Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

Я тяжело вздыхаю.

– Не знаю.

– Знаешь, что. Если не веришь, позвони Джону и спроси, как он считает: есть ли у твоего парня талант или нет. Музыкант его уровня видит такое, он тебя не обманет.

– Я уже спросила.

Ее глаза загораются.

– Правда?

– Да. – Смешно, но британец буквально на днях писал мне почти то же самое. – Джон смотрел видео с фестиваля, и он с тобой соласен.

– Вот видишь. – Леся устало опускает плечи. – Нельзя позволить Паше зарыть свой талант. Слушай, ты могла бы ездить с нами везде. Мы бы поладили. Обещаю не быть стервой круглые сутки, а при тебе не быть ею вовсе. Если ты боишься, что буду к нему приставать, то не беспокойся, ему совершенно фиолетово на меня, а я… я люблю другого человека.

– Другого?

– Да. – Девушка переводит взгляд на свои руки. – Не думаю, правда, что ему обязательно знать об этом. И вряд ли у нас что-то получится. Хотя, он все знает обо мне, и все равно… Он точно достоин кого-то лучше, чем…

Она осекается, услышав шаги в коридоре. Мы обе напряженно вслушиваемся и, наконец, одновременно выпрямляем спины, когда в помещение входит высокий худощавый паренек с огненно-рыжими, почти красными, волосами, оригинально уложенными на хипстерский манер. На нем белый вязаный свитер, стильные джинсы, а в руке два стаканчика кофе на картонной подставке.

Он делает шаг, и его синие глаза сначала меня пугают: они кажутся колючими и недружелюбными, но при виде Леси темные искорки на радужке вдруг гаснут. И становится совершенно очевидным, что в их глубине теперь плещется – это любовь и нежность. Сомнений быть не может.

Парень останавливается, оглядывая нас обеих. Смотрит по очереди на меня, на нее, на меня, на нее, и вдруг расплывается в доброй улыбке.

– Привет… – Ловким движением ноги он закрывает за собой дверь, подходит и протягивает мне свободную руку так, чтобы я дала «пять».

Я растерянно отбиваю его ладонь и неотрывно слежу, как он нагибается к Лесе, чтобы поцеловать в щеку. А та сидит, словно язык проглотила, и продолжает гипнотизировать меня взглядом. И только, когда его губы касаются ее шеи вместо щеки, она вздрагивает, прикрыв глаза на мгновение, и мне становится понятным, что ей отчего-то страшно. То, что кажется совершенно обычным этому улыбающемуся парню, ее откровенно пугает.

– Держите, девчонки, – он протягивает нам кофе.

– Спасибо, – принимая стаканчик, почти шепчу я.

– Ты опять брала мою гитару? – Делано-сердито спрашивает парень, хватая инструмент за гриф.

И я вдруг вспоминаю, как его зовут – Майк. Точно. Он садится на стул позади Леси и тычет ее пальцем в бок. Та подпрыгивает на стуле, бросает на меня смущенный взгляд и облизывает пересохшие губы.

– Прости, Майк. – Бормочет она, зардевшись, и хихикает, как школьница.

Будто осмелившись, наконец, поднимает на него глаза и улыбается.

– Да шучу я, – парень откатывается от нас на стуле, буквально впиваясь в струны на лету. Его пальцы, будто юркие паучки, быстро перемещаются по ним, как по паутине, создавая дивный узор из аккордов и нот, наполняющий пространство живым громким звуком. Тот взмывает в воздух над нашими головами быстро и ярко и тут же внезапно обрывается, зависнув где-то высоко и все еще дрожа, потому что стул Майка врезается на полном ходу в один из динамиков.

– Ой, – хохочет он, закидывая одну ногу на другую.

Я, не зная, как вести себя дальше в этой странной компании, и нахожу спасение в чашке с кофе. Это капучино с ароматной пенкой. Напиток впервые за день кажется мне вкусным и сладким, потому что все, что я пила сегодня на работе было больше похоже на воду, в которой варили овощи. Я выпиваю его почти залпом и смотрю на часы: до вечеринки осталось всего ничего.

Паша

У каждого есть та, которая не отпускает.

Чем бы ты ни занимался, с кем бы ни общался, мыслями постоянно возвращаешься к ней. Снова и снова. Ищешь глазами в толпе незнакомцев, слышишь ее голос посреди шума пыльного города, видишь любимое лицо во сне, берешь ее за руку, пытаешься удержать, но никак не выходит. На рассвете дымка растворяется, забирая с собой частичку твоей души и оставляя внутри пустоту. И что бы ты ни приобретал в жизни, ты постоянно будешь помнить о том, что потерял.

