Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
Гаснет и гаснет поздний свет,
Несутся кони, пыль стоит столбом,
И возвращенья, знает каждый, нет
Туда, где был когда-то отчий дом.
 
 
Что же печаль, как снег, светла,
Когда по шляху жизни кони мчат,
И дальний дом уже сгорел дотла,
И губы вечно сущие молчат…
 
 
…Ночью ненастной у окна
Сидящий вдруг услышит ветра шум,
Треск сухой дождя, и голос сна,
Пришедшего тревожить смертный ум.
 

Лондон, 27 ноября 1983

 
За еще одним в жизни окном возвышается ель.
Ночью этой бесснежной, дождливой, окно распахнув,
Я дотронусь до ветви; за тридевять с лишним земель
В этот час, зимним сном, протяженным уснув,
Ветви гнутся под тяжестью снега, и ты на катке
Начинаешь свой стартовый бег с напряженных бросков –
Прямо в скорость – и где-то на третьем-четвертом рывке
Входишь в ритм, докрасна раскаленною кожей висков
Ледяной режешь ветер, как лед под ногами – коньки
Хорошо перед тем наточив – и подавшись вперед,
Приклонившись к несущей земле, над которой круги
На поверку нетрудны, пружиня колени и рот
Для дыханья раскрыв, начинаешь работать легко
И свободно руками и зорко за трассой следить,
К повороту стремясь… В эту зимнюю ночь далеко
Ты бежишь на коньках от меня, чтобы жизнь упредить.
 

1984

 
Не осоки шумят и не клочья тумана летят,
Не светила горят и не чайки парят пред водой,
То не трубы трубят над земною корою, но взгляд
Напряженно следит за вечерней дорогой лесной.
 
 
Не метели метут, не ветра по вершинам поют,
Не мосты восстают, не вагоны идут полотном,
Но прозрачные листья на солнце трепещут и ждут
Возвращенья друг к другу влюбленные ночью и днем.
 
 
Так ступай же, блуждай, задевая рукою стволы,
Гладя ветки по локонам их, прядям, челкам, кудрям,
В полночь тайно скупая цветы из-под звездной полы,
Приноси на рассвете букеты охапками в храм.
 

 
Там, где пели сосны и звенели
Ели, жили белые метели,
В ноябре морские ветры злели
И слова не на словах, на деле
Грели кровь и сердце. Там родился
Я, где снежный след за лесом вился.
 

 
Я лежал в желанной той постели,
Не смыкая глаз, и слушал ветер
За окном – и думал об уделе
Собственном на общем этом свете.
И со стен смотрели в полумраке
Смело на меня девичьи снимки,
И, казалось, подавали знаки
Мне меж ними лица-невидимки.
Сад шумел невыносимо. Голым
Я вставал и к свету шел. Летели
Тени по ветвям, по частоколу,
По калитке – будто бы хотели
В дом войти. Я начинал сначала
Жизни счет. Всю ночь листва гудела.
Я то накрывался одеялом,
Что одно разбуженное тело
Согревало спящее, то снова
На пол сбрасывал его. Подушка
Отпечаток щек хранила. Слово
Мучилось, рождая слово. Душно
Было мне во сне чужом, горячем.
Я дышал, поверх дубов и сосен
Из окна смотря – и взглядом зрячим
Видел, как идет за летом осень.
 

Лондон, август 1984

Рэйчел Ивз

 
Страна снегов мне снилась, продолженье
Другой страны снегов, и в этом сне
Испытывал я прежнее волненье,
Идя по первозданной белизне.
 
 
Я шел и шел, и снег скрипел; в сугробы
Проваливался я порой; метель
Вдруг начиналась и стихала; тропы
Я отыскать пытался, чтобы цель
 
 
Скорей увидеть – и вставал в пыли
Белесой ночи Берингов пролив.
 

 
Границы прямота и лист кленовый,
Озера всюду, и в снегу тайга,
И даже если это и не к слову,
Но оба главных местных языка
 
 
Как бы не те, что вам нужны для пенья,
Когда изводят ели звуком вас
И черные суровые каменья
В арктической метели этой час
 
 
Как будто страждут голоса раскатов –
Таких, что вихри снежные завьют.
В невиданный еще буран – здесь трату
Безумную дыханья камни пьют.
 

 
По голубому насту тени, тени,
И черный человек уже ступени
В хрустальной ледяной горе пред нами
Вытесывает; взор подняв свой, пламя
Горшечника мы видим на вершине:
Там обжиг ждет нас, где дыханье стынет.
 

