Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

Менахем Анджел. «Мне он был очень дорог»

Когда бы я ни приходил к Евгению, меня встречало тепло его взгляда: вдумчивого, глубокого, полного дружеского участия. Он всегда старался похвалить меня, особенно если это касалось моих знаний в области компьютера. Он говорил мне: «Учитель!» Но «Учителем» для меня был он сам. Во всем. И, прежде всего, в своей страсти к книгам. Я всегда видел его с книгой. Казалось, он не знает передышки. Мир книги был его миром, и в нем самая большая любовь была отдана поэзии.

Он учил меня: «Чтобы создать поэтический образ, нужно искать метафоры. Нельзя быть слишком абстрактным». В своем подходе к поэзии мы отличались друг от друга.

Я был абстрактен, он – конкретен. Он любил рифму и ритм, я – свободный стих. В жизни все было иначе. Он был человеком духа, я – реальности. Впрочем, он умел добиваться того, что считал для себя важным. Он умел наполнить смыслом каждый день своей жизни и радоваться тому, что есть. Евгений не скрывал от меня свои проблемы и слабости и мог говорить о них – порой с болью, порой с открытым взглядом, идя навстречу реальности.

Он был очень дорог мне. Мне не хватает его улыбки. Его умения подбодрить. Его оптимизма. Его глубокого взгляда на мир. Его тепла и искренности… Того, что никто не сможет восполнить.

Тель-Авив, январь 2020

Проза Евгения Дубнова

Турнир поэзии

– Давайте устроим турнир поэзии, – предложил Гладунко и бросил взгляд на Нелю. Она в этот момент смотрела на Юру, и шея и плечи ее тоже немножко изогнулись в его сторону: по-видимому, из них двоих он все-таки нравился ей больше. Так, по крайней мере, подумал сам Юра.

– Что за турнир? – не понял он.

– Ну конкурс такой. Скажем, на заданную тему, которую жюри объявит перед самым началом. Только мы вдвоем – ты, признанный стихотворец фака, и я, всего лишь любитель – и допустим, за час каждый из нас что-нибудь сочинит, разумеется, традиционным стихом, с размером и рифмой.

– Но зачем? Тебе-то это зачем?

– Я хочу доказать вам всем, что и в поэзии главное – это не чувство и даже не форма, а мысль. Вы же как порядочные люди должны согласиться, что среди вас я – единственный мыслитель!

Юра заметил, как Неля чуть-чуть подалась корпусом в сторону Гладунко. Это колебание тела было настолько неуловимым, что он бы не заметил, если б ему уже не приходилось бывать свидетелем подобных ее движений.

Родители Гладунко преподавали философию в Львовском университете. На лекциях он большей частью писал свои «афоризмы», надеясь с помощью родительских связей впоследствии их издать.

– Может, ты и мыслитель, но ведь не поэт! Ты же серьезно сочиняешь только свои афоризмы, а стихов у тебя всего сколько – три или четыре?

– Ну так тем более, что ты еще сомневаешься? Если главное – это поэтический опыт, а не глубина и отточенность мысли, то ты и выиграешь! Жюри можешь составлять по своему усмотрению, только не из поэтов, а из тех, кто много читает и любит стихи.

– Да, да, давайте сделаем конкурс, это будет страшно интересно! – воскликнула Неля.

– Ладно, почему бы и нет – у меня нет возражений, – согласился Юра.

Неля нравилась им сбоим, а она, со своей стороны, тянулась то к одному, то к другому. Юра даже научился различать эти мгновенные предпочтения по ее буквальным, физическим притягиваниям – по легким наклонам головы и тела то к одному, то к другому из них. Особенно это было заметно, когда они втроем шли или сидели рядом в кино или театре. Она, как правило, размещалась между ними двоими и приближалась, придвигалась – всего на какие-то крошечные миллиметры – к тому из них, кто на данный момент говорил интереснее или убедительнее. Один раз она придвинулась довольно значительно к Гладунко, когда он сказал, что его родители пообещали устроить его преподавать во Львовский университет после защиты диплома, другой раз – очень близко к Юре, когда заведующая отделом поэзии «Литературной газеты» в ответ на присланную им рукопись пригласила его на беседу.

