Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

Анечка женственна по самое «не балуй» и даже по самые пятки».

Я хватаю с полки блокнот и огрызок карандаша. Прохожу дальше и уже из коридора чую удушающий запах с кухни. «Они что, труп там разделывают?»

– Прости, – вместо приветствия кидаю Юле.

Она отрывается от работы, чтобы бросить на меня оценивающий взгляд.

– Откуда запах рыбы? – Спрашиваю я, затыкая нос.

– От рыбы, – усмехается повар Лиля.

– Мм-м, – морщусь я. – Вкусняшка. Камбалу, что ли, жарите?

– Нет, – хмыкает она, указывая на стол.

Там на блюде лежит филе трески в кляре, украшенное колечками зеленого лука и длинными трубочками зеленой фасоли. Я спешу в зал, еле удерживая при себе информацию о том, что ее стряпня воняет помоями.

«Волосы Ани роскошны и вызывают двойственные желания. С одной стороны – хочется в них зарыться, с другой – намотать на кулак для того, чтобы притянуть ее к себе для поцелуя.

Взгляд Ани загадочен, как морская волна, и обещает не меньшее наслаждение.

Ее пупок – просто мечта. А мечту лучше не трогать руками. Только губами.

Губы Ани настолько прекрасны, что мысли о них посещают в самых неожиданных местах».

Я быстро принимаю заказы, разношу напитки и готовые блюда. Едва улучив свободную минутку, выхожу на улицу, дышу свежим воздухом и просто смотрю вдаль. В той точке, где сходятся улицы, где по перекрестку снуют машины, сосредоточилась сама жизнь. А вот во мне жизни нет. Внутри все пусто. В голове пусто. Вокруг словно какая-то тишина.

Мне хочется проснуться, но ничего не выходит. Я возвращаюсь обратно в кафе.

«Аня и ее платья созданы друг для друга. Вместе они заставляют воображение работать с КПД в 150 %.

Аня и ее умение грязно ругаться требуют услышать их вживую, а темные части натуры шепчут, что они просто идеальны для ночи.

Аня и ее спина рождены, чтобы покрыть их дорожкой из поцелуев. Потом вернуться к исходной точке и проделать это снова. И снова.

Аня обладает тем чувством юмора, которое заставляет тебя улыбнуться, даже когда вокруг все мрачно.

Солнечная девочка и ее неожиданный взгляд на вещи помогают порой так сильно, что даже удивляешься».

Обед на удивление кажется мне каким-то невероятно вкусным. Я уминаю две тарелки мяса с овощами, запиваю двумя чашками кофе, но расплата настигает меня уже через минуту. Поджелудочная. Чувствую, как она сопротивляется участию в переваривании съеденной мной пищи и противной тошнотой намекает на то, что нужно срочно освободить желудок. Я пытаюсь продышаться, но в итоге на полусогнутых несусь в туалет.

«Когда она улыбается для фото, ее улыбка не натянутая и, что гораздо важнее, ни черта не американская во все зубы. Это клево.

Аня порой так трогательно подкалывает тебя, что теряешься и одновременно восхищаешься ею.

Она всегда подцепит тебя на крючок, но сделает это так вызывающе роскошно, что ты захочешь еще.

При всей своей серьезности и умению послать подальше Солнечная девочка Аня не против подчиняться и казаться беззащитной. Это так волнующе.

Она вызывает восторг лишь наклоном головы и хитрым выражением лица. Мечтой может считаться просто видеть ее рядом с собой».

Я даже не закрываю за собой дверь. Падаю на колени, открываю крышку унитаза, и мой организм избавляется от обеда единым порывом. Я выплевываю все до последней капли – даже больше, чем успела съесть, но меня продолжает выворачивать. Сильно, до жуткой боли в желудке и в горле.

«Аню можно обожать из-за ее слов и поступков. Она как кошка, ее тоже хочется гладить и гладить, и так же, всегда стоит ожидать удара лапкой. И неизвестно – уберет она когти или нет.

Аня может быть очень ласковой. А это само по себе очень дорого.

Аня куда сложнее, чем хочет казаться. А раскрытие ее внутреннего мира процентов на двадцать можно считать настоящим подарком. Ее нужно обожать за оставшиеся нераскрытые проценты, которые таят в себе еще больше интересного. Поправка: речь не о том, что она подобна богине любви внешне.

