Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Нет, Серег, у нее был нереально огромный живот. – Продолжает Марьяна. – Когда она подходила к столу, с него валились все ложки, кружки и вся посуда.

Эти двое берутся за руки и радостно переглядываются. В их глазах столько света, что меня сейчас ослепит. Гораздо легче воспринимать беременность, пока ты не похожа на бочку. Гораздо. Мне дурно. Я будто теряюсь в пространстве. Не может быть, что подобное произойдет и со мной. Ох… Ребенка же еще и рожать надо. Вот это, наверное, больно. Нужно погуглить, почитать, видео там всякое посмотреть.

«Лучше бы ты заранее про контрацепцию погуглила», – издевается внутренний голос.

«Отстань уже!», – ворчу ему в ответ.

И всю дорогу до нужного дома прикидываю, каким родится их ребенок. Рыженькая, очень кудрявая озорная девчонка. Или черноволосая кареглазая смугляночка? Совершенно не важно, какая – она точно будет расти в любви.

Мои мысли возвращаются к фото мамы и Германа. Если он – мой отец, почему я темненькая? И каким родится мой ребенок? От слова «родится» у меня по спине опять бегут мурашки.

Паша

– Все хорошо?

– Да. – Отвечает она, но голос в трубке звучит неуверенно.

– Все нормально, Ань? Ты будто охрипшая.

– Просто захожу в кафе, говорю тише.

– Понятно. Я говорю, что вчера писали всех на студии одновременно. Приезжал саксофонист, а наш Ярик играл на рояле. Прикинь! На рояле! Я даже не думал, что он так умеет. Черт, мне до сих пор не по себе. Все в наушниках, идет длинный проигрыш, звуки клавишных заставляют все внутри трепетать, а мы просто стоим и ждем своей очереди. Так завораживающе тихо! Потом вступает Леська: она поет под рояль первый куплет, затем припев, и даже женщины на бэках замирают, высчитывая секунды, чтобы вступить.

– Это та красивая медленная песенка, да?

– Да! А потом все так неожиданно начинает оживать.

И я рассказываю ей все до мельчайших деталей. Как не спеша со второго куплета начинал пощипывать струны. Осторожно, словно боясь нарушить тишину и плавность мелодии. Как Ник осторожно постукивал палочкой с наконечником по тарелке, улыбаясь нам и кивая. Как голос Леськи вдруг стал громче и за секунду раскрутился до высшей точки, будто вихрь, усиленный пением бэк-вокалисток. Как взорвалась музыка, подхваченная духовыми и ударными. Как наша вокалистка начала подниматься на носочках и буквально подпрыгивать, напрягаясь и краснея в попытке выдать самый чистый и высокий звук. Как внезапно все стихло, и остался один лишь рояль, позволяющий мелодии плавно угаснуть, превратившись в интимное перешептывание клавиш.

Я рассказываю, как потом пил кофе до утра и засыпал лицом на табулатурах, одним ухом слушая, как сводят и мастерят записанное. А рано утром ребята уехали на радио, у них был эфир. И Боря с радостью занял среди них свое законное место, от которого был несправедливо отлучен в студии. И именно его встретили фанаты на выходе из офиса. Его и остальных. Не меня. И мне все равно, потому что я хочу домой. К ней.

А ей некогда.

– Некогда?

– Да, Паш, мне нужно идти.

Я стою на месте, но мое сознание будто отбрасывает мое тело к противоположной стене.

– Хорошо…

– Не обижайся, пожалуйста, у меня здесь срочное дело.

– Ты уверена, что не нужна моя помощь?

– Нет. – Ее голос совсем осип. – У вас там работы на месяц вперед.

– Ань, я просто сессионный музыкант для них. Я не занимаю место Бори в группе. Уеду, возьмут на мое место другого. У меня здесь много свободного времени, пока они везде катаются, я мог бы проводить его с тобой.

– Паш, я не знаю…

– Хорошо, беги, перезвоню вечером.

Со злостью жму «отбой» и выбрасываю телефон в угол. Беру гитару, навалившись на стену, и пытаюсь уловить мелодию, крутившуюся в голове до этого самого разговора. Она была какой-то нежной и лилась, словно речка, но пальцы выдают теперь что-то жесткое, звонкое и гулко отдающее обидой.

