Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

Хаим Венгер. Спасти одного человека[11]11
  Статья вошла в книгу X. Венгера «Пророки в своем отечестве» (Иерусалим, изд-во «Лира», 1998).


[Закрыть]

Специалист и области психологии, английском литературы, иудаизма и еврейской истории, но, в первую очередь, самобытный поэт и прозаик, пишущий на русском и английском языках, – таковы грани таланта и увлечений Евгения Дубнова. Впрочем, сказанное не исчерпывает характеристик этого человека. Нельзя не упомянуть о его интересных переводах поэтов разных стран, лингвистическом даре, эрудиции, способности анализировать события и факты как сегодняшнего дня, так и далекого прошлого.

Евгений Дубнов родился в 1949 году. Уже в неполных шесть лет он начал писать стихи. Но очень скоро, «резко осудив и раскритиковав» свое «творчество», писать бросил. Вновь он вернулся к поэзии лишь через десять лет. Причем начал с переводов на русский язык латышских поэтов. Затем увлекся Федерико Гарсиа Лоркой и, чтобы читать его в оригинале и переводить, не пользуясь подстрочником, изучил основы испанской фонетики и грамматики, – этому правилу Евгений следовал всегда. Чтобы читать Рильке на немецком, а Валери на французском, он овладел фонетикой, грамматикой и синтаксисом этих языков. Здесь следует сказать, что английский Евгений знал с детства благодаря отцу-журналисту, водившему его в клуб моряков, где у мальчика была обширная языковая практика. С ивритом же он познакомился, когда по инициативе религиозной матери готовился к церемонии бар-мицвы, – еврейского совершеннолетия. Между тем, ободренный отзывом о своих переводах Яниса Райниса, он стал писать оригинальные стихи. Свои опыты пятнадцатилетний Евгений послал в «Пионерскую правду». Оттуда ответили, что его стихи созрели для «взрослых» журналов, что «Пионерскую правду» он перерос.

В семнадцать лет Евгений поехал учиться в Московский университет. И хотя поэзия уже вошла в его жизнь, поступил не на литературный, а на психологический факультет. Любое постороннее вмешательство в творческий процесс было неприемлемо для начинающего автора. Именно поэтому он не посещал и никакие литературные объединения. Вместе с тем, он понимал, что это его неприятие несет в себе как положительные, так и отрицательные моменты. Делая его свободным от всяческих догм и формальностей, оно вынуждало Евгения самостоятельно овладевать техникой стихосложения. Проучиться в университете он успел всего два года. Подъем еврейского национального самосознания после Шестидневной войны захватил и его. Евгений давно понял, что живет в тоталитарном государстве, в государстве-тюрьме и открыто выражал свои взгляды и убеждения в разговорах с друзьями-студентами. Кроме того, он сознавал, что никогда не сможет публиковать то, что будет неугодно власть имущим, а кривить душой, стать, по его словам, «литературной проституткой», он бы просто не смог. И все же решение репатриироваться в Израиль принял не он сам, на этом настояла его мать, происходившая из традиционной хасидской семьи. При этом она учитывала, чем для ее двадцатилетнего сына может закончиться его открытая непримиримость к произволу, царящему в «стране победившего социализма». Заявление на выезд они с матерью (отец-коммунист в ту пору был совершенно не готов к такому шагу) подали в 1969 году, но разрешение получили в 1971-м. Полтора года, проведенных в отказе, были очень нелегкими для Евгения. Пришлось уйти из, пожалуй, самого престижного учебного заведения страны, куда еврею попасть было крайне трудно, оставить друзей-единомышленников и, вернувшись в Ригу, зарабатывать на жизнь неинтересной, ничего не дающей ни уму ни сердцу работой. Но хуже всего была неизвестность: ведь никто из отказников не знал, чем все это может закончиться.