Я не хочу, чтобы эта боль вросла в меня, будто застарелая болячка. Не хочу, чтобы Аня стала лишь воспоминанием из далекого прошлого. Мне кажется, если я отпущу ее то, умру. Как же до глупого банально: один неверный шаг, и приходится расплачиваться всю жизнь. Одно мгновение, и ты лишаешься всего. И это в принципе справедливо, ведь ты бы тоже вряд ли простил.

Никогда, больше никогда. Никогда. Только позволь мне вот так сидеть и смотреть на тебя до конца жизни.

– Ослиная моча, – морщится Аня, возвращая мне стакан.

А я ничего не слышу: слежу за ее искусанными губами и мечтаю снова целовать их до исступления. Ночью, утром, днем, вечером – круглые сутки. Покрывать поцелуями все ее тело, крепко держать ее в объятиях. Как раньше я не видел ценность таких простых вещей? Как не боялся их потерять? Готов все сейчас отдать, чтобы вернуть время назад.

– Нет, не буду, – отказывается Аня от предложенных ей напитков, – тащи лучше сюда все пирожные с той витрины!

Сестра ставит ей щелбан и под дружный смех удаляется освобождать витрину-холодильник от остатков сладостей. Солнце, изображая застреленную, падает на подушки рядом со мной. Уже через мгновение она, словно спохватившись, выпрямляется, садится прямо и отчетливо дает понять, что держит дистанцию.

Ее холод обжигает мою кожу сильнее льда. Мне хочется лежать рядом с ней, обнимая за талию, слушать пустую болтовню друзей, и чтобы прошедших трех недель не было совсем.

– Паш, – спокойно говорит она, и мое сердце сжимается.

– Да? – Я поворачиваюсь и смотрю в ее глаза, буквально физически ощущая, как в груди все сжалось от страха.

– Ты меня отвезешь домой минут через десять? У меня там Ветка не гулянная.

– Да, конечно, – шепчу я.

И мы оба начинаем смеяться от того, как это звучит.

– Это что? – Подхватывает Дима, толкая меня в плечо. – Секретные коды? Шифруетесь? Маш, давай тоже намеками общаться. – Он принимает из рук моей сестры поднос с пирожными, передает Солнцевой и усаживает Машу себе на колени. – Мань, у меня там поле не пахано, рожь не сеяна, конь не валялся, поехали домой? – Он картинно подмигивает аж всей правой половиной лица. – Понимаешь о чем я, детка? Ну, это… у меня там овцы не считаны, сечешь?

– Фу, Дима, – сестра закрывает ему рот ладошкой, – пошляк! Аня просто говорила про своего зверька!

И дружный хохот взрывает зал. В меня летит полупережеванное пирожное изо рта Ани, Леся разливает коктейль, а Ярик катится от смеха по дивану.

– Все, достали, – утирая слезы от смеха, стонет Маша. – Я про собаку-у-у!

– Мм-м, – прищуривается Дима, кусая ее за плечо, – а кто позаботится о моем зверьке?

Сестра зарывается в его грудь, умоляя прекратить, иначе она описается от смеха. Мы тоже смеемся, глядя, как она заливается краской, но, как и все у этой парочки, шутка непременно заканчивается поцелуем. Аня смотрит на их нежности, склонив голову на бок и умиляясь, а мне хочется убрать взбитые сливки с ее губ. Желательно тоже губами.

– Эй, – я наклоняюсь к ней через подушки.

Она замирает, взглянув на меня, а ее рука с недоеденным пирожным застывает в воздухе. Я стираю пальцем крем с пространства над ее верхней губой и облизываю палец. Аня смотрит, не отрываясь, а я пытаюсь одним взглядом передать, сколько всего к ней испытываю.

Я люблю. Люблю тебя. Люблю.

Наш контакт глазами длится минут пятнадцать, хотя, наверняка, всего пару секунд, по истечении которых она запускает в пирожное мизинец, вытягивает руку и размашистым движением рисует мне усы.

У меня будто вырастают крылья. Я уже и забыл, какими они бывают, наши совместные шалости. Мне так их не хватало.

