Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
Город вровень с любовью шагал и хотел, чтобы вышло,
Затаили дыханье трамваи, троллейбусы, мост
Свою спину подставил – а вечером там зажигались
Светлой сказкой для них фонари.
 

 
И Шекспир на стене с одобреньем кивнул, и профессор
Поднял брови, за окнами зала шумела листва
Лета зрелости, вся волновалась, плескалась,
Словно била в ладоши.
 

 
Я связать ничего и ни с чем не могу – лишь страницы
За столами трещат и под куполом множится звук.
Обруч страха сжимает виски и в невидящий взгляд
Входит смертность.
 

 
Рядом со стопкой работ курсовых, у доски, в кабинете
Или в актовом зале (ручные часы на столе,
Допотопном и шатком), пред тысячью глаз, за спиною
Время преподавало.
 

 
Жизнь дошла, дотянулась до нескольких мокнущих галек,
Горькой складки песка и легко набежавшей волны
На одном побережье – как будто знакомом – и тихо
Подле сосен уснула.
 

 
Дребезжанье как будто будильника, яркий как будто
Не за окнами ль свет, не волны ли звучанье вдали
И растущая вера, что жизнь ничего не забудет,
Все вернет до конца – до мельчайшей частицы земли.
 

Июнь – июль 1991

 
Закат уже окрасил облака,
Вернее, их подол, в охряный цвет,
И вновь обуза эта нелегка –
Смотреть, как небо убавляет свет.
 
 
На окна самолета пали три
Спокойных капли – снаружи дождь,
Как видно, начинается – внутри
Всё сердце съест, покуда взлета ждешь.
 
 
Но вот уже, под облака взлетев
И выше, вижу, что и весь их верх
Оранжевее солнца, золотей,
Похож на парк один, осенний сквер.
Минутой позже бело-голубой
Туман вокруг,
Подсвеченная мгла
Без напряженья режется дугой
Уверенного серого крыла.
 
 
Я перелетной птицею осенней
Лечу неутомимо с севера на юг,
Порой поглядывая на багаж с сомненьем:
А хватит ли для чемоданов рук?
 

Сентябрь 1991

 
Вся золотая пыль девичьих снов
Смешалась здесь с земли кровавым потом,
И тень ползет убийцы вновь и вновь
По этим беззащитным первым всходам.
 
 
Добро пожаловать – луга, поля,
Здесь каждый час меняется погода
И кто-то погибает – вот земля,
Что принимает кровь за родом рода.
 

<1991>

 
Маленькие белые везде
Чашки ландыша висят, малины
Шапочкам мохнатым кто-то рдеть
Повелел меж сосен-исполинов.
 
 
Ежевика вдалеке блестит,
Как начищенный ботинок, – всюду
Красота, гармония – вести
Себя здесь надо, как рядом с чудом.
 

 
В ельнике-зеленомошнике
Мы проснулись, в сосняке уснув
На полу его, таком изношенном,
Проводив высокую весну.
 
 
И теперь чернику и бруснику
Будем собирать и есть с утра,
Чтоб осенне-зимний след коснулся
Вечно-изумрудного ковра.
 

 
В рощице мы беляка и белку
Видели, косулю, барсука,
И меж тяжких крупных елей мелко –
Лиственную дрожь березняка.
 
 
Кто потом уснул под пихты лапой,
Кто под тонкой веточкой ольхи,
Кто всю ночь носился на крылатом
Лосе и читал ему свои стихи.
 
 
На валких санях как ехали по снегу,
Глубокому и рыхлому, друзья –
Полевка и медведь – через Онегу,
Где ждали их сосновые князья
 
 
В вершинах, чтоб держать совет о роли
Поэзии в опаснейшие дни
Писак, вождей и кинозвезд – и вскоре
В весенней роще встретились они.
 

 
Олени на ходу легки,
И снег лежит на всем, как невод,
И, будто на свету зрачки,
Расширены границы неба.
 
 
И жизнь надежна и добра,
Как некто, правящий упряжкой,
А смертность – детская игра
В тенях-тенетах снежной пряжи.
 

 
Едва задул осенний полуношник,
Как к ледяным припаям подошли
Стада тюленей с пестро-гладкой кожей,
Морские зайцы с шерстью до земли.
 
 
Мы им сказали: «Дорогие гости,
Мы ждали вас – вот вам ведро плотвы,
В которой есть малюсенькие кости:
Их лучше выплюнуть, чем проглотить».
 