А еще у нее очень и очень красивые плечи и шея. Зачем что-то еще для лишнего повода восхититься?

Она умеет неожиданно сделать тебя счастливым. Несколькими словами или движениями».

На ватных ногах я плетусь к раковине, ополаскиваю руки, затем лицо. Пью. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Секунда, вторая, и в раковине оказывается и тот несчастный глоток выпитой только что мной воды. Дрожащими пальцами я закрываю кран и прислоняюсь спиной к стене. Все тело прошибает холодный пот.

«Смех ее, как ручей – такой же звонкий и яркий.

Сколько ни говори про губы Ани, все равно скажешь еще потому, что они прекрасны.

Аня умная. Повторяюсь? Не страшно. Просто я обожаю Аню.

Она некоторыми своими словечками и фразами способна управлять целыми армиями и полчищами мурашек на моем теле.

Аня создана для любви. Она не просто особенная, она – единственная и неповторимая. Аня – исключительная.

Солнечная девчонка иногда сама не понимает своей глубины, ума и ласки. Ее можно обожать только за это.

И это самый главный пункт.

Но все описанное выше – пустые слова по сравнению с тем, что живет у меня в сердце. А в нем живет Аня. Наша с ней любовь, как солнце: порой поет в развевающихся на ветру волосах, озаряя своим светом сотни отчаянных глаз, порой поджаривает небеса и управляет целыми мирами и планетами.

Эта любовь способна осветить даже ад, согреть остывшую землю, воскресить души. И если мое солнце перестанет мне светить, я все равно буду ждать его восхода. Столько, сколько потребуется. Всегда»

– Ань, все нормально? – Слышится Юлин голос.

– Ага, – отвечаю я, не имея понятия, нормально ли все со мной или нет.

Но Пашка, судя по его письмам, совсем тронулся умом.

Паша

– Да? – Сердце сжимается до размеров спичечной головки при виде имени, высветившегося на экране телефона.

– Привет. – Тон Аниного голоса все еще сух и строг.

Так мне и надо. «Ты, Суриков, должен, вообще, мучиться, истекая кровью и моля о пощаде, а она звонит тебе. Сама!»

– Привет… Солнце.

И сердце бахает так, что я почти ничего не слышу.

– Хотела спросить. – Она вдруг осекается, но уже через мгновение продолжает. – Как ты там? Смерть отца, ветрянка, и все такое.

– Мне лучше, – отвечаю я радостно, – если не считать того, что красные лепешкообразные язвы начали перекидываться на лицо. Вообще-то, они уже захватили спину, шею и грудь, и вот-вот возьмут штурмом подбородок, но мама считает, что болезнь идет на спад. Третьи сутки пошли.

Она была здесь, она лежала в моей кровати и никогда не сознается в этом, но мне все равно хорошо.

– Представляю… Машка была страшна, как атомная война, – шутит Аня, и это заставляет меня улыбнуться.

– Она вовремя начала лечиться, а я первые сутки валялся с температурой, и не принимал никаких лекарств.

– Сестра всегда была умнее тебя. Хотя… это не трудно.

Она шутит! Я облегченно выдыхаю, надеясь, что не все еще потеряно, и сжимаю до боли в пальцах ни в чем не повинный смартфон. Выдавливаю смешок, собираясь с мыслями.

– Ты же не для этого звонишь?

– Нет, – сознается Аня.

И это меня пугает сильнее. Желудок сжимается, а болячки зудят, будто специально причиняя еще больше неудобств.

– Что-то случилось?

Она прочищает горло.

– Думаю, мы должны поговорить как взрослые люди, расставить все точки над… над чем там их расставляют? Короче, утрясти все между нами.

– Куда мне прийти?

– А ты уже можешь выходить из дома?

– Да.

– Тогда давай встретимся в кафе у Маши с Димой. У них сегодня было открытие, и вечером, около девяти, обещали угостить своих. Тихо-мирно, чтобы не разнести помещение, а то в прошлый раз какая-то сволочь оторвалась в доме Калининых на славу.

В памяти сразу же всплывает тот вечер. Да, мы с Анной знатно отдохнули тогда. Если бы только можно было все вернуть назад…

– Приду! – Смеюсь я в трубку.

