Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
Думал про смерть и не верил, что смертен, и спорым
Телом горячим мороз разрезая, катался
Часто на «дутышах» в парке ночном – и остался
След от коньков до сих пор на студеных озерах,
На несказанных, немыслимых детства просторах.
 

 
Мне снилось, что мать и кто-то еще
Вошли в мою комнату тихо –
А я все проснуться не мог и во сне,
Как мертвый, не мог шевельнуться.
 

 
Я головой прикоснулся во сне
К изголовью, и мне показалось –
Всего лишь на миг – это смерть подошла
Сзади и жесткую руку
На голову мне положила.
 

 
Дверь приоткрыв, проверяет кто-то
Сплю или нет я и можно ль порыться
В рукописях, в манускриптах моих.
Страшно мне. Кто-то за дверью,
Приоткрывая ее, затворяя бесшумно.
Будто бы – кажется мне – дверь дрожит на ветру.
Я, напрягая все силы, пытаюсь спросить:
Кто там, кто хочет войти, кто играется дверью?
Но не могу, только страх ощущаю –
И, наконец, заставляю себя пробудиться
Нечеловеческим воли усилием – долго –
Долго в себя прихожу, и окно над кроватью
Дверью мне той начинает казаться…
 

 
Я шел по коридору,
Где он сворачивал, – висело
Там зеркало, а позади меня
Перегорела лампочка, и вспышка
В нем отразилась. Испугавшись,
Пошел назад я, но боязнь и тьма
Мой сковывали шаг, и, не дойдя до двери,
Я лег на пол и голову закрыл руками, и тогда
Из коридорной глубины
Возникла женская крылатая фигура
И, подойдя, склонилась надо мной.
Нет, не меня, – шепнул я, – не меня.
 

 
Застигнут кем-то на равнине,
Я выкрикнул: в моих руках
Морозный серебрится иней
И возвращает детский страх.
 
 
Мы вышли на дорогу. С фермы
Навозом пахло. Предо мной
Прошли две струйки: достоверно
Я знал, что пыль маршрутный свой
 
 
Путь к назначенью держит. С сеном
Проехал грузовик – и вдруг
Я годы увидал на сцене,
Не покладающие рук.
 

 
Как будто бы день века, день сегодня:
Река пылает, ветер дом трясет
И дверь распахивает в небо, сотни
И тысячи, мне кажется, несет
 
 
Птиц тугокрылых – что-то там вершится
Вне времени и зрения. На свой
Трон, окруженный светом, Дух садится
Безжизненной материи живой.
 

 
Вода летит через камень и лист,
Через трепет ресниц торопливый.
Мне справляться с метафорами земли
И намеками неба не диво.
 
 
Только все пробужденья от сна тяжелей
И растерянней утра; я вижу:
Кто-то виденный где-то идет от полей
И подходит все ближе и ближе.
 

 
Поле с рожью – смотри –
Будто огнем горит,
Речки на солнце блеск
Режет глаза, и лес
Ранит сверканьем своим
Все мышленья слои.
 

 
Шуман в до-ре-ми-фа-соли
Слышал жизнь, как мог;
Свет и цвет на антресоли
Постигал Ван-Гог.
 
 
В Энденихе и Овере
Койка или стул
Кто, зачем вас к высшей мере
В детстве повернул?
 
 
Иль проводка от рожденья
Вся не как у всех
В мире виденья-виденья,
Слуха ям и вех?
 

 
Взглянул – язык отнялся,
Дохнуло духом крепким,
Увидел: мост поднялся
Во сне высоким гребнем.
 
 
Над скатом черепичным
Мост гребнем встал гранитным,
Где лился дождь безличный,
Как слизняки на нитках.
 
 
‹…›
 

 
В нейтральной темноте то гальки блеск,
То свет крыла; в двузначной тишине
То с ветром ветви, то легчайший всплеск,
То будто скрип далекий на лыжне.
 