 
Из-за зелени ветлы река
Серебрилась, и вставал крутой
Черный берег, и уже рога
Месяца над елью и сосной
 
 
Проступали. Здесь мы родились,
Возле хвойно-лиственных лесов
И потока, что впадал вдали
В серый холод моря. Жизни зов
 
 
Там страстней казался и черствей,
Чем в других местах, и может быть
Тот, кто рос там, чуточку быстрей
Обучался умирать и жить.
 

 
Полос белесых на воде
Число росло, и звук
Усиливался, и весло
Не покладало рук.
 
 
Моряна веяла на лоб.
Кричали птицы. Край
Земли менялся, и озноб,
Как детская игра,
 
 
Тебя всего завлек, всего
Всецело поглотил,
И вот вернуться в возраст свой
Уже не стало сил.
 
 
И блеск блаженных островов
Слепил твои глаза,
Где вечной хвоей и листвой
Оделися леса.
 
 
И видел ты, как на песок
Ложился след, легчал, –
Как будто не от смертных ног, –
И в солнце пропадал.
 

 
Косуля – это маленький олень,
Совсем бесхвостый, с желто-красной кожей.
Доверчивая, часто целый день
Она пасется в парках, от прохожих
 
 
Совсем неподалеку, но, робка,
Она порой лишь в сумерки выходит,
И повезло тому, кто видел, как
Жених косули вкруг невесты ходит.
 

 
Лишь черные края ушей на белой
Равнине видно – это там беляк
Бежит дугой своей широкой, смелой
К опушке леса – видишь, как земля
 
 
Под ним легко пружинит слоем снега.
Он любит ранний вечер, рощу, бор
Деревьев хвойно-лиственных, где следом
За ним идти уже не может взор.
 

 
Падет на море свежий ветер,
Пойдут морщины по лицу,
И, позабыв про все на свете,
Зальется тетерев в лесу
Глухого к будущему детства…
 

 
Мы по широким светлым пятнам нежных
Узнаем пуночек, на крыльях и хвосте,
По их обилью перьев белоснежных,
По танцу их полета в высоте
 
 
Над берегом морским, когда кружиться
Им вольно и ныряя петь и пить
Прохладу воздуха, и от снежинок
их трудно – невозможно – отличить.
 

 
Барсук короткохвостый нам по сердцу
Своей контрастной длинной маской и
Красивою фигурою – все дверцы
Он запирает хорошо в своих
 
 
Апартаментах глубоко под снегом.
Но спит он мало – и его уже
Мы видим рано утром в марте, в неге
На солнце с целым рядом малышей.
 

 
Там ржанка над морским заливом пела
И над лугами вдоль большой реки,
И золото груди ее горело
На зимнем солнце, сузив нам зрачки.
 
 
Озимые за ней следили, вереск
Ковровых пустошей вернуться звал,
«Спустись!» – кричали мы – но в солнца сфере
Уже весь силуэт ее пылал.
 

 
Кто липы любит лист густо-зеленый,
Изогнутый, остроконечный, кто
Любуется изящной, удлиненной
Иглой сосны шотландской – я ж за то,
 
 
Чтоб все деревья нравились, от дуба
До можжевельника, без предпочтений, все
От пят и до макушек, равно любы
В земной их – или неземной – красе.
 

 
Раскачивались сосны высоко
Над морем, выше ветви поднимали,
Чтобы послать и переслать ушедшим далеко
Своим подругам весточку печали
 
 
И радости за них, – там шторм крепчал
И злел, и бил по доскам корабельным,
И знаменитый свой девятый вал
Бросал на них – но напрягаясь пели
 
 
Они одну и ту же песнь без слов,
Исполненную гордости и силы,
Которой, бурям будущим назло,
Их побережье в детстве научило.
 

 
И все мы видели спросонок
Как улыбался медвежонок,
Как ствол обхватывал осины,
Когда над нами голосили,
 
 
Раскрыв хвосты и вставши в позу,
Стихами глухари и прозой.
 

 
Орешниковой сони из гнезда
Выглядывала мордочка – себя мы
Могли считать везучими, когда
Увидели ее внезапно, прямо
 
 
Перед собой в орешнике – она
Обычно до предела осторожна,
Себя не кажет – даже грызунам
Другим – лишь только в сумерки, возможно,
 
 
Да разве на заре еще – застать
Ее врасплох, когда она выходит
Улиток, земляных червей искать
Иль на прогулку малышей выводит.
 

