдя мимо, по-хозяйски вальяжно поднимается средних лет мужчина с микрофоном. Я тут же узнаю его – это известный телеведущий Ритмий Ганиев. Его глаза блестят шальным огоньком, волосы всклокочены, тщательно выщипанные брови растрепались, а фарфоровые коронки, стоимостью с хорошую квартиру в столице, отражают огни всех направленных на них софитов.

Когда он начинает говорить в микрофон что-то откровенное пошлое, пытаясь заигрывать с залом, до меня вдруг доходит, что мужчина, вероятнее всего, под кайфом. Я отворачиваюсь и прокручиваю в голове лайн-ап с флаера – порядок выступлений.

Через две группы, каждая из которых сыграет по две композиции, на сцену выйдет хедлайнер мероприятия. Как бы мне не проспать то, ради чего я согласился на все это. Увидеть этого талантливейшего музыканта, выступать с ним на одной сцене, пусть даже с интервалом в полчаса – это воистину бесценно.

– У меня руки вспотели, я думал, гитара выскользнет. – Продолжаю доставать Майка. – Отдышался, вышел на сцену, и все. Первый аккорд, он будто отделил от всего, а дальше все вышло само собой, на одном дыхании.

Он смеется.

Убедившись, что барабанную установку спустили со сцены, не повредив, к нам присоединяется и Ник. Его мелированные кудряшки уже собраны в хвост, на губах довольная улыбка, а в руках любимые палочки – именная модель Денниса Чэмберса: пекан, деревянные наконечники, максимально точное извлечение звука. Стоят дороже моей старой восьмерки. Очень крутые.

Он жмет мне руку, и в этот момент я вздрагиваю.

Где моя гитара? За секунду в голове снова проносится все выступление. Вот я выхожу, перекидываю ремень через голову, устраиваю ее удобнее на плече и насаживаю на провод. Мы начинаем… а дальше все как в тумане, вплоть до оваций. Я опускаю взгляд и лихорадочно шарю глазами. Вот она – в моей левой руке. Целая и невредимая. И когда я успел убрать ее обратно в чехол?

Меня постепенно отпускает. Не представляю, что сделал бы со мной ее хозяин, узнав, что я потерял на концерте его любимую Gibson.

А вот и он. Ко мне подходит Боря и, молча, протягивает правую руку. Жму ее, понимая, что парню трудно контролировать свои эмоции: из-за травмы с левой рукой ему пришлось уступить свое место мне.

– Волнуются все, кому не безразлично то, что они делают на сцене. – Смеется Ник, подталкивая меня вперед. Помощники уже спустили синтезатор Ярика и поставили на колеса вместе с другой техникой. – Скоро тебя отпустит, и все будет получаться автоматом.

Боря неохотно кивает, соглашаясь. Ему хотелось бы скорее вернуться в группу, но пока это невозможно, и он с грустью оглядывает повязку на запястье. Леся, облив себя водой из бутылки, взвизгивает и улыбается. Она встает со ступенек и направляется вдоль по коридору. Я немного торможу, глядя, как капли скользят вниз по коже ее рук, покрытой в такую жару мелкими мурашками, и как спускаются по ногам, едва прикрытым коротенькими шортиками.

А остальные ребята уже тащат инструменты. Вижу, как помощники подгоняют ближе к сцене новое оборудование. Не трудно догадаться, чье оно, ведь рядом остаются дежурить четверо охранников, один из которых цветной.

– Со временем придет уверенность. – Леся притормаживает, дает себя обогнать, а затем с размаху хлопает меня по заднице. Это действие не остается незамеченным: Майк тут же отводит взгляд в сторону и ускоряет шаг.

Я закашливаюсь. Девушка наваливается и буквально виснет на моем плече.

– Расслабишься и перестанешь быть деревяшкой. – Произносит она хриплым голосом с усмешкой.

Я киваю в ответ, стараясь не встречаться с ней взглядом. Мне не по себе. Останавливаюсь на секунду и делаю вид, что поправляю шнурки. Это вынуждает ее убрать руки.