 
Ничто не лечит и не согревает,
Ландшафт жесток до сухости в глазах –
Расширившихся щелочках – и страх
Врачующее время не скрывает
 
 
За пациента. Видишь: побледненье,
Потеря листьев, мертвая земля,
Тень вдалеке – мы всё начнем с нуля:
Распад, химический процесс, рожденье.
 

 
Белесых на воде число
Полос росло, и звук
Усиливался, и весло
Не покладало рук.
 
 
Моряна веяла на лоб.
Кричали птицы. Край
Земли менялся, и озноб,
Как детская игра,
 
 
Тебя всего завлек, всего
Всецело поглотил,
И вот вернуться в возраст свой
Уже не стало сил.
 
 
И блеск блаженных островов
Слепил твои глаза,
Где нежелтеющей листвой
Оделися леса,
 
 
Где на рассыпчатый песок
Ложился след, легчал –
Как будто не от смертных ног –
И в солнце пропадал.
 

 
Я сказал свече: «Твой красный воск – смотри –
Так и будет на подставку до зари
 
 
Капать медленно, себя ты принесешь
В жертву нескольким словам, в которых ложь
 
 
Тела – истины правдивей духа; боль
Лишь одна приводит к воплощенью в роль».
 
 
Мне ответила свеча: «У нас на всех
Свой огонь, фитиль, провал, успех;
 
 
Воск дарю тебе я свой, чтоб превозмог
Листопад и чтоб бесстрашно за порог
 
 
Выходил, когда двусмысленный туман
Зренье манит в откровенье и в обман».
 

 
Птицы то и дело над тропою
Перелет свершают быстрый; грязь,
Глинозем и прель – и кеды с боем
Каждый бугорок берут, стремясь
 
 
Неуклонно к возвышенью места.
Пасмурно кругом, вот-вот начнет
Сверху лить, а где-то неизвестный
Близкий друг распутицу клянет.
 

 
Mi vide, un laccio che di seta ardiva
Tese fra l’erba, ond’e verde il camino.
 

F. Petrarca[62]62
  Mi vide… (итал.) – Увидев меня, нить, которую из шелка пряла, / Она протянула через траву, где зелен путь. (Франческо Петрарка).


[Закрыть]

 
From where Pan’s cavern is
Intolerable music falls.
 

W.B. Yeats[63]63
  From where Pan’s cavern… (англ.) – Оттуда, где пещера Пана, / Ниспадает мучительная музыка… (Вильям Батлер Йейтс).


[Закрыть]

 
Pan sifflote dans la forêt…
 

G. Apollinaire[64]64
  Pan sifflote… (франц.) – Пан свистит в лесу… (Гийом Аполлинер).


[Закрыть]

 
Quando il carro sonoro
Di Bassareo riporta folli mugoli…
 

E. Montale[65]65
  Quando il carro… (итал.) – Когда звенящая повозка Вакха доносит дикие крики… (Эудженио Монтале).


[Закрыть]

 
Поэтому мы изменили свою жизнь.
 

Й. Сеферис

 
– Ты скажи мне, чистая вода,
Ты откуда мчишься и куда,
Не сбавляя скорости своей,
Вспенивая выступы камней?
 
 
– От вершин природных я стремлюсь,
К долам я нерукотворным льюсь,
К деревням и городам мой бег,
Где любовью вечен человек.
 
 
– Ты скажи мне, радостный поток,
Для чего тебя придумал Бог
И зачем спешишь ты с крутизны,
Второпях тревожа валуны?
 
 
– Я живу, вбирая свет и тень,
Чтобы в этот яркий синий день
Лик твоей любимой отразить,
Чтобы дать ей жажду утолить.
 

 
Время холмов зелено-голубое
Течет неторопливо – посмотри:
Вот мастер черепицей крышу кроет,
Вот школьники на кроссе «Раз-два-три»
 
 
Кричат: повсюду собранность, усилье,
Открытость жизни – только ты опять
Тревожащихся глаз от птичьих крыльев
Не можешь – и не хочешь – оторвать.
 

