Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Просто у вас улыбка – это вежливость, а у нас, если все время улыбаешься, значит, ты – идиот.

– Вы искренни во всем. – Джон смеется и откладывает столовые приборы. – В любых эмоциях.

– А ты сам откуда?

– Эм… – Он явно раздумывает, что ответить. – Я – человек мира. Много перелетов из-за работы. Сейчас много времени провожу в США, но живу в Лондоне. А вообще родом из небольшого городка в Северном Йоркшире.

– А здесь что делаешь?

– Прилетел на концерт.

– Понятно, – хмурюсь я, – здесь все из-за концерта. Кроме меня.

Джон встает, открывает бутылку белого вина:

– Ты не против?

– Нет.

Разливает по бокалам, протягивает один мне. Я рассматриваю жидкость на просвет, в душе мечтая, вот бы люди были так же прозрачны на вид. Тогда можно было бы не терять время с теми, кто тебе не подходит по моральным принципам.

– А… – Вдруг теряется Джон. – Твой парень не будет ругаться, что ты проводишь время со мной?

– Не знаю, – честно говорю я. – Мне пришлось преодолеть тысячи километров, чтобы оказаться здесь. Он завтра выступает, и я хотела сделать ему сюрприз, но приехала сегодня и увидела его с другой. Пока думала, как поступить, оказалась у тебя в номере. Так что прости: я потеряна во всех смыслах.

– Ох, извини. – Ему, правда, неловко.

Я пожимаю плечами и протягиваю бокал, чтобы чокнуться.

– А твоя девушка?

Он делает глоток и смотрит на меня. Уголки его губ приподнимаются в легкой полуулыбке.

– У меня ее нет.

– Что, и никто не нравится даже?

Его взгляд опускается.

– Не знаю. Последние отношения вышли не совсем такими, как хотелось бы, пришлось долго выкарабкиваться из депрессии… Может, самое время начать что-то новое, но…

– Нравится кто-то?

– Нет.

– Да-а.

– Есть одна девушка, но это так… Что-то мимолетное. Мы незнакомы. Я и видел-то ее всего раза три. В самолете.

– В следующий раз увидишь, обязательно заговори. Живем один раз.

– Логично.

Я залпом осушаю бокал.

– Вот именно.

– Слушай, – улыбается Джон. – Не хочешь показать мне город?

– Я? Да я сама здесь впервые!

– Тогда давай исследовать его вместе? Мне все равно сегодня нечем заняться.

– Да без проблем, мне тоже пойти некуда.

– Тогда я быстро.

Он скрывается в своей комнате, а выходит оттуда через полминуты в черных очках, бейсболке, надвинутой на глаза, и темно-синей толстовке.

– Прикольный.

– Да, надоели костюмы.

– Тебе идет. – Я подхожу ближе. – Ого, какой ты высокий. Просто скала!

– Ну, о’кей, пойдем?

– О’кей.

Я надеваю очки и следую за ним.

Когда мы выходим из номера, все охранники дружно замолкают и таращатся на нас. Джон оставляет меня у лифта, подходит к ним и о чем-то долго говорит. Воспользовавшись паузой, я проверяю телефон – никто не звонил. Закусываю губу до боли. Конечно, Паше сейчас не до меня.

– Пойдем, – прикосновение Джона к моей спине заставляет вздрогнуть.

Мы входим в лифт.

– А ты, похоже, богач. – Замечаю я. – Это все твоя охрана?

Он смотрит на меня загадочно и качает головой:

– Я… много работаю.

– Ты – молодец.

– Знаю.

Когда кабина останавливается на первом этаже, мой спутник надвигает кепку на глаза и берет меня за руку. Это прикосновение призывает довериться, что я и делаю.

Мы выходим из лифта и направляемся к выходу. Суматоха в вестибюле напоминает пчелиный улей, и скоро становится понятно почему: приехала группа «IOWA». Я узнаю ее солистку даже без макияжа и, чуть не запнувшись, прохожу мимо. Девушка поворачивается и подмигивает мне.

– Знаешь, кто это был?! – Пищу я, дергая Джона за рукав.

– Нет, – спокойно отвечает он, когда мы выходим из дверей и проходим мимо уже знакомого мне бугая-охранника.

– Айова!

– Ай-что? – Мой спутник идет, крепко держа меня за руку и глядя только себе под ноги.