 
Долины, хоры, царственность лесов,
Обилье вод; здесь люди туну тащат,
Напрягшись, через борт; зерно везут
На элеватор и рогатый скот
Пасут на ранчо; лес сплавляют; лед
Здесь режут ледоколы; у подножья
Скалистых Гор, сколь хватит взгляда, в даль
Стремятся прерии; по назначенью
В большой и малый порт идут суда;
Здесь близок полюс – рядом с ним все воды
Обиты льдами круглый год; здесь нефть
И газ идут по трубам, что не рабским
Трудом сработаны, и много здесь
Бумаги производят: половина
Почти всей прессы мировой на ней
Лжет, правду говорит и полуправду.
 

 
Решенье формы, цветопись, горшечник
Неглазированный сосуд готовит, глин
Землистость, каменистость, быстротечность –
И я один остался на один
 
 
С твоею вазой, где перо – что лист,
И рукоять – что черенок, меня
Узнавшие: я пред собою чист
В наследье глинозема и огня.
 

Июль 1985

 
Встав у реки,
Ты вспомнишь, как однажды
У вод других,
Высокой мучим жаждой
 
 
Слов, на гряду
Смотрел белесых клочьев,
Как бы на льду
Увидев сон воочию.
 
 
Крутом парча
Реки в слепящих блестках
Была – лучах
В проекции на плоскость.
 
 
Суда вдали
Шли к морю-океану
И край земли
Менялся непрестанно…
 
 
Размерив путь,
И время, и пространство
Твою стопу
Послали в русло странствий,
 
 
Чтоб заболел
И вылечился болью,
Без эполет
И страха сжился с ролью,
 
 
Чтоб жизнью весь
Со всех сторон объятый,
Ты создал здесь
Стихи, места и даты.
 

Сентябрь 1985

 
На пути беспрекословном
Встретишь и утратишь лиц
Много торопливых, словно
В ветре снежных верениц.
 
 
Кто-то крикнет: «Полной грудью!»
Кто-то бросит: «Полно, пой!»
Бой курантов, гул орудий
Остаются под тобой.
 
 
И случится, что у края
Круч и облаков слеза
Или капля дождевая
Навернется на глаза.
 

1988

 
Начинался тот путь
от тропы у крыльца и от рощи,
Шел потом через поле
с колосьями спелыми ржи,
Покрывался асфальтом
у входа в деревню, но проще,
Приземленнее был,
огибая могил рубежи
Во дворе старой церкви.
И дальше, минуя ограду,
Выходил на луга,
где порою ты видел коней,
Что спокойно стояли,
косясь на пришельца, – а рядом
Из речных тростников,
из-за ивы плакучей ветвей
Куропатки шотландские
в воду бросались. Дорога
Торопила вперед,
без оглядки, под мост над рекой,
Где скрывалось
упругое эхо до самого срока
Твоего появления там,
до удара ногой
По всегда чуть сырой,
чутко дремлющей каменной тени…
И потом мимо кузницы,
через село, к крутизне,
Заставлявшей бежать осторожней,
бояться паденья,
Как боишься упасть
из-под неба в полете во сне.
Плес был прямо внизу,
катера на причале и домик
Возле самой воды…
Но уже ты бежал по тропе
Меж деревьев,
цветов и растений в июньской истоме,
И птиц и пчел,
полных жизнью своей, безразличных к тебе.
Дальше было большое
футбольное поле, а сзади
Был еще один мост
и железнодорожный вокзал –
Полустанок скорее,
которого, может быть, ради
В даль такую упорно
ты вечером летним бежал.
 

1989

 
Жара сломалась, и пришла
На смену ей пора печальных
Дождей: природа подвела
Итоги лету и прощальный
 
 
Банкет устроила, где роль
Хозяйки отвела спокойной
Тактичной осени, что боль
Садов и парков этих стройных
 
 
Сумела приглушить воды
Безостановочным потоком,
Что покрывает все следы
В мгновение земного ока.
 

Лондон, 1990

 
Снова рядом с дорогой поля ярко-желтого капра
Вперемежку с травой, и пространства спокойной воды,
Где пытаются что-то сказать раздобревшие карпы, –
Так встречают приезжих Уэлинские сады.
 
