Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
На полпути
мне было знать дано,
и я ответил: «Quando»[29]29
  Quando (итал.) – когда.


[Закрыть].
Спросившим объяснил: «Noi fermerem»[30]30
  Noi fermerem (итал.) – мы остановимся.


[Закрыть],
сказал: «I nostri passi»[31]31
  I nostri passi (итал.) – наши шаги.


[Закрыть].
Со мною рядом шли
по нескончаемому коридору
мои соседи, а немного дальше
приятели, знакомые и те,
чьи лица я лишь смутно вспоминал
по лифту, ванной комнате, столовой.
Здесь также был один, кого я знал извне,
он шел, крутя усы и отбивая шаг.
 
 
Мы торопились, чтоб не опоздать
(как к завтраку в последние минуты),
друг друга обгоняли, впереди,
я слышал, кто-то время объявлял
и призывал идущих поспешить,
прибавить шаг и вовремя сойти,
спуститься в срок.
 
 
А по стене
громадные перемещались тени.
Как будто в сквозняке, дрожали двери.
Глухое эхо к потолку взлетало.
И мы пришли в бассейн,
где я обычно плавал с двух до трех.
Тут было
не так светло, темнее, чем всегда,
значительно темнее, и вода
вдруг стала непрозрачной, и в воде
я посмотрел и увидал
приблизясь к краю
к этим берегам
приблизившись к потоку
я увидал
на берег выйдя
встав на берегу
у кромки волн
у края мрачных волн
придя на голый берег
мутных вод
тяжелых вод
нечистых мглистых вод
Я видел:
из бесцветной зыби
пловцы высовывались то и дело,
вернее, на поверхность поднимаясь,
показывались части тел – плечо,
кусок спины, рука, лопатка, локоть.
 
 
И я стоял на кафельном полу
стоял у края самого, когда
те, кто сюда со мной пришли, разделись
и бросились в бассейн.
 
 
И вслед за этим
я подошел к служителю, с которым
всегда здоровался, и у него спросил,
могу ль и я, разрешено ли мне
войти сегодня в воду.
 
 
Он отпрянул
и хрипло крикнул: «Нет!»
Мне снился ад.
 

 
И я увидел в лунном свете, там,
где воздух безветрен,
складки лунного света
на груди, на плечах,
лунным светом одета,
скрыта в лунных лучах.
 
 
В лунный свет завернувшись,
словно в белую ткань,
замерев, обернувшись,
стиснув грудь и гортань.
На полу моей комнаты
лунного света квадрат.
В поздний час, в час глубокого сна,
во второй половине второй
или в самом начале
третьей стражи ночной
незваный,
неожиданный гость
ко мне в комнату входит
и молчит, и шуршит
между светом и тьмой,
и вступает в квадрат
от луны под окном,
распуская
прекрасные пряди волос,
 
 
когда ночь глубока
и поток высок,
в поздний час полнолуния, в час,
когда ветер ослаб,
когда ветер замолк,
когда ветер притих, как сейчас.
 

 
У всех у нас есть что-то общее
раньше или позже:
комендант,
старосты различных этажей,
гордый бухгалтер и его несколько менее гордый
заместитель,
вахтер, который не курит,
вахтер, который пытается бросить курить,
и вахтер-овоцефал[32]32
  Овоцефал – яйцеголов; латинско-греческий неологизм Дубнова.


[Закрыть],
дантисты,
географы,
юристы,
фармацевты,
медики
и студенты английской литературы,
и весь кухонный персонал –
все до одного –
 
 
раньше или позже умрем
 
 
и я,
ходивший по скверам Москвы и холмам Иудеи,
я понимаю теперь, я вижу –
смерть началась наверху,
 
 
и они,
краснеющие на ступеньках,
смеющиеся в столовой,
сознающие свои волосы,
свои волнистые волосы.
 
 
Tides, within them blood, not mine[33]33
  Tides, within them… (англ.) – волны, в них кровь, не моя.