– Группа «Айова»! Как штат США, только с ударением на другой слог.

– Зачем они назвались как штат в США?

– Не обращай внимания, – смеюсь я, – у нас и «Уматурман» есть.

Мы дружно смеемся, останавившись на краю тротуара через дорогу. Джон достает из кармана сигареты и закуривает одну. Воспользовавшись заминкой, я кричу толпе девчонок, собравшихся на дороге и разглядывающих окна отеля:

– Эй, бабоньки! Чего стоим? Очередь за колбасой, что ли?

Они оборачиваются и смотрят на меня, как на муху, прилипшую к лобовому стеклу автомобиля. У них тут явно дело важнее, чем отвечать на мои глупые вопросы. Девчонки быстро отворачиваются и продолжают пялиться в окна. Чуть не падаю с ног от рывка, которым Джон вдруг хватает меня за руку.

– Ты чего? – Смеюсь я, стараясь поспевать за длинноногим британцем.

И когда он успел накинуть на голову капюшон? А главное, зачем? Хоть и вечер, все равно же еще достаточно жарко. Почти гангста-рэперский прикид вышел.

– Пойдем скорее, мне не терпится посмотреть все! – Шепчет Джон.

Он выдыхает дым и топает по дорожке, почти не глядя вперед и крепко держа мою ладонь в своей. Так и идет, ссутулившись, пока мы не отходим на достаточное расстояние от отеля. Там он, наконец, выпрямляется, словно освободившись от какого-то бремени. Странные они, блин, эти британцы!

Паша

Я ощущаю приятную усталость. Пока ребята спорят, стоит ли им идти купаться, ложусь спиной прямо на песок и позволяю ночному небу захватить все мое внимание. Здесь оно не такое, как в средней полосе страны, здесь даже звезды кажутся ближе, чище и ярче. Любуюсь ими, машинально прокручивая в голове свои партии на завтрашний фестиваль. Ноты, аккорды, все нюансы, которые помню, кажется, на зубок, но могу и забыть, если дам волнению победить меня.

Набираю номер Ани.

В груди покалывает от волнения. Вот сейчас раздастся ее голос, насмешливый, ласковый. Она спросит меня, как там местные девчонки, скольких я уже успел закадрить, пообещает выпороть за плохое поведение, а потом совершенно серьезно скажет, что безумно соскучилась. Но после долгого молчания, вдруг раздается «бла-бла, сорри, абонент, не абонент, и что-то там про зону доступа». Пробую еще раз и еще, но все тщетно.

Либо она не доступна, либо отключила телефон. Я набираю Машу.

– Да-а-а, – как-то загадочно отвечает она.

– Привет, систер, как дела? – Мне чертовски приятно слышать родной голос.

– Все… хорошо, – раздается в трубке. Как-то не очень уверенно. – А у тебя?

– Нормально, скучаю здесь один.

– Один? А разве…

– Со мной ребята, но сама понимаешь: Ани не хватает.

– Ани… Кхм… – Ее голос кажется растерянным.

– Что-то случилось?

– Не-ет.

Не очень-то уверенно.

– А ты чем занимаешься?

– Мы с Димой. Эм… гуляем. Тут… возле реки.

– А-а-а, все ясно. Значит, я вас отвлек?

Не самое приятное – представлять, чем твоя сестра-двойняшка может сейчас заниматься со своим парнем, но нужно сосредоточить мысли на том, что она счастлива. Это главное. И вообще, стоит перестать думать о ней, как о ребенке.

– Не отвлек. – Смеется сестренка, и до меня доносится размеренный шелест волн на заднем плане. Удивительно, как мне сейчас хочется оказаться там, на родине, на берегу реки, так похожей своим шумом на море, раскинувшееся сейчас вокруг. – Мы… просто гуляем, сочиняем концепцию для нового кафе, обсуждаем кое-какие детали.

– Дай-ка мне этого засранца.

Секундная пауза, и ее голос приобретает угрожающие нотки.

– Только я могу звать его засранцем, понял?

Она хихикает, я улыбаюсь, и мне ужасно хочется оказаться сейчас среди родных.

– Окей, начальник, – усмехаюсь я, – давай его сюда, не злись.

Шепот, шуршание, какая-то возня.

– Здорово, Павлик, – наконец, слышится в трубке.