 
Воскресенье, апрель. Все на отдыхе. Первые капли
Окропили деревья, пригорок, ладони, чело.
Вверх взглянули, а там уж ни сини, ни даже прогалин –
Не успели заметить, как небо заволокло.
 
 
Пасторальная Англия в облике мягкого света,
В неназойливой речи, в нешумном весеннем дожде,
Извиняясь за все неудобства, вставала, воспета
По заслугам в признательном ей чужестранном труде.
 

1991

 
Кричат цветы. Речь ничего не значит.
Кто знает, что мы видим пред собой
На гребне той, последней самой, дюны,
Когда уже прошли свою траву
И вдоль, и поперек. Нас поглощает
Большая белизна, где стелется песок
И колыбелит снег пыльцу акаций.
 

 
По тенистой скользя, по теневой
Летя земле бесшумно-громогласно,
Как поезд, на виду у всех и свой
Наглядный темп стремительный неясным
 
 
Здесь представляя, временной процесс,
Что мотылькам и перелетным птицам
Знаком, все больше на твоем лице
Родителей изображает лица.
 

 
Взлетело дерево – десятки птиц
Оторвались вверх от ветвей и воздух
Весь испещрили, будто ноты – стан,
И показалось: синева запела…
 
 
Здесь мы живем и умираем здесь,
Мы обеспечены землей и небом.
 

 
Наши мертвые совсем-совсем легки,
Невесомы даже. За зеленым
Ополаскиванием листьев, за древесной
Гордостью и болью, на прекрасных
Безупречных крыльях улетают
И саван облаков они, от нас
Отдаляясь все непоправимей.
 

 
Я на холм травянистый взошел,
И тогда шапка наземь упала,
И я понял, что будет тяжел
Путь обратно к равнине вокзала.
 
 
Я стоял в этом явственном сне
И следил за вечерним покоем
И бесслёзно родители мне
На прощанье махали рукою.
 

 
Жестки и упруги на снегу
Траурного шествия шаги
С каждым взмахом новым вас гнетут
Меньше, отстраненней, как флажки –
Зверя, что ушел от них. Легко
С высоты вам различать вдали
Над вокзалом, храмом и рекой
Слоги эмфатической земли.
 

 
В ванночке с проявителем
появляются черты,
их в фиксаторе закрепить,
и вот уже ты
можешь без страха включить
свет и бросить годы
в чистую воду.
Поздний час, дом
замер,
спят родители,
отдохнем,
так лучше,
свет потушим,
включим таймер.
 

 
Расширения и сужения времени,
словно дышит лягушка
глубоко под теменем –
меж тем бередит душу
спор скрытных дверей
с настежь распахнутыми окнами
в одноразовом краю холодно блестящих дней
и бессонных ночей с потоками
жарких мыслей и образов
со светящимся центром,
движущихся, как светляки, вниз по течению ветра, –
но чу! уже поднимаются, вместе и порознь,
эти стати, знакомые с детства,
со своего места
высоко,
величаво-легко,
в стране облаков.
 

 
По другую сторону погоды
И ее программы находясь,
Из-за самых-самых небосвода
Верхних сфер они целуют нас
 
 
Незаметно в лоб, глаза и щеки
Снегопадом, ветром и дождем,
Лучиком весенним – теплым, легким
И лица коснувшимся листом.
 

 
Своею легкою стопою
Уже размерили они
Пространство жизни под собою
И в небо взмыли, эти дни
Немногих лет с их временами;
Паря над ними, зрите вы,
Как сонмами идет за нами
Краса деревьев полевых.
 

2002

 
Спиною к пустоте стоял
На берегу одной реки
Однажды на рассвете я
И тер замерзшие виски.
 
 
Передо мной мои следы
Лепила белая зима
Из ряби ледяной воды,
А сзади клочьями туман
 
 
На плечи наползал. Была
Так близко тайна, что реке
Готовился я сдать дела,
Когда почувствовал: свежей
 
 
С реки повеяло, слеза
Набухла на ресницах, сон
Прошел, и кто-то вдруг сказал:
Я твой хранитель – ты спасен.
 

Лондон, декабрь 2002 – январь 2003

 
Ветер бьет в пораженные листья –
те считанные, что остались.
Он ударяет по траве и отскакивает.
Одиночество легло в дрейф у этих берегов.
Странник останавливается на несколько мгновений,
чуть приклоняется к земле,
чтобы расслышать утолщающуюся тьму
и обнаженные снежинки в их падении –
и снова идет, все дальше и дальше.
 