 
Проходи же рядом, как принцесса,
Взор даря, высоко лоб держа, –
Будто бы над полем и над лесом
Я слежу взмывание стрижа.
 

 
Она как будто за пределы тени
Ступает, статно и легко. Под ней –
Земли горячий трепет. Со ступеней
Своих янтарный свет полей
 
 
Соседних и зеленый блеск далеких
Холмов я вижу. Всюду тишина.
Я говорю – но воздух ловит слоги
И остается бессловесность сна.
 

 
Ты ли это, Лайла-Нойя,
По тебе ли сердце ноет
В нервном, интровертном зное
Ты ли – абрис паранойи?
 
 
…В январе прекрасным снегом
Как бросала ты в подруг,
И апрель за вами следом
Делал все нежнее луг…
 
 
…Валуны через ручей я
Как бросал, чтобы пройти
Легче, статней и виднее
Ты могла бы впереди…
 

 
Светотеневые переходы
Эти сделали твое лицо
Переменней – функцией погоды,
Вод, лугов, холмов, полей, лесов.
 
 
Зимнею порою, непогожей,
И в цветенье, в листопад, в жару
Видит он, больной тобой прохожий,
Только бликов разную игру.
 

 
«Вдруг от толпы отделилася женщина» – это
Ты и была, Лайла-Нойя, и летнего света
Сразу же луч устремился вдогонку тебе,
В юность, туда, где по стеблям росистым стопе
 
 
Было легко твоей дальше идти, пригибая
Сетку из трав и цветов, через луг, увлекая
Всех, кто смотрел и кого опьянили следы,
К берегу, к волнам, к покою лазурной воды.
 

 
Уже как будто не хватает дней,
И ночи все заполнены тобою,
И эта одержимость, как в запое,
Все сделала обманчиво-ясней…
 
 
Когда, казалось, буря улеглась,
Навстречу с непокрытыми власами,
В потемках плоти ощущая пламя,
Перерожденной Ева поднялась.
 

 
И ради чего все:
тысяча кораблей,
гребни далеких прибоев,
удары копий,
крики, бьющие в небо,
прыгающие вниз камни,
набухшие кровью реки,
цепи пленения?
 
 
Ради
атмосферного призрака:
складки воздуха,
движения ветра,
волнения простыни,
пустой туники.
 

 
Вдыхая эту темноту
Благого лета, рядом сидя,
Мы абрис двери в пустоту
Перед собою вдруг увидим.
 
 
И полумрак прекрасный тьмой
Окажется, как для слепого,
Дохнет нездешнею зимой,
Застынет в жилах с кровью слово.
 

 
Пронзительно молчащая прохладным
Уже сентябрьским утром зелень – и
Страх испытать тебя, проникнув взглядом
В глаза непережившие твои.
 
 
Росы меж нами хрупкость, быстротечность
Пылинок золотых в луче, тепло
Недлящееся камня здесь, где вечность
Торопит время на своем табло.
 

 
Языческий язык огня,
Тебя согревший и меня
Вчера, не может вечным быть
И время завтра опалить:
Лишь в результате смертных игр
Словами этими, чей миг –
Частица бытия, мы здесь
Нетленную оставим смесь.
 

 
Никому не стоит говорить,
Как петляет вьющаяся нить,
И мелькают следом адреса,
И вступают в тему голоса
Новых инструментов – промолчать
Лучше и в уме подсчет начать
Множителям времени, корням
Жизни – счет начать ночам и дням.
 

 
No worst, there is none.
 

Gerard Manley Hopkins[66]66
  No worst… (англ.) – Худшего нет (Джерард Мэнли Хопкинс).


[Закрыть]

 
Beyond our gate and the windy sky
Cries out a literate despair.
 

Wallace Stevens[67]67
  Beyond our gate… (англ.) – За нашей калиткой и ветреным небом/Кричит литературное отчаяние. (Уоллес Стивенс).