После ленинградского самолетного процесса их выпустили. Приехав в Израиль, Евгений продолжил учебу на факультете психологии Бар-Иланского университета и одновременно стал изучать английскую литературу. Несмотря на то, что занятия отнимали много сил и времени, Евгений активно писал стихи и столь же активно печатался в русскоязычных израильских и зарубежных изданиях. Среди них: «Сион», «Время и мы», «Грани», «Русская мысль» «Современник», «Континент». Литературная деятельность молодого поэта была очень быстро оценена – две премии из Фонда президента Израиля говорят сами за себя. За три года закончив факультеты психологии и английской литературы, Евгений решил делать докторат не по психологии, а по европейской, в частности, английской поэзии XX века. Факультет английской литературы университета учредил специальную стипендию, дающую ему возможность работать над диссертацией в Лондонском университете. В диссертации проводилось сравнение творчества английского поэта Томаса Стернза Элиота (Thomas Stearns Eliot) с творчеством Осипа Мандельштама. Отслужив в израильской армии, Евгений Дубнов в 1975 году отравился и страну Альбиона.

Вскоре после приезда появились его первые публикации на английском языке. Вначале это были переводы его русских стихов, затем он стал писать на английском. Его стихи постоянно печатались на страницах англоязычных изданий и не только в Британии, но и в США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке, Ирландии. Неожиданно для самого себя Евгений стал писать и рассказы, которые также охотно публиковали престижные англоязычные журналы и антологии. Все это не могло не сказаться на диссертации, которая в принципе была готова, оставалась лишь завершающая, чисто техническая часть. Но работу над ней Евгений все время откладывал. К тому времени литературоведение отошло на второй план, на первый – вышло творчество. Поэтому к назначенному сроку, а именно в 1975 году, Евгений диссертацию к защите не представил. И таким образом лишил себя и профессорского звания, и собственной кафедры в Бар-Иланском университете. Но в то время эйфория от литературных успехов отгоняла мысли о последствиях этого необдуманного шага. Определенную роль в этом сыграл и выход в свет в Лондоне двух его русскоязычных стихотворных сборников: «Рыжие монеты» («Goldfinch Press», 1978) и «Небом и землею» («Amber Press», 1984). А рассказы Евгения Дубнова, написанные на английском, не только публиковались в журналах, но и постоянно транслировались по каналу «Би-би-си», как правило, популяризирующему классическую музыку, но время от времени передающему наиболее понравившиеся редакции литературные произведения.

Как известно, на Западе, да и в Израиле, литературная работа не может материально обеспечить тех, кто ею занимается. В Англии большинство поэтов и прозаиков зарабатывает на жизнь либо преподаванием, либо сотрудничеством с ведущими, завоевавшими читательские симпатии газетами. «Даже такой крупнейший английский поэт как Питер Портер, – говорит Евгений, – ежедневно в поте лица пишет рецензии на новые книги то для литературного приложения «Таймс», то для «Гардиан». А ведь у него вышло большое количество поэтических сборников, причем в таком издательстве как Оксфордское». После того как стипендия Бар-Иланского университета закончилась, Евгений стал преподавать английскую литературу в Лондонском университете, но, увы, только на часть ставки. Поэтому в течение года пришлось проработать на полушпионской службе радиоперехвата «Би-би-си» в Рединге. Затем три года он преподавал английскую литературу и руководил творческим семинаром в Кармел-колледже в Оксфордшире. И все же были периоды, когда его материальное положение оказывалось нелегким. В один из таких периодов он получил стипендию от Лондонского университета, в другой раз – от Еврейского колледжа в том же Лондоне, что позволило ему в течение года изучать в этом учебном заведении иудаизм, еврейскую историю и философию. С тех пор он серьезно увлекся этими науками.

В 1988 году Евгений вернулся в Израиль. Год он преподавал английскую литературу в Бар-Иланском университете, затем – в Женском педагогическом колледже в Иерусалиме. Одновременно он вел курсы по еврейской истории в институте Шокена и в Typo-колледже. Сейчас Евгений преподает в Женском педагогическом колледже еврейскую историю и иудаизм, а также занимается преподаванием английского в небольшой собственной школе. Но и со своей первой специальностью психолога он не порвал. Давно думая о возможности соединения психологии с изучением иностранного языка, Евгений успешно применяет целый ряд разработанных им психолингвистических методик в своей школе. Такой подход дает очень хорошие результаты, значительно облегчая усвоение английского языка, делая его не только быстрым, но и приятным.

– Бар-Иланский университет послал вас в Лондон делать докторат. Как бы вы сами вкратце объяснили причину или причины своего столь долгого отсутствия?