– Поторопимся, иначе не сможем увидеть выступление Джона Н.! – Оборачивается к нам Ярик.

И я радостно бегу за ним, предвкушая зрелище. Этот будет просто взрывом драйва и эмоций! Мы летим по коридорам, не разбирая пути. Нужно еще добраться до нашего микроавтобуса, осторожно сгрузить все оборудование и привести себя в порядок.

Укладывая музыкальные инструменты в багажное отделение, мы взахлеб обсуждаем детали произошедшего на сцене и смеемся. Всем почему-то интересно, понравилось ли мне. Глупый вопрос. Еще бы!

Аня

Я стараюсь не показывать эмоций: будто во сне, слушаю пролетающие одну за другой песни, и вздрагиваю, когда толпа оживает настолько, что становится трудно это игнорировать. Я понимаю, чем это вызвано, только когда с высветившимся именем на экранах и с первыми аккордами композиции на сцене появляется Джон.

Он в белом костюме с вышитыми на нем золотыми инициалами «J.N.», в черной футболке, белых носках и модных черных туфлях. Как всегда экстравагантный и загадочный. Музыкант приветствует собравшихся сдержанным кивком и вознаграждает сияющей улыбкой, летящей в толпу, словно тысячи стрел, попадающих прямо в сердце и поражающих особо впечатлительных наповал.

Каждое его движение инстинктивно, спонтанно и внезапно. Он живет на сцене: улыбается, танцует и просто поет, но выглядит это как таинство, как священное магическое действо. Когда Джон выдыхает в микрофон первые строчки, меня пробирает до костей. Это сильнее, чем а капелла в тишине номера, это намного глубже, чем оглушительно громкое пение в караоке, это – лавина звука, выдирающая души из тел, подхватывающая и швыряющая их высоко в небеса.

Его голос завораживает, он низкий, хриплый, пробирающий до мурашек своей глубиной и чистотой. Этот голос резонирует с чувствами и мыслями слушателей и пробирается в самое сердце. Медленная и чувственная композиция заставляет толпу замереть. Джон исполняет припев, и в толпе, кажется, нет ни одного человека, кто бы ни снимал происходящее на телефон со слезами на глазах. Его харизма захватывает всю площадку, превращая собравшихся в живые сгустки энергии, светящиеся от эмоций и чувств. Он – источник света, подзарядка, а мы – маленькие лампочки, горящие ровно столько, сколько живительная музыка будет литься на наши головы.

Меня переполняют эмоции. Я испытываю настоящую гордость от того, что мне довелось узнать этого талантливейшего человека, а также слепое обожание и глубочайшее уважение к его таланту, напоминающему мне пропасть, куда я несусь с огромной скоростью.

Мне хорошо от осознания лишь того, что я – счастливейшая из живущих потому, что слышала его пронзительное пение всего в полуметре от своего уха в тишине ночного номера отеля. Я слышала, наслаждалась и проникалась душой. Наша нечаянная дружба – это будто знак, который должен был сказать мне о чем-то важном, она как дар, к которому позволено прикоснуться не каждому из смертных.

Для чего? Может, для того, чтобы понять истинность и важность музыки. Понять ее язык? Услышать с ее помощью собственные мысли? Осознать, что значит музыка для того, кто в моем сердце. Разобраться, найдется ли в нем место и для меня… Для нас…

Паша

Мы переодеваемся, пытаясь решить, откуда нам лучше смотреть выступление Джона. Наконец, решаем пробраться за кулисы. Леся уверена, что мы ничего толком не увидим, но зато сможем столкнуться с ним или, может, даже пожать ему руку. Все соглашаются, и мы идем.

По пути к сцене у меня в голове крутятся мысли о том, что Джон совсем недавно записал песню с Найлом Роджерсом, крутым американским гитаристом. Я с детства заслушивался группой «Chic», но даже не припомню, откуда взялась страсть к фанку, соулу и всему тому периоду музыки, что старше меня на тридцать-сорок лет.