– Буду ждать.

Она не прощается. Вслед за молчанием раздаются короткие гудки, а за ними виснет гнетущая тишина. Я вскакиваю, отбрасываю на кровать телефон и несусь на кухню. Как бы паршиво мне не было, я приду туда. Мне нужно сказать своей любимой девушке все, пусть даже придется повторить это бесконечное количество раз.

– Уже скачешь? – Улыбается мама.

Она скрещивает руки на груди, заинтересованно оглядывая меня с ног до головы.

– Ставь чайник, – весело подмигиваю я.

Ее брови ползут вверх.

– Ничего себе, аппетит появился?

Я отрезаю огромный кусок колбасы, тоненький ломоть хлеба, прижимаю их друг к другу и кусаю. Пытаясь прожевать, мычу:

– Да!

Остановив свою ласточку возле кафе, я глушу двигатель. Сегодня один знакомый предлагал мне за нее целых, не смейтесь, тридцать тысяч. Я послал его подальше, разумеется. Но вовсе не потому, что одни только литые катки на ней с низкопрофильной резиной стоят столько же, а еще и потому что дорогие сердцу вещи не продают.

Немного потрепанная, слегка ржавая машина стала моим первым транспортным средством, служила мне верой и правдой, стойко выдерживала все испытания и даже получила имя в честь моей любимой девушки. Лучше я восстановлю ее, покрашу, и лет через двадцать-тридцать на этом раритете будет гонять мой сын.

Я выхожу на тротуар, закрываю дверцу и поправляю ворот водолазки – кожа под ним ужасно зудит и чешется. Натянув черную бейсболку на самые брови, я торопливо следую к входу: даже в такой час на улице все еще нестерпимо жарко. Заметив новую вывеску над дверью, я останавливаюсь, чтобы лучше рассмотреть.

«Десерт». Просто, но со вкусом – Марья постаралась. Я оглядываю просторные окна в пол, прикрытые белыми рулонными шторами, отреставрированный фасад, новую входную группу – заведение теперь смотрится гораздо уютнее, чем прежде, и всем видом приглашает заглянуть на огонек. Отличная работа!

Я вспоминаю, что заходить просили с черного хода, огибаю здание, вижу неприметную серую дверь и вхожу. Сразу окунаюсь в атмосферу шума и веселья. Прохожу по коридору мимо кухни и нескольких кабинетов и попадаю в зал. Даже в приглушенном свете в глаза бросается новая обстановка: комфортные диванчики, прямоугольные столы вдоль окон, большие витрины со всевозможными сладостями. Мне нравится. Стильно. Я останавливаюсь в проходе, чтобы рассмотреть присутствующих.

Пара незнакомых мне ребят сидят у столика с закусками, Машины знакомые из «Кофейного кота» в полном составе присутствуют за отдельным столом – они очень шумные. Сестра с Димой полулежат на большом красном диване, с ними Ярик, а напротив на стульях Боря и Ник в обнимку с какой-то девушкой. Я иду в их сторону и понимаю, что видел ее на фото в смартфоне Никиты. Это его жена. Ну, хоть у кого-то дела пошли на лад.

– Приве-е-ет! – Радостно вскакивает с колен Димы моя младшая и бросается мне на шею.

Ее волосы пахнут карамельками и корицей. Вот, что будет с Солнцевой, если она устроится сюда на работу – насквозь пропахнет сладостями.

– Привет! – Я обнимаю сестренку за талию. Мы теперь совсем редко видимся, ведь они с Калининым почти живут в своем кафе. Уверен, даже спят здесь в кабинете, потому что ни одному из них не хочется возвращаться из любимых объятий в холодную постель отчего дома. – Привет всем!

Я отпускаю Машу, пожимаю руку ее парню:

– Привет, Дим. – Его рукопожатие, как всегда, крепкое, на лице улыбка от уха до уха. Даже в тот день, когда я ему врезал из-за приставаний к сестре, он продолжал улыбаться так же открыто и нахально. Не думал, что когда-нибудь этот тип перестанет меня бесить, но это факт – теперь я испытываю к нему уважение. Счастливые глаза Маши не врут: кажется, она обрела что-то гораздо большее, чем любовь. Стала увереннее в себе, расцвела. – Привет, парни!