[Закрыть]
Φαίνεταί μοι κῆνος ἴσος θέοισιν[34]34
  Φαίνεταί μοι… (древнегреч.) – начальная строка 31-го фрагмента (называемого также Второй одой) Сафо. Транслитерация: Fáinetaí moi kénos ísos téoisin. Перевод В. В. Вересаева: «Богу равным кажется мне по счастью». Подстрочник С. А. Карпухина: «Кажется мне, тот равен богам».


[Закрыть]
Quand vous irez, sous lherbe et les floraisons grasses,
Moisir parmi les ossements[35]35
  Quand vous irez… (франц.) Цитируется стихотворение Шарля Бодлера «Падаль» («Une Charogne»), неоднократно переводившееся известными поэтами и переводчиками. Но поскольку они не передают смысла выбранной Дубновым цитаты (две заключительные строки предпоследнего катрена), то мы приводим ее подстрочный перевод: «Когда вы начнете, под травой и пышным цветеньем, / Гнить среди [могильных] костей».


[Закрыть].
In the moon that is always rising[36]36
  In the moon… (англ.) – Под вечно восходящею луной. Строка из стихотворения Дилана Томаса «Папоротниковый холм» («Fern Hill») в переводе Вяч. Чистякова.


[Закрыть].
В складках лунного света
я открываю вам тайну,
 
 
В холодном лунном свете,
падающем
на зеленые могилы,
на плоские пустыни песка,
на высокую воду и молчанье волны.
 
 
Лунный свет
 
 
падает
 
 
на мертвую и живую траву,
на листву, отдающую лист,
на опавшие листья, что скопляются и рассеиваются.
 
 
Лунный свет
 
 
белеет
 
 
на прибрежных камнях и на низких утесах,
на зеленых мхах и развилках деревьев,
на молодых растениях, набирающих рост,
на всех горных вершинах, мысах, полях и полянах.
 
 
В белом окне
 
 
кровь при луне,
 
 
лунный свет неподвижен
на изгибе груди.
 

 
И я вижу, как крови цикл,
повторившись, пройдет этажи,
и отец теней отступил,
и мы вышли из смерти в жизнь.
 

 
Здесь сидел он, вот на этом месте,
глядя на контрастные ветви деревьев,
на капли дождя на оконном стекле,
на ветер, трясущий листья и стебли в цветочном горшке.
 

Лондон, март – апрель 1978

Из сборника «Небом и землею»[37]37
  Эта книга, которую автор посвятил памяти своего старшего брата Владимира (Биньямина), трагически погибшего в 23-летнем возрасте, была выпущена в 1984 г. лондонским издательством Amber Press.


[Закрыть]

«Mein Leben wàlzt sich murrend fort…»[38]38
  «Моя жизнь журчащим потоком стремится вперед…» (начальная строка песни Франца Шуберта «Поток»).


[Закрыть]

Franz Schubert, «Der Strom»

 
Удержать
колебанье листвы
 
 
меж лесов
 
 
целомудренный трепет травы
 
 
меж лесов и полей
 
 
избежать
приближенья коней
разминуться с конями
 
 
меж лугов
меж лесов и полей и лугов
не спеша
под мостами
под шатром синевы
разрешая упасть
светлым волнам волос
предавая
прекрасные пряди
 
 
меж зеленых полей
под огромным шатром синевы
 

Уэйбридж, 21-22 сентября 1978

 
Я просыпаюсь ночью
От звуков собственного голоса
Я просыпаюсь ночью
И молюсь
За душу
Шумана
За мозг его молюсь.
 

Лондон, 1977

 
Старый астматик, я слышу в июньской ночи,
Как задыхаешься каменно ты, как стучит
Хриплое сердце твое на костлявых крестах
Всех перекрестков твоих, как суставы хрустят
Сморщенных улиц, кривых переулков твоих,
Небо твое разломилось, как хлеб, на двоих,
Как я с тобою иду по тебе, пилигрим,
Я не люблю, я боюсь тебя, Ерусалим.
Ночь, ни души, только ветром разносится страх,
Ветер идет по мечетям, шуршит на коврах,
Роется в царских могилах, приветствует прах,
Треплет, забывшись, траву в Гефсиманских садах.
В час этот ветра и ветром отмеченных встреч
Слышу я крепкую крупную римскую речь,
Греческий слышу язык, зыбкогласную течь,
Выдох семитский, горячий и острый, как меч.
Я не люблю, я боюсь тебя, Ерусалим,
Я без конца возвращаюсь к тебе, пилигрим,
Нижнюю кромку одежды твоей теребя,
Ерусалим, я бы мог умереть за тебя.
 

