Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

И мы вслед за Джоном затягиваем «Happy birthday to you». Даже Ветошь начинает скакать вокруг нас и лаять, периодически завывая. У нас чертовски хорошо получается!

Аня выглядит ошарашенной, смотрит на нас всех по очереди, закрывает рот руками и, кажется, еле сдерживает слезы. Я обнимаю ее за плечи и чувствую, что обретаю что-то гораздо большее, чем просто опыт. Пожалуй, она даже догадывается, чего мне стоило побороть свою ревность и организовать ей поздравление от друга. А еще мне пришлось вчера рыться в ее телефоне, переписывать контакты и самому звонить музыканту и объяснять, что за чудик его беспокоит. Но произведенный эффект оправдывает все самые смелые ожидания. Ей приятно до слез.

А я… Я ничего больше не боюсь. Никаких соперников. Потому что есть только мы, а остальное – не важно.

Аня

Едва соединение обрывается, я бросаюсь обнимать своих друзей. Нет слов, а в душе будто все еще продолжают все внутренности переворачиваться.

– Ань, – Пашка краснеет, – ноутбук тоже тебе. С днем рождения.

– Мне?

– Да, будешь писать свои заметки для газеты.

– Ох… – Я крепко его обнимаю. – Спасибо. Но как… это слишком дорогой подарок! Не нужно было.

– Да брось, – смущается он, когда мои руки соскальзывают вниз. – Давайте праздновать!

Хватает стакан, передает мне, затем еще один Машке, Диме, берет свой, разливает всем игристый напиток. Ребята переглядываются, возможно, ожидая от меня каких-то признаний. Но я встаю, крепко обхватив стакан, и задыхаюсь от волнения.

Пашка что-то долго говорит, что-то желает, а мне едва удается справиться с головокружением. Все пьют, а я лишь делаю вид, что пригубила спиртное. Машка, глядя на меня, качает головой, выпивает свой стакан почти залпом, и пока ее брат берет со стола закуски, меняет его на мой – наполненный до краев.

– Ты чего ничего не ешь? – Спрашивает Суриков, снова разливая пиво.

– Не знаю. Не хочется. – Оглядываю стол.

– Вот мы тупанули, надо было для вас с Машей салатиков каких-нибудь прихватить или сладкого.

– Да ладно, не надо.

Пашка наполняет мой стакан, но через мгновение Дима ловким движением меняет свой пустой стакан на мой.

– Слушай, ты так устала с работы, пришла голодная, – хмурится Пашка, – давай, я сбегаю в магазин?

– Не надо, все нормально, правда.

Он идет в коридор, я плетусь за ним.

– Говори, что купить.

Я растерянно топчусь на месте:

– Хочу торт «Наполеон».

– Правильно, – Пашка уже завязывает шнурки на кедах, – какой праздник без торта.

– И орехов возьми, – усмехается Дима из гостиной. – Лучше грецких!

– Я быстро. Если что-то еще придумаешь, позвони.

Дверь закрывается, я иду к ребятам.

– Мы сегодня такими темпами точно сопьемся. – Смеется Машка, разваливаясь на диване. – Скажи ты ему уже. А то мне сначала пришлось твои витамины для беременных к себе в сумку прятать, а потом пить за двоих. Дальше что? Куда пузо будешь прятать?

– Тогда он откажется ехать с группой. Нет.

– Скажи уже, Солнцева! Он обрадуется, я уверен. – Дима закидывает ногу на ногу. – Будет хуже, если Пашка случайно узнает об этом от других.

– От кого? – Взрываюсь я. – Вы же так со мной не поступите?

– Не знаю, – ухмыляется Дима, – сколько еще смогу держать это в себе…

– Маша? – Я обращаюсь за поддержкой к подруге.

Та разводит руками:

– Он – мой брат.

– О, боже! – Я бегу к окну, запрыгиваю на подоконник, открываю форточку и кричу. – Паша-а! Не надо торта, слышишь? Паш! Слышишь?! Купи ананасы! Те, которые колечками в банке!

– А, ага, понял! – Слышится в ответ.

Суриков показывает жестом «о’кей». Я закрываю форточку, сажусь на подоконник и краснею под укоряющими взглядами ребят. Пожав плечами, беру телефон, набираю Пашку и говорю:

– Паш, слышишь, не надо ананасов, купи мне чизбургер и крылышек. Хотя подожди. Не надо крылышек. Давай тортилью с брокколи.