Я прищуриваюсь, вспоминая угрожающий взгляд Скорпиона из «Мортал Комбат», и не успевает она порадоваться своей проделке, как у нее на носу оказывается большой шарик взбитых сливок.

– Ах, так!

И мы шутливо боремся, по уши перемазываясь в креме. Мне так хорошо, так спокойно в этот момент, что кажется, будто все начинает налаживаться. Я радуюсь каждому толчку, каждому случайному касанию. Совсем, как мальчишка, пытающийся обратить на себя внимание девчонки глупыми стишками и дерганьем за косички. И мне все равно, как это выглядит. Для меня сейчас мир, воцарившийся между нами, так зыбок, что трудно даже дышать, вспоминая о том, что придется возвращаться в реальность. Хочется насладиться этим баловством, ведь оно может больше никогда не повториться.

– Ну, все, – хрюкает Аня, пытаясь разлепить измазанные белым ресницы и одновременно удержать поднос.

– Суриков, – гремит Машка у меня над ухом, – дайте сюда, и марш в ванную оба!

– Как ты их! – Довольно усмехается Калинин. – Почему ты мне никогда так не приказываешь, моя госпожа?

– Еще один клоун! – Вздыхает сестра, убирает поднос и помогает Солнцевой подняться.

Я гляжу в щелочки между заварным кремом у меня под глазом и белковым кремом, свисающим с бровей, и довольно потираю руки, замечая хитрый прищур поверженной противницы. Ее лицо покрыто толстым слоем разноцветных сладостей, как в лучших фильмах с Чарли Чаплином, но сдаваться она явно не собирается.

– «1:0» в твою пользу, Павлик, – говорит она, умываясь над раковиной.

Звучит как вызов.

– Я веду, и это приятно, – включая воду у соседней раковины, отвечаю я.

– Только пока, – подмигивает Аня, дожидаясь, когда я зачерпну полные пригоршни воды и опущу туда свое лицо, и вдруг окатывает меня сверху водой.

Я даже не пытаюсь мстить. Ежусь от влаги, стекающей за шиворот, и смеюсь. Не хватало нам и здесь водяное побоище устроить. Машка будет вне себя от ярости. Умывшись, я поднимаю глаза и вижу в отражении зеркала, что она стоит с бумажным полотенцем в руках.

– Очень мило с вашей стороны. – Не переставая улыбаться, я промокаю им лицо. – Подло, конечно, но мило.

– Победителей не судят, – подмигивает Аня, заметно грустнея.

Ее взгляд скользит по моей шее, вниз, и останавливается на груди. Она вздыхает. Мне и самому неловко. Вроде такие близкие, такие нужные друг другу, и так резко ставшие почти чужими. Это похоже на пропасть, преодолеть которую смогут тоже лишь двое – если очень захотят.

– Пойдем. – Я беру ее крохотную ручку в свою, боясь, что она оттолкнет.

Но этого не происходит. Аня послушно идет за мной, не произнося ни звука. Хватаю ее сумку с дивана, закидываю себе на плечо и по пути жму руки ребятам:

– Спасибо. Спасибо, Дим. Маша. Спасибо, ребята, нам нужно выгулять… ну, вы помните!

И под дружный смех я вывожу Аню на улицу под тусклый желтый свет фонарей. Мы идем к машине, я открываю пассажирскую дверь, достаю оттуда большой букет ирисов и несмело протягиваю ей:

– Не при таких обстоятельствах я хотел подарить тебе свой первый букет, прости.

Черт, в магазине это выглядело естественным: синие ирисы под цвет ее глаз. Теперь смотрится бредово. Почему синие? Почему не розы? Зачем ей, вообще, цветы, когда нужны слова? А у меня их нет. Могу разве что миллион раз повторить глупое «прости» и сложить голову на гильотину.

– Спасибо, – просто говорит она и зарывается в них носом.

А я даже не знаю, чем они пахнут. И пахнут ли, вообще.

Мы садимся в машину, едем к ее дому в полной тишине, так же молча поднимаемся по лесенкам. Когда Аня открывает дверь, нам навстречу выбегает маленькая собачка, она бросается мне в ноги и пытается звонко гавкать. Получается у нее забавно: кроха, а такая бесстрашная.

– Привет, – я приседаю и замираю, позволяя ей себя обнюхать. – Какая ты бородатая. Давай знакомиться? Ой, она меня лизнула.

– Смотри, как бы ни цапнула, – замечает Солнцева, снимая обувь. – Хочешь, погуляй с ней, пока я сделаю нам чай.