– В первую очередь тем, что в Бар-Иланском университете не было работы. С опозданием завершая диссертацию, я списался с деканом, профессором Ричардом Шервином, и получил ответ, в котором он сообщил, что бюджет сильно урезан и свободных ставок нет, в силу чего я освобождаюсь от всяческих обязательств перед университетом. В те годы аналогичная ситуация сложилась практически во всех израильских вузах. В Англии же для меня, пусть не на полную ставку, но работа по специальности все же была.

– Как, живя в Англии, вы относились к политическим перипетиям в этой стране? Отдавали ли предпочтение какой-то из двух существующих там партий?

– Я не хотел бы говорить о своих политических симпатиях и антипатиях. Но могу сказать, что, живя в Англии, с интересом следил за политической жизнью этой страны. Вместе с тем, известно, что многие люди, занятые творчеством, абсолютно аполитичны. Малларме, например, писал свой цикл сонетов во время франко-прусской войны, даже не замечая, что падают бомбы. И наоборот, многие художники, в том числе писатели, настолько увлекаются политикой, что она становится их основным делом. Особенно много таких примеров в нынешней политической жизни России. Я считаю, что для художника должны существовать вечные, непреходящие ценности, а если он хочет всерьез заняться политикой, то лучше ему уйти из искусства.

– А как же быть с великим Гёте, который одно время занимал в Веймаре пост министра при дворе герцога Карла-Августа?

– Как всякое обобщение, мое тоже не всегда справедливо. К тому же Гёте настолько сложная и противоречивая личность, что заслуживает особого разговора. Но, на мой взгляд, это исключение лишь подтверждает правило.

– Живя в Лондоне, вы стали писать стихи, а затем и прозу на английском, но одновременно продолжали писать по-русски. Вы не испытывали при этом некое раздвоение личности?

– Испытывал. Когда думаешь на одном языке, а пишешь на другом, невольно совершаешь насилие над своей личностью, но у меня просто не было выхода. Я стал писать стихи на английском, когда понял, что есть эмоции и мысли, которые мне по-русски не выразить. Но и от русского я не отказался – по той же причине – не все можно сказать и выразить по-английски. Причины тут и эмоциональные, и лингвистические, и фонетические. А все началось с того, что меня пригласили выступить на Международном фестивале поэзии в Лондоне, для чего пришлось перевести несколько своих стихотворений с русского на английский. И тут я понял, что сделать перевод близким к оригиналу не могу. Стихи на русском были рифмованными, на английский я перевел их верлибром. Законы английской просодии и поэтики вообще совсем не такие, как русской. Да не прозвучит мое замечание кощунством, но даже Иосиф Бродский этого до конца не понял. Он, например, считал, что стихи на любом языке, в том числе на английском, должны быть рифмованными. И хотя его английские стихи интересны, он не достиг в них и десятой доли того, чего достиг в русском стихе. Это, кстати, не только мое мнение: мои друзья, известные английские поэты, не раз говорили мне, что они безошибочно чувствуют «русское ухо» Бродского в его английских стихах.

– Скажите, Евгений, какова тематика английских рассказов? В них действие происходит в Англии?

– Место действия большинства моих рассказов – Рига и Москва. Темы в них взяты из времен моего детства и моей юности, что, наверное, не случайно. Достаточно вспомнить Джеймса Джойса, который, много лет живя в Цюрихе, писал рассказы о Дублине, куда он так и не вернулся. Лишь в нескольких моих рассказах действие происходит в Лондоне. И я не уверен, что они самые удачные.

– И в заключение традиционный вопрос о творческих планах.

– У меня готовы два новых сборника стихов на русском языке. Я долго колебался, издавать их порознь или соединить в один сборник. Лишь убедившись, что между ними достаточно четкая смысловая грань, я принял окончательное решение. Они должны выйти в течение ближайшего года. Кроме того, мной подготовлен сборник рассказов на русском, составленный в основном из переводов моих английских рассказов. Но все же главное для меня – это те мои книги, которые выходят на английском.

– Вы можете объяснить почему?