Сбрасываю вызов и кладу телефон рядом с собой.

– Молодец, – закатывает глаза Калинин. – Вот так он точно ни о чем не догадается! Верная стратегия, Солнцева.

И пока я закрываю от стыда лицо руками, они тихо ржут.

Паша

Я плавно пробегаю пальцами по струнам гитары, и первые аккорды накаляют воздух резкими звуками. Продолжая играть, я вспоминаю, из-за чего так люблю музыку. И понимаю, наконец, почему эти громкие, отрывистые, взрывные отзвуки в ушах так нужны мне. Они дают ощущение бесконечности жизни, ее наполненности и будто приподнимают тебя на мгновение над землей. Это нереальный кайф. Честно.

Но теперь почему-то я не ощущаю прежнего эффекта отрешения от всего мира. Не могу отдаться во власть музыки полностью. Чувствую, что все это неправильно. Именно то, как все сейчас происходит, неправильно. Парни балдеют от работы, репетиций, нового ритма жизни, обсуждают условия контракта и будущий промотур. А я, как и прежде, лишь чужак среди них, лишь слабое подменное звено.

Не то, чтобы я халтурил и нарочно хотел подвести их. На репетициях выкладывался полностью, но нужно самому себе признаться – мое сердце будто вырезали и оставили там, с Аней, в родном городе, и поэтому у меня больше не получается вкладывать в музыку свою душу. Не знаю, почему она уперлась, почему уговорила уехать с ним, и почему я не проявил твердости. И совершенно не понимаю, что между нами теперь творится.

Мне придется целых два месяца жить здесь, в столице, видеться с ней только по видеосвязи, ловить короткие мгновения общения и тихо умирать, пока она не позовет меня назад.

Если позовет.

Аня

Я касаюсь кончиками пальцев его щеки. Все, чего мне хочется сейчас, глядя в темноте на спящее лицо, это обнять его крепче, прижать к себе и поцеловать. Прямо в губы. Но стараясь сдерживать подступающие слезы, я просто замираю и молчу. Снова осторожно глажу мягкие каштановые волосы, перебираю их пальцами и медленно вдыхаю запах. Все ровно так же, как было в прошлый раз, когда он лежал с температурой.

Я рядом. Я его обнимаю.

Я знаю, что чувствую к этому человеку.

И не хочу, чтобы он об этом знал. Потому что все это не правильно. Нельзя лишать его мечты, заставив любить себя, нельзя рассказать про будущего ребенка и стать причиной того, что его жизнь полетела под откос.

Мне безумно хочется большего. Но я не буду этого делать потому, что пожалею. Нам нужно время. Подумать. Решить. Пережить.

«Боже, Аня, что же ты делаешь?»

Я прикасаюсь к его губам. Легонько, едва-едва, и ощущаю исходящий от них жар, от которого мои губы будут гореть еще долго. И целую их нежно-нежно. Так, чтобы он не проснулся. Мне бы хотелось передать через этот поцелуй все недосказанное и потаенное. «Может быть, ты когда-нибудь меня простишь. Может, будешь злиться». Но так лучше, поверь.

Я смахиваю слезы. «Спасибо тебе за прекрасный подарок, спасибо за день рождения, спасибо за торт, который утром непременно будет проситься из меня наружу. Спасибо за все. Спасибо за то, что ты был в моей жизни. И прости, что опять все только порчу».

– А-ань? – Его тяжелые веки закрыты, лицо выглядит расслабленным, губы едва шевелятся.

Спит.

Я радуюсь тому, что он не видит, как мои горячие слезы капают прямо на его одеяло, как впитываются в него. Слушаю его ровное дыхание и улыбаюсь.

«Я запуталась, Паша. Мне очень-очень страшно. Не знаю, как переживу все это без тебя. Справлюсь ли. Ты будешь осуждать меня, возможно, не поймешь, почему так поступаю, но сейчас это единственный выход.

Завтра ты уедешь, и мы оба узнаем, что нас на самом деле связывало.

Что же это было такое…»

Паша

Я держу планшет высоко над головой и пытаюсь настроить. Обещал отправить Ане видео из студии. Это все бред, конечно. Она должна быть здесь, рядом со мной, видеть все своими глазами. И, черт возьми, у меня уже кончается терпение. По вечерам в гостинице я помогаю разрабатывать Боре руку. Чем быстрее он сможет занять своем место, тем раньше я вернусь домой.

