Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
Легко
нам с тобой сказать: оставь в покое
уравненье жизни-смерти, чье
неизвестное решенье есть
аксиома (принцип, что известен
в математике, – когда решенья нет).
Прислонившись к мраморной плите,
двое всё целуются, ребенок
бегает, рукою гладит букв
вогнутость на памятнике жертвам,
а другая парочка сидит
наверху, обнявшись, наблюдая,
как проходит катер по реке.
 
 
‹…›
 

 
Всем рекомендую я для снимков
памятных известную могилу
неизвестного солдата – хоть огонь
вечный здесь и поскупей, чем на могиле
в Александровском Саду: на нем,
видно, тоже экономят, как на тех
неживых фонтанах, а в России
экономят только на гробах
политзаключенных – но вернемся
к вечному огню в Париже: он
расположен как нельзя центрально.
Сняв его с востока, мы увидим
авеню Великой Армии, а если
с запада, где красное светило
село, Елисейские Поля.
Но еще, пожалуй, лучше с юга:
возвратившись в ваши оклахомы,
вы тогда на заднем фоне фотки
сувенирной сможете увидеть
вам добра желающего: он
скромно на скамье сидит, спиною
на российский север обратись.
 
 
‹…›
 

 
Идя на зов флейтиста, мы с тобой
выходим в этот сад, где светлый ветер
волнует пряди мягкие волос.
Прекрасна жизнь, блажен, кто в летний сад
выходит из музея, тот блажен,
кто в сад идет на голос легкий флейты,
минуя птиц жестяных, кто следит
за птицей, устремляющейся в небо.
 

 
В Саду Родена в теплый летний день
на параллелепипеде гранитном
спал человек, издалека казавшись
скульптурой тоже – но сообразил
я, что реалистично чересчур
лежит он, чтобы вечным быть искусством.
 

 
И что же думали они о теле, в суть
проникнув всех изгибов, тяготений
его, наклонов, распрямлений, в суть
в конце концов его проникнув взлетов –
что думали они о матерьяле
его недолговечном, что, лепя
или рисуя плоть, с бессмертной кистью,
резцом, графитом в собственной руке,
заботясь лишь о том, чтобы открыть
и соблюсти законы ремесла –
и лишь тогда нарушить их – следя
за равновесьем средств и результата,
текстуру проверяя, щуря глаз –
что думали они о бренном теле?
 

 
Разглядывая снимки неживых
Художников, заметьте их глаза,
Смотревшие когда-то в самый дых
Всем этим вечным рекам и лесам.
 

 
Сходить не упустите в Нотр-Дам
летящими опорами снаружи
понравившийся мне; еще я вам
рекомендую обратить вниманье
на статуи израильских царей
у входа в храм – их приняла толпа
во время революции за статуи
французских королей и обломала
им руки-ноги, но потом они
успешно были реставрированы – и
заметьте, наконец, соборный шпиль,
где между восстановленных фигур
евангелистов и апостолов себя
изобразил бесстыжий реставратор.
 

 
Вот уличная сценка вам: театр
актера одного (плохого) – он
скрывается за ширмой, рукава
натягивает черные и маски
над ширмой поднимает, что должны
символизировать, как понял я,
мою с тобой, читатель, жизнь – но тут
подходит к ширме грязный пес приблудный
и скалится на маски – и эффект,
с прискорбьем доложу тебе, читатель,
всех аллегорий сразу пропадает.
 
 
‹…›
 

 
О Париж,
ты кому-то о чем-то напомнил бульваром твоим,
Блеском крыш,
растеканьем палитры огней по ночным мостовым.
Под дождем
кто-то быстро шагает куда-то, будя тротуар.
«Подождем», –
кто-то скажет кому-то и сердца услышит удар.
 