[Закрыть]

 
Тут неделя за неделей, будто дождь дождит,
Месяцы идут, как ручей бежит,
Время идет, как река шумит.
Тут виденье красоты, как бабочка и снег,
Сны, полные птиц,
Смех женщин.
Время-то идет день за день,
День за день, как трава растет,
Год за год, как вода течет…
 
 
Спотыкаясь,
В немом ледяном листопаде,
Я дотрагиваюсь до себя – жив ли я.
А и время опять, как дождь дождит,
Год за годом, как река бежит.
 

 
Заставляет ли память вокзала
Так подрагивать жилкой висок,
Или змейка в песок убежала –
Пуст, и сух, и бесслёзен песок.
 

 
И ты, жестокая вода,
Твои глотки свободы
Обманом канут без следа,
Не утоляя годы.
 

 
Спокойствие потока беспокоит,
Все кажется, что смотрят с катеров,
Глазами изогелий, голокопий
Детали видят, разницу тонов.
 
 
Следят за каждым шагом: в этот полдень
Ленивый летний, с сумкой на плече,
И на ночь глядя, лугом, лесом, полем –
Куда идешь, откуда и зачем?
 

 
Семичастный и Андропов,
Крепелин и Камерон –
Кто-то шел за мной по тропам,
Вот такой мне снился сон.
 
 
Я проснулся: в доме пусто,
Надо по тропе идти
Снова в город, с жутким чувством,
Будто кто-то позади.
 
 
‹…›
 

 
Это дерево помнит, кто гладил его,
Кто смотрел, как трепещет листок
Провожали нас в даль сентября колдовство,
Майский пух и январский снежок.
 

 
Широкое снежное поле, его окружают
Холмы ледяные. На каждом есть мальчик, и он
К опасному спуску готовит салазки. Вдали,
За полем и лесом, там кто-то на взрослой кровати
Спит, детскими снами взволнованный, весь освещенный
Загадкою лунной. Деревья стоят в белизне.
Болит, и неймется, и девочка – в красном капоре
И синем пальто – без перчаток, руками берет
С развилок берез излученья неясного снега.
 

 
Вода течет в песок
Вниз, по деревьям ток
Вверх от корней идет,
Жизнь никого не ждет.
 
 
И только там, где сон
И детский горизонт,
Снегурка ждет тебя,
До вечности любя.
 
 
‹…›
 

 
Полупрозрачность музыкальных нот.
И отраженье города в глазах,
В пределах досягаемости – вод
Речных и океанских голоса.
 
 
Что для приличной красоты еще
Необходимо? Ждать, играть, водить,
В одной рубашке тонкой под плащом
В дождь ледяной ноябрьский выходить.
 

 
Черты смягчает берег, спокойны катера.
Здесь завтра, как сегодня, сегодня, как вчера.
Спросите: что случилось? – Так, ничего, – скажу, –
Я просто заигрался, забыв, что я вожу.
 

 
Остался где-то сзади твой без ключа засов,
Фантазию в миноре ты слышишь для часов,
За сложенною дверью хранится сложный рок,
Там жизнь тебе покажет, где Бог, а где порог.
 

 
Запомнишь мост и перевоз,
начала и конца
Запомнишь бездну и без слез
защитника-истца
Лицо запомнишь и союз
добра и зла и слов,
Что правят нами на краю
сознания и снов.
 

 
Процесс, что чувствует душа,
нельзя остановить –
Мышленья ток, высокий жар,
волнение в крови.
Как от мелодии, когда
по улице идешь,
От мыслей кипятка и льда
тебя бросает в дрожь…
И вот теперь, перечитав
посланья неживых
И вновь старинным другом став
и адресатом их,
Холодный ветер воплотить
и в поле, и в лесу,
Брожение распространить,
смятение, грозу;
В окно автобуса взглянуть,
где рядом самолет
Бесстрашный начинает путь
в манящий сердце лед;
Из сада выйти и опять
войти, все позабыв,
И дар принять, и жизнь отдать,
побыв и не побыв.
 