– Ты нарываешься, – замечаю я, радуясь тому, что имею возможность поприветствовать этого разрисованного парнишку. – Не зови меня так.

– Как ты? – Спрашивает он.

– Скучаю.

– Я тоже, малыш, – хрипло произносит Дима и затем ржет. – Потерпи немного, и мы скоро увидимся.

– Вот злодей, – на моем лице расплывается улыбка. – Скучаю по дому, по вам всем. По Солнцевой. Не могу дозвониться до нее, не знаешь, где она?

Калинин замолкает, прочищает горло:

– Э… Передаю трубке Маше. – На заднем плане слышится его шепот. – Спрашивает про Аню.

– Алле, – снова голос сестры.

– Маш?

– А?

– Ты сегодня Аню видела?

– А… да.

– У нее все нормально?

– Да. – Машка тяжело вздыхает. – Она скучает, переживает.

– Блин. – Вдыхаю и выдыхаю. – Не знаешь, где она?

– Должна быть дома. – Сестра явно встревожена не меньше моего. – Ты звонил?

– Да. Вне зоны доступа.

– Телефон, наверное, разрядился. Не переживай. Мы найдем ее и перезвоним, хорошо?

– Буду ждать.

– Брат?

– А?

– Ты давай там ладом, ага?

– Ты о чем?

– Обо всем.

– Не понял.

– Все ты понял. Счастливо выступить.

– Маш, все будет нормально. Скажи Ане, что я звонил.

– Обязательно.

– Пока.

– Целую.

Я убираю телефон в карман. Ребята не дают мне времени на грусть, они решают искупаться и зовут меня с собой. Я снимаю шорты, футболку, кидаю их на песок и бегу к морю.

Вода приятно охлаждает кожу. Мы все бежим и бежим с Ником и Яриком, поднимая сотни брызг, а море нам все еще по колено. Когда, наконец, уровень доходит до пояса, я падаю животом на поверхность, и меня подхватывают большие пенистые волны. Парни с криками и свистом делают то же самое, волны качают, подбрасывают их. Я переворачиваюсь на спину, и позволяю морю нести меня, куда оно пожелает. Покоряюсь стихии. Удивляюсь тому, что даже не подозревал раньше, как разительно отличается купание в соленой воде от купания в речке.

Лежу, любуясь звездным небом, пока не слышу в метрах десяти от себя звонкий девичий визг. Встаю на ноги и поворачиваюсь на звук. Леся бежит от Майка, она в одних трусах, прикрывает обнаженную грудь ладонями. Бежит по воде, то и дело оборачивается, проверяя, не догоняет ли он ее. Наконец, окунается в воду, и, смеясь, плывет в нашу сторону. Мы переглядываемся с парнями. Ник закатывает глаза, а Ярик ржет. Лучше бы Майку ее догнать, честное слово.

Аня

– Так чем ты занимаешься? – Спрашиваю я, когда мы оказываемся у фонтана.

Над городом уже сгущаются сумерки.

– Музыкой, – отвечает Джон.

В свете фонарей его улыбка выглядит по-детски открытой и наивной. Он, вообще, кажется мальчишкой, когда вот так с кепкой сдвинутой наискосок идет по бордюру, пытаясь удержать равновесие, и смеется. А этот его британский акцент – просто афродизиак. Он мелодичен, и будто льется то вверх, то вниз, словно песня.

– Сочиняешь?

– Много, – смеется он, пряча руки в карманы шорт.

– Понятно, почему тебе интересен этот фестиваль. Мой парень тоже сочиняет. Завтра он будет выступать с группой, он – гитарист.

– Как она называется?

– The Diverse.

– Не слышал о такой.

Он подает мне руку, помогая спрыгнуть с каменного уступа возле фонтана, и мы продолжаем нашу прогулку по незнакомому городу.

– А ты сама что слушаешь?

– А я… – Не получается вспомнить слово «всеядный» на английском. – Раньше русский рэп слушала, а сейчас расширяю горизонты. Мой бойфренд всяким старьем увлекается, вроде фанка и соула, записал мне несколько песен, но я еще не поняла, чем это все вообще от попсы отличается.

Джон останавливается явно только для того, чтобы посмотреть на меня, как на умалишенную. Чувствую, что либо сморозила глупость, либо не донесла до него своей мысли. А, может, я только что оскорбила всех любителей соула? Судя по его выражению лица, он сильно удивлен.