Я замечаю на стене плакат с изображением хедлайнера фестиваля. «Джон Н.» – написано крупными буквами. Возвращаюсь мыслями к «Chic». Найл Роджерс! Это же предел мечтаний, а он записывает с ним песню. Вот так. Наверное, все дело в том, что Джон сам пишет музыку и слова для своих песен, а таких людей в наше время все меньше. Исполнителей полно, артистов – единицы.

Услышав визг толпы и первые ноты знакомой всем песни, мы переходим на бег. Воздух над площадью взрывает хрипловатый голос с британским акцентом – неторопливый и глубокий. Он словно слышится со всех сторон, и я понимаю, почему его по силе сравнивают с Адель.

Когда мы приближаемся к сцене, окруженной охранниками, и останавливаемся, повисшую над нами тишину вдруг взрывает припев. Мы застываем, открыв рты, и смотрим, смотрим. Допев строчку, парень в белом костюме начинает танцевать прямо возле микрофона, покачиваясь плавно и дерзко, скользя подошвами туфель по полу, словно на роликах. Мы видим его сбоку и немного со спины, но то, как он двигается, заставляет всех нас замереть в восхищении.

А музыка… Она, минуя уши, сразу проникает в кровь. Жаркий, немного грубоватый танцевальный соул с ведущими клавишными и пижонскими акцентами меди. Забористо, ярко, сочно! Я смотрю, как к нему льнут черные бэк-вокалистки, и понимаю, что мы были никем, а король – вот он. Потому что не боится, идет своим путем, несет миру свою музыку.

Певец продолжает двигаться по сцене пластично, словно хищник, вплоть до начала второго куплета. Наконец, замирает у стойки микрофона и поет. Он поет, а с меня словно сдирают кожу – так это прекрасно.

Взрыв чувств. Квинтэссенция молодой силы, замешанной на soul, pop и liquid-funk. А внешний вид исполнителя – костюм, вдохновленный старомодной эстетикой музыкантов 50 – 60-х годов, он создает эдакий нео-ретро-имидж. Вот что становится двигающей силой, вот что побуждает вдруг возродиться, чуть было не утерянные миром стили.

Мы упираемся в могучие торсы охранников, наши взгляды и слух устремлены на сцену. Я откровенно завидую и радуюсь за него одновременно. Моя участь – вернуться домой и устроиться в автосервис, чтобы помогать матери, пока не доучусь. Простой парень, выросший без отца, не смевший даже мечтать о подобном будущем. А он – звезда, сияющая с высоты. И это заслуженно.

Смотрю на Джона, как он выкладывается, как зажигает, плачет и сходит с ума толпа, и понимаю, что мы с ним были в равных условиях. Он из маленького городка: небогатая семья, отец-алкоголик, бросивший их с братом еще в детстве. Шансы куда-то выбиться были почти равны нулю. Но он на сцене, а я лишь временная замена басисту, ничем не отметившийся в жизни паренек, безголовый, непутевый. Может… еще не поздно, и я смогу также?

Эх…

Мои мысли прерывает голос Джона. Что-то привлекает его внимание в первых рядах зрителей во время исполнения второй композиции. Он опускается на колени и что-то говорит, указывая одному из своих людей, затем продолжает петь.

Мощный охранник, стоящий у ограждения, оборачивается к толпе и буквально выдергивает оттуда за руки какую-то девчонку. Бэк-вокалистки продолжают хлопать в ладоши и улыбаться, музыканты выкладываются полностью. Джон вытирает пот со лба и поет, пока под крики людей счастливицу поднимают на сцену.

– Anny! – Он тянет к ней правую руку. Левая занята микрофоном.

Голос его звучит чрезвычайно радостно. Девчонка смущается – это заметно по ее позе: плечи напряжены, руки скрещены на животе. Охранник помогает ей подняться на противоположный от нас конец сцены. Джон подходит ближе и продолжает петь, по-хозяйски прижав к себе. Платье девчонки развевается на ветру, словно белый флаг. Вступают духовые инструменты, ударник, словно в безумии, колотит по тарелкам. Феерия!