Аня

Так и застываю возле незнакомого подъезда с железной дверью, выкрашенной в красный. Прижимаю телефон к груди. Мне так хочется разрыдаться! Никогда не была плаксой, но, то ли гормоны скачут, то ли Пашкин голос так подействовал, но душе дерьмово оттого, что пришлось его снова оттолкнуть.

Он мог бы взять меня сейчас за руку, зайти вместе в эту дверь, помочь, поддержать, защитить, но что-то внутри моего сознания до сих пор сопротивляется. Каждый должен извлечь свой урок из сложившейся ситуации. Каждый должен прийти к решению своим путем. Каждый должен понять, что важнее в жизни, и где именно это важное для него находится.

Я прячу телефон в карман и рассматриваю цифры на табличке. Собираюсь с духом, чтобы нажать нужную кнопку на домофоне, как вдруг дверь открывается и из нее выходит молоденькая девчонка. Лет семнадцати, худенькая. Смотрит на меня, как на потерянную, (а я такая и есть), и решает придержать дверь.

– Все нормально? – Интересуется она и отступает в сторону, позволяя пройти.

– Да, спасибо, – едва сохраняя равновесие, мычу я, и хватаюсь за стену.

– Эй, подруга, ты чего бледная такая? – Незнакомка аккуратно берет меня за локоть.

Мне не хватает воздуха, голова кружится, ноги слабнут. Я не завтракала, да еще и распереживалась.

– Все хорошо, – делаю нетвердый шаг к лестнице.

– Сама-то дойдешь? – Девчонка готова подхватить меня в любой момент.

– Да, спасибо.

Пытаюсь высчитать, на каком этаже находится нужная квартира. Кажется, на втором.

– Ты к кому? – Не отстает она. – Давай, провожу.

– Я на второй. Сама справлюсь, спасибо.

– Как знаешь. – Девчонка отпускает мою руку и наваливается на перила, чтобы проводить пристальным взглядом.

Я поднимаюсь по ступеням, пытаясь решить, чего хочу больше: убежать отсюда немедленно, очистить желудок, поесть до отвала или в туалет по-маленькому. Хочется всего сразу, а еще реветь и шоколадку.

Найдя нужную квартиру, я ощущаю покалывание в затылке и в кончиках пальцев. Вот оно. Здесь меня ждет ответ. Нужно только нажать на кнопку звонка. Но что я ему скажу? Кем представиться?

Не дав себе времени на раздумья, я робко стучу. Затем еще раз и еще. Стук гулко отдается в стенах подъезда, но открывать мне никто не спешит. Припадаю ухом к двери. Тихо. Мертвая тишина. Ну, что ж. Значит, не судьба. Очередное головокружение заставляет меня схватиться за ручку. Дверное полотно будто пружинит. Туда-сюда. Понимаю, что дверь не закрыта, и испуганно замираю.

В голове рождаются шальные мысли. «Ну же. Открывай. Вломиться в номер к Джону тебе же ничего не помешало? Так проделай то же самое еще раз. Давай уже!» И я сдаюсь. Дергаю, и дверь с тихим скрипом открывается наружу. В нос ударяет слабый запах сырости и старья.

– Есть кто? – Спрашиваю я тихонько и уже громче добавляю. – Ау! Добрый день!

Вхожу, нащупываю пальцами выключатель и, когда коридор заливается светом, прикрываю за собой дверь. Оглядываюсь. Если честно, снимать обувь в такой обстановке совсем не хочется: вешалка в прихожей буквально завалена грудой несвежей одежды, воняющей табаком, протертый до дыр линолеум выглядит грязным, темным и местами ободран, обои на стенах давно выцвели и отслаиваются целыми кусками.

Поморщившись, я переступаю через мужские тапки, обхожу заляпанные глиной тяжелые ботинки размера, наверное, сорок пятого, и заглядываю в коридор. Ага, ясно – однокомнатная квартира. Слева кухня – видны табуретки, стол и высокий холодильник времен перестройки. Из окна падает свет, поэтому отлично видно царящий там беспорядок. Прямо напротив меня – приоткрытая дверь, занавешенная каким-то барахлом.