– Привет. – Я улыбаюсь своему отражению. – Пока парни обедают, показываю тебе студию звукозаписи. – Поворачиваю планшет вокруг себя на вытянутых руках, глазок камеры фиксирует каждый метр пространства. – Видишь? По сути, это большая коробка. Подожди.

Перешагиваю через провода.

– Смотри, здесь все так устроено, чтобы добиться более сочного звучания инструментов. Акустика помещения должна звучать меньше. Вокальные партии к этой песне пишем завтра, а… – Я смеюсь, воображая, как она будет смотреть это видео. – Если сегодня не сдохнем, конечно. Пойдем, покажу барабанную установку. – Усаживаюсь на место барабанщика. – Вот сюда Ник садится, надевает наушники. Он должен хорошо слышать клик метронома и важные для него партии. Видишь, здесь куча проводов и микрофонов? Важно правильно отстроить мониторинг и качественно снять звук. Здесь все очень дорогое, как бы мне чего не сломать.

Я отворачиваю планшет от себя. Держу его левой рукой, в правую беру палочку.

– Это барабаны: басс, малый, том-томы, тарелки – ведущие и акцентовые. Если Дима будет смотреть видео с тобой, поправит, если я где наврал. Вот эти тарелки, прижатые друг к другу, как ракушка, называются «хай-хэт», ударник нажимает на педальку, и они открываются и закрываются. Вот так. – Я нажимаю. – И звуки соответственно получаются разные. – Касаюсь палочкой. – Их чередование создает особый шарм. Хай-хэты задают ритм. – Я поворачиваю планшет, меняю угол съемки. – Или вот смотри, это крэш, а это райд. Базовые тарелки. Крэши дают быстро затухающий звук, а райды, – осторожно ударяю, – долгий и звонкий, будто шипящий, по ним играют кончиком палочки – по краю тарелки или по колоколу, в середине.

Передо мной появляется улыбающийся Ник. Качает головой и корчит рожи:

– Эй, звезда Ютуба, ролик для чайников снимаешь?

– Это для Ани, – объясняю я.

– О. Привет, Аня! – Парень смущенно машет рукой в экран.

– А это наш звукорежиссер. – Я направляю камеру на появившегося за пультом чувака. – Он очень крутой. Никто из нас так и не догадался, на каком инструменте этот парень играл: разбирается просто во всем. И если наш Ник налажает, до записи следующих инструментов все будет отредактировано. – Слышно, как Никита усмехается. – А если я налажаю, то, наверное, меня заменят сессионным музыкантом. Ха-ха, надеюсь, не прокосячусь до такой степени. А, да, еще в студии просто классный кофе.

Я встаю, навожу планшет на Ярика, стоящего за стеклом с кружечкой горячего напитка и подзываю его к себе жестом.

– Сейчас, Анют, подожди. – Передаю парню гаджет, беру гитару. – Гляди. Яра, ты снимаешь? Ага. Вот, смотри, – сажусь на стул, обхватываю блестящий корпус руками, мягко провожу пальцами по струнам, – на этой бас-гитаре я буду играть. Она сделана вручную, у нее пять струн. А это уселок. – Показываю пальцем на здоровенный черный ящик. – А там дальше в другом зале «кабинет». Не спрашивай, что это. – А это дайрект-бокс, – указываю на маленькую коробочку с проводами, – он подключает меня, то есть гитару, и к пульту, и к усилителю.

Ярик тяжело вздыхает.

– Все, больше ничего не говорю, Солнце, а то ты опять будешь ругаться, что ни черта не понимаешь. Позже еще немного поснимаю весь процесс. Не могу говорить, когда эти придурки на меня смотрят. – Показываю средний палец парням. – Бесите. Хватит ржать!

Выхватываю планшет и останавливаю съемку. Больше всего мне сейчас хочется, чтобы скорее наступил вечер, тогда я смогу хотя бы услышать ее голос.

Аня

– Послушайте, неделю назад мне посоветовали сделать запрос. Я сделала, сколько еще ждать? Неужели сложно просто посмотреть в компьютере и ответить?

Женщина поднимает на меня усталый взгляд. Складочка на ее лбу напряженно дергается.

– Девушка, я передала ваш запрос в архив. – Она поправляет очки. – Поймите, сейчас все абитуриенты в базе, а двадцать лет назад? Все было на бумаге. – Разводит руками. – Нужно перерыть кучу документов в архиве, чтобы отыскать нужного студента. А вы ни фамилии не знаете, ни факультета.