Чай. Звучит обнадеживающе.

– Давай, – беру поводок, и собачка тащит меня вниз по ступеням.

Очень смешной песик. Едва выбежав на улицу, Ветошь облаивает всех огромных собак, загоняет на деревья всех окрестных кошек, заставляет меня обогнуть все кусты за домом, покружить вокруг каждой клумбы и с деловым видом семенит к подъезду.

Мы поднимаемся: в квартире тихо. Я отцепляю поводок, снимаю кроссовки и оглядываюсь. Кухня, гостиная, туалет. Не разгуляешься. Все выглядит таким ветхим, что даже не верится, что в этой дыре может жить кто-то молодой. Время здесь будто остановилось еще в семидесятых.

– Я здесь, – доносится из комнаты.

Захожу и вижу Аню, лежащую на диване прямо в одежде.

– Ты такая бледная. – Я беру со старенького кресла подушку и подкладываю ей под голову. Сажусь рядом.

– Умоталась за день, голова закружилась. – Она пытается улыбнуться. – Да нормально все, не смотри так.

– Устала?

– Да.

Грохот моего сердца на миг утихает.

– Хочешь, чаю сделаю?

– Нет. – Ее улыбка вышибает из меня всю уверенность. – Покормишь Ветку? Корм там, в шкафу, ты найдешь. – Я хочу встать, но Аня берет меня за руку. Сажусь обратно и внимательно смотрю в ее глаза. В них усталость, печаль и тихая нежность. – Подожди, посиди со мной.

– Ага. – Я забываю все слова, которые собирался сказать. – Ты же хотела поговорить?

– Ну, да. – Она отпускает мою руку. – Почему ты не говорил мне, что пишешь песни?

– Я? – Меня охватывает смущение. – Да… в общем-то, и не пишу… и разве это песни? Так, ерунда.

Аня улыбается. Ее волосы совершенно безумного цвета разметались по подушке, тушь под глазами растеклась темными кругами, точно как у панды. И все равно, она прекраснее всех, кого я когда-либо видел. Такая нежная, милая, хрупкая.

– Я слышала, – хрипло говорит Аня.

– Слышала?

– «Где-то есть Ты».

На моем лице не остается, наверное, не единого участка кожи, не покрытого густым румянцем. Я опускаю лицо в свои ладони.

– Мне Леся спела, они с Майком сочинили музыку к твоим стихам.

Я осторожно выглядываю между пальцев. Нет, она не шутит, улыбается.

– И мне понравилось.

– Ань, прости меня. – Я делаю огромное усилие над собой, чтобы смотреть ей в глаза, говоря эти слова. Будто сдвигаю голыми руками огромные камни, настоящие валуны. – Прости меня за все. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Не хочу жить, если тебя не будет рядом. Буду ждать столько, сколько нужно, если ты дашь мне хоть маленький шанс. Малейший. Прошу.

Не отдавая отчета своим действиям, я опускаю голову ей на грудь и целую руки. Целую каждый сантиметр кожи, каждый пальчик, каждый ноготок. Не останавливаюсь даже тогда, когда чувствую соленый привкус и понимаю, что это мои собственные слезы. Я прижимаюсь к ее ладоням, понимая, что недостоин, и держусь за них, боясь, что больше никогда не смогу прикоснуться.

– Паш, – она все-таки осторожно выдергивает одну руку и через секунду едва ощутимо опускает ее на мою голову. Медленно проводит по волосам. – Я думала, что не смогу даже смотреть на тебя. – Ее голос дрожит.

– Прости.

– Думала, не захочу даже слышать.

– Прости меня.

– Прежняя Аня даже в твою сторону не взглянула бы.

– Я понимаю.

– Не знаю, что заставляет меня разговаривать сейчас с тобой. Это что-то явно сильнее меня. И я все равно не могу. Понимаешь?

Поднимаю голову и вижу, как слезы бегут по ее щекам. Я вытираю их пальцами.

– Я буду ждать столько, сколько потребуется. Да хоть всю жизнь, Аня. Сделаю все, что попросишь, только, пожалуйста, дай мне шанс.

Она выдыхает так, будто вместе с воздухом по горлу проталкивает стекло.

– Вернись в музыку, запиши с ребятами альбом.

Моя рука застывает на ее щеке.

– Что?

– Думаю, в этом твое будущее. Я не хочу, чтобы из-за меня ты отказался от него.