Я приветствую остальных, жму по очереди руки Ярику, Боре, Нику, его жене. Ребята смотрят на меня заинтересованно и как-то по-доброму. Мне же немного не по себе – я перестал отвечать на их звонки, заходить в соцсети и общаться со всем миром. Мне нечего было сказать ни им, ни Лесе. К тому же, наше общение ужасно расстроило бы и без того уничтоженную Аню.

А я еще надеюсь, что у нас все наладится. Ведь остальное потеряло смысл без нее. Кстати, где она? Я несмело оглядываюсь, но не вижу ее нигде.

– Держи, – Боря протягивает мне стакан и хлопает правой рукой по плечу. Я замечаю, что левая его рука все еще замотана бинтами.

– Спасибо.

– Разве тебе уже можно вставать с постели? – Марья вьется вокруг меня, не забывая включать функцию «маленького командира». В приглушенном свете ламп она кажется особенно красивой, и я снова чувствую ту родственную связь, которая позволяла нам чувствовать себя в детстве единым целым. – Хуже ведь сделаешь. Лежал бы себе спокойно в теплой кроватке, так ведь нет. Суриков, Суриков! Но ничего не отвечай, знаю, зачем ты приперся. – Сестра подмигивает и толкает меня в бок. – Ох, прости-прости, чешется, наверное? Болит?

Дима смеется, развалившись на диване, и откидывает голову назад, обнажая шею, раскрашенную татуировками. Странный парень, с кожей размалеванной замысловатыми рисунками и знаками, больше похожий из-за этого на кусок фотообоев, чем на нормального человека. Парень, казавшийся мне мерзким укурышем, не достойным даже кончиков пальцев моей сестры… Черт, он так на нее смотрит… будто дышит одной ею… И он все в этой жизни правильно сделал. Расставил приоритеты ровно так, как надо.

Это я все испоганил.

Я – тот говнюк, каким считал его.

– Нет, все нормально, не болит, – отвечаю я сестре. – Должен вас поздравить. Смутно помню, каким это место было раньше, но теперь явно лучше. У вас будут очереди клиентов!

– Он любит переводить тему, – замечает Машка, усаживаясь обратно на диван. – Я как раз рассказывала ребятам, какой объем работ мы провернули за эту неделю.

– Давайте чокнемся! – Предлагает Ярик, протягивая вперед руку с красным пластиковым стаканом. – Пусть все получится!

– Давай!

– За процветание! – Подхватывает Ник, прижимая к себе худенькую жену. У нее такие же забавные светлые кудряшки, как и у него.

– Погоди, – вмешивается Дима, дергая меня за рукав. – В команде любителей водолазок прибыло. – Он указывает кивком мне за спину.

Все замирают буквально на секунду, а потом, не сговариваясь, приветствуют кого-то позади громогласным «привет». Медленно оборачиваясь, я знаю, что уверенность в себе меня сейчас подведет, потому что уже чувствую, кого увижу позади. И все равно, спотыкаясь о нее взглядом, вздрагиваю и остаюсь стоять, будто оглушенный.

– Простите, задержалась, – пожимает плечами Аня.

Вся в черном, она выглядит немного бледной и растерянной. Ее волосы убраны в тугой хвост, на лице ни грамма косметики, а на худом остром плече висит объемная сумка, которую она поддерживает рукой. Спохватываюсь, что пора, наверное, и мне поздороваться.

– При-вет, – я растягиваю слоги, как придурок. – Давай, помогу?

Она не против. Ее глаза выстреливают из-под ресниц запоздалым смущением. Делаю шаг вперед, снимаю с плеча ее сумку, радуясь, что не натыкаюсь больше на холодность, и убираю на ближайший диванчик. Отдаю Ане свой стакан и встаю рядом, чувствуя буквально кожей, что все внимание сейчас приковано ко мне, а не к ней.

– Солнцева как обычно с опозданием! – Спешит разрядить обстановку Дима. Они с Машей обнимают ее. – Наверное, напала на какую-то распродажу? Умру, если не куплю вот эти сапожки, да?

– О, ты отлично меня знаешь, – хмурится Аня, забавно морща нос. – Просто была занята с ребятами.