Я еще раз скольжу взглядом по немытому уже несколько лет полу, утверждаюсь в мысли о том, что лучше остаться в обуви, и делаю решительный шаг. На этот раз дверь открывается совсем бесшумно. Я останавливаюсь на пороге комнаты и качаю головой. Занавесок на окнах нет, паркет потерт, одну из стен занимает стеллаж, сверху и донизу забитый всевозможными книгами. Возле другой стены – большой современный телевизор, не вписывающийся в подобную обстановку. Ровно посередине – стол, закиданный мусором и газетами, на которых сверху стоит пустая бутылка из-под спиртного. У окна – большой диван. На нем – тело.

Тело!

Я боязливо ступаю внутрь и еле сдерживаю рвотный позыв: в воздухе стоит едкий запах перегара. Заткнув нос, я на цыпочках подхожу к лежащему на животе мужчине и с интересом его разглядываю. На нем длинный халат, перевязанный поясом на талии, на ногах черные дырявые носки, длинные руки свисают с дивана плетьми. Я наклоняюсь. Умиротворенное лицо спящего кажется мне знакомым. Под густой седой с легкой рыжинкой бородой и волосами, пару лет не знавшими стрижки, угадывается тот молодой парень с фотографии. Это точно он. Только превратившийся в рослого, осунувшегося мужчину, накачавшегося алкоголем до беспамятства.

Я стою над ним долго, слушаю его ровное дыхание, разглядываю каждую морщинку на бледном лице. «У нас с вами совершенно ничего общего. Зря я пришла. Вы не можете быть моим отцом».

Я бросаюсь к выходу, но меня заставляет остановиться желтый прямоугольник на фоне разноцветных корешков книг. В груди трепещет, ноги подкашиваются, но я все-таки подхожу и беру его в руки. Маленькая рамочка из пластика, десять на пятнадцать сантиметров. А в ней фото девушки, так похожей на меня. Просто нереально похожей. Прическа по моде тех лет: длинные тонкие пряди тянутся от ушей вниз, а на макушке будто взрыв – волосы пышные, с рваными краями, начесанные и обильные залитые лаком. В ушах массивные клипсы.

Мама.

У нас дома нет такой фотографии, поэтому я рассматриваю ее долго, удивляясь тому, какой она тогда была: молодой, задорной, с искрящимися счастьем глазами. Такого взгляда, как на этом фото, я, пожалуй, не видела у нее никогда. Поставив рамочку обратно на полку, принимаюсь обходить комнату, но больше ничего интересного не нахожу. Снова возвращаюсь к дивану, наклоняюсь над спящим мужчиной и тихо говорю:

– Простите.

Но тот даже и не думает просыпаться – мертвецки пьян.

– Эй, – пробую уже громче, – простите, пожалуйста!

Ни единого признака жизни. «Он, вообще, дышит или нет?» Только что сопел. Дрожащей рукой я касаюсь его плеча, слегка похлопываю:

– Герман. Вы же, Герман, да? Герман Петрович?

Наконец, он шевелится, но глаз не открывает. Мычит:

– Не…

– Вы не Герман? Но я думала…

Тело шевелится, стараясь приподняться с подушки, но тут же падает:

– Не принимаю.

– Что?

– Прих… – Еле шевелит ртом. – Приходите завтра…

Что он там мелет? Я тяжело вздыхаю, глядя, как мужчина с трудом пытается разлепить веки. И наклоняюсь ближе как раз в тот момент, когда он с трудом продирает глаза и щурится в попытке меня разглядеть.

– А-а-а! – Вдруг начинает реветь он, словно очнувшийся от спячки медведь, и хватает меня пальцами за щиколотку.

– Аа-а-а!!! – Визжу я, резко дернув ногой.

Вырываюсь и несусь прочь.

Хлопнув дверью, сбегаю по лестнице и проношусь мимо той самой девчонки, заходящей обратно в подъезд. Задевая ее плечом, слышу:

– Осторожнее, пожалуйста!

– Извини, – бросаю я, обернувшись и заметив, как она потирает ушибленное плечо. – Извини!

И бегу быстрее. Куда-нибудь, только подальше от всего этого ужаса и странного пьяницы с седыми лохмами, густой бородой и пугающими синими глазами.

Паша

Я толкаю тяжелую дверь и выхожу на воздух. На крыше никого нет. Небо затянуто плотными серыми тучами, ветер с утра заметно усилился, но я все равно решаю остаться. Прячусь за небольшой кирпичной стенкой – там, где меньше дует, сажусь, вытягиваю ноги и смотрю вдаль на высотки, дорожные развязки и черный смог, окутывающий шумный город.