27 ноября 1978

 
Видишь, как стали недвижны
белые реки, и в белом
горы снегу, и под ношей
изнемогают деревья.
 
 
Самое главное – бросить
в пламя дрова и согреться
крепким вином, остальное
нужно богам предоставить.
 
 
Стоит разнять им взбешенный
ветер и пену морскую –
тотчас замрут кипарисы
и успокоятся сосны…
 
 
Будь благодарен за каждый день,
принесенный судьбою,
и вопрошать о грядущем
остерегайся, и лета
 
 
не пропусти – когда зелень
юных волос неподвластна
белому цвету, под ночью,
в час большеглазых обетов,
 
 
в час торопливых объятий,
бега, дразнящего смеха,
выплесни в жизнь без остатка
жаркое счастье любви.
 

Лондон, декабрь 1978

 
Эти невысокие городки
со странными именами,
Где в любом закоулке
слышны раздраженные чайки
и утром просыпаешься от их криков,
где на берегу
между плоской землей и горбатой
неуклюжестью дюн
ты наткнешься на дом
без пенатов и ларов,
что уперся порогом
в подножие дюны,
а поднявшись наверх,
из пустого окна ты увидишь
близорукость всклокоченных
трав и полоску воды.
 

Северный Уэльс, декабрь 1978

 
Лихорадочный ветер
колючею мелкой крупою
Засыпает лицо,
и опять утопает стопа…
В новогоднюю ночь
с занесенною снегом тропою
Мне вдруг вспомнилась юность моя
и ее снегопад –
У бессонных подъездов,
в минуты неловких прощаний,
В запорошенных парках,
над болью больших площадей:
Все прощенья мои,
все анапесты, все обещанья…
Ни души, только полночь кругом
и метель по щеке.
Далеко уходя
от жилья и собачьего лая.
Через белое поле.
в чужом языке и краю,
Ни о чем не жалея,
вернуть ничего не желая.
Я опять вспоминаю
Россию и юность мою.
 

 
Имена, шаги и двери,
Яблони, обет,
Эдинбург, обрыв и берег,
Лондон, лунный свет.
 
 
Неслучившаяся ласка,
Лампочки накал,
Страх, египетская маска,
Страх и ритуал.
 
 
Отбессонилось, отснилось,
Дверь кривым углом,
Что случилось, что случилось,
Пламя над столом.
 

 
Как хотелось самой быть красивой,
Как была покусана крапивой,
Как над полем птица прокричала,
Как волна плеснула у причала.
 
 
Как ждала и сразу выходила,
Как запоминала и любила,
Как смотрела вкось и ревновала,
Как один лишь раз поцеловала.
 
 
Как шепталось найденное имя,
Как мечталось самой быть любимой,
Как смычок на струны опустился,
Как фонарь в асфальте отразился.
 
 
Как любила нежиться в постели,
Как над лесом тучи пролетели,
Как молчала девочкой у моря,
Как застряла веточка в заборе.
 
 
Как хотелось на пол падать платью,
Как стояли туфли у кровати,
Как водою к телу прикасалась,
Как навек непознанной осталась.
 

 
Прячется вечер
В лунную шаль,
Девичьи плечи
Тайно шуршат.
Света миганье
Гаснет вдали,
Голод желанья
Ли утолим?..
 
 
Страстное слово
Будит во мгле
Вёсны покровов,
Паводок лет.
 
 
Гладит усталость
Сонную грудь,
Ночью весталок
Нужно уснуть.
 
 
Спи же. В ресницах
Кроется дрожь.
Пусть тебе снится
Ласковый дождь.
 
 
Спи. До свиданья
В дальней степи.
Ночь ожиданья
Кончена… Спи.
 