– Черт! – С глухим стуком я опускаю ладони на ее стол. – Простите.

Не стоило, наверное, стучать по столу секретаря ВУЗа. Просто меня нестерпимо тошнит, а утреннее свидание с унитазом не состоялось по причине того, что я опаздывала. И вот как раз сейчас мой вчерашний ужин просится наружу, а запах булочек, доносящийся из столовой, только усиливает вероятность конфуза.

– Анька? Ты? – Раздается позади меня.

Я оборачиваюсь, стискивая кулаки. «Сейчас я покажу тебе Аньку!» Но весь пыл улетучивается, едва я вижу, кто передо мной – Марат. Парень стоит в дверях, играя мышцами. Высокий, с бицепсами, рвущимися на волю из рукавов футболки, ставшей ему маленькой еще, наверное, классе в восьмом.

– Привет, – выдавливаю я, заметив его удивление.

Еще бы. Я изменилась с момента нашей последней встречи. И если он только посмеет сказать, что у меня серое лицо, впавшие щеки и волосы цвета борща с майонезом, я пристрелю его на месте. Но парень оглядывает меня с ног до головы и широко скалится.

– Чо, как?!

Святые филологи. Я уже и забыла, почему рассталась с ним, теперь припоминаю. Это придурок всем моим знакомым при встрече говорил: «Чо, как». Вместо приветствия. А еще у него было любимое выраженьице: «Вот это шлак», «Шлак ваще» или «Да ну, такой шлак». Помнится, я сообщила ему, что мы больше не вместе, развернулась и ушла. И надо же, не вспоминала потом ни разу.

Так почему же тогда с Пашкой такое не прокатывает? Отправила его в другой город, где можно заниматься, чем хочется, в компании с женщиной, к которой ревную, на растерзание толпы поклонниц, которые у группы уже начинают появляться, и думаю о нем каждую свободную минуточку. И не свободную тоже. Думаю, думаю, думаю.

– Нормально, – тихо отвечаю я.

– Ну, ты ваще, – Марат разводит руками и, как макака, выпячивает вперед нижнюю губу. – Норм выглядишь, бэйба.

Ох… Ну, хоть шлаком не обзывает.

– Спасибо, – я пожимаю плечами и пытаюсь протиснуться в дверь. В нос бьет запах его парфюма: что-то ядреное, древесное. Да и сам он выглядит, как лесоруб. Здоровенный детина, на котором вот-вот лопнет модная мальчуковая одежда, легкая небритость и что это… о, Боги, не верю глазам – маникюр! Метродровосек, блин!

– Ты куда? – Бросается он вдогонку.

– Мне пора на работу.

– Все еще в кафе работаешь?

А вот это тебе знать не обязательно. Как и то, что меня поставили на место Геннадьевны, чтобы не приходилось на время токсикоза умирать от ароматов, захвативших собой кухню и зал. Спасибо Диме и Маше: сижу теперь в офисе у открытого окна, еще и заметки для газеты пишу. Забавно, но читателям нравятся истории непутевой официантки.

Особенно вчерашняя – про ресторанных бомжей. Это такие люди, которые слоняются из угла в угол по кафе, подсаживаясь к разным компаниям и выпивая за чужой счет. Вечно носят с собой какие-то сумки, портфели на лямке, чтобы походить на делового человека, но мы всех их знаем в лицо. Пашка так смеялся, когда я зачитывала ему заметку по телефону!

– Угу. – Мычу я.

Марат обгоняет и преграждает мне путь.

– Анька, а…

Сейчас всеку ему – вот гад.

– Аньк.

Я останавливаюсь.

– Что?

– Ты чо, как? Чо трубки у меня не брала?

И как я могла забыть, что этот идиот учится в этом ВУЗе? Угораздило же встретиться.

– Слушай, Марат… – Я поправляю спереди платье. Животик еще не заметен, но все равно – втягивать уже не получается. Он тугой, плотный и уже слегка округлый. – Я приходила сюда по делам, а сейчас мне нужно идти.

– Не хочешь говорить. – Парень складывает руки на груди. – Ну, и лана, чо. Я не давлю. Просто хотел узнать, чо и как. Как сама?

– Норм, – выдыхаю я с шумом, – у меня все хорошо.

Он и не думает сдвигаться с места.

