Текст книги "«Голос жизни моей…» Памяти Евгения Дубнова. Статьи о творчестве Е. Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия"

 
Даже летом не тепло
Рядом со Студеным морем,
Осенью уже бело
Все пространство на просторе.
 
 
В ноябре из моря кит
Выброшен на снег был. Чайки –
Глупыши, поморники
И маевки все кричали
 
 
Над границею земли
И с зарею нас будили –
И тогда смотреть мы шли,
Как большие льдины плыли.
 

 
Этой пустоты полярной тайна
Будет нас преследовать всегда:
И тогда, когда взгрустнем случайно
Мы в веселых южных городах,
 
 
Или в разговоре о погоде
Ничего не скажем, промолчим,
Вспомнив то, как звезды не заходят,
Не восходят в ледяной ночи.
 

 
Начала подошва ледяная
У реки оттаивать. Пошел
Мягкий снег, и мы, в снежки играя,
Видели, как груз еще тяжел
 
 
Над водой плененной. Лето было
Далеко еще, но знали мы,
Что уже идут на убыль силы
Всемогущей северной зимы.
 

 
За окном пурга-метелица заносит
Низкорослые деревья и кустарник,
От природы все глаза чего-то просят,
Все цветного дожидаются подарка.
 

 
Бесконечны белые поля,
Взломанные кое-где. Ночами
Звезды светят им, по ним пылят
Снежные бураны, что пургами
 
 
Прозваны в широтах этих. День
Краток здесь. Днем видно от торосов
Длинную синеющую тень.
Посмотри, как в воздухе морозном
 
 
Сероватый вновь повис туман,
Предвещая снежный шторм, как будто
Северная грозная зима
О своих предупреждает бурях.
 

 
Ледяные пустоши и купол
Ледяной над ними. Сколько дней
Бесполезно шевелятся губы
В этом сне торосистых теней.
 
 
Звуку тут невмоготу. Молчанье –
Как мороз по коже. Все слова
Застревают в горле – лишь звучанье
Своего дыхания, едва
 
 
Слышное, да легкий звездный шорох
Тишину тревожат… Сколько ждать
До весны полярной, до мажорной
Трескотни, когда начнут играть
 
 
И бороться льдины полыньями
Около оттаявшей земли
И когда, не опоздав, за нами
Наши возвратятся корабли
 

 
Небеса, покрытые туманом,
И земля, окутанная мглой, –
Приближенье снежного бурана,
Что от века здесь зовут пургой.
 
 
Надо быть готовым к завываньям
Ветра на просторах тундры, к злым
Мелкой снеговой пурги метаньям
За окном, когда морозный дым
 
 
До сеней добрался, – быть готовым
К длительной белесой темноте,
К занавесу ночи, за которым
Далеко лежат широты те,
 
 
Где сейчас уже крепчает солнце,
Растопляя съежившийся снег,
И звенят сосульки за оконцем
С песней глокеншпиля о весне.
 

 
Как по льду метелица захлещет,
По краям всторошенных громад,
Как мороз виски захватит в клещи,
Так узнаешь: вот она, зима.
 
 
Небо над застывшим океаном,
Лишь метель уляжется, холсты
Развернет полярной осиянной
Пылкой полуночной красоты.
 
 
Будто бы огромные знамена,
Ленты, веера, вуали всю
Цветовую гамму небосвода
Держат перед нами на весу.
 
 
И о грозном позабыв морозе,
Мы поглощены игрой лучей:
То малинов он, то бел, то розов,
Свод, то ярче краски, то бледней.
 
 
Наконец, померкло все, и снова
Воцарилась темнота кругом,
И насквозь пронизанные нордом,
Радостные, мы вернулись в дом.
 

 
Сплошной венец, пучки лучей,
Дуга, светящаяся ровным
Спокойным светом, и мечей
Гигантских огненных суровость,
 
 
И мягкое сиянье вдруг
Как будто бы нежнейшей ткани –
И вот уже весь свод вокруг
В горящем тонет океане.
 
 
Но пламя гаснет, и пятно
На горизонте возникает
Желто-зеленое – оно
К зениту руки поднимает
 
 
Полос, чьи зыбкие цвета
Меняются все время, ярче
Становятся. Светать
Тем временем под темной аркой
 
 
Большого облака в другом
Районе неба начинает,
И веер искрометный сном
Из красок створки раскрывает.
 