В следующий момент, когда она оборачивается, чтобы посмотреть на певца, внутри меня что-то обрывается. Я узнаю ее фигурку: эти волосы, шею, слегка вздернутый носик.

– Let’s go! Sing it! – Джон протягивает микрофон в сторону толпы. Люди с удовольствием поют слова песни. Он отпускает девушку и движется дальше. – And on this side![8]8
  Поём вместе. И вы тоже! – прим. авт.


[Закрыть]

Зал с другой стороны бросается подпевать еще громче. Музыки уже не слышно: тысячи поклонников поют а капелла. Девушка переминается с ноги на ногу, прихватив подол платья. Она явно растеряна и не знает, что делать, но вот он уже движется обратно к ней.

– Russia, come on! – Голос отдается эхом в моем сознании. Джон подбегает и поднимает руку поклонницы, стоящей рядом с ним на сцене и начинает размахивать ею, как флагом. – Come on![9]9
  Давай, Россия! Пой! – прим. авт.


[Закрыть]

Теперь они вдвоем качаются в такт. Музыканты взрываются в прощальных аккордах, люди визжат, а в воздух выстреливают миллионы блестящих конфетти.

– Thank you so much! – Снова кричит Джон и кланяется. Девушка непроизвольно наклоняется вместе с ним. – Thank you, good night![10]10
  Большое спасибо! Доброй ночи! – прим. авт.


[Закрыть]

Они дожидаются, когда осядут конфетти. Джон раздает воздушные поцелуи и удаляется со сцены, утягивая ее за собой. Когда они подходят ближе, девушка вдруг останавливается на краю сцены – потому что видит меня. Ее глаза моментально наполняются ужасом.

– Аня! – Не узнаю я свой голос. – Аня…

Мой порыв пытаются сдержать трое крупных охранников-качков. Я пытаюсь перепрыгнуть через них и чувствую, как ребята одергивают меня за рубашку. Все тщетно, и меня уже не остановить. Я пытаюсь протиснуться и получаю ощутимый удар в плечо. «Какого черта моя девушка здесь делает? На сцене с этим типом? Куда он ее тянет? И почему я ничего не знаю о ее приезде?»

– John, – едва различимо произносит она.

Это заставляет музыканта остановиться на лестнице.

– Anny! – Он возвращается, чтобы взять за руку. Это его прикосновение к ее ладони заставляет мою кровь бурлить от ненависти. – What are you afraid of? It’s me![11]11
  Чего ты испугалась? Это же я. – прим. авт.


[Закрыть]

– I can’t, John[12]12
  Я не могу, Джон. – прим. авт.


[Закрыть], – отвечает она, упираясь.

Ее взгляд испуган и по-прежнему устремлен на меня.

– Are you going to run away again like this morning? – Никого не стесняясь, кричит Джон. Я замираю. Моих познаний в английском достаточно, чтобы понять, о чем речь. «Значит, они провели ночь вместе?» Меня пронизывают острые иглы разочарования. – I won’t lose you again! Come on, let’s go. We need to talk[13]13
  Опять собираешься сбежать, как сегодня утром? Больше я тебя не упущу, пойдем, поговорим – прим. авт.


[Закрыть]! – Он тянет ее настойчивее, но Аня продолжает растерянно смотреть на меня.

Наконец, она кивает ему, и я чувствую, как мой мир рушится на миллион мелких осколков.

Аня

Во время исполнения Джоном второй композиции происходит неожиданное. Чьи-то сильные руки находят меня в толпе, обхватывают за талию и буквально выдергивают за ограждение. Огромный двухметровый детина в костюме кидает меня на плечо, будто куклу, и куда-то тащит. Когда я начинаю осознавать, что к чему, слышу громкое: «Anny!» Зажмуриваюсь от страха и молю, чтобы все это оказалось сном, но меня ставят на сцену прямо перед Джоном.

Я открываю глаза и вижу его очаровательную улыбку. Он рад.