Не понимаю, куда она указывает, но едва сдерживаюсь, чтобы не потерять равновесие, когда оборачиваюсь. В кафе входит парочка – Леся с Майком. Я узнаю их не сразу. На ней мешковатый зеленый костюм с безумным количеством ремней и застежек, тяжелые черные ботинки и безумный фейерверк из мелких кудряшек на макушке. Майк идет чуть впереди в непривычном для него белом свитере, узких синих джинсах и бордовых кроссовках, в одной его руке болтаются ключи от автомобиля, в другой – рука спутницы, покрытая кольцами.

Он подходит и уверенно жмет мне руку. Как будто бы даже выше стал, и рукопожатие у нас выходит такое бодрое, крепкое. Я привлекаю его к себе, обнимаю и хлопаю по спине.

– Дружище, – усмехается он, – рад, что ты жив. Мы, знаешь ли, беспокоились.

Черт, мне совершенно не привычно видеть его улыбающимся.

– Здорово, бензопила! – Невозмутимо вскидывает бровь Леся. – Паршиво выглядишь!

– Ты не лучше, – я неуверенно беру ее протянутую ладонь в свою и по-пацански грубовато пожимаю.

Она усмехается, оглядывая меня, и просто идет дальше. Не слышно истерик, никто не вопит: «Что она здесь делает?», не плюет ей в лицо и не рвет на ней одежду, как на Монике Белуччи в фильме «Малена».

И, что самое странное, Аня, уже успевшая присесть на край дивана, тоже никак не реагирует. Они, оказывается, еще и приехали вместе.

Что происходит?

Аня

Сегодня я отпросилась пораньше, но устала за смену так, будто на мне целый день пахали всем коллективом. Утром сдала два зачета в колледже, сбегала в обед до дома, выгуляла Ветку. Свежий воздух, надо признаться, подействовал на меня благотворно. Зря они на кухне не верят, что у них где-то тухлое яйцо валяется, вонища стоит аж на весь зал!

Моя тетя работает штукатуром на стройке. Так вот, она рассказывала такую историю. У строителей в одно время было принято перестраховываться от тех подрядчиков, которые не любили платить деньги за чужой труд. Вкалываешь ты, вкалываешь, значит, на объекте долго время, а тебе вместо оплаты фигу с маслом. Вот и приноровились умельцы нерадивым плательщикам муровать в стены обычные куриные яйца. Через какое-то время поднималась такая вонь, что дышать нечем. Тут хоть ищи, хоть не ищи – пришлось бы все стены вскрывать. И пока не получали они все положенное за работу, не показывали заказчику, где яйцо замуровано.

У нас на кухне, похоже, такая же беда: с утра невыносимый запах стоит. Просто адский, аж наизнанку выворачивает. А после обеда, как ни странно, становится лучше, но я все равно стараюсь туда не соваться, пока от голода не начинаю терять силы. Нужно нашим поварам как следует прибраться, чтобы найти источник адской вони.

Я делаю несмелый шаг на тротуар, и почти сразу же возле меня с визгом тормозит красная «Хонда». Только собираюсь задать резонный вопрос, кто же тот идиот, который паркуется на пешеходном переходе, как пассажирская дверь распахивается. И как же я сразу не догадалась?

– Извини, опоздала немного, – виновато улыбается девушка за рулем.

Я воровато озираюсь по сторонам и сажусь в салон. Закрываю за собой дверцу.

– Привет, – еле слышно говорит она, кусая нижнюю губу.

– Здравствуй, – отвечаю я, глядя ей прямо в глаза.

– Спасибо, что согласилась встретиться, – она стучит пальчиками с аккуратным маникюром по кожаному чехлу на руле.

– Пожалуйста, – прищуриваюсь я, готовясь отразить любую ее атаку.

– Алеся. – Девушка протягивает руку и тут же прячет, заметив, что я не собираюсь ее пожимать.

– Анна. – Я в нетерпении склоняю голову набок. – Что ты хотела?

Похоже, она в замешательстве: облизывает губы, подбирая слова.

– Прокатимся?

– Куда?

– Тут недалеко, нужно показать тебе кое-что.

Ха, весело. Она мне хочет что-то показать. Я делаю глубокий вдох.

– Ладно.

– Думаю, мы с тобой найдем общий язык. – Говорит девушка и срывает автомобиль с места.

– Думай, что хочешь. – Я отворачиваюсь к окну.