Достаю пачку, вынимаю одну сигарету и закуриваю. Дым, терпкий и горячий, наполняет легкие, отдается легким головокружением и вырывается наружу дорожками через ноздри. Я кашляю, чувствуя, как щекочет в гортани. Люди травятся этой дрянью, чтобы чем-то себя занять. Вот только мысли таким образом не отогнать – они всегда со мной, следуют неотступно, раз за разом возвращают в прошлое, туда, где мы на одно острое и короткое мгновение чувствовали себя счастливыми.

– Вот кто мои сигареты спер, – слышу я над ухом, когда во второй раз затягиваюсь.

Дым обжигает мои внутренности, и это неминуемо приводит к очередному, уже более сильному приступу кашля. Глаза щиплет, я вытираю выступившие слезы тыльной стороной ладони, и пепел как назло падает прямо мне на ногу.

– Ай!

– Потише, парень, – усмехается Майк, усаживаясь рядом со мной и не боясь запачкать модные джинсы с дырами на коленях.

Его темно-рыжие волосы яростно треплет ветер.

– Ты лучше совсем бросай, Павлик, – советует Леся, хлопая меня ладонью по спине, – чем раз в полгода и так метко.

В нос ударяет сладкий запах ее духов. Она садится, вытягивает ноги и забирает из моих пальцев сигарету. Разглядывает его, думая, не стоит ли затянуться, стряхивает в сторону пепел, а затем тушит, вдавливая в покрытие, которым застелена вся крыша гостиницы.

Я прислоняюсь к кирпичной кладке и кусаю губы.

– Как сходили? – Задаю им дежурный вопрос.

– Было весело, – отвечает она.

– Да ни черта, – морщится Майк.

Вот так всегда. Эти двое ни в чем кроме музыки не могут сойтись во мнениях.

– Расскажете? – Без интереса спрашиваю я.

– Да. – Ее голос.

– Нет. – Его.

Леся косится на Майка, обиженно надувая губы.

– Ладно, согласна. Три часа в пробке ради пары нудных вопросов человека, который и в музыке-то особо не смыслит. – Она убирает светлый локон за ухо. – Паш, скажи лучше, ты подумал?

– Насчет? – Тихо выдыхаю я и складываю руки на груди.

– Ты остаешься в группе, мы делаем раскладку на три гитары. – Рыжий вытягивает из моего кармана пачку сигарет, берет одну и прикуривает зажигалкой. – Я – соло, ты – ритм, Борян – бас.

– И еще бэки. – Подхватывает Леся. – Вы с Майком хорошо звучите вместе.

Я вдыхаю носом дым и пялюсь на носки своих кроссовок.

– Не надо это ему, – наконец, выдает рыжий, одаривая боевую подругу взглядом победителя, – вот, что я думаю.

– Это еще почему? – Хмурится она.

Я перевожу взгляд с одной на другого.

– Потому что это не его музыка.

Леся разводит руками:

– Скажи еще, что мы сочиняем и исполняем дерьмо.

– Дорогая, – его голос понижается, – мы делаем поп-рок. Ты слышала, что слушает в наушниках этот парень? Хоть раз?

Она с шумом выдыхает:

– Нет. О чем ты?

– То, что на данном этапе, он кайфует от возможности держать в руках инструмент, заводить толпу и делать что-то новое, но скоро ему этого станет не достаточно. А по контракту мы не имеем права на эксперименты: нами взят курс, и нужно ему следовать. – Майк смотрит на нее, выдыхая клубы дыма, которые летят мне в лицо. – Ты же понимаешь, Пашка мыслит по-другому. Не мне тебе рассказывать. И музыку воспринимает по-другому. Он – композитор, отличный исполнитель. Музыкант, вот, кто он. По духу и призванию. Людям, которые приходят на наши выступления, плевать на тексты и мелодии. Они тащатся от симпатичных парней, их модного шмотья, твоей крутости и титек. Как долго этот парень продержится в непрекращающихся турах, гастролях, переездах, играя твою музыку? Как скоро ему надоест? Тебя хотя бы слава подстегивает. И Ника с Борей. А его?

– Ты сейчас отговариваешь его, что ли? – Леся сердито сводит брови. – Первый раз слышу, что тебе не нравится наша музыка. Которую мы вместе с тобой сочиняем.

Майк смеется, отклоняет голову назад и даже стукается затылком.