 
У Центра Помпиду, что парижане
зовут Бобур, я вдруг услышал голос
Эдит Пиаф и, растолкав толпу,
увидел – не Пиаф, конечно, все
мы знаем, что ушедшие назад
к живым не возвращаются, – увидел
певицу уличную, чье лицо
немолодое, с резкими чертами,
чуть-чуть вульгарное, похоже было
и непохоже, – но знакомый голос,
голос ее лишь ей принадлежал.
 

 
О чем поет прекрасный женский голос
на языке чужом, когда окно
открыто в полночь, и каштанов кроны
восходят к небосводу, и свеча
дрожит и оплывает, и двойник
стоит, не шелохнувшись, за спиною
у двойника?
 

 
Смотри, как свечка оплывает, облака
Как белые плывут по темно-голубому
Ночному небу, вслушивайся в стук
Неровный сердца музыки – друг мой,
Друг мой далекий, вспомни обо мне,
Когда меня не будет: для тебя,
Быть может, жил я и писал, пытаясь
Лицо твое представить, глядя в сад
И пробуя слова, и сигарету
Куря за сигаретой, – я стоял
У этого окна, и летний воздух
Входил в него, и было далеко
За полночь, и дорожка от луны
Лежала рядом, проходя по креслу.
 

 
Свеча горит быстрее на ветру
И оплывает быстро, и порою
Грозит угаснуть – и тогда ее
Ладонью нужно защитить. В ней слабость
Есть жизни человеческой – всего
Один порыв – и пламя умирает
Бесповоротно.
Чья ладонь меня
Оберегает, в неспокойном сне,
И в смутном пробужденье, и когда
Я спотыкаюсь днем на перекрестке?
Сейчас, в ночи, волнуясь пред свечой,
Беспомощной, бессильной, слыша шелест
Дождя в листве – уже осенней – я
Вдруг чувствую, как кто-то покрывает
Мои глаза ладонью, говоря
Как будто: «Угадай, кто это руку
Тебе кладет на веки – чья десница
Недремлющая бережет тебя?» – и я
Угадываю с дрожью узнаванья.
 

 
По вечерам уже прохладно. Скоро
мне уезжать обратно в Лондон. Там
всего прекрасней осень, а в Париже –
весна: я в первый раз тут в мае был.
Прохладно у реки. Пожалуй, лучше
рубашку застегнуть. Как ярок свет
от катеров: после него еще
темней как будто. Свет, он лучше тьмы,
но и она нужна – для совершенья
таинства сна и таинства любви.
 

 
В полумраке света и теней
И зеркал обманчивых природы
Жизнь и смерть увидеть так посмей,
Чтоб земля открылась небосводу.
 

 
Плакучей ивы листья над водой
свисали; мошкара в огнях
цветных от пароходов танцевала.
Роскошнейший из всех мостов Парижа,
мост Александра Третьего, с гербом
Санкт-Петербурга и эмблемами Невы
был впереди, за поворотом Сены.
 

 
Тому, кто ждет, когда настанет срок,
Легко в начале осени в Париже:
Он пьет «перье», друзьям открытки пишет
И повторяет пройденный урок.
 
 
‹…›
 

 
«Если я вдруг потеряю коня,
Что без него буду делать я?» – так
Пел по-гаэльски, целуя меня,
Пьяный шотландец в пивной на Сен-Жак.
Париж, август – сентябрь 1982
 

Дэйвиду и Шарон Розен

 
Я стоял в саду и слушал время,
Что всходило от корней к листве.
Думал я: уставший сеять семя
В час, когда вечерний меркнет свет,
 
 
Скоро понесет снопы колосьев
Легкою стопой в высокий храм;
Скоро – думал я – многоголосье
Разнесется к четырем ветрам.
 
 
Долго, опираясь на качели,
Я стоял и слушал, как вдали
От тревоги сердца дети пели
О покое неба и земли.
 
 
Нужно только запастись терпеньем –
Я подумал вдруг – и свет окна
Вздрогнул, показалось мне, и пенье
Чуткая прервала тишина.
 