Мы идем по длинному коридору, конца и края которому, кажется, не будет уже никогда. Воздух пахнет мелом и плесенью, и только, когда света и воздуха становится больше, появляется возможность дышать полной грудью. Я топаю вслед за разлучницей по лабиринтам какого-то бункера и все еще надеюсь, что она не привела меня сюда, чтобы убить.

– Проходи, – Леся останавливается у очередной двери и открывает ее передо мной.

Я задерживаюсь ненадолго на пороге, недоверчиво вглядываясь в ее глаза, но все-таки решаюсь сделать шаг внутрь. В помещении очень светло. Небольшая каморка со столиком и вешалками отделена перегородкой от впечатляюще просторного зала. В нем располагаются инструменты: ударные, клавишные, рядом много чехлов, больших коробок и проводов. Вокруг огромное количество оборудования, о назначении которого мне приходится лишь догадываться. Единственное, что понимаю сразу – здесь рождается музыка.

Блондинка проходит в комнату, снимает кофту от спортивного костюма и небрежно бросает на спинку кресла. Она остается в одном топе, туго обтягивающем грудь.

– Мне нравится твоя новая прическа, – улыбается Леся, заламывая пальцы. – Что это за цвет? Вселенная? Тебе очень идет.

– Тебе твоя новая тоже, – усмехаюсь я, разглядывая мелкие барашки волос на ее макушке. – Что это? Током ударило?

Она опускает взгляд и смеется, явно оценив шутку. Мне хотелось уколоть стерву, но, похоже, сделать это будет гораздо сложнее, чем мне казалось.

– Поняла, прости. – Леся поднимает руки в знак капитуляции. – Я ж не тупая, не думала, что мы с ходу станем друзьями после того, что произошло.

– Смотри-ка, сообразительная, – вздыхаю я.

– Хорошо. – Она подходит к синтезатору, что-то подключает, не глядя на меня. – Просто не будет, но я, все же, надеюсь, что смогу донести до тебя то, что хочу сказать. – Девушка наклоняется над инструментом, заносит руку и пару секунд думает прежде, чем опустить пальцы на клавиши. Наконец, осторожно касается одними лишь подушечками черной и белой пластинок, и в тишине раздаются негромкие звуки. Она выдыхает и поднимает на меня взгляд. – Вообще-то, не очень люблю клавишные. – Леся улыбается. – В детстве меня заставляли играть часами, до боли в пальцах.

Я осматриваюсь, чтобы не наступить случайно на какие-нибудь провода, отхожу назад и осторожно сажусь на краешек стула.

– Не то, чтобы меня раздражали клавишные с тех пор, – продолжает Леся, проводя двумя пальцами по черно-белой панели слева направо, извлекая из инструмента весь спектр звуков, – но пусть этим занимаются волшебники вроде Ярика. Для него клавиши как продолжение рук, и иногда мне кажется, что это синтезатор на нем играет, а не наоборот. Забавно, да?

Она смотрит на меня, но я не отвечаю. Сверлю ее взглядом, заставляя отвернуться. Тогда Леся идет к ударной установке:

– Барабаны. – Задевает ладонью самый большой и пузатый. – Тарелочки. – Поигрывает ногтями по одной из них, наслаждаясь получившимся дребезжащим звуком. – Они и бас-гитара задают ритм композиции. Кажется, что это намного проще, чем играть на электро-гитаре, но это только поверхностное видение. На самом деле нужно тонко все чувствовать, выкладываться полностью и удивлять самих себя. Только так музыка становится магией.

Блондинка берет палочки, садится и с ходу выдает такое, что мне кажется, будто прежде мои уши были залиты цементом и не выполняли функций, для которых они предназначены. Мороз бежит по коже. Каких-то секунд десять, маленький проигрыш, но оживают не только барабаны с тарелками, но и весь воздух в помещении.

Я выпрямляюсь и расправляю плечи. Хорошее представление, но что она хочет этим сказать?