 
Бобер достоин уваженья: он
Весьма общителен, но независим,
Трудолюбив на зависть. Зимний сон –
Вернее, отдых зимний – не превысит
 
 
Двух-трех недель у большинства бобров.
Мы любим их еще за чистоплотность,
Семейственность и тот высокий кров,
Что каждый хвалит беспристрастный плотник.
 

 
Кто не восхищался черно-белым
Гаг геометрическим узором,
Длинным их, большим, тяжелым телом,
Низким их полетом и нескорым.
 
 
Кто не ахал никогда, завидев
Царственного селезня в полете, –
Жизнь того скучна и незавидна,
Серый человек он и холодный.
 

 
Вот белая сова, ночная птица
С большой и круглой головой и глаз
Пугающею желтизной. Гнездится
Она на мшистых кочках в тундре. Раз
 
 
В четыре только года прилетает
Она из Арктики, чтоб мы могли
Следить за этой одинокой тайной,
Скользящей в серебрящейся пыли.
 

 
Ржанки золотистой полет
Нам напомнил что-то, давно
Канувшее в речку, на дно
Легшее неслышно, беззвучно, бесшумно, и тот
 
 
Берег возле устья, где свет
Долго не кончался, где твой
Залило зеленой водой
Ослепительный пламенный след…
 
 
В этот зимний день на лугу
В солнечно-коричневых вся
Пятнах птицы грудь – оглася
Жизнь прекрасно так, что врагу
 
 
Образа и звука здесь нет,
Не должно быть места – летит
Ржанка над рекой, золотит
Времена пережитых лет.
 

 
Там мелькнула росомаха,
Зверь, не ведающий страха, –
Тайной полные зрачки,
След, как шишки вдоль реки.
 
 
Не поймать ее капканом,
Не убить и даже рану
Ей не нанести – как будто
Перед нами жизни чудо.
 

 
Круглый этот след когтей
Не покажет – берегись!
Может быть, из всех зверей
Зверь неслышный самый – рысь.
 
 
Одиноко рысь живет
В скалах и густых лесах,
Жертву намечает, ждет
И летит с огнем в глазах.
 

 
С черники черно-синей, очень вкусной,
Знакомство с лесом начиналось – в рот
Так и просились ягоды, чтоб грузной
Корзинка наша не была. Ковром
 
 
Зеленых мхов вокруг-кругом цвели брусники
Прозрачно-розовые лепестки,
А дальше нас манили земляники
То белые, то желтые цветки.
 

 
Ель и береза этот лес вдвоем
Составили: хотя порой осина
Вдруг попадется или липа в нем –
Не изменяют общую картину
 
 
Они: прямой высокий ели стан
В ее тяжелом изумрудном платье
И рядом с ней зеленый сарафан
Ее товарки, что прекрасно ладит
 
 
С ее иголок колкостью, – но ты
Увидишь позже разницу меж этой
Моделью вечной хвойной красоты
И прелестью березовой раздетой.
 

 
«И совсем мои иголки
Не такие, как у елки,
И совсем я не похож
На нее», – ответил еж
Молодой вороне, севшей
На него, но отлетевшей
Тут же в сторону и, зренье
Обвинив свое, прощенья
Попросившей у него.
«Значит, только от того,
Что игольчаты мы оба,
Ваша юная особа
Не заметила значительной
(Чтобы не сказать разительной)
В росте разницы меж нами.
Посудите же вы сами:
Десять, может быть двенадцать,
Ну а максимум пятнадцать
Сантиметров достигаю
В высоту я, а простая
Полуграмотная елка,
Без понятия и толка,
Может вознестись на двадцать –
Тридцать метров, и хоть зваться
Не могу экспертом я,
Эрудиция моя
Позволяет мне сказать,
Что еще нас распознать
(Независимо, кто выше)
Можно по обилью шишек
Или же, наоборот,
Их отсутствию, и тот,
Наконец, из юных птиц,
хоть ворон, а хоть синиц,
Кто своею дорожит
жизнью, знает, что лежит
Разница меж мной и хвойным
Деревом еще и в свойствах
Наших непохожих крайне
С точки зрения питанья:
Из фруктового обеда
Состоит моя диета,
Но летать, скажу без фальши,
Лучше от меня подальше».
 