Дублин, сентябрь 1982

 
Какую все же власть имеет
Над всей землей свободы зов…
Река, от робости немея,
Проходит между берегов.
 
 
Под их надзором неустанным
Течет покорная река.
Ей говорят: у океана
Точь-в-точь такие берега.
 
 
Но, значит, есть тому причина,
Когда, рассудку вопреки,
Бывают все-таки стремнины
И водопады у реки
 
 
Недаром в грозовые годы,
Так беспредельно широка,
Река выходит на свободу
И в гневе рушит берега.
 

Москва, 1968

 
Еще горят огни в двух-трех квартирах,
Их мягкий свет лежит на мостовой.
Снег падает. В пустынных парках тихо.
Лишь хлопья шелестят над головой.
 
 
Звезда сверкает ярко в небосводе,
И чувствую всей чуткостью своей
Себя я лишним здесь, чужим природе,
Неведомым и безразличным ей.
 
 
Как будто я попал сюда случайно,
И след мой незаметен на снегу –
Как будто есть в ней неземная тайна,
Что время и пространство стерегут.
 
 
И я бреду, забыв свои заботы,
Глубоким равнодушьем окружен…
 
 
И я люблю молчание природы,
Ее холодный безучастный сон.
 

Москва, 1969

 
Жизнь, какими именами
Ты смущаешь нас –
Разговариваешь с нами
Снами в бренный час.
 
 
Возвращаешь к жизни лица
Чьи-то, голоса
Воскрешаешь, дрожь в ресницах
Будишь, боль в глазах.
 
 
Я, твои читая строки,
Заживо уснул.
На обочине дороги
Ветер иву гнул.
 

Париж – Лондон, ноябрь 1982

 
Будто в небо рвется птица,
Будто взгляда ищут лица,
Будто пыль столбом клубится
Над скрещением дорог –
 
 
Или сцена в центре сцены,
Оклик и побег из плена,
Зреющая перемена
И растущая волна –
 
 
Чтоб в груди громадной зала
Звуку места не хватало,
Чтобы музыкою стало
Слово и лишило сна.
 
 
Будто узнанные ветви,
Карта с направленьем ветра,
Расстановка тьмы и света
На яснеющем холсте –
 
 
В час, когда густеют соты
Сладкозвучною работой,
Мы всесилие полета
Ощутим в земном пласте.
 

Париж, декабрь 1982

 
Над фонтанами возносится стекло,
От рожденья много жизни утекло,
Он не смотрит ни вперед и ни назад
На пути своем из сада в сад.
 
 
Только, отраженное стеклом,
Узнает одно лицо с трудом
И опять шагает напрямик,
Подбородок пряча в воротник.
 

26 февраля 1983

 
Чтоб поверить в небыль,
Наблюдая небо,
Не смыкая глаз,
Расскажи рассказ,
 
 
Как одной тропою
Кони к водопою
Рано утром шли
На краю земли,
 
 
Как по-над горами
Несся за ветрами
Молодой олень
И летела тень
 
 
Самолета с точкой,
Где набухшей почкой
Зрело сердце, как
Подавала знак
 
 
Тайна Песни Песней,
Как витал над бездной
В воздухе пустом
Голубь над гнездом.
 

 
Голубиной той голубизною
Ты зовешь дыханье за собою,
Козьими тропами сердце мучишь,
Увлекая в облака на кручи.
 
 
Тучами заводишь грозовыми,
Снежными ермолками Твоими
На вершинах гор озерных манишь,
Зрение Твоей любовью ранишь,
 
 
Будто солнца блеском нестерпимым –
Взглядом этим, явным и незримым.
 

 
Вечер. Над сиреневой водою
Контуры лесов и гор. Спросил
Я нечаянно, что будет стоить
Мир Его, который я купил.
 
 
Он ответил: «Ничего, простится
Долг тебе за эти времена
Вдохновения – считай, что птицы
Путь узрев, ты заплатил сполна».
 