– Иногда на концерте я так завожусь, что начинаю раскидывать барабаны Ника по сцене. Тогда ему приходится периодически подпрыгивать и делать шаг в сторону, чтобы дотянуться до них и доиграть мелодию до конца. – Она закрывает глаза. – Честно сказать, я порадовалась, когда он со своей женой решил разойтись. – Леся откладывает палочки, смотрит на меня и широко улыбается. Только вот ее улыбка выходит натянутой и вымученной. – Я столько сил положила на то, чтобы собрать группу. Так хотела, чтобы все были преданы делу, выкладывались на сто процентов. Скажешь, эгоистка? Да. Даже отрицать не буду. Слишком много жертв, понимаешь? Я бросила учебу ради музыки, продала отцовскую квартиру, совершила много других… неприятных вещей. У меня ничего в жизни и не было больше, кроме гитары, комплекта струн к ней и возможности записать пару песен. Мне так хотелось, чтобы все это было не зря, понимаешь?

Она встает и идет к большому черному чехлу, достает оттуда блестящую белую гитару, садится, кладет ее на колени и подцепляет шнур.

– Знаешь, кто на ней играет?

– Нет.

– Это гитара Майка. Сейчас будет очень громко.

Леся поворачивает какие-то рычажки на большом черном приборе, похожем на чемодан с рычажками, на корпусе которого белыми буквами выведено «Fender». Небрежно задевает струны медиатором, зажатым в пальцах правой руки, и смеется, когда я вся съеживаюсь от завывания, раздающегося из колонок.

Она закрывает струны ладонью, и мои мучения прекращаются, чтобы начаться вновь. Теперь Леся ставит аккорды левой рукой, быстро перемещая ее по грифу вверх и вниз, и громкие звуки начинают складываться в мелодию. Но и они тут же обрываются.

– Вот так мы с Майком обычно сидим здесь часами, придумывая мелодии на мои слова. Твой Паша тоже пишет песни. Знала?

Мне становится стыдно, но деваться некуда. Я отвечаю прямо:

– Нет.

Она устраивает гитару удобнее на своих коленях, склоняется и замирает прежде, чем начать играть.

– Первую акустическую гитару мне подарил дедушка. Самую простецкую, помню внутри была бумажная наклейка «Изготовлено в Кунгуре». Мне нравилось сидеть на подоконнике, смотреть вниз, на улицу, заполненную людьми, и стирать пальцы в мозоли, пытаясь сыграть, например, «Кукушку» Цоя или что-то из «Металлики». Петь я тогда еще даже не пыталась.

Леся начинает тихонько задевать струны, будто щекоча их медиатором. Мелодия получается романтичной и течет неспешно, словно ручеек. Меня охватывает знакомое ощущение, как тогда на концерте, когда казалось, будто с каждой новой нотой из меня вытягивают частичку боли и вливают глоток новой жизни, чистой и светлой. Она продолжает наигрывать что-то лирическое и тягучее, заставляющее меня дрожать, пока вдруг не тянется губами к микрофону и поет:

 
Чужие улицы,
Чужие голоса-а-а.
Я обогну весь
Земной ша-а-ар,
Ведь нам
Есть,
Что спаса-а-ать.
 

Она зажмуривается, но ее руки продолжают совершать какой-то безумный проигрыш, заставляя гитару визжать и стонать. И, наконец, вступает уже громче:

 
Без сна и отдыха,
Километры в пути,
Ступни
В кровь изодраны,
Но я продолжу идти-и-и.
И взрывается, не замечая моих глаз, из которых готовы литься слезы:
По краю вселенной
С осколком мечты,
С одной только мыслью,
С одной только мыслью…
Мм-м-мм-м…
 

И далее медленно и чувственно:

 
Что где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
 

Песня обрывается внезапно. Так же быстро, как и началась.

– Это он написал. – Говорит она.

– Кто? – Хрипло спрашиваю я.

– Суриков твой, – подмигивает Леся, обрывая ребром ладони дрожание струн. – Пока ехал домой.

Она встает, бережно, словно новорожденного, откладывает в сторону гитару, нагибается и достает откуда-то большой пакет. Тот кажется абсолютно невесомым. Так и есть. Когда я принимаю его в свои руки, то понимаю, что он легкий, и внутри что-то шуршит. Заглянув в щелочку, вижу много смятых клочков бумаги.

Спрашиваю:

– Что это?

– Его песни. О тебе.

Во рту ужасно пересохло.

– Обо мне?

– Да. Нам пришлось поползать по салону автобуса, чтобы собрать все. Даже мусорную корзину перевернули и полностью отсортировали помои, спасая его шедевры. После твоего отъезда мы боялись подходить к нему, так он был зол и расстроен.