– Энни, – произносит он, увлекая меня в тень под высокий тополь, – ты не против, если я буду звать тебя так? Мне так ближе и проще.

– Нет, не против, – отвечаю я, останавливаясь, – менее официально, чем Анна.

Джон берет меня за обе руки и смотрит прямо в глаза.

– Ты очень и очень необычная девушка.

– Думаешь?

Он улыбается.

– Да. – Крепче сжимает мои ладони и наклоняется к самому лицу. – Спасибо, что ворвалась ко мне и… скрасила этот вечер.

– Не благодари. – Я отклоняю голову назад. – Ты же не собираешься меня сейчас целовать? Потому что у меня есть парень, и, как бы я на него не злилась…

Его глаза расширяются от растерянности, а лицо расплывается в улыбке.

– Нет! Я просто хотел обнять тебя и сказать, что жизнь – не рояль, в ней не только белое и черное. И хотел посоветовать тебе поговорить с твоим бойфрендом.

– А, ну о’кей. Тогда я спокойна.

– И позвать тебя в бар. – Джон кивает на целый ряд кафешек и заведений на набережной.

– Пойдем, снимем стресс. – Я обнимаю его, утыкаясь носом в широкую грудь, вдыхая приятный запах мужчины, ставшего моим спасением от одиночества на этот вечер, и благодарно улыбаюсь.

Мы идем к небольшой забегаловке, ярко расцвеченной красными вывесками.

– А ты чем занимаешься, Энни? – Бросает Джон на ходу.

– Я официантка. Пока что.

– А кем хотела бы стать?

– Это мне предстоит выяснить в скором времени.

– А я с детства знал, что свяжу свою жизнь с музыкой.

– Ты – везунчик.

– Постой, – он останавливает меня у самой двери и натягивает кепку на глаза, – я по-русски не говорю… ты ведь поможешь мне?

– Ох, Джон, – я поправляю его толстовку, – «виски» на любом языке будет «виски». И «водка» тоже. Но ты не переживай, со мной не пропадешь, буду твоим личным гидом-переводчиком.

Хочу добавить приятель и застываю, не решаясь выбрать между «buddy», «fellow», «bro» и прочими словами, крутящимися в голове. В этот момент он легонько щелкает меня по носу, разворачивает и толкает внутрь.

В помещении бара довольно темно и шумно. Мы проходим мимо столиков, веселых компаний, занятых игрой в бильярд, протискиваемся к барной стойке и занимаем места.

– Привет! – К нам подходит молоденький парень-бармен.

– Привет, – весело отвечаю я, замечая, что Джон сидит, подпирая щеку кулаком.

– Что будете? – Вопросительно глядя на моего спутника, спрашивает паренек.

– Э… – Открывает рот британец, собираясь что-то сказать.

– Это – Джо, он немой, – говорю я, жестом показывая бармену, что мужчина рядом со мной не может говорить, – мы, пожалуй, начнем с «Лонг Айленда». Мне и джентльмену, о’кей?

Мы просто сидим и смеемся с Джоном, пока парнишка смешивает коктейли, подозрительно поглядывая на нас.

– Спасибо, – на чистейшем русском отвечает британец, принимая стакан.

– Что еще ты знаешь по-русски? – Чокаясь с ним, интересуюсь я.

– На здоровия, – гордо отвечает Джон, поднимая бокал, в котором белеют кубики льда.

– Не-е-е. – Я отрицательно качаю головой. – Так сейчас говорят только в голливудских фильмах У нас часто не говорят вообще ничего. Редко «за вас» или «за любовь». Так что, давай по-вашему? Как там? Cheers?

Он улыбается и с размаху бьет своим стаканом об мой.

– Другое дело. – Я смахиваю пару капель с руки. – Если хочешь, за ночь сделаю из тебя русского, завтра мать родная не узнает.

Джон долго смеется, закрыв лицо руками, потом шепчет:

– Твой английский ужасен.

И я шутливо бью ему под дых, отчего он начинает кашлять совсем уже не понарошку. На весь зал откуда-то раздается заунывное «Рюмка водки на столе», и исполнитель слишком очевидно фальшивит. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь определить источник звука, и вижу горящую лампочку над одной из дверей справа. А в другом конце зала висит экран, на котором бегут строки песни.

Вот, значит, куда мы попали. Караоке-бар.

– Я не про произношение, я про… – Начинает оправдываться Джон.