Просто ужас, но этот парень чертовски рад меня видеть. Легонько обнимает за плечи, тут же отпускает и бежит в сторону зрителей. Я дрожу под обрушивающимися на меня громкими звуками, горячим ослепляющим светом и вспышками камер. Бэк-вокалистки продолжают задорно напевать, слева мелькают четкие движения ударника за барабанной установкой, а справа бьет по струнам гитарист.

– Let’s go! Sing it! – Джон протягивает микрофон в сторону толпы. Люди с удовольствием поют слова песни. – And on this side!

Зал с другой стороны бросается подпевать еще громче. Музыка пропадает, и тысячи поклонников поют а капелла. Я стою, придерживая руками подол платья, и дрожу, словно лист на ветру. Мне хочется убежать, скрыться от всеобщего внимания, от направленных на меня тысяч пар глаз, от всей этой неловкой ситуации, и я радуюсь, когда замечаю, что Джон вновь возвращается ко мне.

– Russia, come on! – Он берет мою руку и поднимает вверх. – Come on!

Теперь мы вдвоем качаемся в такт.

Толпа поет, точно слаженный хор. Наконец, мелодия взрывается прощальными аккордами, люди визжат, а в воздух выстреливают миллионы блестящих конфетти. Я вздрагиваю и поднимаю глаза наверх: тысячи мелких кусочков фольги оседает мне на голову и на лицо.

– Thank you so much! – Снова кричит Джон и кланяется. Так как моя рука все еще в его руке, мы наклоняемся вместе. – Thank you, good night!

Фейерверк из конфетти уже осел на пол. Я пытаюсь отыскать глазами Машу с Димой, но это практически нереально – толпа отсюда выглядит сплошным муравейником. Джон посылает воздушные поцелуи собравшимся, затем поворачивается и кричит мне в ухо, что бесконечно рад тому, что случайно увидел меня. Он крепко сжимает мою ладонь и тащит к краю сцены.

– Аня! – Вдруг слышится сквозь гул. – Аня!

Я кручу головой, пытаясь отыскать глазами зовущего. Я знаю этот голос лучше, чем чей либо другой, но все равно вздрагиваю от страха, увидев его перед собой: Паша стоит внизу, под сценой, у лестницы. Его пытаются удержать трое крупных охранников, но даже у них это получается плохо. Один из мужчин тянет его за рубашку, другой останавливает грубым толчком в плечо.

Я будто получаю удар ледяной водой в лицо. Порываюсь к нему и вдруг вспоминаю про Джона. Оборачиваюсь и зову:

– Джон!

Это заставляет музыканта остановиться и отпустить мою руку.

– Энни! – Он так искренне и тепло улыбается, что мне хочется расплакаться. Подходит совсем близко, берет мою ладонь в свою и произносит. – Ты чего? Это же я, пошли.

– Я не могу, Джон. – Бросаю испуганный взгляд на Пашу, в глазах которого застыли непонимание, гнев и испуг.

– Опять собираешься сбежать, как сегодня утром? – Никого не стесняясь, кричит Джон. – Больше я тебя не упущу, пойдем, поговорим!

Он опять тянет меня за собой, но я отрицательно качаю головой. Показываю взглядом на Пашу, и Джон моментально догадывается. Он понимающе вздыхает, кивает, отходит в сторону и просит охранников отпустить парня.

Я подхожу к основанию лестницы и смотрю на Пашку. Он стоит в окружении ребят из своей группы и ошарашено глядит на меня. Суриков больше не рвется наверх, скорее больше напоминает человека, готовящегося сбежать отсюда быстрее.

Лишь бы мне сейчас хватило слов объяснить ему все. Представляю, как же это выглядит со стороны, и еще эти слова Джона про утро…

Я снова оборачиваюсь к британцу, тот стоит в нескольких метрах правее в окружении широкоплечих охранников и задумчиво подпирает подбородок кулаком. Лучше бы шел к себе в гримерку, но, видимо, переживает. Ладно. Я снова смотрю на Пашу. Из него будто всю жизнь выкачали: грудь тяжело вздымается, глаза налились красным, пальцы сжаты добела.