– Лесь, ты меня слышишь, вообще? – Он делает новую затяжку. – Мы сейчас про музыку говорим или про славу? Что ты ему предлагаешь? Он подписывает контракт и забывает о нормальной жизни. На сколько? На три года? Его заставят жить по бешеному графику, лишат возможности делать что-то свое, будут перевозить в поездах и самолетах от одного города в другой, диктовать условия и контролировать. Достанут этот его забавный, – показывает пальцем, – пирсинг из носа. Или, наоборот, всунут еще парочку колец. Постригут, побреют, оденут в чертовы петушиные штаны. – Он ударяет по коленям с размаху. – Ты мне скажи, это его мечта или твоя?

– Майк…

– Не видишь, что парню плохо?

Она открывает рот и, задыхаясь, подбирает слова.

– Паш, – обращается ко мне Леся, – что ты молчишь? Скажи ему. Да все же мечтают об этом!

Майк краснеет со злости.

– Ты глухая? – Качает он головой. – Если начнешь слушать кого-то, кроме себя, станешь лучше понимать этот мир.

– Ты мне, вообще, не указывай, понял? – Заводится Леся. – Сказал мне, что наша музыка – дерьмо! Охренел?

– Да не дерьмо! – Майк поворачивается к ней. – Просто Пашка должен идти своим путем. Он слушает и пишет музыку совершенно другого стиля и жанра. Была бы внимательнее к людям, многое бы поняла. Наша музыка – наша. А если я тебя завтра отправлю на бэки к Киркорову, ты закайфуешь? Три года «Единственная моя» выть в микрофон понравится? Я не говорил сейчас о качестве нашей музыки, я сказал, что она другая!

– Миш, – сдавленно произносит Леся, первый раз при мне называя его по имени, – ты мне скажи, тебе не нравится, что мы делаем? Я… Я ведь предложила тебе рулить всем, а ты…

Я зажат меж двух огней. Искры летят в разные стороны. Эти ребята готовы поубивать друг друга одними взглядами, а мне некуда бежать. За спиной стена, и я вжимаюсь в нее.

– Твою же за ногу! – Майк отшвыривает окурок и резким движением отбрасывает прядь рыжих волос с лица. – Может, мне и не нравится вся эта кутерьма, к которой ты хочешь приговорить Пашку, и не нравится вся эта движуха и вот эта чушь, которая называется сейчас «стилем», но я – читай по губам – люблю. Нашу. Музыку! Черт! Да я хотя бы знаю, зачем на все это подписался! У меня же все нормально было до вас! Ради чего я пришел сюда хоть знаешь?!

Она растерянно опускает плечи.

– Ради чего?

Он смотрит в ее глаза и не верит. Не может поверить, что эта девчонка не знает ответа на такой простой вопрос, лежащий для всех буквально на поверхности. Думаю, знает, но то ли не может позволить себе сознаться, то ли ждет, когда Майк, наконец, озвучит это вслух.

– Пораскинь мозгами, – выдыхает он и отворачивается.

– Миш, я думала, мы команда…

– А я думал, мы – твои подчиненные. – Рычит Майк.

– Что? – Леся готова зареветь.

– Представь себе. – Рыжий тушит окурок и одаривает ее мрачным взглядом. – Удивлена?

Он приглаживает взъерошенные ветром кудряшки.

– Да.

– Отстань уже от Пашки. – Кивает Майк на меня. – Видишь, не лежит душа у человека!

– Так пусть он сам тогда об этом скажет!

Надо же, про меня вспомнили. Я продолжаю безучастно пялиться на свои ноги.

– Скажи ей, Паха. – Майк толкает меня плечом.

Я раскачиваюсь от его толчка, придумывая, как бы сбежать от них поскорее.

– У тебя будет куча фанаток. – Леся улыбается, заглядывая мне в глаза. – Посмотри, наша популярность растет с каждым днем.

Он усмехается:

– У тебя будет куча ненужных обязательств.

Она прищуривается, переводя на него взгляд:

– У тебя будут бабки. Много-много бабла.

Майк ржет:

– И мешки под глазами: будет куда эти бабки складывать.

– Паш, – не унимается Леся, – не слушай ты его. У Майка очередной приступ пессимизма. Вечно все у него плохо. Посмотри – это шанс. Зачем тебе оставаться в этом задрипанном Мухосранске? Посмотришь мир, накопишь денег. Это же творчество, это интересно. У тебя будет все.