– Знаю. – Я обрываю его на полуслове. – Ты про то, как я складываю слова в предложения. – Залпом допиваю коктейль. – Наплевать! Эй! – Подзываю бармена, – Там свободно? – Указываю на маленькие двери справа.

– Да, в третьей сейчас никого. Как раз будет ваша очередь на две песни.

– Отлично, дай-ка нам что-нибудь с собой.

Расплачиваюсь сама потому, что в карманах Джона отыскиваются сплошь зеленые купюры. Встаю и тащу своего спутника в отдельную кабинку.

– Что там? Куда мы? – Пытается сопротивляться он.

Я впихиваю его внутрь, закрываю дверь и падаю на диван. Маленькую комнатку со столиком и диванчиком освещает лишь свет экрана телевизора, висящего на стене, и тусклая подсветка где-то над головой.

– Караоке, – говорю я.

– О, нет-нет-нет, – отмахивается Джон. – Это издевательство. Тем более, я уже выпил, так что ничего хорошего точно не выйдет. Обычно я всегда отказываюсь от этого сумасшествия.

Беру пульт и листаю каталог на экране.

– Будет весело, обещаю. Сейчас ты поймешь, что мой ужасный английский просто прекрасен по сравнению с тем, как я пою.

Джон садится на диван и в ожидании складывает руки на груди. Я выбираю «IOWA – Мои стихи, твоя гитара» – там можно расслабиться и пошалить. Как только начинается музыка, я пою, пританцовывая, и смеюсь, когда мой спутник показывает «палец вверх».

«Да! Я – звезда!» Сегодня ему вряд ли удастся меня перепеть. И не только ему. Вряд ли там, в зале, найдется хоть кто-то способный так же выложиться, как я.

– Учись! – Говорю, выпрямляя спину, и, как только мелодия стихает, передаю ему микрофон.

Джон аплодирует.

– Мне так не спеть, – честно признается он.

– Попробуй, – протягиваю ему пульт, – обещаю, смеяться не буду.

– Но-о-оу, – продолжает отбрыкиваться Джон.

– Испугался?!

Он хмурится.

– Я?

– Ты-ты!

– Ну, держись, – прищуривается хитрец, встает, берет пульт и принимается листать каталог. Ищет долго и упорно, перебирает десятки англоязычных песен, раздумывает, что выбрать из «Биттлз», пока вдруг не натыкается на ту самую песню, что Дима включал мне в машине.

– Да-да! – Вскрикиваю я. – «Give Me Your Love»! Великолепный выбор!

– Пожалуйста, нет, – качает головой Джон. – Только не она. Честно, Энни, не стоит.

– Ты прав, тебе не осилить такую.

– Мне? – Британец опять поддается на мою уловку.

Ведется, словно мальчишка.

– Тебе-тебе. – Подмигиваю я ему.

– Мне слабо спеть вот эту песню? – Указывает он на экран.

– Вот эту самую! Да. – Задираю подбородок. – Слабо!

На его лице вызов, на нем азарт. Джон срывает кепку, толстовку, хватает микрофон и поправляет волосы. Готовится, как к чему-то важному.

Надо же. Вот умора!

Когда я начинаю смеяться, он жмет «play» на пульте. Тишину маленького помещения взрывают первые аккорды композиции. Я падаю на спину, мои ноги ложатся на подлокотник дивана. Я болтаю ими и жду, как иностранец будет выкручиваться из ситуации. Ему придется выложиться по полной. Ха-ха!

Когда начинает мигать подсветка, я отмечаю, что ему идут оттенки сиреневого. Лучи скользят по его мужественному лицу, будто специально останавливаясь и акцентируя внимание на хитрых глазах. В них ни тени сомнения, ни грамма напряжения, они словно попали в свою стихию, как и их хозяин, слегка покачивающий головой в такт ритму. Этот наглец не дрейфит, он сливается с микрофоном в единое целое и, дождавшись конца проигрыша, вступает вместе с клавишными:

 
I may be selfish but I’ll take your pain
When you get weak I’ll make you strong again
When all is lost, I will comfort you, mmm, mmm…
 

Вряд ли вам знакомо такое ощущение, когда вас прокручивают через мясорубку. Вот это сейчас происходит со мной.