– Чо сюда приходила? Я уж понял, что не из-за меня.

– Искала одного человека, но не нашла.

– Может, я чо помогу?

Не «чо», а чем. Мы как, вообще, общались раньше?

– Вряд ли. Этот человек учился здесь двадцать лет назад, и даже архив пока не может мне помочь.

– М-м… – Многозначительно тянет Марат. Задумался. И когда я уже собираюсь улизнуть, воспользовавшись тем, что этот бугай завис, он хватает меня за руку и куда-то тащит.

– Эй, полегче!

– Ой, сорян. – Он ослабляет хватку, но продолжает вести за собой. – Ща покажу чела, который поможет. Чо и где-кто, все знает.

Я послушно плетусь следом.

– Федор Асхатович, можно? – Мой сопровождающий заглядывает в один из кабинетов. Читаю табличку: «деканат». Ясненько. – Тут девушка к вам с вопросом.

Он буквально впихивает меня внутрь, заходит следом и закрывает дверь.

Я вижу перед собой за столом тщедушного старикашку, одетого по моде послевоенных лет. Коротковатые для его роста брючки, хлопковая рубашка, вязаный жилет. Тонкие седые волосинки зачесаны так, чтобы немного прикрыть лысину, морщинистые руки застыли над бумагами, на носу очки на цепочке.

– Чем могу помочь? – Мужчина с интересом разглядывает меня.

Я бросаю взволнованный взгляд на Марата, но парень и не думает двигаться с места. Мне не хочется ничего говорить при свидетелях, но если есть шанс отыскать того молодого человека с фото, то стоит попробовать.

Я робко подхожу к столу.

– Здравствуйте. – Сажусь на стул напротив. – Дело в том, что двадцать лет назад здесь учился студент по имени Герман. Возможно, на физмате. – Я называю факультет моей матери: где же, иначе, они познакомились? – Фамилии его я не знаю. Если вы работали в те годы, то… может, вспомните?

Мужчина тяжело опирается на стол локтями, складывает пальцы обеих рук подушечками пальцев друг к другу.

– Редкое имя. – Он тяжело вздыхает, и я слышу, как за моей спиной вздыхает Марат. – Не помню студентов с таким именем.

– Федор Асхатыч, вы чо, ну, подумайте еще, – вступает мой бывший.

– Может, вы его узнаете по фото? – Нетвердой рукой я достаю из сумки свой паспорт, вытягиваю из него старенькое фото и передаю мужчине.

Тот переворачивает его, долго смотрит и затем облизывает бледно-синие губы:

– Это Герман. Да. Я его узнаю. – Он пристально вглядывается в мои глаза. Точно что-то знает. Будто раздумывает, сказать мне или нет.

– Он здесь учился? Какая у него фамилия?

– Нет, не учился. – И снова щурится, будто забираясь взглядом в мою черепную коробку в попытках прочитать хоть какие-то мысли.

– Но вы же знаете, кто он? – Меня лихорадит. Чувствую, что могу потерять единственную ниточку, если не разговорю этого старика.

Федор Асхатович поправляет три волосинки на макушке и откидывается на спинку стула:

– Он не был студентом, Герман здесь преподавал.

Я еле передвигаю ногами, кровь шумно стучит в висках. Сворачиваю в переулок и наваливаюсь на стену, чтобы отдышаться. Герман Новик. Новик. Он преподавал в университете после аспирантуры. Не знаю, запрещалось ли в те годы встречаться со студентками, но на фото он тоже выглядит юным, молодым и задорным.

Я делаю медленный вдох, затем выдох, закидываю сумку на плечо и перехожу дорогу. Только один человек может мне помочь найти его адрес. Я ускоряю шаг и запрыгиваю в автобус, идущий к центру. Оплачиваю проезд и прижимаю к уху разрывающийся от звонков телефон.

– Да?

– Солнце, все нормально? – Голос подруги встревожен.

– Все хорошо, Маша. Ты больше не дуешься?

Мне ужасно стыдно, но после того, как Пашка уехал, мне пришлось выслушать от его сестры целую тираду. И не о том, какая я ужасная эгоистка. О том, что не думаю о себе и будущем ребенке. «Паша должен знать. Паша должен разделить радость ожидания, помочь справиться с проблемами и поучаствовать». Черт, в главном он уже поучаствовал, но кто ж знает, как отреагирует на такое известие? И какая в нем для него радость?