 
‹…›
 

 
Оставляя память позади
По другую сторону моста,
Ты опять окажешься один
Пред судьбой последнего листа.
 
 
И упрямо посмотрев назад,
Предостереженью вопреки,
Ты увидишь незнакомый сад
По другую сторону реки.
В зелени, где крепко спит вода,
Всё – благоуханье, ритм и свет,
Легкий шорох, таянье следа,
Гибкий ветер, лунный силуэт.
 
 
‹…›
 

 
Все громче звучит в симфонической бездне
Реприза тяжелой высокой болезни,
Тональность реки, пилигрима, вокзала.
Акустику муча концертного зала,
Уверенно звуки и темп нарастают,
Оркестранты свою партитуру листают,
И вот уже коды последний аккорд
Летит над землей как триумф и укор.
 

 
Словом собирая,
Играя, умирая,
Без конца и края
Вернувшаяся стая.
 
 
Словно ветром вея,
Синея, голубея,
Воскрешая злее,
Смертнее и светлее.
 
 
Светом над строкою,
Ясною водою,
Близкою весною,
Небом и землею.
 

Лондон, январь – февраль 1979

 
Какою светлою кручиной
Твой взор и вешний воздух чист,
Какая вечная причина
Тревожит ветвь и мучит лист?
 
 
Какая тайная причина,
Все объясняя без труда,
Снимает лица, как личины,
И опьяняет города?
 
 
Смущая мальчика, мужчину,
Горячим семенем во сне,
Какая светлая причина
Приводит небеса к весне?
 

 
Только небыли нету
В ожиданье ответа.
За движением света.
В приближении лета.
 
 
Только небыли нету
За волнением цвета.
В удивленье обета.
Над круженьем планеты.
 

Памяти Осипа Мандельштама

 
Напряженным стремительным лётом,
Где светла и чиста синева,
Над высоким до слез небосводом
Догоняют друг друга слова.
 
 
В них элизии эллинской пенье
И латинских пиррихиев град,
Итальянских дифтонгов мученье
И французских сонорных игра.
 
 
Я люблю наблюдать за всесильем
Их полета и слухом сличать,
Как тугие весенние крылья
В ослепительном ветре звучат.
 

 
Я знаю цену вечных цен,
Как производится обмен
Души на звук, зрачка на бровь,
Горячих слов на плоть и кровь.
 
 
Какая красная цена
Своим и общим именам,
Мученью города во сне,
Болезненной голубизне?
 
 
В базарный вдохновенный день
За сколько продается тень
И свет, и правота руки,
На что меняются шаги?
 
 
За сколько продается песнь,
Почем высокая болезнь,
Чем, не торгуясь, уплатить,
За что продать, за что купить?
 
 
Ценою неизменных цен
Я заплатил за сцену сцен,
И если снова покупать,
Я все за все отдам опять.
 

 
Дайте мне листок бумаги,
Нотный стан, перо и знаки,
Я такое вам скажу,
Вас болезнью заражу,
 
 
Жаркой злобой напитаю,
Яркий реквием сыграю,
Болью слова накажу
И бессмертье докажу.
 

 
Я вернусь через несколько дней
И смущу ваши сны и мечты
В эгоизме бравады своей,
В эгоизме своей правоты.
 
 
Я вернусь на клочки разорвать
Ваш уют покрывал и гардин,
Я вернусь до конца рассказать,
Как я был и остался один.
 

 
Из края рассветов и гроз,
Как чистые листья, унес
Туда, где молчат соловьи,
Порывистый ветер мои
 
 
Ненужные годы, и зло
В глаза возмужанье вошло,
Огранило складками нос,
Отняло волнистость волос.
 

 
Каким должно быть слово,
Затаскано и ново,
Изведано и странно,
Здоровье, мускул, рана?
 
 
Натянуто дугою,
Тугою тетивою,
Расслаблено, готово,
Каким должно быть слово?
 
 
Каким должно быть слово,
И страстно, и сурово,
Кипящими мазками,
Горящими смычками?
 