– У него не будет Ани. – Эти слова Майка возвращают меня к реальности.

Вот оно – так все просто.

– Она сама его сюда отправила. – Леська сверлит взглядом своего противника по перебранке. – Не простила его.

Он наклоняется к ее лицу:

– Может, еще напомнишь, почему?

Девушка стойко выдерживает и этот удар. Только по уголкам губ можно заметить напряжение, с которым ей удается выносить его колючий взгляд. Майку не нравится тема, но он рад, что слова достигли цели, и улыбается:

– Забудь на минуточку, что ты помешанная на музыке и славе стерва. Отыщи в себе последнее человеческое, что осталось, и скажи Паше прямо. – Эти слова заставляют Лесю покраснеть от возмущения. – Скажи ему, как девушка. Что он должен сделать, как мужик? Чего бы ты хотела на ее месте? Как он должен поступить?

Я выпрямляюсь. Вижу, как ей обидно. Вижу, как на ее лице отражаются самые разные эмоции. Пожалуй, Леся в шоке. И первый раз не демонстрирует ему свою силу, а наоборот. Майк прожигает ее взглядом, смотрит с вызовом, он настроен решительно. Девчонка закусывает губу прежде, чем ответить. На меня не глядит. Отвечает ему:

– Хотела бы, чтобы он, – ее грудь приподнимается от глубокого вдоха, – чтобы… был… настойчивее. И сильнее. Чтобы пришел, сказал ей, что любит. – Она часто моргает, еле удерживая слезы, готовые хлынуть в любой момент. – Сказал, что никуда не уйдет и никому ее не отдаст. Чтобы крепко обнял и больше не отпускал – вот, чего хотят девушки.

Майк хмурится, не отрывая от нее глаз.

– Ты ведь сейчас про Пашу? – Спрашивает он хрипло.

Леся не двигается, лишь приподнимает подбородок:

– А ты ведь про Аню?

Не знаю, что там у них – столько недосказанности, взаимных обид. И это все меня не касается. Я вскакиваю на ноги:

– Простите, ребята, мне пора.

Торопясь к двери, я оборачиваюсь. Они все еще молчат, пытаясь уничтожить друг друга взглядами. Перед тем, как спуститься по ступеням, я поворачиваюсь в последний раз. Ох, нет, не уничтожить: эта парочка уже страстно целуется.

– Смотрите, не съешьте друг друга, – усмехаюсь я и спешу в номер, чтобы собрать вещи.

«Вы как хотите, а мне здесь делать больше нечего».

Я закидываю свои малочисленные шмотки в спортивную сумку, прохожу мимо удивленных Ярика, Ника и Бори. Крепко жму им руки, благодарю, прощаюсь, сбегаю вниз по лестнице и вызываю такси. Пока автомобиль едет в сторону вокзала, надеваю наушники, листаю папки в плейере: «фанк», «соул», «инди-поп», «эйсид-джаз» и останавливаюсь на «северном соуле».

Вот такое сейчас настроение. Вот такие приоритеты. Вот так я и поступлю.

И это сейчас совсем не о музыке.

Аня

Я рассматриваю плакат на стене: счастливые мамаши на картинке обнимают свои огромные животы и довольно улыбаются. А все потому, что на них надеты ужасно страшные и ужасно удобные штаны с безобразными вставками спереди. Интересно, как скоро мне понадобятся такие?

Сквозь слезы читаю рекомендацию по выбору чудесных брюк от фирмы «Мамасик». «Какой к черту мамасик?» В этих нарядных рейтузах женщина с животом выглядит как баржа или минный трал. Уместнее было бы назвать марку «Мамец», «Мамахер» или «Мамамот».

Блин, а ведь некому даже рассказать мне, больно ли бывает рожать. Не очень-то хочется у мамы спрашивать. Неизвестно, как она, вообще, на это отреагирует.

Я вытираю слезы рукавом кардигана и читаю дальше. «На третьем месяце беременности вы уже будете примерно представлять, сколько еще наберете веса, поэтому можете смело приступать к выбору правильной одежды. Вам теперь нельзя носить слишком тесное, идите в специализированный магазин и подберите там две-три пары удобных брюк. Спортивные, элегантные, узкие, расклешенные, любого цвета и размера. С брюками «Мамасик» вам больше не придется жертвовать красотой».

Не придется? Тогда как все это называется?