 
Но вот лучей из-за него
Сноп вырывается внезапно,
И вот под куполом путь свой
С востока держит к нам на запад –
 
 
И в узел сходится, чтоб стать
Сияющим венцом, короной –
Главу чтоб гордо украшать
Арктического небосклона.
 

 
Сильное свечение морское,
Как бывает часто перед штормом,
Наблюдали мы. Над головою
Тучей по небесным коридорам
 
 
Водяные птицы мчались – чайки,
Кайры или чистики. Свежало.
Ветер, все крепчая и крепчая,
Грозовым оказывался шквалом.
 
 
И уже чуть ли не в самом центре
Мы вращавшегося шторма были
И глаз бури видели – бесценный
Дар от сказок севера и былей.
 

1992-1993

 
Шатры деревьев, в полный рост поднявшись,
Парят, и голубеет вешний свет
Полупрозрачный… С гребней волн сорвавшись
Внезапно, золотые стаи лет
Взмывают в купол неба… Я ли чашу
Пригубил жизни той? Как будто я
В далеком терему однажды княжил
И воду пил из чистого ручья,
Как будто видел быстрые ресницы
И мельком взгляд – творили времена
Своим неспешным почерком страницы
Былинного и сказочного сна.
 

<1993>

Реймонду и Памеле Харпер

 
Сказал садовник: «Вон жена моя,
Как будто бы сошла с ума: из лейки
Дорогу поливает». И не мог
Я догадаться – и со снисхожденьем
Тогда он объяснил, что так она
Птиц выручает этих, прилетевших
На днях назад из Африки – стрижей
И ласточек (и я тогда увидел
Стремительный полет их над собой):
В дни без дождя для них приготовляет
Она строительную грязь, и там,
В деревне дальней (чьи виднелись крыши
За полем), на карнизах вьют они
Уже себе на лето гнезда. Был я
Растроган. Солнце жгло. Садовничиха
Все поливала пыль и улыбалась.
 

<1993>

Одри Никольсон

 
Вот мальчик с красным петухом,
Его на жертвенник несущий, –
Он тоже хочет со стихом
Во сне остаться вечносущим.
 
 
Все эти виденья затем
В картину жизни жизнь приводит
Вне объяснений и систем –
Лишь мальчик с петухом проходит.
 
 
Но где видений колыбель,
И что их значит отраженье:
Вот нас пугает карусель,
Двусмысленность ее круженья.
 
 
С нее сошли мы, и тогда
Нам показалось вдруг, что время
Ушло и облаков гряда
Спустилась, – легкий пух – на темя.
 

 
Река течет стальным листом,
Вокруг проносятся машины
Не нужным никому путем,
Изнашивая даром шины.
 
 
Везде весенняя страда,
На крышах солнце, птиц волненье
Переполняет города,
Поля и рощи светотени.
 
 
А тишина палат меж тем
Растерянностью полнит душу,
И море молвит и затем
Бросает корабли на сушу.
 

 
Откуда мы пришли, куда
Теперь идем мы, спотыкаясь,
Не оставляя здесь следа,
Во всех проступках смертных каясь,
 
 
Из глубины взывая к вам,
Суровые отцы, в далеком
Клочке небесном – такова
Заслуга наша перед роком:
 
 
Вас молит кровное родство
Замолвить слово на высотах
За прах – за плоти естество,
За боль мгновения живого.
 

 
Сон, забытье, тяжелый бред,
Вокзал и поезд, речка, лодка,
В апреле или октябре
Деревьев ровная походка –
 
 
И шаг нетвердый, будто в твердь,
И лихорадочная запись
Намеков-знаков высших сфер,
Когда все то, что было завязь
 
 
На древе жизни, подошло
К своей развязке неизбежной
И горло сладко обожгло
Глотком сонливости безбрежной.
 

 
Явь наяву, печальней ли,
Взволнованнее и светлее:
Четыре стороны земли
Потушенным пожаром тлеют.
 
 
И снова легкий, легкий пух
Тех облаков над головою,
Что и материя, и дух,
Глаза влекущий за собою.
 

<1993>

 
Сейчас сорвался с дерева каштан
И на шоссе упал, и по нему
Проехала машина. Одному
Легко идти, и сумка-чемодан
Не кажется тяжелой. Желтизна
Вокруг. Туман густеет. Лес
Полупрозрачен, как намеки сна,
Как свет все убывающий небес.
 

<1994>

Л. Г.