Глупо было думать, что человек, представившийся музыкантом, не уделает тебя в караоке, но этот… Он просто рвет меня на Британский флаг! Глядя в глаза, проникая каждым словом буквально в кору головного мозга, выворачивая наизнанку все внутренности. Всего лишь второй раз в жизни кто-то поет для меня, а я уже становлюсь безумным фанатом живого исполнения. Какого черта здесь происходит?

А еще это «ммм…» в конце куплета. Мне дико не по себе, и я едва успеваю выпрямиться, как издевательство продолжается еще более ритмично:

 
So give me your love, I need it
Give me your heart, I’m bleeding
Give me your love, I need it, oh oh yeah…
 

Я вроде и понимаю, что этот парень творит голосом что-то противозаконное, но до конца не осознаю что именно. Глазами вижу перед собой простого парня, а сердцем чувствую, что Он – это музыка, а музыка – это Он. Как такое возможно?

Открываю рот и тычу в него пальцем.

У меня не получается сдержать слез, они сами льются из глаз сплошным потоком, а когда он начинает двигаться, меня словно парализует. И это не твист, это реальный гипноз. Ты смотришь, как он скользит ногами по каменному полу и понимаешь, что это не танец, это – что-то дьявольское, это какое-то магическое действо, медленно разворачивающееся у тебя перед глазами. Оно нарастает, пока не достигает какого-то пика – взрыва, заставляющего следить за каждым поворотом головы и легким взмахом руки, оно проникает в тебя и захватывает, словно наркотик. Овладевает телом и сознанием. Не отпускает, дает сил и убивает одновременно.

Ты смотришь и не можешь оторваться. Хочешь встать и понимаешь, что тебя пригвоздило к дивану. Ты в плену. А молодой мужчина с микрофоном просто тонет в безумстве музыки, пропускает ее через себя, трансформирует и выдает наружу. Он просто знает, что в его руках мощнейшее из оружий. А ты готова стать его жертвой, и рада тому, что являешься сейчас свидетелем этого поистине чудесного явления.

Его рука тянет футболку на сильной груди, губы замирают, глаза закрываются, а ноги бегут куда-то, оставаясь на месте, и ты ловишь каждое движение, не в силах осознать, как такое может выдавать один человек одновременно. Ты кожей ощущаешь, что перед тобой не просто человек. Он рожден для того, чтобы нести миру свой дар. Он избран для того, чтобы своим голосом, глубоким и сильным, завораживать, восхищать, лишать свободы и подчинять. Все звуки, которые ты слышишь – это лишь продолжение его самого. Микрофон – лишь средство, усиливающее эффект и доводящее его до совершенства.

Пока я пребываю в состоянии шока, не в силах даже стереть слезы, льющиеся по щекам, справиться с дрожанием рук и мурашками, захватившими все тело, Джон продолжает петь, пританцовывая и не замечая ничего вокруг. Он настолько увлечен, что не видит моего состояния, его переполняют эмоции, они как импульс, дающий голосу новую силу. И мы больше не в тесной комнатушке для караоке, мы в космосе, высоко над землей. Там, откуда можно вещать на весь мир.

После гитарного проигрыша, во время которого Джону удается отдышаться, он поет последние слова песни, кладет микрофон на стол и звонко смеется, довольный самим собой. А я вытираю слезы, воспользовавшись тем, что его взгляд направлен сейчас на экран. И запиваю эмоции содержимым бокала. То, что произошло со мной сейчас, никак не хочет укладываться в голове. Поздно, но до меня, наконец, доходит, кем является тот, кто стоит напротив.

– Неплохо. – Выдавливаю я. – Есть, куда расти. Немного потренироваться, год или два, и… сможешь петь не хуже оригинала.

Вижу, как сходятся на переносице его брови, в удивлении опускаются плечи, и как британец собирается что-то сказать, но резко подрываюсь и закрываю ему рот ладонью.

– Тихо. – Отпускаю ладонь и прикладываю палец к его губам. – Тсс…

Я прислушиваюсь, понимая, что за дверью что-то происходит. За ней полная тишина сменяется оживленным людским говором: посетители начинают обсуждать что-то громче и громче, шум нарастает.

– Плохо, что двери здесь не запираются, – шепчу я, вскакивая и лихорадочно собирая вещи.

Накидываю на голову растерянного Джона кепку, протягиваю ему толстовку.

– Почему? – Спрашивает он, смахивая пот со лба.