 
‹…›
 

 
Не бойся: весь в напевах этот остров,
Луг мелодичен, песнями полны
И лес, и поле, складен звук погоста
И гармоничен шум речной волны.
 
 
Но кто же это, что все время смотрит
Из-за стены, наводит на плетень
Видения, – чей слышится мне окрик?
Ответил кто-то: на ступеньках тень.
 

 
Мы вдоль стены идем, покрытой битым
Бутылочным стеклом: огнем горит
В осколках острых чешуя морская.
Я о константе говорю с тобой
Космологической, той тайной силе –
Энергии, что, сообщив момент
Пространству, заставляет мирозданье
Само собой движенье ускорять.
Ты прерываешь вдруг: «Кто это смотрит
Из-за Стены, кто там за ней стоит?»
 

 
Белая птица на взлобье холма,
Легкий прибой – это сводит с ума
Бог, насылает закат и рассвет,
Прячется в дымку исчезнувших лет.
 

 
И волны делят и смыкают блеск
Хребтов своих, сомненье, смуту сея
На одиноком нашем корабле,
В отчаянье ввергая Одиссея.
 
 
‹…›
 

 
Различной речью скажем об одном:
Блажен, кто выбирает сам, как жить,
Кто строит – иль не строит – сам свой дом,
Блажен, кому приходится платить
 
 
По собственному счету за свои,
А не чужие сны, – когда виска
Коснется смерть, он языка слои
С ней общие сумеет отыскать.
 
 
‹…›
 

 
Август. Тейм на Темзе. Бродят
Где-то в крупных городах
Чудищ призраки. Выходит
Йейтс с ребенком на руках.
 

 
С той вершины Кавершэма
В Рединге она видна
И тебе, и мне, и всем нам –
Арнолда река-страна,
Каули долина, Поупа
Лес и луг, где во вратах
Всех вращений наших тропы
Видим –
на свой риск и страх.
 

 
Меж деревней и лесом широкое поле колосьев,
Не волнуясь, лежит в этот теплый безветренный день.
Нет ни звука, лишь изредка птицы какой-то доносит
До изгнанника голос – намек односложный, что тень
 
 
На плетень как бы, муча догадку, наводит… Идущий
Больше смотрит наверх, чем вперед, к этой тленной земле
Равнодушен, на небе надеясь прочесть Вечносущность,
Разглядеть, счесть все кольца в бессмертном бытийном стволе.
 
 
Так идет он, настойчивей, чаще как будто бы тыча
Своим взглядом в наглядность вознесшихся перистых снов,
Чтоб тебе завещать этой явственной тайны обличье,
Для которого нету у нас и не может быть слов.
 

 
Стремительный зигзаг бекаса
Над мокрым лугом, вопреки
Болезненному ветру – сказка
Все сказывается у реки.
 
 
Дождь слог за слогом поглощает:
Он тихо моросит с утра
И шепотом в ответ вещает:
«Проточная вода – пора».
 
 
‹…›
 

 
Тебя вобрал метаболизм листвы,
Наклоны света, шепоты лугов
И окна Бога – ряд вещей простых.
Кричу: вернись! – но ты и был таков.
 

 
Небо рушится вкруг нас в могучих движениях снега,
Ранит воздух-стилет каждый кожи открытый кусок:
Это место подходит ушедшим от нас для ночлега –
Перевала-привала, чтоб силы набрать на бросок.
 

 
Где наша тень встречает лунный свет,
Будто была пора, а теперь время
Оконные рамы трясет от порывов принять снег
И с ним войти, как в гости, – только вреден
 
 
Воздух гостиной для снега, а там,
Снаружи, он, как в помещеньях
Сна, легок и высок ударит час – и нам
Уже придет пора просить прощенья
 
 
У этих так легко скользящих двух
Прохожих, двигающихся на границе
Срока и сознанья сквозь листву
Снежно-лунную, узнав их лица.
 