 
Вы там, внутри, не посмотрите
С пренебреженьем на обитель
Свою же и родной очаг
Не прокляните сгоряча.
 

2003

Энн Стивенсон

 
Поле с рожью – смотри –
Будто огнем горит,
Речки на солнце блеск
Режет глаза, и лес
Ранит сверканьем своим
Все мышленья слои.
 

 
Время холмов зелено-голубое
Течет неторопливо. Посмотри:
Вот мастер черепицей крышу – кроет,
Вот школьники на кроссе: «Раз-два-три!» –
Кричат. Повсюду собранность, усилье,
Открытость жизни. Только ты опять
Тревожащихся глаз от птичьих крыльев
Не хочешь – и не можешь – оторвать.
 

 
Я не хотел этот холм покидать,
Дальний, зеленый, напротив реки,
Я лихорадочно жаждал впитать
Света осеннего складку. Виски
 
 
Мне окроплял неназойливый дождь,
Слух мой настраивал ветр, высота
Неба струила легчайшую дрожь:
Речь моя, верил я, строилась там.
 

 
В лично мое, ничье иное время
На нестабильном горизонте я
Увидел против солнца крону, всеми
Пернатыми любимую: края
 
 
Древесные затмением чернели,
А у корней, внизу (пока в листве
О жизни возбужденно птицы пели)
Небесный преломлялся в камне свет.
 

 
Десятки, сотни птичьих флейт звучат –
Невидимые – перевозбужденно
В ветвях и листьях, и одна свеча
Уже дрожит, мерцает сквозь прогонный
 
 
Бессмертия колодец – сквозь времен
Все кладези, без крышки и без дна,
Среди чешуек световых имен,
Звездочек душ, снежинок ярких сна.
 

 
Туман на стеклах. Умножать опасно
Слова: язык нас предавал уже
Неоднократно – и предаст еще раз,
Как только сможет… Но скажи, скажи,
 
 
Когда по нашей хрупкости огромной
Очередной свой нанесет удар
Погода свыше? Ветер леденящий
На птицу дует, что готова петь.
 

 
Вот я глотаю (ветер говорил
Во сне) частицы времени и дальше
Спешу, туда, где нету на двери
Дощечки с именем, – в ту даль, где даже
 
 
Сам дом неактуален, где
Прямая переводится изгибом
И я оказываюсь весь одет
Как будто в свет, в слепящей тени кипы.
 

 
Из разных языков сюда ведет
Слова случайный ветер, наполняют
Их слоги время – те, которых нет,
Свой собственный ландшафт с собою принося,
Покуда с головою вся земля
Уходит в созиданье разложенья.
 

 
Взглянул – язык отнялся,
Дохнуло духом крепким,
Увидел: мост поднялся
Во сне высоким гребнем.
 
 
Над скатом черепичным
Мост гребнем встал гранитным,
Где лился дождь безличный,
Как слизняки на нитках.
 

 
Все, что скрепляло листья, все,
Что клеило кору, распалось,
И нам, кого ноябрь несет
Сквозь зодиак, осталась малость:
 
 
Быть может, лишь на тропах звук
Шагов, и веток одинокость,
И сердца отрешенный стук,
Когда мы смотрим вдаль из окон.
 

 
Гласные высокого подъема,
Ряда широта и теснота,
Звука напряженность и истома
Теребят полудремоту рта.
 
 
Гонят в города и вертограды,
В зелень и туман на берегу
Пережить грозу над автострадой
И увидеть тени на снегу.
 
 
Как восходит день по ночи темной
Заставляя слушать и весной, –
Жизнь, когда становится огромной,
Обонять и трогать перегной.
 

 
Мы землю в пальцах крошим и вдыхаем
Ее прекрасный запах. Высоко
Над этими комками пролетая,
Петь начинает птица – и висков
Своих незащищенность и предельность
В пространстве и во времени мы здесь
Внезапно чувствуем – и к борозде
Склоняемся, чтобы услышать весть.
 

 
Наедине оставшись с языком
Во время подведения итогов,
Когда на море шторм и темнота
И одиночество желанно, как общенье
С ушедшими, ты, проходящий, речь
Подслушаешь случайно и усвоишь
Живой диалектической воды.
 

 
Сквозь несобранный, неопрятный осенний ветер
Ты вдруг начинаешь бежать во весь опор,
Словно пытаясь касанием ног захватить и присвоить –
Или вновь овладеть нерешенной загадкой, сырою землей.
 