– Потому что песни из этих комнат транслируют на весь общий зал. – Приоткрываю дверь и вижу через щелочку стекающиеся к нашей комнате толпы людей, совсем как в фильмах про зомби-апокалипсис. – Тебе стоило сразу сказать мне, кто ты. Я бы не потащила тебя сюда. Трудно не догадаться: весь город ожидает приезда известных исполнителей, а в караоке-бар приходит странный чувак в кепке и поет не хуже Майкла Джексона. И кто он? Какое твое настоящее имя?

Наваливаюсь спиной на дверь.

– Ох, прости. – Джон разводит руками. – Было забавно. Так, вообще, честнее, ведь ты относилась ко мне, как к обычному человеку. Мне не так часто доводится побыть простым парнем.

– Я – да, относилась к тебе, как к простому парню. – Прислушиваюсь к происходящему за дверью, там публика жужжит, словно улей. – А вот они не будут, здесь автографом не отделаешься, – указываю на противоположную стену, – давай в окно!

Британец разворачивается, быстро оценивает обстановку, наклоняется и двигает диван к стене. Его не нужно уговаривать, рост позволяет музыканту дотянуться до маленького окошка почти под потолком. Он сдвигает штору, поворачивает ручку и открывает створку.

– Бегом! – Подзывает он меня жестом.

Боясь отпустить дверь, я тяну на себя столик, упираю его в дверное полотно, затем хватаю бутылку и прыгаю на спинку дивана. Джон помогает мне подтянуться, поддерживает за ноги.

– Что там? – Смеется он.

Я чувствую, как дрожат от хохота его руки.

– Кусты, – успеваю сказать я прежде, чем падаю прямо на них вниз головой.

Ветки больно царапают мне лицо, руки и живот. Я перекатываюсь, пытаясь встать, и слышу громкий хруст ровно на том месте, где только что была сама. Спасибо, хоть не раздавил! Мы барахтаемся в зелени, куда-то ползем, хрюкая от смеха. Падаем прямо в траву и лежим, хохочем, когда вдруг слышим голоса над головой. Там, в окне.

– Побежали! – Джон подает мне руку и помогает встать. – Быстрей!

Мы даже не отряхиваемся: бежим, продираясь сквозь кусты, куда-то в темноту. Спотыкаемся, падаем и снова бежим. Мой спутник тихо ругается на своем родном языке, и от этого мне еще труднее сдерживать смех. Оторвавшись от толпы обезумевших фанатов, которые вполне возможно могли пуститься за нами в погоню, убежав на приличное расстояние, мы падаем спиной на траву. Лежим, молчим, пытаемся отдышаться. Над головой лишь звезды и ровный желтый полумесяц.

Наконец, я решаю высказаться:

– Что-то не то с твоим голосом.

Джон поднимает голову и пристально смотрит на меня.

– Что? Ты о чем?

– Он действует, как оружие массового поражения. Это опасно. И для тебя, и для человечества.

– Черт… – Изрекает он совершенно серьезно. – Вот мама так же всегда говорит.

И мы смеемся.

– Когда ты собирался мне сказать?

– Завтра. Договорился бы встретиться на фестивале. Ты бы стояла в толпе поклонниц, ждала меня, считая себя обманутой и брошенной, и тут я появился бы на сцене. Или увидела меня еще раньше – на рекламном плакате, они здесь повсюду в городе. Ты, наверное, не обратила внимания: большими буквами «Джон Н.» и мой портрет. Хотя он больше похож на силуэт в тени, но все-таки вполне узнаваем.

– Вот я дура…

– Нет, – Джон садится, поправляет прядь волос, упавшую на мое лицо, – ты милая. И ты не виновата, что не интересуешься хорошей музыкой.

Мне становится не по себе. Расстояние между нами оказывается опасно близким.

– А ты, значит, специалист по хорошей музыке? – Выдыхаю я.

– Я – ее создатель, – ничуть не стесняясь, говорит он.

Я падаю обратно на траву и закрываю глаза. Чувствую себя потерянной в каком-то запутанном лабиринте, и виной тому, что мне довелось в нем оказаться, являюсь только я сама. Не знаю, что мной сейчас руководит: отчаяние, эгоизм или боль. Единственное, что знаю точно – если этот мужчина захочет меня поцеловать, я сопротивляться не буду. Но Джон встает, помогает мне подняться и увлекает за собой, на набережную.