 
Упрощено и сложно,
Оправдано и ложно,
Земной оси основа,
Каким должно быть слово?
 

 
Прямые локти плавно изгибая,
Меняя направление и взгляд,
Она легко на месте выступает
С неравномерной музыкою в лад.
С бесстрастной ритуальной быстротою
Она к стихам прокладывает путь,
Она ведет дыханье за собою
В поэзии ритмическую суть.
 

 
С обоих берегов могучий ветер мчит
Их перекрестно в запредельный воздух,
Вся пустота земли стремглав летит
Туда, где страшный ожидает роздых.
 
 
Вся жалкая незанятость земли,
Вся тривиальность мчит, швырнута в мили
Межзвездные, сквозь миллионы миль,
Что пустоту вселенной поглотили.
 
 
Раскиданы, разбросаны, они
Несутся по маршрутам дальних странствий,
Разметаны, мертвы, сопряжены
С нечеловечным холодом пространства.
 

 
Не понимает мокрый лист
Песчаной дюны сна и смеха,
Не отвечает птичий свист
Пустотному пещеры эху.
 
 
Не ощущают города
Неровной медленности поля,
Не помнит невода вода,
Звезда не ведает неволи.
 
 
И здесь, где слышится, Господь,
Мольба и боль, простым решеньем
Ты помещаешь в землю плоть,
Ее готовя к воскрешенью.
 

Стивену Спендеру

 
Так болью полнятся глаза,
Когда в низинах и горах
Ждет воскрешения гроза
И моря подступает страх.
 
 
Как ветер города, как мыс,
Как рок дороги, как «Дер Штром»[39]39
  «Der Strom» («Поток») – песня Шуберта.


[Закрыть],
Торопится навстречу мысль,
И говорит в отрогах гром.
 

Лондон, март 1979

 
Флейта летит в эдинбургский туман,
Легкая флейта в шотландском тумане,
Как она мучит и сводит с ума,
Как высотою над городом манит.
 
 
Высокая флейта над городом.
С моря
надвигаются пятна тумана.
 
 
Завтра
Начинаются
свет и тени
на море
свежесть и глубина
и тугой ветер в парусах
и голос тонущий там
где расходятся волны
у меня воля не своя в синем море
ветер дует
непохожий на ветер холмов
ветер звучит
в раковине раскрытого рта
молчаливые чайки
раскрывают крылья
над гибкими пальцами воды
ритмично работают крыльями
над светом от гребня волны
золотыми россыпями солнца.
 
 
Обод вина в чаше
походил на морской горизонт
и его назвали винноликим
но его легкоречивые воды сини
где Пирита
Кейсария
Басс Рок
синее море в солнечный день
всюду есть выход к морю
лишь изгнание из языка
Не кончается.
 

Эдинбург, 1979

 
Руку положив на шар земной,
Реки и озера возмутив,
Высоко поднявшись, далеко
Залетев, где грозы протекли.
 
 
Ослепительные снежные стога,
Золотые ветви, синий свет,
Ветер с островов и дрожь листа
На изогнутом, как радуга, стебле.
 
 
Высоко взлетев под облака,
Раскачав на море корабли,
Как стучит земля, шумит трава,
Как вода блестящая звенит.
 
 
Одевая звуки теплой мглой,
Память по ковыли разметав,
Расстилая травы легких слов,
Расправляя легкие крыла.
 
 
Над холмом и по морской воде,
И где город открывается большой,
На гранит несется яркий цвет,
Капли света бьют в глаза цветов.
 
 
К нижнему и верхнему листу,
От корней к нагревшейся коре,
Пробивая путь сквозь синеву,
Не свою присваивая речь.
 

Эдинбург, Лондон, июнь 1979

 
Какой короткозвучною травой
На севере земли
Холодный ветер
Треплет твое имя?
Порывы ветра гнут
Негнущиеся звуки.
Твоя трава крепка,
Как выдох из гортани.
Кто хочет пригубить,
Пригнуть траву,
Кто ходит по негнущейся траве
Чужих имен
На севере земли,
Кто трогает, кто пробует слова
Нетвердою рукой, нетвердыми губами?
Твоя трава
Встает во весь свой рост,
Под рост травы
На севере имен
Крутым горячим звукам подниматься
И леденеть на северном ветру.
Я свою силу черпаю в слогах,
Я выдыхаю имя в полный рост,
За звуком звук,
И вот уже гортань,
Уже гортань горит
Горит и вдоха просит.
 