 
Как меж этой и другою
Жизнью промежуток, как
Вольность лета над рекою,
Что во сне тревожит так,
 
 
Как рыбак, что у прибоя
Ставит удочку и ждет,
Или небо голубое,
Или черно-синий свод,
 
 
Как земля, легко пружиня
Под стопой, приносит в дар
Вдохновенье смертной жизни,
Боль и сладость этих чар, –
 
 
Я клянусь тебе в свободе
Небывалой – подожди:
Снова о тебе заботу
Примут летние дожди.
 

 
Мне в лесу волос ли росных
Видятся березы, сосны,
 
 
Буки, эвкалипты, ели,
Тень, в которой света щели.
 

 
Обращу я каждый волос
Этих прядей в гулкий голос,
 
 
Чтоб токкатою и фугой
Стала ты в пространстве звука.
 

 
Встану, пленник светотени,
На поляне на колени
 
 
И воскликну: «Тени нити
Перед светом распрядите!»
 

 
На опушке упаду я
Навзничь, плача и ликуя,
 
 
Чтобы сквозь твои ресницы
Небо увидать и птицу.
 

 
Попрошу тебя: останься
В перекличке наших стансов,
 
 
Где взволновано дыханье
Циклом встреч и расставаний.
 

 
И скажу: и был, и не был
Я с тобой, как быль и небыль,
 
 
Будто я уснул, проснулся
И волос твоих коснулся.
 

1994-1995

 
След остался ль от пальцев
На бурой поверхности камня,
На которую дочка хозяина фермы
Весною ступила,
Чтоб достать
До вершины ограды
Между лугом и полем.
Я хотел бы спросить,
Не остался ли где-нибудь след
Ее узкой ступни,
Не осталась ли память
О походке ее или беге,
Об отдыхе тела
На траве у воды.
 
 
Утонула она, я узнал,
Прошлой осенью,
ночью купаясь в холодной реке.
 

<1995>

 
Дорогу на тропе нам уступил
Каурый конь. Смеркалось. По реке
Греб кто-то к цели, не жалея сил,
На весла налегая, – налегке
 
 
Неслась байдарка, и тревожил страх,
Что Время тут расставило своих
Людей с секундомерами в руках, –
А мы как будто и не видим их.
 

<1995>

 
Туманной дымкою река
Была подернута. Неслышно
Из сновидений ивняка
На утренний простор мы вышли.
 
 
Железная дорога ввысь
Вела куда-то, а под нею
Сказало эхо: «Отзовись,
Ответь, чей лик земли краснее».
 
 
И мы вскричали: «Солнца!»
Все,
Уже заоблачные дали,
В его торжественной красе
Над нами плыли и пылали.
 
 
Так начинался новый день,
Алел и разгорался краше,
Принять его живую сень
Нам было весело и страшно.
 
 
А в чемодан полупустой грудной
Вошли тревога и печаль, и там,
Окутанное синеватой тьмой,
Все сердце отдано их голосам.
 

<1995>

 
Мы не можем, не можем уснуть
В эти ночи, когда за окном
Поднимается снежная муть
И от ветра шатается дом.
То тяжелый, то легкий метет
Там, за гранью сознания, снег
И ведет загрязненью учет
В многозначной своей белизне:
На дороги ложащейся, рвы
Засыпающей, ждущей у шпал,
Приоткрытые суетно рты
Забивающей… Кто-то шагал
(Так в предутренней дремоте
Наяву нам как будто казалось),
Стиснув зубы, сквозь ночь и метель,
По шоссе напрямик от вокзала.
 

<1995>

 
Вчера, когда под звуки струн
Мы в танце шли из зала в зал,
Продрогнув на сыром ветру,
Я все глядел тебе в глаза.
 
 
Когда тебя увидел я
В весеннем парке, под листвой,
Волнение с трудом тая,
Я вспомнил взгляд и голос твой.
 
 
Когда в желанный, жданный час
Свиданий и обетов ты
Вошла сюда, не постучав,
Твои приснились мне черты.
 
 
Я не могу тебя забыть,
Мария-Мирьям, – мы давно
Расстались, но, возможно, быть
Нам вместе где-то суждено.
 

Лондон, апрель 1998

 
Здесь на всем как будто знак
Есть вопроса и сомненья –
И поэтому вершенье
Речи здесь волнует так.
 
 
Посмотри: зажег апрель
Яркую свечу каштана.
Это значит – первозданный
День рожденья, колыбель.
 
 
Дождь знакомый за окном –
Не свидетельство ли чуда,
И безмолвие повсюду
Разве не громчайший гром.
 