– Не дуюсь. – В трубке становится шумно. – Ты не пришла на работу, и все переживают.

– Ой, прости меня. – Я сажусь на сидение и прижимаюсь лбом к стеклу. – Не хотела вас подвести. Сейчас перезвоню в кафе и скажу, что скоро буду. Плохая из меня управляющая, но возникли неотложные дела.

– Ань, все хорошо?

– Да.

– Может, мне приехать? Скажи, куда.

Я понижаю голос до шепота.

– Нет… Маш, мне нужно съездить кое-куда, кое-что разузнать.

– Солнце, – теперь в трубке совсем тихо, и Машкин голос звучит тонко и жалобно, – ты меня прости, если я что-то делаю не так. Просто ты закрылась от нас, а я чувствую, что тебе нужна помощь. Прости, что давлю, но скажи, с тобой и малышом все в порядке? Не пугай меня. Иначе, я позвоню брату и сообщу, что тебя нужно спасать.

– Маш, – я радуюсь тому, что автобус гудит, как трактор, и меня вряд ли кто услышит из пассажиров, – у меня все нормально, честно. Дай мне еще немного времени, ладно?

– Ань, мы приедем вечером? Можно?

– Э… ну, хорошо.

– Договорились.

Она кладет трубку. Снова приедут. И как им не надоело меня проверять?

Может, есть в этом какой-то смысл? В словах Маши, что мне нужна помощь. В словах Димы, который убеждает, что жить нужно проще: разругались, подрались, выяснили отношения, помирились. Вся эта недосказанность, разлука, побег от себя самой – это только сильнее отдаляет людей.

Вот живет же Калинин и без этой музыки? Ну, наигрывает что-то временами карандашами на столе и не мечтает о большем. Глаза у него, конечно, загораются при виде барабанной установки, и раз в год, играя на ней у друзей, он, наверное, чувствует кайф, но не умирает же потом без всего этого? Но, может, ему ни выпадал такой хороший шанс продвинуться как Пашке? Возможно, у Димы есть что-то лучшее и большее в жизни, отчего он не чувствует себя ущемленным без музыки и поэтому ни о чем не жалеет.

– Куда? – Грозный голос останавливает меня у турникета.

Я хотела перепрыгнуть, пока никто не видел, но не вышло. «Ой, а беременным, вообще, можно прыгать через турникеты?» А то я и из автобуса сейчас так резво сейчас выпрыгивала, почти как школьница. Никак не получается привыкнуть к новому статусу и к новой роли.

«Аня, повзрослей, наконец».

– Я… – Прижимаю к себе сумку, подыскивая нужные слова. – К дяде Сереже.

– К какому еще дяде Сереже?

Блин, знала бы, сказала бы! Мы с ним жили в одном доме, на разных этажах. Я, можно сказать, выросла у него на глазах. Кто виноват, что фамилию не помню?

– К такому. – Я кусаю губы. – Слушай, дай пройти, а?

Полицейский не спеша вылезает из-за стола и смотрит на меня сквозь окошечко дежурки.

– К кому и по какому делу? Девушка, давайте сюда ваши документы.

Проще дернуть по коридору. Дядя Сережа всегда махал мне рукой из окна, когда утром я шла с рюкзаком в школу, можно попытаться рассчитать, где его кабинет. Хотя, какой он дядя? Не старше Камышева, а тот в самом расцвете лет.

Я вцепляюсь пальцами в турникет и дергаю. Тот никак не хочет открываться. «Чертова машина! Давай!»

Сзади слышится звук открываемой двери. Видимо, дежурный вылезает из своей каморки.

– Ты к кому, дерганая? – Усмехается он, хватая меня за руку.

– Э-эй! – Ору я, пытаясь вырваться. – Отпусти!

Но мужчина лишь крепче хватается и тянет меня на себя. Я отчаянно сопротивляюсь.

– Да успокойся ты! – Рычит он. – Из дурки, что ли сбежала?

– А ты руки отпусти! Сейчас дядя Сережа придет и твои причиндалы тебе отстрелит!

– Что происходит? – Слышится знакомый голос.

Я поворачиваюсь и вижу высокого брюнета в джинсах и легкой рубашке. Уверенная походка, широкие плечи, самоуверенная ухмылочка – таким я его и запомнила еще до того, как он переехал. Я облегченно выдыхаю. Его черные глаза сначала скользят по мне с удивлением, затем останавливаются на лице и вдруг замирают. Теперь мужчина улыбается и разводит руками:

– Аня?