 
Задыхаясь, спеша, торопясь обогнать время,
Чтобы успеть погладить кору на дереве речи,
Вдоль степенных, достойных, медлительных рек,
что словно желают
Успокоить, напомнив, что ты – путешественник, странник.
 

2000-2004

 
Переводя на жизнь и смерть,
Мы слышим за своим окном
Безудержный девичий смех
И чувствуем, как к горлу ком
 
 
Подкатывает, – оттого,
Что мы с рождения больны
Календарем и перевод
В срок до решающей весны,
 
 
Быть может, не сдадим. Слова
Ведут борьбу, чтоб передать,
Как этой страсти синева
Нас опьяняет в городах.
 

2014

 
Помнишь ли грибно-ягодный лес,
Резкий ветер ноябрьский морской,
Холодок прибалтийских небес
Иногда ощущаешь с тоской,
 
 
Полной радости? Майскую трель
Птицы слышишь ли? Там, за спиной,
Место числится, как колыбель, –
Часть пространства, кусочек земной.
 

 
В этом музыка. Видишь: одно
Будто бы открывается вновь
В летний сладостный воздух окно,
Чтобы ты удивленную бровь
 
 
Поднимал. Зеленеют слова
В переводе на время, и вех
Гармоническая молва
Воскрешает и слезы, и смех.
 

 
Эти улицы, эти сады,
Эти реки, луга и поля,
Зимний лес в его космах седых,
Это небо и эта земля.
 

2014

 
Здесь пространство и время в пыли
Подорожника движутся вспять,
Чтобы заново нас опалить,
Остудить, по-иному назвать.
 
 
Птица-Феникс крылом колыбель
Поколеблет, и заново мы
Различим нашу общую цель
За пределами света и тьмы.
 

 
Здесь подлежащие, их установим
Во времени: пространство, тень и свет,
Цезура, прах – положим за основу
Все зримое и слышимое, след
Дыханья на стекле, как аксиому
Возьмем снег на губах, изгибы рта
Творящего. Вот мы ушли из дому
И не пришли. Осталась пустота.
 

 
Меж ноябрем и декабрем
Как будто не бывший период,
Дешевый третьесортный ром,
В висках квинтет, квартет и трио.
 
 
Лик зеркала невозмутим,
В нем не видны ни род, ни племя,
Ни тот пространства драматизм,
Который раздирает время.
 

 
В меня стучался снег. Сова взлетела.
При пробужденье трудно было мне
Определить свой статус: в чьих пределах
Я существую и в какой стране –
Сна или яви… Перешедших лица
И очертанья наших общих лет
Меняются все время, как границы
Струй дождевых на утреннем стекле.
 

 
Есть дорога, идущая вверх, меж полей и деревьев,
Проходящая сквозь города и сады; с каждым шагом по ней
Мы все больше и лучше молчим, говоря, молодеем, старея,
Замедляем шаги, все быстрее идя вдоль теней.
 
 
Чем полнее забыты черты, тем точней и подробней
Мы на нашем знобящем пути оживляем их, в слог
Обращаем их речи, в язык, поднимающий брови
Тех, кто рядом скользит, кто вернулся уже на каток.
 

 
Разрыв перспективы здесь, потеря
Пространства и времен смещенье. Дождь
Промолвил: «Ничего. Все перемены
Даются одиночеством». Метель
Сказала: «Надо жить, пока в устах
Язык живет, работает, играет».
 

 
Пока мы представляли, как трава,
Вся в изморози, ломко под ногами
Звучит, пока мы жили образами, жизнь
Толкала землю снизу, пробивалась
 
 
Могучим стеблем, раскрывала окна,
Спала на струях воздуха, как стриж,
Ждала нас чутко за стеной снесенной.
 

 
Стена разбилась на куски, за ней,
Как таинство, открылся горизонт,
И ветер, все бесстрастней и сильней,
Развеял многолетний полусон.
 
 
Наш взгляд, вобравший дали, поведет
Туда, где не смыкает глаз людской
Дозор, где город неумолчно ждет
И до свободы вновь подать рукой.
 

 
Все отдаляется в процессии
Сезонов холода, тепла,
Барометр, Фаренгейт и Цельсий
Выходят на передний план.
 