 
Я углубился в темный лес,
Где ждал меня мой верный лис.
«Ну, как дела», – я у него
Спросил. – «Да в общем ничего,
Вот только отдавил мне хвост
Медведь вчера – во весь свой рост
Болван во время вечеринки
(Чтоб выйти молодцом на снимке)
Как встал – да так и повалился,
И хвост мой пышный защемился
Меж тушею его огромной
И по сравненью очень скромной
Фигурой муравья лесного.
Пожалуй, вот и все, что ново:
Болит мой хвост от распрямлений
Медвежьих гордых и падений,
А в общем все без изменений».
 

 
Лось некрасивый, но из всех оленей,
Пожалуй, самый интересный. Он,
С любовью и почетом приручен,
Вам будет помогать, не зная лени.
 
 
Но лучше вы на воле и в покое
Его оставьте, издали его
Могучею любуясь головой
И точно в цель ступающей ногою,
 
 
Издалека завидуя уменью
Естественно бродить, бежать и плыть,
Спокойно с небольшой семьею жить, –
И склонности его к уединенью.
 

 
Зелено-серебристой дрожью
Листва осины трепетала.
В осенний лес мы были вхожи,
Где все еще весна витала.
 
 
Аукались мы и смеялись,
И песни в полный голос пели,
Зверья лесного не боялись
И путали октябрь с апрелем.
 

 
Там с фазанами олени
На одной паслись поляне,
Полной ягеля и прели,
В октябре или апреле,
Там же, в царстве светотени,
Кувыркалися форели,
Или айсберги стояли,
Или пробегали лани,
Или жаворонки пели
В бирюзовом океане.
 

 
Журавль сибирский и удод
Играли в прятки меж берез,
Ведущих светлый хоровод
По лесу после майских гроз.
 
 
Их радостна была игра,
С курлыканьем и свистом – весь
Ее до вечера с утра
Переживал весенний лес.
 

 
Жил да был муравей
Средь серебряных ветвей
И дружил он с соловьем,
Что себе построил дом
 
 
В тростниках речных, и крот
(Он в скворечниках живет)
Уважал их и любил,
И охотно заходил
Утром в гости к ним чуть свет,
Чтоб послушать их дуэт.
 

 
Куропатка лишь зимою
Белая. А осенью и летом
Только крылья у нее белы. Собою
Хороша она особенно, одета
 
 
В палево-коричневое платье
С черной хвостовою оторочкой.
Скромная, она прекрасно ладит
С вересковой пустошью и кочкой
 
 
На болотной местности, с кустами
Можжевельника. А если вы вспугнете
Невзначай ее, вскричит: «Отстаньте!»,
Оглянувшись в быстром своем лёте.
 

1991-1992

Чарльзу Пику

 
По вечерам кричит сова: то ухнет,
То всхлипнет… Вот ведь странно! Никогда
Совы не видел я, но чуть заслышу,
Как тотчас берег вспомню прибалтийский.
 
 
Я поругался с мамой – и сбежал
Из дому. Мой ровесник, брат
Двоюродный, в беде меня не бросил:
Мы, сев на электричку, укатили
Вдвоем на взморье, в Бабите, – и там
Под соснами лесною земляникой
Отъелись вволю. А когда стемнело,
Лес посуровел, сделался зловещ, –
Нам в голову пришло, что дома нас,
Пожалуй, заждались…
И тут – хлопок
И плеск: с пугающим и скорбным криком
Стремглав большая птица пронеслась –
И явно хищная: должно быть, филин…
А в Англии он редок, и меня,
Неясыть, видно, дразнит. За рекою
В померкшем небе очерк колокольни
Рисуется, обозначая мир
Далекий, чуждый и не представимый
В дни детства моего… Однако ж, брат
Ни птицы той, ни нашего испуга
Не помнит. Остается допустить,
Что мне пригрезилось, а то и вовсе
Всё сочинил я, – или позабыл,
Какою живой реальностью дышал
Тот образ. Выясняется, что память
Хитра – и по заслугам воздает
Рассказчику, в чью кровь и плоть вошло
Пристрастье к вымыслу.
 

Февраль 1992

Памяти Джона Аддиса

 
Под мысли о весне я засыпаю –
О чьем-то быстром шаге, о чуть-чуть
Раскосой расстановке глаз, как стаи
Клинообразной перелетной путь.
 
 
Но вот уже с волнением иным
Лица другого вижу выраженье…
В лес ударяет ветер. Воздвиженье
Так мертвых приближается к живым.
 