«Выберите модель, которая вам идет. Некоторые модели имеют широкий эластичный пояс, который приспосабливается к быстро растущему животику. Такие штаны сидят на том же месте, что и обычные, поэтому хорошо подойдут женщинам на ранних сроках беременности. Другие модели имеют пояс, сидящий ниже пупка. Брюки «Мамасик Премиум» имеют преимущество – широкий пояс, затягивающийся над животом и покрывающий его полностью. Такие изделия легко носить на любых сроках беременности».

Как меня, вообще, сюда занесло?

Я осторожно гляжу через плечо на перешептывающихся продавщиц. Даже в таком большом отделе гипермаркета среди сотен наименований товаров для детей и беременных женщин мне не удается затеряться, чтобы скрыться от посторонних глаз. Не помню, как прибежала сюда: неслась по дороге, как сумасшедшая. Лишь бы подальше от этого безумца, ухватившего меня за ногу.

Можно было, конечно, остаться и спросить у него обо всем, что не дает покоя. Можно было вернуться на рабочее место, где меня давно ждут. Можно было, вообще, не устраивать истерик и просто жить. Но все, что происходит вокруг, как-то неправильно сейчас на меня действует.

Мне постоянно хочется реветь. Хочется спрятаться и жалобно скулить, ведь я чувствую себя маленькой девочкой, потерянной, беззащитной и раздавленной. И не осталось почему-то во мне и следа от той безумной девахи, которая ныряла бомбочкой в бассейн в одних стрингах, рассекала на квадроцикле по городу ночью или занималась любовью со своим парнем на пляже, не боясь быть застуканной.

«Где ты, безумная Солнцева? Ты не дала бы себя в обиду». Ты бы точно все быстренько решила и уже сидела бы, смеясь и поглядывая на весь мир свысока. А я… Мне некуда пойти, некому пожаловаться, не у кого попросить помощи и совета. Всех, кто был, я сама же от себя и оттолкнула.

Смотрю на свои трясущиеся ладони и хочу нырнуть туда лицом, чтобы разрыдаться, и тут ко мне подходит молоденькая продавщица.

– Вам помочь? – Вежливо спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я, пожалуй, даже слишком резко.

И утыкаюсь взглядом в плакат. Мне еще нужно дочитать, вдруг там найдется жизненно важная для меня информация. Но девушка не отходит.

– Хотите, принесу вам воды?

Я смахиваю слезы пальцами и поворачиваюсь к ней.

– Воды?

Она улыбается, стараясь казаться милой.

– Да. Подождите здесь, пожалуйста, сейчас принесу.

И я жду. Потому что мне все равно некуда больше идти. Мне нужно что-то, за что можно зацепиться в этой жизни. Нужен кто-то, кому можно довериться. Нужно просто выдохнуть и успокоиться. Только знать бы, как.

Все так же искрясь улыбкой, девушка появляется ровно через минуту и протягивает мне стакан:

– Держите.

– Спасибо. – Я пью маленькими глоточками.

– Вы знаете, – осторожно начинает она, – здесь такое часто бывает.

– Какое такое?

– Ну, как с вами.

– Как будто вы знаете, что со мной. – Горько усмехаюсь я.

– Очень легко потеряться, когда это случается в первый раз. – Продавщица указывает рукой на стройные полки с товарами. – Пойдемте, я знаю отличный способ снять стресс.

Не знаю зачем, но я послушно иду следом. Что она может знать? Молодая, стройная, красивая, с длинными светлыми волосами, стянутыми в тугой хвост на макушке. Идет в своей узкой юбчонке, виляет бедрами. Может, не специально, но это в очередной раз почему-то напоминает о том, что скоро мне придется забыть о фигуре и превратиться в пузатый бочонок.

– На самом деле, – говорит девушка, останавливаясь в отделе детского крупногабарита, – процесс вынашивания ребенка может быть очень увлекательным и интересным. Вам просто нужно довериться родным и близким, рассказать, обсудить, разделить с ними все заботы. Или можно прийти сюда с подружкой: вдвоем всегда веселей.

Она берет мои руки и кладет на ручку детской коляски. Сотрудница магазина точно знает обо мне что-то, чего не знаю я сама.

– Можно часами гулять по магазинам, представляя, как все будет. Скоро вы привыкнете и начнете планировать по-настоящему. А сейчас главное – успокоиться. Можете даже закрыть глаза и представить, как гуляете по парку.