 
‹…›
 

 
Близоруко вглядываясь в тени,
Видим мы, как в пустоши, степи
Северной вслед за собою стелет
Ветер вереск. Время затопить
 
 
Печку детскую и занавесить окна,
За которыми готовят все свою
Смерть – жизнь перегнать и вздрогнуть
От щелчка на стартовом краю.
 

 
Вот поле, школа, музыка барокко,
Рождение и смерть, и между ними –
Стихи, любовь и дальняя дорога,
Родители, фамилия и имя.
 
 
‹…›
 

 
Кто живет в нашем доме, какая погода над ним?
Удаляется берег, бежит и бежит горизонт –
И вот сам он летит, этот дом наш, сквозь ночи и дни,
Через весь бытия полный явственных образов сон.
 

 
Когда в окно, в домашний полумрак
Тяжелой тенью входишь вглубь теней
И пола пыль твой невесомый шаг
Не беспокоит и лежать на ней
 
 
Недвижно продолжает лунный свет,
В подветренное время яви-сна,
Как будто млечных крыльев силуэт
Беззвучно вылетает из окна.
 
 
‹…›
 

 
Чем их дольше нет, тем больше их
Неизменно четкая реальность
Изумляет, мучит. Проходя
Вместе с легким серебристым ветром
Сквозь мускулатуру сна, они
Будто для визитов одевают
Памятные нам одежды – лишь
Изредка проглядывает что-то
Грозное, нездешнее, что всех
Будет нас сопровождать до самой
Встречи – до угла со временем.
 
 
‹…›
 

 
Метафорами тела говорить
Возможно ли теперь? Мы все владеем
Свободно этим плоти языком
Домашним, чувственным, но, подбирая
Слова, что, может статься, подойдут
Для одиссеи послесмертной духа,
Мы здесь молчим все чаще и вперед
Все чаще смотрим опустевшим взглядом.
 

 
В работе черной над метемпсихозом
Земли и почвы с телом не прощанье
Мы зрим, а лишь его метаморфозу,
Намек, подобье, символ, обещанье –
 
 
И видим за окном ландшафт посмертный:
Недвижна времени клавиатура;
Дождь падает бесстрастно, равномерно
На темные и светлые фигуры
 
 
С меняющимся абрисом; звучанья
Запутанного языка дрейфуют
По ветру, как снежинки, отвечая
И вопрошая; блики неживую
 
 
Как будто воплощают стену; ближе
Подходят горизонты и несется
По льду травы, могилы свежей ниже,
Ночь на коньках к стволам высоким солнца.
 
 
‹…›
 

 
Легкие как
Листья они
Уже выпали из времени
Там покуда здесь
Корни судорожно пьют
Силу воскресения.
 

 
После их отбытия мы сверху
Холоду открыты стали – и,
Их благополучие на веру
Принимая, думать про свои
Собственные вынуждены души,
Что неподготовлены к борьбе
С пустотой, и прятаться от стужи
Этой непредвиденной небес.
 
 
‹…›
 

 
Что мы способны дать – на ручке руку
И подбородка на ладони вес –
Теперь уже на вечность отстоящим
От смерти? Здесь, у отмели стиха,
В потоке этом радиационном
Всех элементов времени, найдем
Мы и пристанище, и утешенье.
 

 
Благоухание и звук
И сердца неживого стук –
Процессия передо мной
Плывет сквозь прах и тлен земной.
Откуда все они пришли,
С краев ли неба и земли
Бессмертных сонмов череда
Откуда движется, куда?
Проходят мимо облаков,
На фоне солнца, широко
Раскинувшись, вдоль темных стен,
Лотков и театральных сцен.
Немножко тени здесь еще
Для них бы высветлить – и счет
Тогда другого бытия
Пошел бы и увидел я,
Как каждый временный вокзал
На окнах шторы опускал.
 
 
‹…›
 

 
Средоточие тени и света,
Из-за дальнего поля ко мне
Не явилось ли дерево это,
Будто гость, в выразительном сне,
 
 
Чтобы что-то сказать, курс какой-то
Указать на какую-то цель?
Здесь все больше растерянность годы
Полнит, как пустота – колыбель.
 