– Вот видишь? – Я с силой вырываю руку и бросаю дерзкий взгляд на своего обидчика. – Вот он! Необязательно было на меня кидаться!

– Какими судьбами? – Брюнет подходит и опирается на турникет.

– У вас тут все такие бешеные? – Я потираю запястья. – Я к вам.

– Ну, проходи. – Он показывает жестом, чтобы открыли.

Дежурный со вздохом опускает руки:

– Ты, что ли, дядя Сережа?

Мужчина в рубашке пожимает плечами:

– Прикинь. – И помогает мне пройти через вредную железяку.

– Ты в следующий раз предупреждай, Донских. – Дежурный чешет репу, возвращаясь на свое место. – Или говори своим подружкам фамилию. Чтобы знали, к кому идут.

– Подружкам? – Теперь черные глаза мечут молнии. – Еще при моей жене так скажи, Иванов. Соседка это моя.

Он кладет свою большую теплую руку мне на плечо и провожает к себе в кабинет[14]14
  Сергей Донских – герой книг «В тишине твоих шагов», «Окно напротив» и «Нана», – прим. авт.)


[Закрыть].

Аня

– Чай? Кофе?

В просторном кабинете три стола, за одним из них восседает Донских. Он разглядывает меня с интересом. Особое внимание – волосам: понимаю, экзотика. Он еще Пашкин пирсинг не видел. Во времена его молодости парни так не щеголяли. Наверное, за такое можно было и в нос получить.

– Нет, спасибо.

– Ты выросла, – качает головой Донских.

Спасибо, что заметил. Скоро еще вырасту: вперед и вширь, но об этом умолчим.

– А вы остепенились, – улыбаюсь я, кивнув на кольцо на его безымянном пальце.

– Да. – Он поглаживает указательным пальцем левой руки тоненький золотой ободок колечка. – Женился. Опять.

– Не знала, что вы когда-то были женаты.

Мужчина запускает в волосы всю пятерню, теперь от приличной прически следователя ни следа.

– Был. Когда-то. Так я на своей же бывшей жене и женился. – Теперь он будто усмехается над самим собой.

– Ух, ты, а чего расходились тогда?

– Молодые были, дураки.

– Значит, сейчас все хорошо?

– Да. – Томная улыбка расплывается по его лицу. Глаза прикрыты, Донских будто окунается в дымку воспоминаний. – Зря только восемь лет из жизни выкинул.

Я вспоминаю про нас с Пашкой.

– Наверстаете еще, ада за вас. – Барабаню пальцами по столу. – Всегда казалось, что вы в какой-то спячке находитесь. Одинокий и грустный, даже если с самой широкой улыбкой на лице.

Мужчина смахивает со стола крошки.

– Так и было. – Уголки губ нервно подергиваются. – Но теперь точно наверстаем. Так что у тебя случилось, рассказывай?

– Мне нужно узнать, где живет человек по имени Герман Новик.

– И все? – Его брови ползут вверх.

– Да, но это очень важно.

– Так это ерунда, сейчас найдем. Фамилия редкая. Думал уж, не случилось ли чего.

– Нет.

Он забивает в компьютер имя и фамилию и прогоняет по базе. Минута ожидания, и готово. Сергей выписывает адрес на листок из блокнота, долго смотрит на него и хмурится.

– Я знаю этот дом. – Он пожевывает губу. – У меня там знакомая жила. Хочешь, отвезу?

– Нет-нет, – тянусь за бумажкой. – Я сама.

– Да мне не сложно. Повезу сейчас жену к врачу, по дороге подкинем тебя к нужному дому.

– Ну, если вам не трудно.

– Совсем нет. – Сергей встает, выглядывает в окно, машет кому-то, а затем берет ключи. – Пойдем, она уже ждет.

– Кто? Ваша жена? – Я хватаю бумажку и иду следом.

Донских закрывает кабинет на ключ.

– Да, Марьяна.

Спешу за ним по коридору.

– Красивое имя.

– Очень, – соглашается он, открывая передо мной двери.

Я бросаю последний гневный взгляд на дежурного и выхожу на свежий воздух. Прищуриваюсь от избытка солнечного света, пытаюсь отыскать взглядом его супругу и не вижу никого, кроме рыжей девушки с большим животом, стоящей возле черной иномарки. Надо же, раньше Донских только на мотоцикле и ездил. Точно остепенился.