«Ха-ха. Смешно, да». Но я все равно закрываю глаза, выпрямляю спину и покрепче обхватываю рукоять. По спине пробегают странные холодки.

– Трудно, да? – С невероятной добротой в голосе говорит девушка. – Но когда он начнет пинаться, вы почувствуете это, и станет легче представить.

«Она что, экстрасенс?»

– Пинаться? – Я открываю глаза.

– Да, – кивает продавец. Недель в восемнадцать. Те, кто вынашивает не в первый раз и знает, чего ожидать, могут ощутить толчки ребенка уже в четырнадцать-пятнадцать недель. У меня так и было со вторым.

Я изумленно оглядываю ее фигуру. Значит, у меня еще не все потеряно.

– Я бы посоветовала вам прогуляться среди одежды для новорожденных. Ползунки, крохотные кофточки, чепчики, боди – они как анти-депрессант. Перебираете и балдеете. Конечно, вы начнете готовиться и покупать все это ближе к родам, но ничего не мешает вам приглядывать к вещи уже сейчас. Тем более, в таком большом магазине, как наш.

Я сканирую взглядом вешалки с детскими комбинезончиками, стоящие в десяти метрах от нас.

– Простите, – спрашиваю хрипло, – но как вы догадались? Что я…

– Беременны?

Я неумолимо краснею.

– Да.

– Совсем молоденькая, хрупкая девушка с безумного цвета волосами стоит в отделе для беременных, держится рукой за живот, качает головой и плачет.

– Я что, держалась рукой?

Она вновь улыбается.

– А вы не заметили?

– Нет. – Растерянно вздыхаю я.

– Скоро у вас это войдет в привычку. – На ее щеках появляются милые ямочки. – Не хотела сначала подходить, вдруг у вас что-то плохое случилось, но потом решилась. И сейчас вижу, что все наоборот хорошо.

– Думаете? – Шмыгаю носом я. – Я же совсем ничего не знаю. Что мне нужно, что меня ждет, к чему готовиться.

– Тогда начните со специальной литературы. Пойдемте, покажу вам книжку.

Через пятнадцать минут мы с ней уже стоим у кассы. У меня в руках «Энциклопедия будущей мамы», крем от растяжек, новый удобный бюстгальтер, и широкая улыбка на лице. Когда я все это вываливаю на прилавок, справа раздается:

– Аня?

И меня прошибает холодный пот. Эта женщина застает меня с поличным уже во второй раз. Я медленно поворачиваю голову и, чувствуя, как заливаются румянцем щеки, говорю:

– Здравствуйте, тетя Лена.

Пытаюсь втянуть живот и самым глупейшим образом улыбаюсь. «Провалиться бы сейчас под землю!» И зачем только Пашиной маме понадобилось приходить в детский магазин? Что она здесь забыла?

Я лихорадочно протягиваю девушке-продавцу товары и тяжело выдыхаю, когда Елена Викторовна провожает мои покупки заинтересованным взглядом. Пожалуй, это даже ужаснее, чем появиться перед ней голой.

– Здравствуй, – прищуривается она. Уголки ее губ приподнимаются. И меня вдруг пронзает от мысли о том, что вижу в ее улыбке и Машу, и Пашу… и, возможно, та же улыбка будет и у моего ребенка. – Что ты здесь делаешь, Аня?

– Три тысячи двести, – бодро изрекает девушка за кассой.

И я, стараясь не дергаться, словно паралитик, начинаю рыться в поисках наличности в своей сумочке, из которой прямо к ногам женщины, не подозревающей, что она готовится стать бабушкой, вдруг падают цветные коробочки с витаминами. На них большими, будь они прокляты, буквами написано «Мама». Трясущимися руками я собираю их, прячу обратно в сумку, затем достаю мятые банкноты и кладу на стойку.

– Вот, – откашливаюсь, продолжая тянуть улыбку от уха до уха, – выбираю подарки подруге!

Если бы еще не заикаться, когда врешь, было бы отлично.

Когда брови Лены Викторовны взлетают вверх, ко мне приходит осознание того, что я натворила, но уже поздно.

– Не Маше, надеюсь, – прожигая взглядом книгу, выдает она.

Бли-и-ин…

– Нет, – хватая пакет с покупками, смеюсь я. – Это нашей подруге… Зое.