Лондон, июль 1979

 
Заплутать,
возвратиться к себе,
Совладать,
позабыть о судьбе,
Затянуть
непрозрачный распад,
Заглянуть
в золотой вертоград –
 
 
Разбухая от жизни на смерть,
словно гроздь винограда,
Принимая огромную твердь
многократной наградой.
 

 
Что бы молча ни ждало вас,
Словно музыка и слово,
Обращая к небу взор.
Запрещая приговор,
 
 
Светлым сном и синей ночью
Бог свои раскроет очи.
Явит вам свои уста,
Где зияет пустота.
 
 
Где холодной смертью веет.
Приголубит и согреет,
Жизнью сердце оросит.
Духом тело воскресит.
 

 
Полотенцем растершись,
в тишине я стоял и смотрел
на спокойно темнеющий сад
и на небо ночное.
Небо было все в черно-синем,
всё в темном и светлом,
ночь была в облаках.
Над огромною елью,
тенью падающей на высоту,
три звезды трепетали
и луна
убирала с лица облака.
Я стоял и смотрел
на прекрасную сказку судьбы,
ощущая, что всё – это жизнь,
только жизнь,
только жизнью от жизни,
у прозрачной зеленой воды,
возле самой скамьи,
рядом с темными окнами дома,
где все уже спали.
 

Хенли-на-Темзе, июль 1979

 
Как пригнулась трава
Вся испуг и упрек
Здесь
В полуутренней мгле
Бросая зеленые тени в низинах
Высокая трава
Гнется
На каждом ветру
Рядом с подступом к морю
Тревожная трава
Качается
В складках холодных холмов
 
 
Не поднимая глаз с колен
В зеленой темноте
Пока время удлиняет тени
Ее тонкие пальцы дрожат
Как трава на ветру
Возле вод что текут далеко
Возле острых утесов.
 
 
Ночная стража подходит к концу, аяв постели один[40]40
  Ночная стража подходит к концу… – парафраз строк из фрагмента 80 Сафо. (Примечание Е. Дубнова.)


[Закрыть]
Начинает рассвет расстилаться над морем
Над дикими травами на склонах
В час когда белый парус дрожит
На несильном ветру
Расстилается ранний рассвет
Над волной и утесом
Над высокой и ровной скалой
Там где море глубоко
 
 
Пробуждаясь трава на морском чуть колышется дне
 

Апрель 1980

 
Тяжелая волна с грохотом ударилась о берег.
Это громкая речь моря,
Его грозный язык.
Пусть продолжится путь ваш,
Не торопитесь в пути,
Под косой высотой парусов,
В поисках троп через море,
По ревущим протокам,
Между стен разъяренных теснин,
Вдоль больших берегов,
Под углом принимающих волны,
В сильных синих ветрах,
На простор океана.
 
 
Горные туманы рассеиваются,
И мягкий ветер треплет траву.
Деревья протягивают вперед
Холодные резные ветви.
Голубая нежнеет кора,
И прозрачные листья дрожат.
Молодые ростки пробиваются
Между твердых камней.
Сад застыл.
В неподвижной тиши, словно блестки,
Паутина летит на пруды.
 

Лондон, 1980

К. Аркеллу

 
И тогда с небосвода
Открывается воздух просторный
От широкого сильного неба
К натянувшейся туго земле
И летящему морю
К площадям и садам городов
К самой верхней листве на вершинах деревьев
С распростертых высот небосвода
К семенам что так ветра хотят
Этот воздух дрожит
Над листом над узлом и над стеблем
И над мягкою гибкою ветвью
Над петлею реки
И округлостью острова
Начинает дуть ветер
С расходящейся шири небес.
 

 
Будто в трудную роль,
В мою жизнь ты вошла
И вокзальную боль
Из судьбы принесла.
 