 
В парке новые скамьи,
Но черты деревьев те же,
И цветут все так же нежно
Все черемухи мои.
 
 
И сирени кисть висит
Будто бы на том же месте,
Как последнее известье,
Что усилье воскресит.
 
 
В ранах весь асфальт, разбит,
Весь в кровоподтеках, бедный,
По нему так трудно бегать,
Да еще в глазах рябит.
 
 
Пух, сережки, семена
Вновь снимаются, кружатся,
На траву легко ложатся,
Как на годы – имена.
 
 
Снег в конце апреля – снег
В Лондоне – и непреложна
Мысль о том, что все возможно
В жизни-смерти, как во сне.
 

 
Ты, август, предскажи, когда,
Как будто бы в ответ
На музыку, придет сюда
Ярчайший цвет и свет.
 
 
Мое окно выходит в сад,
Верней, зеленый двор,
Где много лет тому назад
Был безмятежным взор.
 
 
Лежит, как палица, тяжел
На солнце у травы
Каштан – он мирный, он пришел
Сюда погреть шипы.
 
 
Каштанов время, свежих сил,
Что плоти дарит дух, –
Вон ветер устья оросил
Растительность в саду
 
 
Немногих сна лишат листвы
Порывы за окном,
Но если не подумал ты
О них, то твой непрочен дом.
 
 
Стерпи до срока, погоди,
Душа моя, уймись,
За ветром на его пути
Высокие не рвись.
 
 
Сейчас о ветре разговор
Начнется, что стучит
В порталы сердца, ранит взор,
Дыханье бередит.
 
 
Однажды утром ты с крыльца,
Задумавшись, сойдешь
И вдруг почувствуешь: лица
Коснулся летний дождь.
 
 
Студеный ветер, фонарей
Речных знакомый свет –
И все наглядней и ясней
Пролег искомый след.
 
 
Живая тайна немоты,
Листва – послушать лишь –
В истоме или дрожи ты
Без умолку молчишь.
 
 
Сентябрьский дождь, промокший день
Привычно-сладкий дух
Библиотеки – по воде
Идут круги в саду.
 
 
Во всем глубокий смысл – в дожде
И предрассветной мгле,
В закате, облаков гряде,
В мучительной земле.
 
 
Уже осенний ветер губ
Своим прохладным ртом
Коснулся жарко? То строку
Целует вновь «дер Штром»[54]54
  Аллюзия на песню Шуберта «Der Strom» («Поток»).


[Закрыть].
 
 
Контраргументы крутизны,
Звучаний спор и букв,
Пульсация голубизны
Легка на смертном лбу.
 
 
Спасибо, что остался тут,
Где жизнь стучит в виски,
Когда метелицы метут
И веют лепестки.
 

 
Ни полсловом не отвечу,
Лишь скажу, скрепя:
Здесь декабрьский вечер
Время движет вспять.
 
 
С той сторонки призаносит,
Облако идет,
На дворе у ивы просит
Ласки новый год.
 
 
Нам приснился снег, идущий
Мягко по реке,
Силуэт, к себе зовущий
В белом далеке.
 
 
Солнце как слепит, холодный
Ветер лоб воды
Как морщинит – чтоб свободны
Стали все следы.
 
 
Кожа рук вся как в экземе,
Как шаман, ветла –
Из Ревеля? Туулеэма,
Мать ветров, пришла.
 
 
Недооблетела ива,
Все еще ярка –
В декабре – трава, дождливы
Годы-облака.
 
 
Сильный ветер, зимний вечер,
Холодок в груди,
Время раны то ли лечит,
То ли бередит.
 
 
Рождество, в тряпье бездомный
Спит в подъезде, раж:
Траты денег и огромных
Скидок-распродаж.
 
 
А причина грусти нашей
После всех страстей –
Не студеная ли тяжесть
Капли на листе.
 
 
Пусть темно, но знает мастер:
Даже в этот час
В целое вернутся части,
Где горит свеча.
 

Август – сентябрь 1998

 
Европейским городам
Жалости не занимать:
Позволительно всегда
Нищему в подъезде спать.
 
 
Разрешается везде
Побираться, пить и петь,
В Рождество и Пасху здесь
Вкусны ужин и обед.
 

 
Здесь обманчив уют, иллюзорна свобода: за деньги
(Но большие) юрист что угодно докажет в суде.
Здесь еще не унялись горящие детские тени
Из вчерашней – и может быть завтрашней – хроники.
Здесь
За фасадом участья – все та же бесправность несчастья,
За красивыми фразами – ложь, что века бередит.
 