– Что это, Аня? Откуда ты здесь?

Я ставлю ногу на первую ступеньку. Смотрю в его огромные, до боли родные и любимые глаза.

– К тебе приехала.

Пашку трясет, он готов вот-вот взорваться:

– Почему с ним? Что это значит? Это правда, что он сказал?

– Да, – говорю я срывающимся голосом, – но это не то, что…

И я застываю. Мой желудок скручивает острыми нитями разочарования, а сердце заковывает льдом, когда одновременно с Пашкиным «Поговорим?», стоящая рядом Леся берет его за руку. Я слежу за этим движением, не отрываясь, потом смотрю в ее довольные глаза и убираю ногу с лестницы.

– Зачем тебе это? – Говорит блондинка Паше и тянет его назад. – Все же и так ясно, пойдем отсюда.

Она неодобрительно качает головой, глядя на меня, как на последнюю дрянь, и тесно прижимается щекой к его плечу.

– Аня, давай поговорим? – Предлагает Паша.

И стоит, как истукан, даже не пытаясь убрать свою ладонь из ее. Даже не отстраняясь. Меня это ранит так сильно, что я почти не вижу ничего перед собой от нахлынувших слез – ни ее наглой улыбки, ни их сцепленных рук, ни растерянного Пашкиного лица.

– Иди, – сглотнув, тихо замечаю я.

И делаю шаг назад. Мои слова кажутся мне скрипом старых половиц. Они рассыпаются над его головой так же, как мое бедное сердце. Я беру волю в кулак, глубоко вдыхаю и плотно сжимаю губы.

– Аня!

– Иди, – повторяю я и отворачиваюсь.

– Аня! – Кричит он мне в спину.

И этот крик больше похож на рык раненого зверя. Мне тоже больно, но унижаться перед его подружкой я не собираюсь. Поэтому расправляю плечи, на негнущихся ногах иду к Джону, и мы вместе удаляемся со сцены по другой лестнице.

– Аня! – Доносится сзади.

Но я не оборачиваюсь, лишь крепче обхватываю саму себя за предплечья и ускоряю шаг. Когда ладонь Джона мягко ложится мне на спину, я разворачиваюсь, бросаюсь ему на шею и даю волю слезам. Парень обхватывает меня так крепко, будто не хочет позволить мне окончательно рассыпаться. Хорошо, что нас никто не видит, ведь я не умею реветь при посторонних.

Паша

Я смотрю на себя будто со стороны. Отказываюсь понимать и принимать все то, что только что произошло на моих глазах. Не хочу верить. Мне нужно проснуться, чтобы, наконец, осознать, что все это было просто страшным сном. Но глаза ловят ускользающую в толпе охранников хрупкую фигурку моей Ани и вновь наливаются кровью безумия.

Это все наяву. На самом деле. Я чувствую крепко сжимающие мою кисть женские пальцы и вдруг зверею:

– Да что с тобой не так?!

Резко отдергиваю свою руку и нечаянным движением отталкиваю Лесю от себя. Девчонка смотрит потрясенно, она явно не ожидала, что ее скинут с руки как надоевшую перчатку, но сейчас происходит именно это. Она отлетает назад и падает прямо на задницу. Ник, стоявший сзади, не успевает ее подхватить, поэтому, шокировано оглядев меня, он наклоняется и помогает ей встать.

– Какого черта ты делаешь?! – Кричу я ей как раз в тот момент, когда Майка, метнувшегося в мою сторону, перехватывают и стараются удержать сильные руки Ярика.

Рыжий выглядит не на шутку взбешенным: он продолжает вырываться, чтобы кинуться на меня. А я готов сейчас сразиться с любым, ведь мне нужно выплеснуть весь накопившийся гнев, и не важно, кто встанет на пути. Но Боря преграждает дорогу, и мне приходиться резко остановиться, ведь последние остатки сознания еще напоминают мне о его руке. Одно неосторожное движение или, не дай бог, удар, и парень забудет о возвращении в музыку навсегда.