 
Над грядой вечерних облаков
Проступила первая звезда.
На душе спокойно и легко,
И глаза подолгу без труда
 
 
Смотрят, как поверхность ровных вод
Днем и ночью отражает высь.
Темнота сгустилась. В небосвод
Сосны молчаливо поднялись.
 

 
Омывая гальку побережья,
Неизменно оставаясь прежним,
По краям чернея валунов,
Обновляясь вечно, море слов
 
 
Дышит глубоко и равномерно,
Бьется, как бы молвя, что бессмертны
Наши души и не спит Господь,
Что воскреснет в час урочный плоть.
 

 
Я говорю: я вижу то, что вижу, –
Деревья, восходящую луну,
Причал и лодку, слышу то, что слышу, –
Крик чайки, набежавшую волну.
 
 
Но где нема глухая и слепая
Грудная клетка, нарастает там,
Переполняя слух и подступая
К расширенным до глубины глазам,
 
 
Волнение вершащегося чуда…
Ночь убывает. В кольях от дождя
Лист прячется. Бараны сбились в груду,
За перекрестком с пастбища следя.
 

 
Как мыс, вдается в поле черный лес.
Через ночную сельскую дорогу
Сова перелетела. Край небес
Уже светлеет. Это щедрость Бога.
 
 
Под звездный шорох на ветвях и плеск
Огней от деревень в озерах горных
Я задремал. Мне снился сон. Поблек
Вечерний свет. Слюды пластину скоро
 
 
Как будто кто-то начал поднимать
Передо мной, с чередованьем света
И тьмы полос, неясных зон, и знать
Мне дал, сказав: «Следи следы – эта
 
 
Вселенная добра и зла: отметь
Отлично чем от одного другое,
Запомни карту жизни и ответь
За все, что будет сказано тобою».
 

Камберленд, 10-16 апреля 1983

 
– Ты пришел издалека, пришел сюда…
– Да, я пришел, как и ты.
 

Из прозы Пауля Целана

 
«Я спою вам цикл страшных песен…
Они стоили мне столько крови,
сколько не стоили никакие другие песни».
Из разговора Франца Шуберта с друзьями
(Последней, предсмертной работой Шуберта была
корректура второй части цикла «Winterrise» –
«Зимний путь».)
 
 
«Ты не обманывай себя: эта последняя лампа
не дает больше света – тьма всего лишь
еще больше углубилась в себя».
 

Из прозы Пауля Целана

 
Мы выбирать не можем
Места и времена
Для путешествий наших
В край ледяного сна.
 
 
Земля внизу и небо
Вознесшихся путей
Однажды вышлют снега
За нами суховей.
 
 
И каждый бренный странник
Тогда пойдет в страну
Свою, что у буранов
Забвения в плену.
 

 
Пред мерзлотою ночи,
За робой облаков
Нам виден свет: пророчит
Он обогрев и кров.
 

 
Рядом с печкою
Огонек горит,
И становится
Ночь светлей.
В этом домике
Старичок один
Учит азбуке
Малышей.
 
 
Разгорается
Красным заревом
Над Европой тьма –
В поздний час
Все согласные
Вместе с гласными
Мы прочтем за ним
Много раз.
 

 
Путем ручьев журчащих
Пролег весны маршрут,
Вдоль соловьиной рощи,
Где спуск полог и крут.
 
 
Был в направленье тучи,
Застлавшей горизонт,
Наш поиск, быстротечным
Чтоб стал тяжелый сон.
 
 
Кому-то странствий наших
Труды могли помочь,
Так окрыляя пеший
Поход ушедших в ночь.
 
 
И лишь открылась трасса
Сквозь призрачность огней,
Мы приступили к розным
Путям своим по ней.
 