 
Дороги жизни под ногами
Насторожились, напряглись,
И за далекими снегами
Костры, как годы, поднялись.
Суда поплыли свежим ветром
Тугим в пристанище. Я ждал –
И красоту земного спектра
Из полумрака увидал…
И будто кораблем о сушу –
Тотчас такой удар в груди.
Он неожиданностью душу
Потряс и время пробудил.
Вчера лишь здесь, еще не старый,
Ходил, хромая, педагог,
И не было суровей кары
Для школьника, чем, добр и строг,
Из-под бровей его кустистых
Взгляд, – а теперь он далеко
Идет по тропам золотистым,
Где обгонять уже легко.
 

 
Путь жизненный встает, как мост, пред нами,
Свечи в руках дрожит и рвется пламя
Уйти к вершинам за ночами-днями
 
 
Пережитыми; капает из крана
Кровь-не-вода и вспять сочится в рану.
Еще не поздно, но уже не рано
 
 
За временем отправиться в те дали,
Куда телят Макары не гоняли –
Где ждут челны бессмертья на причале.
 

 
Кто играл в снежки, и жил, и с болью
Искренности пел, и под дождем
Радовался жизни, и путем
Шел своим, минуя лес и поле,
 
 
Тополиный пух ловя рукой, –
Для того однажды в белизне
Сбудется испытанный во сне
Легкий взлет над утренней рекой.
 

 
Вернулось все негаданно-нежданно,
И лица будто в зал сошли с экрана,
И время их приметы сберегло.
 
 
Раскрой же руки и пожми плечами
В несуетливом жесте: перед нами
Вершится что-то – да, нам повезло.
 

<1992>

 
Покосившиеся избы,
Рядом лес, река.
Можно видеть берег близкий
Лишь издалека.
 
 
Всюду изгороди, снега
На земле налет.
Слишком скользкий для побега,
Слишком ломкий лед.
 
 
Зимнее очарованье
Прячет этот край,
Открывает узнаванью
Только белых стай –
 
 
Только тех, кто с болью вольным
Воздухам весной
Не умедлит преисполнить
Дух бессмертный свой.
 

1992

 
Круглолистую березу
Я в лесу искал и прозой
Думал написать о ней
Для читающих детей.
Но не проза у меня
Вышла тут на диво дня,
А певучая стихия,
Строчки нот вечноживые.
Эта песня о лесах,
О лугах и стрекозах,
О березах самых разных
И о диких розах, красных,
Розовых и белых – в общем,
Скажем так: пишу о рощах
Я стихи, о соловьях
И о пчелах и цветах
И еще об очень многом,
Что за вашим за порогом
Дышит и цветет, и строки
Можно петь мои в дороге,
В школе (только на большой
Перемене) и, с душой,
Перед всем огромным светом –
Но не дома за обедом.
 

 
Морж и летающая рыба
Друг другу нравились. – Какой
Величественный ты, как глыба
Арктического льда – рукой
Крылатою маша, кричала
Она ему в полете в час
Предштормовой, когда вскипала
Студеная вода вкруг нас.
И наблюдали мы, как шаркал
Всей неуклюжею своей
Он ластоногой ножкой (жарко
Горел тем временем зыбей
Узорчатый фасад), и слышал,
Уже с трудом я, как в ответ
Кричал «спасибо» он (и крыша
Курилась моря), и сквозь свет
Грядущей бури пролетая,
Она как будто о любви
Рассказ вела, и золотая
Ее парча уже слепить
Нас начинала, и все меньше
Слов можно было разобрать
В ревущем ветре: – Не изменишь
Ты мне, я знаю. – Нет, играть
Мы вечно будем с морем. Легкость
Твою люблю я и бивней мощь!
Мы вместе, близко и далёко
От берега. – И в штиль, и в дождь,
И в шквал, когда все льдины стонут…
– И на глазах у нас, когда
Исходят вспышками и тонут
Непрошенные здесь суда.
 

 
От июня солнце там
И до сентября, а после
Только звездам и цветам
Северных огней без пользы,
 
 
Видимо, гореть дано,
Освещая пак полярный,
Будто это мира дно.
Красотой холодно-яркой
 
 
Феерии озарил
Мироздания Создатель
В день творения светил –
Чистого искусства ради.
 

 
Беломорит неподалеку
От Каменки, Онеги, Кеми
Мы добывали белоокий,
Что скрыло в своих недрах время.
 
 
Он был на Кольский полуостров
Похож в одном чудесном перстне,
И знали мы, что в мире взрослых
Детей о нем слагают песни –
 
 
О красоте его неброской
И чародействе мест и сроков,
Что может в детство очень просто
Перенести в мгновенье ока.
 