– Ужасно не хочется везти ее в больницу, – шепчет по дороге Сергей мне прямо в ухо, – она же у меня врач-реаниматолог. Как бросится кого-нибудь спасать прямо в приемном отделении, не остановишь. Готова до самых родов пахать в своей клинике, и у медиков это, похоже, диагноз.

– А зачем везете?

– Так у нее подруга в роддоме работает, Мари у нее наблюдается. Прекрасный врач, кстати, если нужны будут контакты, позвони мне. – Он протягивает визитку.

По мне что, уже заметно, что мне понадобятся знакомые в роддоме? Я нервно одергиваю платье и облизываю пересохшие губы.

– Привет, – Сергей нежно обнимает девушку за плечи, с улыбкой кладет ладонь на живот.

Она позволяет поцеловать себя в щеку, но не сводит с меня глаз. А я не могу оторвать взгляда от ее живота. Он огромный. Нет, гигантский!

– Марьяна, это – Аня, моя бывшая соседка. – Представляет нас Донских. – Аня, это моя жена – Марьяна.

– Очень приятно, – ее глаза, не могу понять, синие или зеленые, моментально загораются огоньками доброжелательности. Голос звучит тоненько, но уверенно. Вообще, в этой хрупкой девушке с кудрявыми красно-рыжими волосами чувствуется какая-то особая сила.

– И мне, – улыбаюсь я, пожав ее тонкую изящную ладонь, – приятно.

– Подвезем Аню? Это по пути. – Спрашивает Сергей.

И его глаза так ярко светятся при взгляде на жену, что у меня перехватывает дыхание. Только один человек смотрел на меня так. Всего один во всем мире.

– Конечно, – кивает она и открывает мне заднюю дверь.

Перед тем, как сесть, я замечаю маленькую татуировку на ее щиколотке. Совсем крошечную: кардиограмма со скачущими на ней резцами и сердечком посередине. Когда дверь закрывается, я вспоминаю, что видела у Сергея точно такую же: когда он садился на свой байк у подъезда.

Мне было лет пятнадцать. Раннее утро. Он в джинсовых шортах, майке и белых кедах. Всклокоченный такой, сонный. Уехал, оставив за собой облако пыли и мысли о том, что когда-нибудь мой парень тоже прокатит меня на таком мотоцикле. И пусть наша с Пашей поездка была на квадроцикле, но мечта-то, получается, сбылась.

Забавная штука – жизнь.

Донских помогает своей жене забраться в машину. Марьяна влезает неуклюже, словно уточка, устраивается на своем месте и складывает руки на животе. Поворачивается и улыбается мне еще раз. Я смущенно приподнимаю уголки губ. Мне тоже предстоит стать вот такой… тумбочкой. Неповоротливой, большой. Тонкие ручки, тонкие ножки и огромный, как шар, живот. Прощай, моя талия!

От этих мыслей меня отвлекает что-то шевельнувшееся вдруг в животе у Марьяны. «А-а-а! Я это видела!» Маленький бугорок – появился и исчез. Потом еще раз. И еще. Видимо, я вытаращила глаза так сильно, что девушка поспешила меня успокоить:

– Это всего лишь ее ножка.

Как ножка? Чья ножка? Ребенка?! Вы уверены, что все нормально?! Что вот это у вас в животе – это нормально?! Да я в последний раз такое в фильме «Чужой» видела!

Но через секунду сквозь туго натянутую на живот ткань платья снова показываются очертания чего-то округлого. Я вздрагиваю.

– Да, – подхватывает Сергей, – думаю, это ее пяточка.

Девушка заливисто хохочет, поглаживая живот, и подмигивает мне. «Нет. Не надо смотреть на меня так, будто выгляжу, как увидевшая привидение». У меня сознание переворачивается. Это нереально. Ее живот двигается, шевелится и будто живет своей жизнью. Спасите!

– То ли было у Мурзи, помнишь, Серег? – Марьяна тронула его за локоть.

Он смеется и заводит мотор.

– Да! – Покачал головой. – У них с Ильей близнецы! Она с огромным пузом расхаживала по магазину с детскими товарами и выбирала шапочки. Когда прикладывала очередной чепчик к головке ребенка, показавшейся где-то сбоку, продавцы чуть не падали в обморок! Не живот, а просто мешок с детьми какой-то!

Машина трогается с места, а они, по очереди оглядываясь на меня, продолжают хохотать.