 
Опустевший перрон,
Ожиданья шаги,
За вагоном вагон,
Рельсов дальний изгиб.
 
 
Не веди на пути,
Не неволь вспоминать,
Не буди – разбудив,
Эту боль не унять.
 
 
Как легко над Москвой
Снегопад пролетал,
И мальчишка рукой
На подножке махал.
 
 
Как по рижским садам
Ветер сыпал пыльцой,
И в окне навсегда
Сын прощался с отцом.
 
 
Это чувство – не ложь
Возвращенья к себе,
Но холодная дрожь
От рожденья к судьбе,
 
 
Что ложится на лоб,
Словно лист на пути…
Не буди же озноб,
Память не береди.
 

Лондон, июнь 1980

 
Зеленый лист на стебле
Дождь в пыльных городах
Грохот моря о скалы
Поле в ярких цветах
Путь ветвей непрямой
Запах пыли в больших городах
Неподвижность земли и движение моря
Тонкий ил у озер
Урожай рядом с морем
Мост над городом ночью
Прорастанье зерна
Листья расположенные вдоль стебля
Нарастанье волны
Горечь горькой полыни
Расстеленные травы
Сок берез
Что торопится в ритм
Остановки не знающей крови
 
 
Запах пыли в дожде и испуг от возможности смерти
 

 
Как рождается стих
От случайного взгляда,
От сознания смерти,
От чувства стыда,
Окрыленной игрой,
Незаслуженно-щедрой наградой
На коротком пути,
Где садами полны города.
 

20 июля 1980

 
Это было в Риге во дворе,
Как ты прыгал мальчиком в сугроб,
На высокой ледяной горе
Направлял салазки. Гардероб
 
 
В Таллине был справа. А в большой
Комнате, где печка, за окном
Свешивались ветки, а в другой
Плакал ты, наказанный отцом
 
 
И когда кричала из окна
Мама и домой тебя звала,
Прижимался к дому, и стена
Мокрой и холодною была.
 
 
В солнечном Ташкенте, где теперь
Лишь одна могила, как визжал,
Когда брат, чтоб шел быстрей, тебе
По дороге руку больно сжал.
 
 
Воздух, ветер в первом из дворов
Вечером весною, корабли,
Школа, ударенья трудных слов,
Дедушка и «мальчик, не шали».
 
 
Каждый раз, закончив свой компот,
Говорил он: «Было хорошо»
И подолгу тер салфеткой рот.
Как-то он ушел и не пришел.
 
 
А еще поглубже, не боясь
Темного подвала, ты войдешь,
Выйдешь и увидишь перевязь
У забора летом, и найдешь
 
 
Ножик, и увидишь, как встречал,
Как бежал навстречу теплым днем
Улицей Гранийди и кричал
«Папа!», и закат горел огнем.
 
 
Было или не было – зимой
В валенках упругий мягкий бег,
На коньках по льду, и за спиной
Рук не удержать, и падал снег
 
 
На каток, как позже на Москву –
Музыка и шум, но ни души
Не было на озере, где звук
Только от коньков, да снег шуршит
 
 
По деревьям. Как еще, когда
Вышибалой за чертой стоял,
Мяч не мог докинуть. Как звезда
Провожала утром школьный бал.
 
 
С кем все это было, как давно,
Небо, запах моря и трава,
Больно, возвращенья не дано,
Как опять кружится голова.
 
 
Но зачем давно ушедший мир
Воскрешать, вытаскивать на свет,
Создавать из прошлого кумир,
Ворошить страницы давних лет,
 
 
Напрягаясь, снова вспоминать
Самый первый, трехэтажный дом,
Комнату, широкую кровать,
Где лежал меж мамой и отцом,
 
 
Вспоминать, как медленно домой
По уснувшим улицам идешь
С телеграфа смерти, и пустой
Город гулок… Что все это – ложь,
 
 
Или слепок, или слева след,
Там где кровь горячая не ждет.
 
 
Жизнь не скажет. Может быть, ответ
Вслед за обещанием придет.
 

Лондон, август 1980