 
Потому в городах европейских люблю я в ненастье –
В полночь, в дождь ледяной, снег и ветер – гулять
выходить.
 

1998

 
Ступеньки птичьих песен, по которым
Мы к смерти поднимаемся, восхода
Нездешнего несут лучи – и взоры
Все чаще ищут в это время года
 
 
На верхних ярусах живой комочек,
Заполненный гармонией своею
Средь голых веток и растущих почек
Листов, что падают и зеленеют.
 

<2002>

 
И кони на ходу легки,
И снег на всем лежит, как невод,
И, будто в темноте зрачки,
Расширены границы неба.
 
 
И жизнь надежна и добра,
Как некто, правящий упряжкой,
А смертность – в сон и явь игра
На светотени снежной пряжи.
 

2003

 
Все очень по-английски: у реки
Пасутся кони, стертые ступени
Ведут к Мостовой улице, а та –
На рыночную площадь, где народу –
Полным-полно (поскольку на дворе
Сегодня пятница).
Еще два паба
Найдете тут же, ратушу за ними,
Чуть дальше – церковь и погост при ней,
Сырой, унылый… Вот они, столетья,
Над миром прошумевшие, – о них
Читали книги мы, кино смотрели,
Другим несли их смысл… Родись я тут,
Уехал бы отсюда непременно.
Не то – сюда пришедший из совсем,
Совсем другой страны: скорее мил
Английский облик мне, его степенность,
Застенчивость провинции, люблю
Бесцельно я здесь в городских садах
По вечерам бродить, лицом к закату.
 

 
Густеет хвойно-лиственная тень
В моем окне. Смеркается. Иные
Из веточек под легким грузом птиц
Прогнулись, но пернатым не сидится,
И большинство шныряет меж деревьев,
Заметно оголившихся…
Неделям
Затеял счет я. Если интервал
Осенним равноденствием начнем
И зимним завершим солнцестояньем, –
Окажемся как раз посередине
Сегодня вечером, – я с ним, кто умер
Во сне, в сезон ветров, штормов и бурь,
Способных мертвого поднять. Себя
Он завещал кремировать. Немного
Осталось от него: лишь то, что я
И прочих несколько еще знакомых
Удерживаем в памяти. Он жив,
Когда мы думаем о нем и голос
Его припоминаем, дым табачный,
Рукопожатье, – и когда следим,
Как в брюках старых, мешковатых он
Гулять уходит в глубину деревьев.
 

 
Зеленым, голубым и белым полон
Мир, но мое окно полупрозрачно
И скрадывает краски. Полдень, лето.
Из приоткрытых створок свежий воздух
Втекает в комнату. Чуть день пойдет на спад,
Прохладой благостной повеет, нежной,
Как шелк, или как женские чулки
На старых лентах и холстах. Сейчас –
Поднялся легкий ветер, взбудоражил
Листву и хвою, стая перелетных
Птиц небо взволновала – и опять
За всполохом покой на мир нисходит.
 

 
Стояла середина ноября.
Птиц перелетных стая над тобою
Пересекала небо. Что-то вдруг
Тебя заставило поднять глаза,
Очнуться от раздумий и успеть
Увидеть их – как высоко они
Летели клином – гуси или утки –
Внизу, на дне воздушного колодца,
Сказать не мог ты, слышать клики их
Не мог, если они перекликались…
Вот так и вижу это все с тех пор:
Ноябрьский полдень ясный, крыльев блеск
В негреющих лучах, пернатый клин,
Нацеленный в далекие края,
И пешеход, внезапно взор поднявший.
 

 
Свободно повисают облака,
Чуть розовые, в голубом окладе.
Вершины елей к ним устремлены –
К их нежному темнеющему брюху.
Садится солнце. Птицы пролетают
По временам под ними. Цвет зари
Неторопливо блекнет. Наконец,
Все эти странные скопленья ваты,
Гагачий пух и тополиный пух –
Все снизу доверху померкло, небо
Окрасилось стальным и синим – в цвет
Морской волны – и абрис облаков
Размыло. Сплав стихий над головой
Минуты претворяют постепенно
В одноосновную ночную тьму.
А вот уже и хвойные верхушки
Объемлющего неба не черней –
И возвращается моряк домой из странствий.
 