 
Мне снятся майские цветы,
А снегом все лицо
Истерзано, – так освети
Мне лучиком крыльцо.
Я вижу ночью на стене
Детей рисунки: там,
Во сне, в неведомой стране
Легко расцвесть цветам
Цветных мелков – но души те
Уже в ночном пути
Меж снежных скал: там в темноте
Для них цветам цвести.
 

 
Мягко-жесткая земля:
О добре тебя моля,
Как спускались на краю
Мы однажды в глубь твою…
Путь земной, весенний путь,
Зимний путь, стеснивший грудь;
Путешествующих сон
Видит воздух и вагон…
Здесь дорога их лежит –
Явь, и майский лист дрожит.
Здесь всего конкретней сны
Жизни, осени, весны…
И опять, своим путем,
Мы проедем и пройдем
Рубежи добра и зла,
Чтоб унять колокола,
Где тропа, стезя и гать,
Человечность воссоздать,
Воскресить, вернуть весне
Искры, плавящие снег.
 

 
Много слез из глаз упало
Путников в дорожный снег,
Много образов предстало
Перед нами в зимнем сне.
 
 
Там поток один широкий
Назначения достиг,
Там поплакал одинокий
Голос эха да затих.
 
 
За двусмысленную землю
День и ночь идут бои,
И поют, немоте внемля,
Неуемней соловьи.
 

 
Напрасно, путник, ищешь
Ты чей-то след в снегу:
Забвенья ветер свищет
На этом берегу.
 
 
То меты заметает,
То вехи снежный вихрь,
В забытие вплетает
Небытие живых.
 
 
Ты белым утром рано
Отправился пешком
В далекий путь за странным
Разутым стариком.
 
 
И сам ты, странник, скоро,
Взгляд бросив на часы,
Родной покинув город,
Куда-то шел босым.
 
 
И чем быстрее мимо
Шли за ночами дни,
Тем жгло невыносимей
В снегу твои ступни.
 
 
И встали у потока
Вы оба, коркой льда
Покрытого до срока
Открытия следа.
 
 
И как в забвенье канул
Шарманщик за рекой,
Ты поднял над веками
Скорбящий голос свой.
 

 
Ты знаешь горный кряж – путь в облаках,
Страну, где все цветет? Недалека
Она, за пропастью и за рекой,
В теснинах до нее подать рукой.
Ты знаешь ли ее? Туда, туда
Из этих мест уйдем мы навсегда.
 
 
В пещерах на пути ты знаешь тьму,
Драконьи зевы страшные в дыму?
Ты знаешь дом, где всюду яркий свет,
Где с болью на меня посмотрит свод
Высокий и сапфирно-голубой:
Что сделали, дитя мое, с тобой?
 
 
Когда сумрак окутал Германию.
 

 
Я на холме, весной разбуженном, лежу
И за парящей птицею слежу,
И облака
Мне крыльями становятся. Легко здесь,
Волнуясь, грезить: в сумерках река,
Зелено-золотые ветви, дальний поезд…
Весна, весна, когда я успокоюсь?
 
 
Когда полночь подступит к Германии.
 

 
Я тоже в книжках для детей искал
Картинки. Я землей и небом стал.
 
 
Я был когда-то здесь самим собой –
Комочек праха под твоей стопой.
 
 
Рассвета нарастанье видел я
И свет считал основой бытия.
 
 
Тень палача приблизилась ко мне
Затмением на солнечной стене.
 

 
Теней игру я наблюдал и света
В реке немецкой – и она была
Такой, как все, и не было ответа
Мне о природе ни добра, ни зла.
 

 
Вид на зеленую долину
Открылся вдруг, и паутина
Уже качалась и плыла
На водах воздуха, и зла
Как будто не существовало
От жизни самого начала…
Но мы спешили в путь – и вот
Шоссе нас встретил разворот.
Боюсь я этих перекрестков
В Германии, боюсь отростков
Уродливых истории, дорожных
Всех этих указателей, возможность
Дающих вдруг свернуть в иную даль,
К Дахау, по пути на фестиваль.
 