Я прижимаю к себе этот пакет, все еще не понимая, зачем она все это делает.

– Мы с ним поговорили и решили… – начинает Леся.

– Мы тоже с ним однажды решили, – усмехаюсь я, брезгливо оглядывая ее.

Девушка закусывает верхнюю губу и устало падает на стул напротив.

– Понимаешь… Мне ни к чему обелять себя. Я – взрослый человек, который ведет себя, как пожелает. В том числе, могу позволить себе быть стервой тогда, когда этого хочу, и не буду сетовать на то, что это жизнь сделала меня такой. Или что жестокий бизнес во всем виноват. Нет. – Она теребит красный кожаный браслет на запястье. – Паша понравился мне еще на вечеринке у Димы. Меня поразило его чувство ритма, его талант. То, как он легко подхватывает те песни, которые даже не пробовал играть прежде. И сразу пришла мысль о том, что нам нужен такой парень на замену Боре, а потом познакомилась с ним ближе и поняла, что он очень сильный. В нем есть стержень. Пашка прямолинейный, вспыльчивый, но такой добрый и преданный… до жути!

– К чему все это? – Нетерпеливо спросила я.

– Мне захотелось доказать, что он такой же, как все.

– Ну, так и вышло же.

– Нет. – Девушка наклонилась на спинку стула. – Паша не хотел со мной ничего такого, хоть я и старалась привлечь его внимание. Он не собирался спать со мной, смотрел как на назойливую муху, что раздражало меня еще сильнее. Тогда в отеле… когда ты пришла… Все, что он хотел сделать – это ткнуть меня лицом в мою грязь. Показать мне, кто я. Наказать. Унизить. Но ничего не было. – Она усмехается. – Будто я и сама не знала этого. Не знала, чего достойна. Я не собираюсь сейчас говорить что-то вроде «прости»… Или нет, скажу все-таки. Прости. Иногда, пытаясь добиться своих целей я забываю о цене, которую приходится платить мне и другим людям. Ты можешь быть уверена…

– Мне не интересно, что у вас там было. Думаю, твоей вины в этом нет, ты – свободная девушка. Все зависело от Паши.

На ее лице застывает полуулыбка с привкусом горечи.

– Он не собирался изменять тебе, Аня. Просто был очень зол на весь мир и на меня в особенности. Хотел раздавить меня, как букашку, ткнуть меня лицом в мое же дерьмо – вот зачем схватил меня за шею, зачем показал, что может, если захочет, – она сглатывает, – сделать со мной, как с уличной девкой. Это было чем-то вроде плевка – чтобы я опомнилась. И чтобы он сам убедился в том, что он не такой.

– Какие выводы я должна сделать?

– Тебе повезло. Он любит тебя, Аня. По-настоящему. – Леся стирает со лба пот. – Просто трудно понять свои чувства, когда тебе всего двадцать, трудно осознать, что это именно оно, то самое. Но любовь не выбирает удобное время, чтобы прийти. Она делает это тогда, когда считает нужным. Тебе может быть тринадцать или тридцать восемь – разницы нет. Мы все знаем, что в итоге будет больно, но снова и снова хотим любить, даже если совершенно этого не заслуживаем.

– Я не могу его простить. По крайне мере, пока.

– Тебе нужно время, это понятно. Да и я не чертов миротворец, изливаю тебе душу не для того, чтобы вы жили долго и счастливо. Я преследую свои корыстные интересы. – Леся встряхивает волосами и смеется, но я не верю этому смеху, слишком он отдает печалью. – У Паши талант. Он чувствует музыку, видит ее, осязает. Ему нужно заниматься в этом направлении. После фестиваля мы заключили контракт, и будем записывать новый альбом. Я понимаю, что тебе противна сама мысль, что мы будем работать с ним вместе, но он мог бы потом попробовать что-то сольное: перед ним открыты все дороги.

– Я-то здесь при чем?

– Из-за вашего расставания он и слышать о работе в группе не желает. Мне было бы все равно, но Паша – хороший парень. Ему не место за станком на заводе, он создан для творчества. С таким голосом можно исполнять свои собственные песни или быть вокалистом в группе. Поговори с ним, пожалуйста.