Неля нравилась Юре, но ему казалось, что для Гладунко она представляет больший интерес – большую ценность, так сказать: это совсем не обязательно означало, что она ему больше нравится.

Гладунко на факе был непопулярен, и некоторые ребята даже спрашивали у Юры, что он в нем нашел и зачем дружит.

Юра не то чтобы дружил – скорее просто не уклонялся от общения с ним. Гладунко не зря происходил из семьи философов: у него был острый ум, не замутненный чувствами, думал он быстро, делая несколько мыслительных ходов за то время, что у Юры занимало продвинуться всего лишь на одну мысль. В общем, он, несомненно, был самым интеллектуальным на их факультете.

Девушки, за исключением Нели, на него не реагировали, и Юра подозревал, что понимая это, Гладунко делает ставку именно на нее. Как-то он изложил Юре свою программу: «Для женщины главное – семья и эмоции, для мужчины – работа и интеллект. Мне, честно сказать, половые гормоны тоже очень мешают сосредоточиться как следует. Выход – жениться и решить проблему».

Похоже было, что он готовил Нелю к этой роли гормонального стабилизатора на своем интеллектуальном пути.

– Кого ты хочешь в жюри? Я думаю, что нам больше трех и не нужно, например, Агранов, Залесский и Родимцев. Все они эрудиты в области литературы, все трое любят поэзию.

– Но почему именно они, есть же еще литературно образованные люди на факе, Зотова, например, – чем она меньше разбирается в поэзии?

– Не меньше, но она ужасный, всем известный педант! – Гладунко даже замахал на него руками. – Ты сам идешь против своих же интересов. Что для тебя в поэзии главное – чувства? А она будет придираться, что, мол, мысль не так ясно выразил. Не подумай только, что я так хочу, чтобы ты выиграл это состязание, – я забочусь не о тебе, а об объективности! Я хочу выиграть справедливо, а не потому, что кто-то из членов жюри сверхпедант!

– Ну ладно, но все равно я думаю, что в жюри должна быть хотя бы одна дама, иначе оно не представительно. Как насчет Майи Астаховой? Она много читает и знает массу стихов наизусть.

– М-м… у тебя просто талант предлагать педантов! По твоей Астаховой можно часы ставить: помнишь, как в прошлом году, когда мы оказались в одной группе на практикуме, она нам выговаривала за пятиминутное опоздание! И когда мы потом хотели что-то изменить, помнишь, как она сказала, что с какой методикой начали, с такой и закончим? И ее ты хочешь себе в судьи?

– Она же будет не единственная, а одна из четырех. Для равновесия нам нужна хотя бы одна женщина?

– Ну, как хочешь, – ты же сам выбираешь, – недовольно пожал плечами Гладунко.

– Тема конкурса… – начал торжественно объявлять Родимцев, потом сделал театральную паузу и посмотрел на часы. – Сейчас, еще полминуты, будет ровно пять, и когда пробьют кремлевские куранты, я объявлю. А ровно в шесть, когда они снова пробьют, вы закончите и сдадите нам свои опусы.

Они оккупировали уголок в Александровском саду, Юра и Гладунко сидели на скамейках, а четверо членов жюри – вместе с Нелей, пришедшей в качестве болельщицы обоих состязающихся, – поделили между собой две скамьи напротив. Было начало мая, стояла прекрасная теплая весна, и хотя писать, держа тетрадку на портфеле, который покоился на коленях, было не особенно удобно, все равно это было предпочтительнее, чем сидеть в какой-нибудь аудитории после занятий. Да и в любом случае, члены жюри отказались проводить конкурс на факультете: кто-то хотел за этот час успеть забежать за покупками в ГУМ, кто-то сделать несколько телефонных звонков с телефона-автомата на углу проспекта Маркса, а кто-то просто посидеть или погулять в саду. Куранты пробили пять.