 
В этом переулке дом
был, я слышал, где всегда
Музыка звучала, – нет ныне от него следа.
Что ж остановился ты,
дверь ища незримую, –
Уж не хочешь ли ты встретить здесь свою любимую?
 
 
Соберись-ка лучше с духом,
вспомни все слова
И начни – а мы подтянем –
раз и два.
Ты сыграй, поведай нам
голосом и скрипкою,
Ножки стройные какие и фигурка гибкая
Были у нее и как
у ее крылечка вы,
Друг на друга долго глядя, расставались вечером.
 
 
О своей невесте песню
спой и повтори,
С этим темпом и размером:
раз, два, три.
 
 
Громче рельсы – и быстрей –
над оркестром рей, зола,
Каблучки ее заслышав, воссоздайте Рейзеле,
Что бежит домой, тропу
к вам найдя окольную,
Что влетает в сновиденья ваши птицей вольною.
 
 
Музыканты пепелищ
и вы, певцы путей,
Гряньте реквием и кадиш:
эйнс ун цвей.
 

 
Вечером у ратуши «Sieg Halle»[50]50
  «Sieg Halle» (нем.) – «Зал Победы».


[Закрыть]
уличный флейтист
Брамса исполнял. Грядой стояли
Облака над городом и чист
Был немецкой флейты звук в немецком
Воздухе весеннем; тень и свет
Сонмов неба делали пометки –
Словно тайнопись – на синеве.
 

 
Брат мой, коснувшийся здесь метафизики зла,
Правишь ты ноты на смертном одре добела,
В темно-студеную прыгаешь воду с моста –
Встретит ли губы – мои и твои – пустота?
Больше, огромней, чем смерть, мы стоим на земле,
Сны наши вечную жизнь исходили, и след
Их протянулся до врат сострадания, до
Боли последних вершков над плывущей грядой.
Ты, мой двойник, что все время блуждаешь со мной
Рядом, по вереску, мху, сквозь цветенье и зной,
По заболоченной местности, в дождь, в снегопад,
Берегом моря, вдоль рек и озер, наугад,
По деревням, в городах, восходя на пути,
Где искуплением время и нас начинает трясти.
 

 
Упругими толчками время шло
По волноводу – чем спускались ниже
Его слои, тем медленней несло
Оно свой вес и тем звучало тише.
 
 
И остановки времени боясь,
И уповая на нее, мы громко,
Гортанью всею пели эту связь
Меж преходящей и недвижной кромкой.
 
 
А наверху стояли корабли,
Флотилии, армады – и лагуны,
Фарватеры, моря их в дрейф легли,
Чтоб голос рос и креп ежесекундно.
 

 
Ты ли, скрытый Бог,
Приближаешь срок
Светом потрясти
Смертные пути?
 
 
Тут готов сверкнуть
Откровенья путь,
Делает гроза
Ясными глаза.
 
 
Будет словом свет,
Яркий силуэт,
Продиктуешь Ты
Тайные черты.
 
 
Явится сюда
Явь – сквозь ночь звезда,
Чтоб исчезло зло,
Пролетит светло.
 

 
Из окна вагона
Виден темный лес,
Где уходят кроны
В край ночных небес.
 
 
За стеклом недвижным
Парохода – свет;
Я смотрю и вижу
Порта силуэт.
 
 
Так поется тайна
Виденья и сна,
Перелетной стаи,
Временного дна.
 
 
Языка соцветья
Так цветут опять,
Виноград созвездья
Время покупать.
 
 
Траекторий звука
И небесных тел
Так идет наука
К тем, кто захотел.
 
 
Я родился в эти
Годы на краю,
И поймали сети
Жизни песнь мою.
 
 
И с тех пор, как сталось
Это, я вставал,
И что диктовалось
Мне, я создавал.
 