Там мы гуляем несколько часов, болтая обо всем на свете. Певец рассказывает о себе, о предстоящем выступлении, об одиночестве и о том, почему в жанре соул нужно петь душой. Он напевает что-то известное из семидесятых, танцует босиком на песке, а я смеюсь и на время забываю о том, какие проблемы предстоит решать, и о том, сколько новых себе создаю прямо сейчас.

Когда Джон спрашивает, на чем играет мой бойфренд, мысли возвращаются к Паше. Мне становится стыдно, что, возможно, иностранец прав, и мне стоит разобраться в происходящем между моим парнем и этой девушкой. Но мучиться от стыда долго не приходится – в это же мгновение мы видим их в двадцати метрах от себя, на пляже. Пашка с ребятами мчит к воде, а эта блондинка, недолго думая, сдирает с себя майку, шорты, бросает на песок и летит за ними. Ничего и никого не стесняясь.

Вот стерва…

– Это она, – объясняю я Джону, прячась за кабинку для переодевания.

– Подойдешь? – Спрашивает он тихо.

Я притягиваю его за футболку, надвигаю британцу кепку на глаза.

– Стой здесь, – шепчу ему на ухо. – Как же это по-вашему будет? – На шухере. – Короче, просто стой и жди.

– Молодец, – выдыхает он мне в лицо, – вам нужно поговорить.

– Конечно.

Вот только разговаривать я не планирую. Заприметив одного из их группы, стоящего возле воды с перевязанной рукой, осторожно крадусь. Чуть не по-пластунски, на корточках, перебирая руками песок. Мне плевать, что я похожа сейчас на бешеную каракатицу, и плевать, если заметят. Я хватаю одежду этой лохудры и, убедившись, что погони нет, бегу обратно, за кабинку.

Пока Джон пытается меня образумить и отчитывает, дергая на себя чужую одежду из моих рук, я замечаю, как все ребята выходят из воды.

– Тихо ты, – говорю по-русски, – надоел со своим «импосибл»! – Перехожу обратно на английский. – Ничего я ей не отдам.

Начинается паника, парень с перебинтованной рукой растерянно пожимает плечами, и парни оглядывают пляж в поисках воришек. Блондинка не кричит, она явно скучает, лениво прикрывая грудь ладонями. А я жмусь к Джону, шепчущему, что пора выйти и вернуть даме ее наряд. И почти соглашаюсь с его доводами, когда Паша поднимает с земли и протягивает девице свою футболку.

Когда она отпускает ладони и светит своими дынями, медленно облачаясь в футболку моего парня, я открываю рот, чтобы высказаться, но в этот раз меня уже прерывает Джон:

– Ты все испортила.

– Знаю. Это была бы не я, если бы в очередной раз не облажалась.

Паша

Утро начинается бодро и весело. Мы встаем, бежим завтракать, собираем вещи и едем на саундчек.

Меня бесит мой наушник системы персонального мониторинга, у остальных ребят они изготовлены по индивидуальным слепкам, мой мне достался от Бори – постоянно выпадает из уха. Но без него было бы трудно на выступлении: исходящая из колонок громкая музыка отражается от всех стен и мешает следить за тональностью, балансом и ритмом, превращая звуки в один общий гул.

А Нику за барабанной установкой в наушник подается к основной теме еще и звук метронома – самое важное для ударника, чтобы не сбиться с ритма. Такой маленький дирижер, спрятавшийся в ухе. Так что восславляю технологии и ежеминутно поправляю наушник, придумывая, не приклеить ли его на суперклей к ушной раковине.

Мы чекаемся быстро, можно сказать, второпях. За нами еще целая очередь из выступающих, и все должны свалить с площадки до обеда – хедлайнеры предпочитают проводить свою настройку без посторонних глаз и ушей. Лесю это, конечно, сильно расстраивает, ведь она хочет посмотреть на Джона Н… Вот и прошлой ночью долго не могла угомониться: перезнакомилась со всеми его охранниками, чтобы попасть на третий этаж, но этого ей так и не позволили сделать.

Фанатки, простоявшие под окнами артиста весь вечер, тоже удовлетворились лишь приветственным взмахом руки артиста. Зато дважды: когда он заселился днем и потом еще часа в два ночи, когда вернулся, вероятнее всего, с экскурсии по городу или со встречи с продюсерами.