– Тупица, – брезгливо бросаю в сторону Леси и, расталкивая собравшихся зевак, ухожу.

Слышу бранные слова, летящие в мою спину, и ускоряю шаг. Пусть выговорится, ей полезно – хоть что-то настоящее скажет, без притворства. Эта девочка, какой бы талантливой она не была, сильно заигралась, и ей нужна хорошая трепка. Хорошо, что это уже не мое дело. Я выбегаю на улицу, быстро преодолеваю расстояние от стоянки до шоссе и ловлю такси. С ними я никуда не поеду, ни в отель, ни на оставшиеся выступления. Всю дорогу в машине десятки раз я набираю номер Ани, но она не отвечает.

У меня, вероятно, помутнение рассудка, но я хочу убить ее и простить одновременно, хочу поцеловать и хочу отпустить и больше никогда не видеть.

– К черту всё! – Думаю, забегая в отель.

И, судя по реакции персонала, делаю это вслух.

Провожаемый тихим перешептыванием портье, я бросаюсь к лифту. Вдавливаю кнопки вызова в панель с таким ярым остервенением, с каким впечатал бы свой кулак в табло этого наглого британского чаехлеба, посмевшего прикоснуться к моей девушке. Мне не важно, каким способом, но я найду и его, и Аню, и заставлю сказать мне всю правду в глаза.

Я поднимаюсь на лифте на второй этаж, залетаю в номер и начинаю кидать свои вещи обратно в сумку. Подбираю ни в чем не виноватый свитер, швыряю его так, будто именно он должен дать мне избавление от этой боли, но ничего не получается, и грудь все так же горит огнем. Внутри нее совсем так же, как недавно росло огромное сердце, сейчас растет дикая ярость. Растет, давит на ребра и грозится прорваться наружу, чтобы сжечь дотла всех виновных и заодно любых случайных свидетелей.

Я бросаю в сумку футболку, кепку, но кипящий внутри гнев никак не утихает. Хочется крушить и громить все, что попадется под руку. Я сдираю свои шорты со спинки стула, и тот падает ножками вверх, а грохот его падения на секунду замещает мою злость опустошением. Этого мгновения не достаточно, чтобы мне полегчало, и я поднимаю взгляд на зеркало.

То, что нужно. Крепко сжав кулак, я выбрасываю его вперед. Звон бьющегося стекла, кровь, десятки мелких осколков на полу. Мое отражение сначала расходится в стороны серебряными паутинками, затем рассыпается на отдельные кусочки и падает к ногам.

Дышать становится легче, определенно легче. Я начинаю пятиться назад. Делаю это, пока не упираюсь затылком в стену. Наваливаюсь, закрываю глаза, скатываюсь вниз и просто слушаю собственное дыхание.

Вдох. Она ушла.

Выдох. Ты сам во всем виноват.

Вдох. Она была с ним.

Выдох. Ты готов простить ей все на свете.

Без нее я точно сдохну.

Ни за что не поверю в то, что это все – правда.

Должно. Быть. Объяснение.

Сняв с себя майку, я оборачиваю ее вокруг кровоточащих костяшек пальцев и стискиваю зубы. В номер влетают ребята. Они говорят все одновременно: Боря интересуется рукой, Ник хлопает по плечу, Ярик призывает меня успокоиться и открывает бутылку джина, найденную в мини-баре. И только Майк стоит, молча, у окна.

Я соглашаюсь сделать глоток, но ничего не чувствую. Становлюсь, видимо, абсолютно неуязвимым и прочным, не ощущаю никакой боли, кроме душевной. Я сбивчиво сообщаю, что не собираюсь продолжать тур и сейчас же уезжаю домой. Никакой музыки мне больше не нужно.

Смотрю на Майка и понимаю вдруг, что то же самое, из-за чего мне хочется сейчас сбежать, оно же и держало его здесь, в группе. Не музыка, нет, хотя он талантливее любого из нас. А чувства. И он тоже сыт ими по горло, и тоже готов уйти.