– Хочешь, чтобы я вернулся к ним?

– Да. Помоги им записать альбом, а там будет видно.

Я с шумом выдыхаю.

– Нет.

Она облизывает пересохшие губы.

– Почему?

– Просто нет.

– Почему?

Я выпрямляюсь.

– Аня, я все уже для себя решил. У меня другие планы: найти себе работу, снять квартиру, заработать на машину, закончить учебу.

– Они заключают контракт. Деньги будут, если ты об этом переживаешь, а с учебой ты и раньше справлялся.

– Лучше тебе не знать, как именно справлялся. Пора браться за голову серьезно.

– Попробуй. – Аня сжимает мою ладонь. – Ради меня. Если ничего не получится, найдешь себе работу в городе.

Я отпускаю ее руку.

– Нет. Все уже решено.

– Паш, – с чувством говорит она, – ты же из-за меня не хочешь к ним возвращаться? А что если я сама тебя попрошу? Нам нужно делать маленькие шаги навстречу друг другу, научиться доверять. Мне необходимо время, чтобы пережить, прочувствовать и понять. Чтобы никогда не упрекать тебя, чтобы не забыть боль, а отпустить.

– Аня, я не могу.

– Я уже все обдумала. Ты займешься музыкой, и мы будем все время на связи. Ты будешь петь мне свои новые песни, когда будешь возвращаться домой. Ты хочешь или нет, чтобы мы снова были вместе? Со временем? Когда я пойму, что хочу этого. Тогда вот – это мое условие.

Я будто захожу в море и вижу, как на меня несется гигантская волна. Она нарастает, приближается, и, закрывая глаза, я уже знаю, что через миг меня поглотит ее мощь.

– Это неправильно, Аня. Мне нужно быть здесь с тобой.

– А я не могу даже прикоснуться к тебе, мне страшно. – Ее губы дрожат. – Страшно, что все повторится. Мне больно и обидно, что ты украл у меня наше лето, что там, у моря, ты был не со мной.

– Но это не так.

– Мне хочется заснуть, а, проснувшись, обнаружить, что ничего этого не было.

– Ань, – я прижимаюсь щекой к ее груди, – скажи мне, как все исправить, и я это сделаю.

– Я не знаю. Давай, для начала просто разговаривать друг с другом. Мне нужна уверенность, что ты меня любишь. Я будто потерялась, и не понимаю, что происходит вокруг. Никому не верю, никого не хочу видеть. Словно слепой котенок, ищу ответы и пытаюсь найти выход из всех бед сразу.

– Я тебя так сильно люблю. Солнце, не прогоняй меня, пожалуйста.

Я лежу, вдыхая ее запах, слушая ровное дыхание и, наконец, вижу, что она… спит – с застывшими на ресницах слезами, с пальцами сжатыми в кулаки. Я осторожно приподнимаюсь, и она сворачивается в безопасную позу: ее ноги поджимаются, кисти расслабляются и прижимаются к груди. Я укрываю ее и долго глажу по спутанным волосам.

Нам обоим нужно обезболивающее, какое – мы еще не знаем. Может, им станет время.

Я осторожно встаю, беру на руки собачонку, выключаю свет и прикрываю за собой дверь. Несколько часов подряд я пью кофе на кухне, чиню капающий смеситель, привожу в порядок перекошенный шкафчик, прикручиваю ножки к расшатанному столу и ставлю на него вазу с ирисами. На рассвете приготовив завтрак из найденного в холодильнике, я прокрадываюсь в гостиную и, поджав ноги, засыпаю в кресле.

Аня

Тихонько встаю и на цыпочках иду в ванную. Останавливаюсь в дверях, чтобы посмотреть на него еще раз. Мужественные скулы, ровный нос, мягкие волосы, длиннющие ресницы – всем девчонкам на зависть. И губы, манящие поцеловать их. Вроде уж полчаса любовалась, а все равно не могу уйти и не взглянуть еще разок.

Пашка лежит на кресле, точно застреленный: ноги на полу, руки повисли в воздухе, голова склонена набок. Такой смешной. Не думала, что он останется у меня. Хотя, даже не помню, как уснула. Беру с тумбочки телефон – ого! Нужно поторапливаться. По пути в ванную заглядываю на кухню: у меня появился стол, надо же. Это трехногое кособокое чудо валялось в углу, а теперь стоит, накрытое скатертью, держит на себе вазу с цветами, которые благоухают.