 
По эту сторону (а мы
Другой не знаем) циферблата
Все больше проникает тьмы
Полупрозрачной в наши даты.
 
 
Не ополчимся же сплеча
На жизни временную меру:
По эту сторону луча
Сомнение – синоним веры.
 
 
‹…›
 

 
Преследуют и поражают нас
Своими ликами из неоткрытых
Районов времени; смотря вперед,
Воскресной силой дышат, мощью речи
И музыки, как небо и земля,
Парадоксальных, как загадка, сложно –
Элементарных – мы сейчас о них
Трагически возвеселимся.
 

 
При вечере, вечере,
При последнем часу времени
Мне причудился чудесный сон –
Как будто родители да широкий двор.
Я сплю-не сплю,
Смотрю, не летят ли где ласточки,
Не глядит ли рассвет
К нам чрез забор.
 

 
Они видны за побережьем. Запах
У моря детский. Альвеолы, нёбо
Я ощущаю. Голоса внезапно
Проходят сотрясением ознобным.
 

 
Родителей касанья,
Ряд имен
(Непреходящих ли?),
Страстей и смерть
Бессрочной юности –
Все в голосе времен,
Что диктовал: отмерь, отрежь, отмерь, –
Звучит, и прозвучит, и будет вечно
Звучать на световых просторах речи.
 

 
Ветер с запада приносит
Запах пиний. Ночь светла.
Вечность как бы время просит
Все свои решить дела.
 
 
Труд пространства беспредельный
Никогда так не был спор,
И душа о душном теле
Затевает разговор.
 
 
А меж тем над головою,
Посланы издалека,
Вдоль луны и под луною
Проплывают облака.
 
 
Стоит нам отвлечься – тут же
Паруса высоких стран
Густо мировой воздушный
Покрывают океан.
 
 
По дорожке серебристой
Мы идем как будто к ним
И на движущейся в пристань
Неба лестнице стоим.
 

Лондон, Рединг, Монжуэлл Парк, Уоллингфорд-на-Темзе, 1983-87; Лондон, 2001-04

 
Словно главы пророчества, горят мои дни во всех откровеньях,
И тело мое между ними – как масса металла для ковки,
И стоит надо мной мой Бог-кузнец, и сурово, с тяжелою силой ударяет:
Рана каждая, времени врезка в меня, Ему вход открывает,
Скрытый огонь вырывается в искрах мгновений.
И это моя судьба, приговор мой, доколе закат не пришел;
И когда возвращаюсь я, чтоб выкованным броситься на кровать,
Весь мой рот – открытая рана.
И нагой, говорю я так с Богом своим: «Ты тяжело поработал.
Пала ночь. Дай нам обоим отдохнуть».
 

 
Как Авраам и Сара в Элоней-Мамре
Перед благой вестью,
И как Давид и Батшева в царском дворце
В нежности первой ночи,
Поднимаются мои святые замученные отец и мать
Над морем на западе,
И на них – все лучистые короны Бога;
Под тяжестью своей красоты они погружаются,
Не торопясь…
Над их головами могучее море течет,
Под ним – их глубокий дом…
У этого дома нет стен ни с одной стороны,
Вода в воде он построен.
Утопленники Израиля
Прибывают вплавь со всех концов моря
Со звездою во рту.
О чем они речь там ведут – стих не ведает сей,
Это знают лишь те, кто в море…
Как лира, чья лучистая мелодия остановлена,
Так и я, их хороший сын,
На морском берегу возвышающийся вместе со Временем.
И порой вечер входит в мое сердце вместе с морем,
И я к морю иду –
Как будто я вызван на край небес для того, чтоб узреть:
По обе стороны опускающегося солнечного шара
Видны
Мой отец справа и моя мать слева,
А под ступнями их босых ног
Несет свои воды
Горящее море.