– В России интерес к поэзии, увы, почти полностью потерян, а в эмиграции русскоязычная литература занимает второстепенное место. Для меня же важно знать, что кто-то где-то меня читает, что созданное мною кому-то нужно. Я помню, как растрогало меня одно из писем, полученное из Канады. В нем автор писала, что мой рассказ «Crocuta crocuta» («Пятнистая гиена»), в котором говорится об удивительно теплых отношениях между человеком и этим малосимпатичным зверем из Эдинбургского зоопарка, заставил ее отказаться от самоубийства. Разочаровавшись в любимом человеке, она вновь поверила в людей, прочитав об этой необычной дружбе. А из Торы мы знаем, что, спасая одного человека, спасаешь целый мир.

Михаил Хейфец. Евгений Дубнов: одержимость английским[12]12
  Это интервью, проведенное в середине 80-х годов, было опубликовано в сетевом альманахе «Заметки по еврейской истории» № 10-12 (219) за октябрь-декабрь 2019 г. Приводится с некоторыми сокращениями.


[Закрыть]

Мой гость, Евгений Дубнов, приехал в Израиль давно – в 1971 году. Он учился в Бар-Иланском университете на факультетах психологии и английской литературы, потом делал докторскую диссертацию по английской литературе в Лондонском университете, преподавал в университетах и колледжах в Лондоне и Оксфордшире, затем вернулся в Израиль, где читал лекции в Бар-Иланском университете, Иерусалимском академическом колледже, Институте Шокена и Typo-колледже. Сегодня он – директор иерусалимского отделения «Амбер-колледжа», академического заведения с особой, можно сказать уникальной методикой преподавания языка.

– Евгений, как давно длится ваше увлечение английским языком и литературой?

– С детских лет. Мой самый близкий друг с семилетнего до одиннадцатилетнего возраста в Таллине (потом мы переехали в Ригу) был эстонский мальчик Тойво, который не знал русского, но свободно говорил по-английски. Его отец в свое время был профессором в Оксфорде. Мой эстонский был в принципе неплохим – я читал на нем, – но недостаточным для непринужденного общения, быстрого диалога, как это принято между детьми, Тойво принципиально не хотел и слышать о русском (отец передал ему свою неприязнь), и так получилось, что мы постепенно начали общаться на английском.

– Какая интересная лингвистическая история! Как именно произошел этот переход с одного языка на другой?

– В детстве все происходит естественно: вначале, когда я пытался найти точное слово на эстонском, он подсказывал мне и переводил это слово на английский, это превратилось в своего рода игру, а потом эстонский исчез и остался только английский. Когда он представил меня своему отцу (уже очень старому, но с ясным разумом), я мог объясниться и поддержать беседу. Отцу я, видимо, понравился, потому что он взял меня – точнее, мой английский – под свое покровительство. Я ходил к ним в дом по нескольку раз в неделю, он сажал меня за стол с чаем и печеньями и начинал неторопливый чинный разговор на английском: в первую очередь, конечно, о погоде, потом об истории и географии Эстонии и Великобритании, архитектуре Таллина, Лондона и Оксфорда, разнице между американской и британской системами образования, различиях между методами преподавания в разных западных университетах («русских» тем он не касался) и т. д. Мой собственный отец оценил это развитие моего английского и, поскольку в качестве журналиста имел допуск в «Дом моряка» в Таллине и позже в Риге, начал меня туда регулярно водить. (В Риге я уже сам бегал туда почти каждый день после уроков, вахтеры меня знали и пропускали.) Там я общался с капитанами и боцманами, туристами и коммерсантами, главным образом из Англии, Америки и Канады, хотя были, помню, и пожилая пара туристов из Австралии, и парень из Новой Зеландии, удививший меня тем, что произносил слово bed неотличимо от bid (он объяснил, что это особенность местного произношения). С некоторыми, особенно молодыми, как тот новозеландец, я даже успевал подружиться и показывал им город, в хорошую погоду мы гуляли по рижским садам и болтали о том о сем. Тогда же и началось мое увлечение – скорее даже одержимость – английской и американской литературой. Я читал в оригинале все, что мог достать. Прочел чуть ли не всех популярных писателей Америки тех лет.

– Как к вам попали их книги?