– Тема – вечность! Можете начинать! – Родимцев, как на старте, махнул рукой.

Юра вздохнул: ну и придумали… Что можно написать о вечности за один час, метрическим стихом и в рифму! Но его ручка уже как бы сама собой выводила в тетрадке первое слово стихотворения: «Время…»

Через полчаса, исписав – скорее исчеркав – полторы страницы, он не удержался и искоса посмотрел на Гладунко. Тот казался настолько увлеченным творческим процессом, что Юра даже ощутил болезненный укол зависти: обычно сдержанный, Гладунко сейчас оживленно жестикулировал, то улыбаясь, то хмурясь при этом, или вдруг решительно вычеркивал что-то, с высоты бросаясь ручкой на тетрадку, как хищная птица на добычу, или начинал лихорадочно что-то вписывать, отставив локоть. Юра заметил, что Майя Астахова, единственная из членов жюри оставшаяся на месте и теперь расхаживающая по аллее, тоже не отрывает глаз от Гладунко. Скромный процесс сочинительства Юры ее внимания не удостоился: она даже не смотрела в его сторону.

За несколько минут до шести остальные члены жюри стали возвращаться. Неля тоже пришла, доедая эскимо. Юра начал переписывать свое стихотворение начисто. То, что он мог написать на эту тему за один только час, он написал, и у него не было ни ощущения успеха, ни чувства разочарования.

Куранты пробили шесть.

– Теперь идите вы вдвоем погулять, – сказал Родимцев Юре и Гладунко, собрав у них тетрадки. – Возвращайтесь через час.

– Ребята, я пойду с вами, – присоединилась к ним Неля.

– Давай все-таки что-нибудь им купим в знак благодарности, – предложил Юра на выходе из сада. – Хотя они благородно сказали, что делают это из любви к искусству и никакого вознаграждения им не нужно, но все равно – они же тратят свое время и свои мозги, так сказать. Давай возьмем мужикам, включая и нас троих, – Неля, ты же выпьешь с нами? – по бутылке, а Майе преподнесем цветы.

Неля, шедшая, как обычно, меж ними двоими, придвинулась чуть ближе к Юре.

– Кому – Астаховой цветы? – изумился Гладунко. – Цветы дарят женственным девушкам, вот как, например, Неле, а в Астаховой же ничего женского нет, она же сухой педант! Нет, ей нужно что-нибудь чисто утилитарное, скажем, большую чашку для кофе с удобной ручкой.

Неля немножко отодвинулась от Юры в сторону Гладунко.

– Давай мы вместе с Нелей пойдем выбирать чашку, – предложил Гладунко, – а ты иди за пивом. Встретимся через час у тех же скамеек.

– Ну что ты так долго? – бросился к нему Гладунко, когда Юра, нагруженный бутылками, вернулся в сад.

Юра еще раз сверился с часами.

– Ровно час, ведь только минуту назад куранты пробили!

– Владимиров пришел вовремя, это ты сам, Гладунко, вернулся на целых полчаса раньше срока, – сказала Астахова. Рядом с ней на скамейке стояла красивая чашка в развернутой подарочной обертке.

– А где же наши взятки? Майя свою уже получила! – зашумел Агранов.

– Да не взятки, взятки дают перед, а не после, а у вас же решение уже есть, – сказал Юра, вытаскивая пиво из сумки. – Мы просто решили вас немножко отблагодарить таким вот кустарным образом.

– Ладно, выпьем потом, а сейчас результаты, – сказал Родимцев. – Первым делом прочитайте вслух каждый свое стихотворение. Начнем с тебя, Владимиров. – Он вернул Юре его тетрадь, и тот продекламировал свой опус.