Ой, нет!

Забежав в уборную, я закрываю за собой дверь. Наваливаюсь на стену и жду, когда пройдет приступ адской тошноты. Больше никакого жирного, острого и соленого. Или что там нельзя, когда поджелудочная шалит? Мама обычно отказывается почти от всего и переходит на каши. Кто ж знал, что и ко мне прилипнет эта гадкая болячка? Нужно беречь здоровье и завязывать с газировками на работе.

Через пять минут я выползаю из туалета вся в холодном поту и плетусь в ванную. Вчерашняя одежда на мне насквозь мокрая, руки мелко дрожат. Я включаю кран, тот протестующе гремит, но все-таки толчками выдает потоки темно-желтой жидкости, которая постепенно светлеет. Я раздеваюсь и залезаю в ванную, покрытую ржавыми разводами.

Дрожа, думаю о том, что стоит прикупить каких-нибудь витаминов, иначе меня эти стрессы скоро с ног свалят. И к Маше можно наведаться: девчачьи посиделки всегда помогали отрешиться от проблем. Заодно поддержу ее с их новым начинанием, а то стыдно, что превратилась из подруги в одно название – для галочки.

Я направляю струю себе в лицо, хватаю ртом воздух и пытаюсь окончательно проснуться и взбодриться. Мысленно пересчитываю деньги, которые остались в кошельке, и прикидываю, как сильно мне нужно вкалывать, чтобы и дальше создавать видимость успешного обретения самостоятельности.

– Паш, вставай, – шепчу я, и он подскакивает, чуть не сваливая меня с ног.

– О, что? Я… – Он оглядывает комнату и медленно опускается обратно в кресло. – Фух. Мне снилось, что я сплю.

Я сажусь на диван.

– Ты и спал.

– Да нет же, я просто присел. – Пашка трясет головой. – Ну, да, возможно.

– Прими душ, – говорю я, улыбаясь, – мне нужно на работу. Отвезешь?

Он потирает пальцами глаза.

– Конечно. Увезу, привезу, каждый день буду возить. Хочешь?

Я смеюсь над его помятым лицом и всклокоченными волосами:

– Достаточно только на работу. Сейчас.

– Хорошо. – Паша бежит умываться. – Как ты, вообще, здесь живешь? Тараканы не вытесняют? – Кричит он из ванной, пока я роюсь в сумке с бумажками, которую мне передала вчера Леся. Перепрятываю ее содержимое в шкаф и отвечаю. – Это же не навсегда. Устроюсь на завод, возьму ипотеку!

– И жизнь удалась, – усмехается он.

И я тихонько улыбаюсь вместе с ним, наблюдая в окно, как утреннее летнее солнце плавит асфальт.

Меня трясет от нетерпения и радостного предвкушения. Я несусь, как горный олень, задевая локтями прохожих и поминутно извиняясь. В руках зажат пакет с моими сокровищами: грецкими орешками. Знаю, глупо было покупать их в скорлупе, но других на развале возле стадиона не было, а бежать в супермаркет, не было времени – пообещала Машке, что заскочу на чай около семи.

День, надо заметить, прошел весьма недурно: клиенты не бесили, Геннадьевна не явилась на работу, а, значит, не доставала своим нытьем и ворчанием, Камышев взял мои заметки про жизнь официанта для печати в своей газете и даже передал от редактора небольшой гонорар. Ну, и сил к вечеру как-то заметно прибавилось. А что еще нужно летом? Чтобы солнышко светило, птички пели, похудеть до размера XS и шпарить в обнимку с орехами к любимой подружке.

Я забегаю к ней в «Десерт» через черный ход, прохожу по длинному коридору и стучусь в кабинет. Ну, мало ли, знаете, чем они там с Димой могут заниматься, не маленькие же. Но, войдя, вижу, что она одна.

– Хэй, бро, – приветствую Марью, толкая локтем дверь.

Та с треском ударяется о стену.

– Сорри, – хихикаю я и осторожно прикрываю ее за собой.

– Привет, Солнце. – Машка отрывается от изучения странички какого-то сайта на экране ноутбука и снимает очки. Только сейчас замечаю, что на ней строгая блузка, классические черные брючки и босоножки на тонкой шпильке.

– Мань, а это что с тобой? Ты кто теперь? Секси-училка? Не хватает указки и вот этого… с придыханием: «Ты плохо вел себя, негодник»!