– Мне их дарил один американский предприниматель из «Дома моряка». Он приезжал в Ригу каждый год и в каждый свой приезд не забывал привезти для меня кучу книг. Так что за те семь лет, что я был в Риге перед тем, как поехал учиться в Москву, в современных американских писателях у меня не было недостатка. Не могу не упомянуть, что преподносил он мне эти книги с неизменной тактичностью, говорил, что это он мой должник, поскольку именно благодаря нашим прогулкам он открыл и полюбил Ригу. Если учесть, что я был еще совсем мальчишкой, такой такт со стороны взрослого – и занятого, делового – человека особенно тонок. Спустя четверть века, когда я находился в Америке, мы с ним списались и встретились в Бостоне, очень трогательно – представьте, как он постарел, да и я, конечно, изменился – но это уже другой рассказ… В Московском университете, где я изучал психологию, наша преподавательница английского освободила меня от посещения и порой даже втихомолку консультировалась со мной: прекрасно разбираясь в грамматике, она недостаточно владела разговорным языком, говорила на устаревшем литературном английском второй половины XIX – начала XX века. Американских идиом она вообще не знала. Кстати, вот ведь сколько времени прошло с тех пор, но и сейчас нет-нет да и приходят ко мне подучиться преподавательницы английского из России – и с дрожью узнавания я убеждаюсь в том, что там до сих пор язык изучают больше для чтения, чем для разговора: эти преподавательницы владеют грамматикой, но неспособны говорить на правильном современном языке. Когда, подрабатывая студентом в Англии, я обучал английскому иностранцев, которые приезжают туда на короткое время учить язык, я видел, как разительно они отличаются от русскоязычных – как, впрочем, отличаются от них и израильтяне.

– В чем это отличие?

– Они – все европейцы и большинство японцев, – что читают и понимают, то в принципе способны и сказать, чуть меньше, конечно, но, скажем, три четверти. Среди русскоязычных это в лучшем случае одна четверть. А чаще всего намного меньше – скажем, только одна десятая пассивного словарного запаса становится активной. Помимо преподавателей английского среди моих учеников были профессора физики и математики, специалисты в области химии и биологии с прекрасным пассивным английским, которые с трудом могли произнести простейшее предложение на английском. В Европе такого нет. Потому что там все ездят и общаются, конечно. И в школах язык преподают его носители. И ударение делают не только на чтении и понимании, а равным образом на разговоре.

– В Бар-Илане вы тоже, наверное, подрабатывали английским, когда учились, – стипендии же вечно не хватает!

– Да. Я преподавал в разных школах, натаскивая старшеклассников на аттестат зрелости, а также учил английскому всю пожарную бригаду Бней-Брака. Рядовые пожарники не были особенно радивыми учениками, но зато офицеры старались вовсю: им нужно было срочно подготовиться к международной конференции пожарных в Лондоне. Вернувшись, они отчитались, и я был горд и за них, и за себя: не ударили ученики лицом в грязь!

– Евгений, с обычной точки зрения ваше решение стать предпринимателем выглядит как-то странно: вы преподавали в университетах и в Англии, и здесь, в престижных учебных заведениях – и создали собственные курсы по изучению английского языка. По натуре вы человек академичный, неделовой. Что же возобладало? Материальные соображения?

– На самом деле это неверно, что академичность и деловитость несовместимы, это только внешне так может показаться. Вот я – и, кстати, мои друзья и коллеги в ирландском и британском отделениях колледжа, которые помогли мне разработать мою методику, – мы все прекрасно эти вещи совмещаем. Мы экспериментируем, создаем новое, уникальное, занимаемся подлинным творчеством, учитываем индивидуальность и личные запросы студентов – иными словами, сочетаем теорию с практикой, концептуальную систему с бизнесом. На Западе такое сочетание уже давно принято и популярно.

– Вашиученики в основном репатрианты?

– Половина русскоязычные, половина сабры[13]13
  Ед. ч. «са́бра» (кактус) – уроженец Израиля. Сравнение с колючим пустынным растением, у которого сладкий и мягкий плод, намекает на то, что сабра-кибуцник – «колючий» снаружи, но «мягкий» и «сладкий» изнутри.