– Теперь Гладунко.

Стихотворение Гладунко сразу же при прослушивании впечатлило Юру своими неожиданными образами: палач, толпа, клоп в постели. Он понял, что это произведение ярче и оригинальнее его собственного и приготовился к поражению.

– После долгого обсуждения жюри большинством в три голоса против одного решило присудить первое место, – тут Залесский бросил извиняющийся взгляд на Юру, – Гладунко. То, что написал Владимиров, несомненно интересно, но то, как Гладунко раскрыл тему, показалось нам, – то есть нам троим, у Майи на этот счет особое мнение, – более оригинальным.

– Вот тут я и не согласна, – сказала Астахова, – я считаю, что конкурс выиграл Владимиров. Весь смысл этого состязания состоял в написании импровизации на заданную тему. Стихотворение Гладунко может подойти абсолютно к любой теме.

– Ну, ты преувеличиваешь, – сказал Залесский.

– Покажи мне тогда, что именно в этом произведении конкретно о вечности. В нем говорится о том, как человеку кажется, что его собираются казнить, а потом он просыпается и видит, что раздавил клопа в своей постели.

– Ну, конкретно, может быть, и ничего такого, но иронический тон и смысл… – начал было возражать Родимцев, но она его перебила.

– Вот я и говорю, что эта ирония с абсолютно таким же успехом подойдет к любой теме. Мое мнение, что стихотворение Гладунко не может занять вообще никакого места, ни первого, ни второго, а должно быть дисквалифицировано, потому что оно совершенно не по теме. Мы с вами колебались, какую тему задать, и под конец у нас осталось две кандидатуры: вечность и свобода. Допустим, мы выбрали бы не вечность, а свободу. Разве стихотворение Гладунко не могло бы с таким же успехом подойти к теме свободы?

– Большинство решило, – вмешался Юра, чувствовавший себя крайне неловко, – и я признаю себя побежденным. Давайте выпьем пива.

– Нам с Нелей одну бутылку на двоих, мы будем пить из этой вот чашки, – распорядилась Астахова. – А вы можете пить прямо из горлышек.

Новость об успехе Гладунко облетела факультет в мгновение ока. К его репутации интеллектуала-философа теперь добавилось признание его творческого таланта. Литературная компетенция членов жюри на факультете была неоспоримой, и Юру, стихи которого почти все знали и ценили, многие подходили утешать. Неля теперь с ним была не более чем приветливо-вежлива, а время проводила главным образом в компании новоявленного победителя конкурса.

На летние каникулы она поехала вместе с Гладунко к нему в гости во Львов и там вышла за него замуж. В марте у нее родился ребенок, а осенью, в начале нового академического года, они с мужем приехали оформить перевод из Московского университета во Львовский.

Через пару месяцев после этого в гололедный вечер, идя по Кутузовскому проспекту, Юра услышал женский крик. Забежав за угол, откуда раздавался крик, он увидел, как грузная женщина средних лет пытается встать, но не может из-за того, что ее ноги разъезжаются по льду. Он начал помогать ей и, к счастью, в этот момент с другой стороны подошел какой-то парень, и объединенными усилиями, сами скользя, они подняли женщину на ноги и довели до метро. Лицо парня показалось Юре знакомым, тот тоже в него вглядывался.

– Я тебя, кажется, где-то видел, – сказал, наконец, парень. – Тебя не Юрой зовут?

– Виталий! – вспомнил Юра, – Ты же родственник Вадима Гладунко. О, двоюродный брат, если не ошибаюсь.

– Да, точно, мы с тобой познакомились, когда я приезжал к вам в университет на весенний бал года два или три тому назад.

– Три, должно быть. Хочешь выпить кофе где-нибудь рядом?

– Давай, вон там дальше есть неплохая кафушка.