Сурикова хохочет. Она встает, идет навстречу и обнимает меня.

– Просто мы решили, что так будет лучше. Вряд ли кто из персонала будет воспринимать всерьез девчонку с рюкзачком за спиной, в кедах и с желтым лаком на ногтях. А очки уже давно нужно было подобрать – по зрению.

– Слушай, братан, – я оглядываю ее, одобрительно кивая, – тебе нужно волосы убирать в пучок и научиться ходить как Люси Лью в «Ангелах Чарли».

– Иди ты! – Она смеется, закрывает дверь на ключ и скидывает туфли. – О-о-ох, с обеда мечтала так сделать.

– Ты какая-то сверх-сексуальная стала, честное слово. Тебе вместо брюк узкую юбку, а под нее чулки, и, считай, все – Калинина от себя не отгонишь. Хотя о чем это я? Он и так как привязанный за тобой таскается.

– Сплюнь, – сердится Машка.

– Ты прям как моя мама, – усмехаюсь я, но сплевываю через плечо. – Как же мы все повзрослели за этот месяц, удивительно!

Я бросаю пакет с грецкими орехами на полированный стол, и они начинают катиться в разные стороны и падают на пол. Приходится побегать туда-сюда, подхватывая их и возвращая назад.

– Не уверена, что повзрослели мы все. – Доносится со спины.

Я оборачиваюсь к подруге.

– Нет, Маш, особенно ты. Это взлет. От кухонного работника до девушки самого популярного парня в универе с собственным кафе в придачу. Я начинаю тебя тихо ненавидеть.

Сурикова приседает, помогая собрать мне с пола орешки.

– Никогда не поверю. Ты не такая, и не умеешь завидовать. К тому же прекрасно понимаешь, что это все не мое. Это все – Димы. А я ему кто? Завтра мы расстанемся, и я вернусь начинять булки сосисками и протирать столы.

– Нет, Маш, – я прижимаюсь носом к ее плечу, – у тебя так не будет. Вы с Димой – две половинки одного целого, и я не знаю двух других сумасшедших, кто бы так подходил друг другу. Боюсь, правда, что он тебя тоже покроет татуировками сверху донизу, но ради любви можно и потерпеть – гармоничнее будете смотреться.

– Не-а. – Хохочет она, устраиваясь в брюках прямо на ковре. – Сделаю только одну, которую проспорила. И только там, где никто не увидит.

– Прямо там? Там? – Стреляю глазами.

– Ой, все, Солнцева, ты не исправима! – Машка встает и вопросительно оглядывает кучу орехов на столе. – А как ты собираешься их чистить? И зачем, вообще, притащила?

– К чаю.

– Мы находимся в кафе «Десерт», здесь всего навалом.

– Ну, захотелось орехов, что тут непонятного? – Я беру две штуки, плотно обхватываю рукой и пытаюсь сдавить. – Вот так вот, сейчас щелкнет.

– Ань, у тебя сейчас глаза выпадут из орбит. Ничего не выйдет. У нас с тобой силы мало. Давай, дождемся Диму, он уехал к поставщику – приедет и почистит.

– Нет. – Я продолжаю стараться. – Не могу ждать! И так целый день мечтала!

– Хорошо, – пожимает плечами Марья, надевает босоножки и берет пакет подмышку. – Попрошу тогда ребят с кухни.

– Спасибо, а то сейчас помру!

– Забавная ты, – хихикает она в дверях, – мама рассказывала, что когда она была нами беременная, то за грецкими орехами гонялась по всему городу, а тогда их трудно было найти…

Машка оборачивается и, заметив ужас, застывший на моем лице, выпускает пакет из рук.

Мне становится трудно дышать. Кто-то будто прогоняет по моим венам ледяной сироп, спина немеет, а волосы приводят в движение кожу головы, внутри которой разрозненные мысли со скрипом выстраиваются в ужасающую логическую цепочку.

Я пытаюсь подсчитать в уме, вспомнить, сложить циферки календаря, но на первый план лезет всего одна мысль: вот почему, когда я утром спускалась по лестнице, почувствовала, как болит грудь. Еще подумала тогда про месячные – самое время для них…

– Ань? – Маша закрывает дверь на ключ, перешагивает через рассыпанные по всему ковру орехи и подходит ко мне. – Ты чего побледнела вся?

– Нет, – единственное, что получается выдавить у меня. – Не-е-ет. – Я отчаянно качаю головой из стороны в сторону. – Не может быть.