[Закрыть]. Вы, наверное, хотите спросить, зачем репатриантам занятия английским при их-то денежных заботах. Конечно, есть среди них и такие, кто просто хочет наконец-то освоить язык, осуществить свою мечту, но они в меньшинстве. Подавляющему большинству английский необходим в чисто практических целях: подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости, поступить в университет, сдать тесты в самом университете, попасть на нужную работу по специальности, когда и место вроде есть, да без хорошего английского на него не берут. Или, если и берут, то не продвигают. Овладение английским для них – жизненно важная задача. От этого зачастую зависит все профессиональное будущее человека. Скажем, врач. Если бы я был репатриантом, я бы скорее пошел к врачу западного профиля, свободно читающему самую последнюю и актуальную медицинскую литературу и свободно общающемуся по-английски, нежели к русскоязычному врачу. А теперь представьте себе пациента-израильтянина – я уже не говорю о европейцах и американцах, – конечно же они предпочтут современного врача. Современный врач в первую очередь тот, кто владеет английским. И вообще, сегодня любой специалист в любой области читает, понимает (на слух, не только при чтении!) и говорит по-английски, без этого просто немыслимо. Русские специалисты в этом отношении выглядят, увы, довольно бледно, чтобы не сказать постыдно. Слишком многие из них на разных этапах своей карьеры, вкладывая максимальные усилия в то, чтобы преуспеть профессионально, еще не поняли, что без английского никто их заслуги по-настоящему не оценит.

– Вы, по всей видимости, испытываете удовлетворение от того, что помогаете людям в их первых шагах в стране? Помимо того, что это для вас заработок, это еще и увлекательная творческая задача.

– Несомненно. Я испытываю огромную радость, когда благодаря моей помощи кто-то устроился на работу, кто-то окончил университет, кто-то… женился или вышел замуж, у меня была пара и таких случаев, когда человек познакомился, но без языка общение не получалось, а с языком получилось. И, кстати, для меня нет разницы, помог ли я репатриантам в их первых шагах или коренным израильтянам – особенно из бедных семей, когда родители вкладывают последние деньги в будущее детей… На днях мне позвонила одна моя бывшая студентка, Далия, вот из такой семьи, марокканской, бывшей на социальном обеспечении. Я ее готовил на психометрический экзамен в университет, даже скидку она у меня получала. Она позвонила, чтобы поблагодарить, поделиться хорошей новостью: она закончила вторую степень и принята на докторат. Не представляете, как я был за нее рад, – и рад, что в ее успехе есть и моя лепта. Кстати, это далеко не единственный случай, я поддерживаю дружеские отношения со многими прежними своими студентами, они звонят, присылают открытки или весточки по электронной почте. Порой кто-то даже приходит, предварительно позвонив, конечно, чтобы не помешать занятию, не сорвать, Боже упаси, суггестогипнопедического сеанса…

– Чего-чего?

– Виноват, проговорился, это часть моей методики, может быть, о ней пару слов позже… Так вот, месяц тому назад позвонил и пришел Александр, живущий теперь в Новой Зеландии и приехавший навестить родных. Он сказал, что сразу же по приезде в Веллингтон вспомнил мое предупреждение, – что в новозеландском произношении стерлась разница между английскими звуками «е» и «и». Но, опять-таки, согласно моей выучке, он не пошел у местных на поводу, а говорит на «правильном» английском, соблюдая различие между звуками. Мы вспоминали его занятия со мной – как он начал с самого нуля, но с очень высокой мотивацией («Хочу свободно говорить через три месяца!» – ни больше, ни меньше), шутили, вот такая была приятная встреча… Кстати, приходят ко мне не только репатрианты и коренные израильтяне: только что у меня закончил заниматься молодой священник из Эквадора. Вот с ним было довольно трудно общаться, потому что иврита он не знал, а английский у него был рудиментарный. Но он схватывал быстро, так что все получилось хорошо.

– А как он к вам попал?