У Юры сохранилось хорошее впечатление о Виталии, хотя он видел его всего лишь раз и успел тогда поговорить с ним очень немного. Парень был простой, открытый, честный.

– Ты все там же работаешь, на заводе, токарем, кажется? – спросил Юра, когда они уселись и заказали по кофе с булочкой.

– Ну и память же у тебя! – поразился Виталий, явно польщенный. – Мне недавно повысили разряд и соответственно зарплату, так что можно и жениться.

– Ты что, действительно женишься?

– Да, и знаешь на ком? На студентке с географии, я на том вашем балу с ней и познакомился.

– То-то я удивлялся, почему ты тогда только с ней танцевал и больше ни на кого не смотрел! Но что это, мода что ли такая пошла, что все женятся, – вот и брат твой тоже женился и уехал к себе во Львов!

– Да, ему там комфортней в университете под крылышком родителей, у него благодаря их связям скоро выйдет первая книга – сборник афоризмов.

– А что со стихами – он же начинал писать, и очень неплохо! Мы все решили, что у него настоящий поэтический талант.

– Да нет, стихами-то он никогда особенно не интересовался. Я помню только единственный раз, когда он засел за стихи, буквально с утра до вечера, я еще дразнил его, что он влюбился наверно и хочет даму очаровать. Но это вдохновение пришло и ушло – а что до афоризмов, то он всегда их сочинял, без остановки.

Юра заинтересовался.

– А не помнишь, когда именно был тот раз, – когда он писал эти свои стихи, любовные, как ты говоришь?

– Помню, конечно, всего месяца так за три до свадьбы, я потом ему напоминал, что мол сыграли-то стихи свою роль в покорении сердечка, а он только смеялся и отмахивался!

– Месяца за три? А точнее не помнишь?

– Как же, сейчас вспомню… Я еще тогда подал заявление о повышении разряда… Да, ровно за три месяца: женился-то он в конце июля, а сочинял эти самые стихи всю субботу и воскресенье, все бормотал и черкал, да, в конце апреля! Точно, самый конец апреля! Стихи-то эти – черновики то есть – до сих пор у меня в его чемодане! «Ничего из моих бумаг не выбрасывай, – так он мне наказал, – когда мы переедем на квартиру, я у тебя чемодан заберу». Он считает, что все, что он пишет, важно – даже черновики.

– Конечно, для будущих биографов и исследователей – и потомков в целом! Мегаломан, вот как это называется. Человек, считающий, что он самый-самый что ни на есть и что все вокруг него вертится.

Виталий засмеялся, явно очень довольный.

– Точно, это мой двоюродный брат, лучше не опишешь!

Юре все уже было понятно, но он хотел доказательства.

– Послушай, Виталь, у меня к тебе просьба. Я не мог бы краем глаза взглянуть на те его стихи? Просто любопытно, как он покорил сердце своей возлюбленной, над чем он так корпел целых два дня, как ты говоришь. Я только брошу взгляд – в твоем присутствии.

Виталий замялся.

– Не знаю… в общем-то ничего тут такого плохого нет… но, может, ему бы не хотелось, чтобы копались в его бумагах… хотя эта тетрадка должна быть прямо сверху, она последняя, я думаю.

– Ну вот, ты сам ее достанешь и раскроешь, а я посмотрю – на миг, в твоих же руках! Ты же знаешь, что я пишу стихи, уже много лет и серьезно, у меня чисто профессиональная любознательность!

Этот аргумент убедил Виталия.

– Конечно, знаю! Даже моя невеста читала твои стихи в «Вестнике Московского университета» и слышала твое выступление на поэтическом вечере на каком-то факе.

– На журналистике, в прошлом году.

– Вот-вот! Она говорит, что все, кто любит стихи в университете, знают тебя! Ладно, приходи.

– Может, прямо сейчас поедем – ты-то домой, наверно, с работы?