 
Опал на Северном Урале
Высокосортный добывали.
Он – родственник беломорита,
Но в белизне его сокрыты
Все краски спектра: посмотрите
В него на свет и затаите
Дыхание: вот стал он алым,
Похожим на рубины, лалы,
И вот уже почти зеленым
Смарагдом, изумрудом, склонным
Менять свой цвет на море Крита
И становиться лазуритом.
Еще чуть повернуть – в опале
Оранжевые заиграли
Тона и палевые – балом
Камней цвет одного опала,
На вид простого, обернулся
И жизни тайной всколыхнулся.
 

 
А начнется тут пурга –
Вся громадная тайга
Ходуном заходит. Звук
Станет множиться – вокруг
Мы услышим скрежет, лязг,
Голоса каких-то дрязг
Между небом и землей
И пространства гул и вой…
В эту пору лучше нам
В сани сесть и по снегам
На оленях путь держать
В край, где сладко зимовать.
 

 
Стужа грозная и мгла
Здесь вчера еще была,
А сегодня поднялось
Солнце – и исчезла злость
На лице природы. День
Начался полярный. Тень
От торосов льда лежит
Там, где первая кружит
Чайка летняя, и спор
Ледяных и снежных гор
Начинает утихать.
Скоро станут прилетать
Буревестники сюда,
Пуночки, а по следам
Их воздушным позже чуть –
Кулики и гуси. В путь
Санный мы тогда с тобой
Тронемся к себе домой.
 

 
Инея кристаллы просверкали
Впереди ли, иль песец мелькнул –
Так мы толком и не разобрали,
Прижимаясь теплым лбом к окну.
 
 
Но еще мгновенье – и игрою
Ярких красок все пространство вдруг
Озарилось, будто бы рукою –
Самой чудодейственной из рук –
 
 
Небосвод расписывался… Немы
Были мы от этой красоты,
И лучи свеченья диадемой
Стали и распались на цветы –
 
 
Украшения полярной ночи.
Наконец, огни погасли. Свет
Слабый оставался лишь от клочьев
Мглы морозной за окном, да след
 
 
Здесь и там мелькал пушного зверя.
Чудная стояла тишина.
В дар небесный все еще не веря,
Мы не отходили от окна.
 
 
Время года светлое настало,
Место уступив разводьям, лед
Мощный неожиданно истаял,
И в воде раскованной полет
 
 
Чайки отразился. Проливные
Летние дожди начнутся тут
Очень скоро и с собой густые,
Теплые туманы приведут.
 
 
Волн морских пространства разрастутся,
В ясную погоду взгляд дразня,
И с полярных странствий к нам вернутся
Все подруги наши и друзья.
 

 
На санях, запряженных оленями,
Мы отправимся в белую даль
За покрытыми снегом кореньями,
Что зимой утоляют печаль.
 

 
Снег пошел, и вскрылась полынья
В самой середине речки. Странным
Оказался месяц май в краях
Этих, что зазимовали рано,
 
 
А проснулись поздно, – мало в них
Лета, осени, весны, но вдоволь
Снега и оленей, и огни
Дальнего сияния готовы
 
 
Разукрасить северную ночь –
Словно по заказу представленье.
И когда особенно невмочь
Темнота и вечное гуденье
 
 
Ветра над равниной, сноп лучей,
Вырываясь из-за горизонта,
Был вознагражденьем для очей,
Так истосковавшихся по солнцу.
 

 
Мимо белых медведей и нерпы,
Где нарвалы и заяц морской,
Мы неслись на оленях, чтоб с вербой
Снова свидеться ранней весной.
 
 
Чтобы иву росистую встретить
В ее пору цветенья, домой
Мчались мы, с каждым днем все быстрее,
В край смыкания тундры с тайгой.
 

 
Пальто здесь люди носят
Соболье, рысье, лисье,
На торг пушнину возят
Здесь по торосов плису.
 
 
И веет старой сказкой
От городов и весей,
Звериной жаркой лаской
От поля и от леса.
 
 
Кто раз хотя бы в чаще
хвост видел черно-красный,
Вновь двинется в манящий
Таежный путь опасный.
 

 
Края реки вдруг укрепились льдом
Буквально за ночь. Начал малый снег
С утра сходить на землю, а потом
Спускаться в полусвете, как во сне,
 
 
Густые хлопья стали. «С добрым утром», –
Друг другу мы сказали и коньки
Пошли точить – и были белокуры,
Идя вдоль замерзающей реки.