– Моя школа в самом центре города, напротив тут монастырь, и уже не первый раз приходят оттуда люди. Просто этот случай был особенно необычным – и географически (Эквадор!), и в смысле сложности преподавания. Система преподавания иврита репатриантам и преподавания английского в некоторых центрах подходит далеко не каждому. Уже все это знают, и все исследования это однозначно подтверждают, но не хотят признаваться: слишком много денег и рекламы вложено. Детей еще можно научить языку, не переводя слова и не объясняя языковых структур, но для взрослого человека это нереально. В ульпанах по крайней мере объясняют грамматику иврита, а метод обучения в некоторых школах английского – не более, чем соблазнительная мечта, согласно которой человек, не знающий языка, просто садится в класс и слушает, потом якобы начинает понимать, потом якобы начинает говорить – при этом говорить правильно! Заметьте, что коренных израильтян с высшим образованием, реалистов до мозга костей, не ищущих чудес, вы в таких школах не увидите, они совершенствуют свой английский по-другому и в других местах. Я во всем этом лишний раз убедился со своим эквадорцем. Мне надо было объяснить ему слово «крыша». Я показал пальцем вверх. Он решил: Бог. Я объяснил – по-английски, – что нет. Это он понял, но тогда решил, что я хочу сказать небо, потом воздух, потом потолок. В конце концов он принес маленький англо-испанский словарик – всего на несколько занятий, потом в нем отпала надобность, и все пошло гораздо эффективнее. И это при том, что относительно необходимости грамматики не было никаких разногласий, студент с самого начала просил ее объяснять. В общем, если вам кто-то скажет, что овладеть таким сложным языком как английский можно только слушая и пробуя говорить, без анализа строения языка, не верьте. И уж тем более это нереально в неанглоязычной стране, в Израиле, например, где вас окружает не английский, а иврит. Конечно же, если человек попадает в Америку или Великобританию, он намного быстрее начинает говорить на английском, – так же, как русские репатрианты здесь на иврите, даже с минимумом ульпана (иврит, кстати, по сравнению с английским довольно легкий язык), но, тем не менее, если он не учит его как следует, то до конца своих дней говорит с ошибками. Мы это видим, вернее слышим, в американских фильмах о мафии, где старые мафиози, почти всю жизнь прожившие в Штатах, говорят неграмотно. Другое дело, что при нашей методике анализ языка занимает второстепенное место, являясь как бы составной частью разговора, но это не значит, что без него можно обойтись.

– Вы говорили, что как раз с грамматикой у репатриантов дела обстоят лучше.

– Поэтому со многими из них задача прямо противоположная. Пассивное владение – да, оно есть, и часто совсем неплохое, но едва только требуется сказать несколько слов, как тут же возникают трудности. С ними в первую очередь приходится работать над преодолением психологического барьера, они стесняются говорить неправильно, – а порой и правильно! Эта стеснительность очень мешает. Даже люди, окончившие в России институты иностранных языков, – я уже говорил, что ко мне приходят учиться и такие, – изъясняются совершенно ненатурально, по-книжному, так, как на самом деле никто ни в какой англоязычной стране не говорит. Их поймут, но на самом деле они произведут на аборигенов такое же впечатление, какое на русских людей сегодня произвел бы человек, заговоривший языком эпохи Тургенева… Английский, несомненно, самый великий из языков, самый богатый и гибкий. Он требует постоянного внимания к его сложной этимологии, к его уникальной системе времен и фонетическим колебаниям, требует тщательного наблюдения за его непрерывным развитием…

‹…›

– Вот вы говорите о вашей методике. В чем она заключается?

– Она представляет собой сочетание более традиционной оксфордской, вобравшей в себя лучшие элементы различных методологических разработок, и психолингвистики, преподавания языка посредством целого ряда психологических моментов, как универсальных, так и индивидуальных «ключиков» к личным вкусам и интересам каждого отдельного студента. Вряд ли имеет смысл долго рассказывать в газете об этом подходе – и сложно, и есть такая вещь как профессиональная тайна. Упомяну лишь, что перед тем, как я начал писать докторскую диссертацию по английской литературе в Лондонском университете, я закончил вторую степень по психологии здесь, в Бар-Иланском университете. Так что опыт у меня и в той, и в другой области.

– Последний вопрос, не относящийся к методике обучения языку, но мне просто интересно это для себя: как вы относитесь к дискуссии, возникшей не так давно в Израиле вокруг запрета Академии иврита открыть англоязычные государственные школы в Израиле?

– Вы, наверное, удивитесь услышать это со стороны такого поклонника английского языка и литературы как я, но мне понятны мотивы руководителей Академии. Иврит – язык молодой, ему трудно выдерживать конкуренцию с таким сложным и влиятельным языком, как английский. Иврит уже сегодня чудовищно засорен. А я пурист в языке, мне жалко иврит… В конце концов, мы живем в стране, где любители английского могут вполне удовлетворить свои интересы, свою страсть к этому языку на частном рынке. А иврит пусть развивается на своих путях.