– Хорошо-хорошо. Ты помнишь, когда у тебя были последние месячные? Голову кружит, тошнит, грудь болит?

Я подскакиваю от ее прикосновения, как от ожога, и трясу рукой.

– Нет! – И снова, как назло, подкатывает тошнота.

Я закрываю рот рукой.

– Все нормально, успокойся. – Маша поднимает палец. Хорошо бы каждый раз от поднятия чьего-то пальца все само собой становилось нормальным. – Последний вопрос. Спокойно, не трясись так. На, попей водички. – Наливает и протягивает мне стакан. Терпеливо ждет, пока я, стуча зубами, допью воду до дна. – Итак. Сейчас все встанет на свои места. Очень простой вопрос, проще не бывает.

Я пытаюсь привести дыхание в норму.

– Вы. С Пашей. – Как будто специально очень медленно спрашивает меня подруга. – Предохранялись?

«Нет, ну она что, за умственно отсталую меня считает, что ли?»

– Да. – Киваю я, победно складываю руки на груди.

– Тогда еще вопрос. Позволишь?

– Валяй.

– Как вы предохранялись?

Мы, конечно, близкие подруги, и все дела, но мне почему-то хочется спрятать глаза, перестать краснеть и послать ее подальше.

– Ну…

– Хорошо, – соглашается она. – Давай так. Презервативы?

– Да, – киваю я.

– Таблетки?

– Нет.

– Значит, только презервативы?

– Да, – отвечаю уверенно.

Сурикова запрыгивает на стол и наклоняется ко мне.

– Всегда?

Кровь в жилах стынет.

– Что значит… «всегда»?

Она прищуривается и улыбается. Ласково так – как голодный крокодил.

– Каждый раз? – Маша распахивает веки шире, будто намекая на что-то определенное.

– Э… да…

Я начинаю потеть.

– Ты уверена?

Я втягиваю голову в плечи.

– Ну… Было пару раз… но мы… он… э…

– Понимаю, о чем ты хочешь сказать, – играя бровями, говорит Маша. – Он в тебя не кончал? Так это называется?

– Фу, Маша, о, бо-о-оже! – Я вскакиваю и заливаюсь краской. Мои уши горят. – Почему мы должны это обсуждать? Он же твой брат! Фу-фу-фу. Перестань, все, забыли.

– Значит, я права?

– Ну… да. – Неохотно соглашаюсь я.

Стыдно-то как.

– Поздравляю! – С каким-то особым облегчением говорит подруга.

– С чем?

Она встает со стола и разводит руки в стороны.

– Видела рекламу, где говорят «Прерванный половой акт – ненадежный метод контрацепции»?

– Да.

– Так вот. – Машка резко меняет тон, будто намеренно сгущая тучи над моей головой. – Это вообще не метод контрацепции, ясно?! Чтобы ты знала, сперматозоиды выделяются вместе со смазкой, предсеменной жидкостью, с самого начала полового…

– Все! Все, Маша, бога ради, перестань! Мне нужно сейчас что-то вроде: «Не переживай, Солнцева, ты не можешь быть беременной, это все ерунда»! А ты…

Я закрываю лицо руками и падаю на стул.

– Прости, Солнце, – подруга садится передо мной на колени, – давай прежде, чем отчаиваться, сделаем тест, хорошо?

– Хо-ро-шо-о-о, – мычу я, вытирая слезы.

– Сейчас позвоню Диме и попрошу купить.

– Нет! – Я резко отстраняюсь и складываю ладони в молитвенном жесте.

Маша гладит меня по коленке.

– Да ладно тебе, он все равно уже едет обратно. Мы дольше будем ходить. Тебе же хочется узнать побыстрее?

– Ни за что.

– Не бойся, он никому не скажет.

– Не-а.

– Ладно. – Маша встает и решительно направляется к двери. – Сиди здесь, я схожу.

– Не оставляй меня одну!

– Тогда пошли вместе, или я звоню Калинину.

– Мне стыдно.

– Ерунда. – Она набирает номер и прикладывает телефон к уху. – Дим. Да. Ага. Ты ведь уже едешь? Замечательно. Можешь заехать в аптеку? Да-а… Нужно купить тест на беременность. Нет. Нет, Дима. Успокойся. Нет, не мне. Перестань петь! Просто купи и привези. И не вздумай никому говорить.

– Пусть сразу пять штук берет! – Всхлипываю я.