 
Но сквозь движение погоды
Нет-нет да и проглянет взгляд,
Которым города и годы –
И веси, и сама земля –
 
 
Нас изучают. И все больше
Жизнь наша, выраженье лиц,
Раскованность и песнь похожи
На время и пространство птиц.
 

 
Расспрашивай лист городской сколько хочешь,
Упавший на груду разрытой земли –
Беззвучно иль с шорохом – в этот урочный
Ноябрьский свой час. Отстраненный залив
 
 
Вплотную к забору прилег и на ветер
Бросает звучанье суровой волны.
Эстонские там рыболовные сети,
Скелеты на дне, что России верны.
 
 
Места на другие места намекают,
Пространство и время за нами следят,
Тестируют речь, в языках возникают,
Сквозь жизнь наяву и во сне проходя.
 

 
Нет сожалений, лишь места и лица,
Чужие и свои, как на шоссе –
Дорожных знаков ряд, как вереницы
Метелиц и поземок. Речи все
 
 
Себе присвоит воздух. Выдыхай же
Слова на ветер. Высь, земля, гудрон,
Свет, горизонт, что отбегает дальше,
Язык, пространство четырех сторон.
 

 
Кричащие и тихие тона
Осенних красок, всюду разговор:
Трава и ветер, листья и луна,
Рассвет и речка затевают спор.
 
 
Обочина дороги говорит
С полями на закате, доказать
Пытаясь что-то, аргумент зари,
Каштанов убеждающий глаза,
 
 
Виден и слышим, гальки блеск и луг,
Стволы деревьев, сор на мостовой –
Дискуссии кругом, дебаты, стук
В воспоминанья.
«Кто там?»
«Бывший свой».
 

 
Река, которой нет на карте, рушит
Все берега. Язык, которым мы
Общаемся с собой, непознаваем.
То, как они на заднем плане вновь
Неявно возникают, будто кони,
Когда идешь по лугу сквозь туман,
Нас соблазняет, поглощает. Годы
Все больше превращаются в места,
И старые размотанные нити
Крепчают, суровеют на ветру.
 

 
Покуда есть возможность приложить
Ко времени и месту наши лица,
Как фото к документу, не должно
Быть сожалений. Все слова уместны.
Темп музыки взят правильно. Холмы,
Расставившие ноги, обратились
В любовь, и страсть, и похоть языка.
 

 
День, горизонт, смеркается. Рука –
Тень дуба на асфальте. Детский свет
Фонарный. Над влюбленными – заря
И ястреба полет. Невинность, смерть
Полёвки. Ляжем же на дерн и ухо
Приложим к почве, где они живут, –
Личинки, черви, крепнущие корни…
Любовь, и жизнь, и страсть, и мокрота
Травы после дождя. Ландшафт и время,
Пространство временное, поезд, часть
Земли и музыки – и каждой клеткой
Взывает плоть о продолженье дня.
 

 
Покрыв великое пространство
(Холодный отраженный свет
Не научил ли постоянству,
Не дал ли страннику совет?),
 
 
Увидев много мест, услышав
И тут и там чужую речь, –
И зов, все подходящий ближе,
На ложе и в могилу лечь,
 
 
Я, Одиссей, умолк. Мое посланье
Последнее – язык морской волны
На берегу и пена, расстиланье
Беременной от мифа тишины.
 

 
Услышим заново волны
Молчание и речь, и жизни
Толчки почуем – тем сильны,
Что неподсудны укоризне.
 
 
И если время сдавит вновь
Гортань своею цепкой властью,
Взбунтуемся, взволнуем кровь:
Путь в память – усыханье страсти.
 

 
И ты, мой отец, перешедший
во враждебное пространство, что
бесцветно и безголосо, ты
возникаешь передо мной
на зеленом горизонте детства,
полного звуков и запахов,
чтоб занять свое место,
свою точку на карте,
до сих пор светящуюся музыкой.
 

 
Здесь, что тоже пространство,
в этом своеобразно музыкальном месте,
мы, ушедшие от галчат в дупле дуба,
чтобы вернуться в город, увидели,
как ранним утром ветер подхватывает платье,
заставляет его биться, трепетать и играть,
меняя очертанья,
обнимать тело и покидать его,
уходить на какое-то время…
Убаюканные мелодичностью плоти,
мы теперь спим и ждем.
Наши сны с их изначальной двусмысленностью
наделяют пространство и время тревогой,
и мы все прибываем
к явлению вопросительного знака,
на который нет и не будет ответа.