 
Будто бы горит
Куст и не сгорает,
Будто серебрит
Полночь крылья стаи.
 
 
Так, должно быть, явь
Видится из яви –
Кто пустился вплавь
По небесной славе?
 
 
Кто подземных рек
Пробудил сознанье,
Вызвал костный бег
К центру мирозданья?
 
 
Сделал так, чтоб звук
Бросил на весы я, –
Как его зовут,
Кто идет? Мессия.
 

 
Удлинились тени в чистом поле
И почуял вышедший на волю
Чью-то настороженную близость,
Будто чайки чуткой белокрылость…
 
 
Бело-черно-синим океаном
Плыли мы однажды утром рано,
Поднимался над волненьем вод
И светлел сапфирный небосвод.
 

Кёльн-Мюнхен-Зальцбург-Мюнхен-Кёльн-Льеж-Остенде-Дувр, 9-20 мая 1983

 
Вижу я, будто бы легкая лодка,
Голос неся пред собою, плывет,
Будто из таинства пения соткан
Над головой голубой небосвод.
 
 
Время летит на невиданных крыльях –
Ах, понеси нас к источнику вод,
Где сновиденья становятся былью,
Где песнопенья ведут хоровод.
 
 
Будет весельем волны беспокойство,
Будет игрой светотень – и вот-вот
Духа, пространства и времени свойства
В лучшей из песен певец назовет.
 

3 июля 1983

 
Ты встанешь у рампы
Листа на траве
И желтую лампу
В зеленой листве
 
 
Увидишь – кто это
Играет с тобой
Оттенками цвета,
В транзите землей
 
 
Кто смотрит, и слышит,
И прячется вдруг
За дальние крыши,
В невидимый круг,
 
 
Что чертится птицей,
Кто в прятки опять
Желает пуститься
С тобою играть
 
 
Ты вскрикнешь: откройся,
На миг покажись
Сквозь это устройство
Твое же, как жизнь,
 
 
Известное в драме,
Как боль на лице,
Что сухо глазами
Мы видим в конце
 
 
Чудесного лета,
Что носит черты
Твои же, по следу
Твоей красоты
 
 
Блуждая, мы просим
Тебя, как любви,
Прекрасная осень
Волненьем в крови
 
 
Свершается, тайной,
Которой изрыт
Пульс времени, – дай нам
Дыханья навзрыд.
 

4 сентября 1983

 
Мимо груды кирпичей в саду
Я прошел вчера. В окне моем –
На работе новой – на виду
Странная стена, и в ней проем,
 
 
Сквозь который мне видна трава
И высокий ствол, что освещен
К вечеру наполовину. Два
Дня я здесь, и буду здесь еще
 
 
Много дней, недель и, может быть,
Даже лет. Лишь Режиссер кино
Знает, где, когда и как любить,
Жить и умереть мне суждено.
 

Октябрь 1983

 
Послушайте, я вам хочу сказать,
Что жизнь дается много раз и с каждым
Ее дареньем надо выбирать,
Как дальше быть. Часть бытия, однажды
 
 
Себя узнал я, проходя в саду
Осеннем мимо яблонь, освещенных
Фонарным светом, – был я на виду
У всей вселенной перевоплощенной.
 

Октябрь 1983

 
Ты маячишь часами над площадью – знать,
Это мысли твои далеко.
Фонари зажигаются: время стоять
И смотреть на гряду облаков.
 
 
Время силы копить к продолженью пути,
Приближению времени гроз,
Время сдвинуться с места, мосты перейти
И купить виноградную гроздь.
 
 
Запах хвои густой, светофоров огни,
Толкотня, оживленье – молчи,
Пешеход, подытоживай ночи и дни,
Подбирай к их значенью ключи.
 
 
Мостовые ли здесь, тротуары стопой
Размеряя, минуя дома –
Чтоб навеки была неразлучна с тобой
Нашей общей тревоги зима.
 

Париж, декабрь 1983