– Да. Давай только бутылочку коньяка захватим!

– Я заплачу, а с тебя закуска.

– Закуска-то дома всегда есть, без проблем.

Один взгляд на тетрадь Гладунко подтвердил догадку Юры: это были черновики того самого стихотворения, которое принесло Гладунко победу над ним. Они занимали несколько страниц и демонстрировали кропотливую работу.

По одному из тех странных совпадений, которыми жизнь порой так озадачивает нас, этим же вечером в дверь его комнаты в Доме студента постучала Неля. Проездом в Москве – по дороге навестить родителей в Калинине – она решила проведать его, по старой дружбе.

Вино еще даже не была допито, и Неля еще не закончила с энтузиазмом рассказывать о своей маленькой девочке, как вдруг разрыдалась.

– Что это ты? – удивился Юра.

– Я так несчастна, так несчастна, – начала она повторять сквозь слезы.

– Но почему, в чем дело? У тебя счастливый брак, чудный ребенок, хорошая карьера впереди!

– Сказать тебе правду? У меня несчастный брак! Я не люблю его!

– Так быстро? Ты же была влюблена! Ты же вышла замуж по любви!

– Я его тогда не знала!

Продолжая всхлипывать, она бросила на Юру взгляд и немножко подвинулась на стуле в его сторону.

– Он нечестный, непорядочный! Да-да, не удивляйся, я только теперь его поняла – он просто подлец!

– Ты уверена? – обрадовался Юра, что наконец-то и она раскусила аморальность Гладунко, которую он всегда подозревал и признаки которой, как ему казалось, замечал, но в которой не мог быть стопроцентно уверен вплоть до сегодняшнего дня. – А в чем же все это выражается?

– Он обманывает меня, я не могу верить ни одному его слову. Я не знаю, куда он уходит, с кем встречается. Пару раз я даже… давай еще выпьем, а?

Юра был заинтригован. Бутылка была допита, пришлось искать в шкафчике у Жоры, но это было в норме, они друг у друга часто одалживали без спроса.

Осушив стакан тремя жадными глотками, Неля посмотрела на Юру долгим взглядом, часто-часто взмахивая ресницами.

– Пару раз ты даже – что? – напомнил он ей.

– Не знаю даже, как это лучше сказать… В общем, пару раз он уезжал, как он говорил, в Киев работать над дипломом в тамошней университетской библиотеке, потому что наша львовская гораздо беднее. Может, он действительно доезжал до Киева, но я нашла в его кармане письмо от какой-то сучки из Ровно, – а это на полпути к Киеву, – которая писала, что в этот его приезд его «ласки» будут для нее еще памятнее, чем в прошлый.

– А-a, понятно, – разочарованно протянул Юра. Неля думала только о себе, для нее подлость Гладунко была не каким-то объективно неприемлемым, отталкивающим качеством, а начиналась и кончалась личными счетами. Иными словами, если бы он ее саму не обманывал, вряд ли у нее были бы к нему какие-то другие моральные претензии.

– Что это ты с такой легкостью говоришь «понятно»? – забеспокоилась Неля. – Или для тебя это мелочи – вы что, все одинаковы?

– Нет, что ты, я просто хочу сказать, что понимаю, что именно произошло. Он очень некрасиво поступил! – Потеряв всякий интерес к Неле, Юра уже торопливо обдумывал, как от нее избавиться и при этом не особенно обидеть. Дверь открылась, и вошел Жора.

– А вот и он, блудный сын! – обрадовался Юра решению проблемы. – Жора, мы тут распиваем твое вино, давай допьем сейчас до конца все втроем, проводим Нелю на метро, и я тебе там куплю бутылку взамен, а то ты же без целой полной бутылки не заснешь!

Умному Жоре ничего не надо было объяснять.

– Только тогда давайте будем поторапливаться, пока не закрылся гастроном на Юго-Западной, – сказал он.

Москва, 1970