 
Где я родился – море и шторма
Непредсказуемо меняют освещенье.
То вдруг ночные сумерки вспугнет
Внезапный свет, то полдень потемнеет
В косых лучах. Из впечатлений детства
Сильней всего запали в душу мне,
Теперь я вижу, эти перемены
И смысл их: что нельзя предугадать
Прилив и ветер, воздуха свеченье
Над берегом – не оттого ль и взгляд,
На небо кем-то брошенный случайно,
Так уязвим – и потому свободен?
 

 
Tempus edax rerum.
 

Ovidius[57]57
  Tempus… (лат.) – Время, пожиратель реальности (Овидий).


[Закрыть]

 
Perche la voce e роса, e I’arte prediletta
immensa, perche il Tempo – mentre ch’io parlo! – va.
 

Guido Gozzano[58]58
  Perche la voce… (итал.) – Поскольку голос мал, а любимое искусство / огромно, поскольку Время – даже пока я говорю! – идет… (Гвидо Гоззано).


[Закрыть]

 
И мост над ним поднялся
Гранитным серым гребнем.
 

Лев Мей

 
You too must die
And so must I
Yet each with different speech can say…
 

Conrad Aiken[59]59
  You too… (англ.) – Ты тоже должен умереть, / и я, / но каждый разной речью может сказать… (Конрад Эйкен).


[Закрыть]

 
Стучат, гремят, вертятся, никого не боятся,
Сами не человеки, а считают чужие веки.
 

Загадка

 
Рабби Тарфон говорит: «День короток, работа велика».
 

Талмуд, трактат «Авот»

 
Voi ch’ascoltate in rime sparse…
 

Francesco Petrarca[60]60
  Voi ch’ascoltate in rime sparse… (итал.) – Вы, слышащие / в этих моих/ рассыпанных рифмах… (Франческо Петрарка).


[Закрыть]

 
Здесь бытие шагами
Измерено в садах,
И днями и ночами
В растерянных трудах –
И вновь одна попытка
Не жизнь, не смерть, не пытка,
И замер за плечами
Творенья вечный страх.
 
 
Над бездной дух витает,
Дыхание от уст
Горит и не сгорает
Невзрачный, мертвый куст,
И подойти отсюда
Туда, где длится чудо,
До слез в глазах мешает
Льда кисло-сладкий хруст.
 

 
– В яблоневый сад священный
Просит разрешить войти,
Хочет получить прощенье
За беспечные пути.
 
 
– В несолидных, рваных джинсах
И рубашках детских, он
Не готов еще для жизни
Здесь, где спелый плод – закон.
 
 
Не созрел, и там, где больно
От всего, ему, видать,
Еще долго будет вольно
Спотыкаться и страдать.
 

 
Я вижу воду сквозь стекло с присохшею к нему
Светло-зеленой бабочкой – как будто бы саму
Жизнь-смерть свою, что так себя явить желает мне
Я вижу здесь, в одном порту, в еще одной стране.
 

 
Ибо Ты справедлив.
 
 
Над Твоим Беспристрастным Холмом
Я вижу небо с ястребом.
Под Твоим Судящим Холмом
Мы скорбим,
Ибо Ты обоснован.
Посреди Твоих Золотых Полей разлагается мертвый сурок,
В Твоем Цветущем Саду истекает кровью покалеченная
жаба.
 
 
Я не жду, не играю,
Я не строю, не вью –
Правдой опровергаю
Справедливость Твою.
 
 
Откровенье мне дай, напои
Корни мои.
 

 
Время есть сотворенное исчисляемое движение,
состоящее из прошлого и будущего, но существующее –
как старик, уже мертвый, и еще не рожденный ребенок.
 

 
Время элементарно,
Как тычинка и пестик.
Эти пульса удары –
Ритм трагической песни
 
 
Океана, где волны
В ряде движутся шествий
И отчаянья полон
Каждый слог, каждый жест их.
 
 
В высоте ли воздушной
И скалистых обрывах
Мысли, в зное и стуже
Страсти непоправимой
 
 
Пешехода утеха
На дороге куда-то.
Путь его, словно вехи,
Размеряют утраты.
 

 
Время
в свое время,
в свое самое-самое сокровенное время,
в свой сезон.
 
 
‹…›[61]61
  Пропуски в нумерации, помеченные знаком ‹…›, введены как для стихов, которые автор (иногда с редакторской правкой и композиционными изменениями) перенес в неизданный сборник «В такой-то час…», так и для включенных в двуязычные сборники «Тысячелетние минуты» (2013) и «За пределами» (2017).


[Закрыть]
 

 
Холодные загадки в тех местах
Зимуют под высоким потолком,
Отдельно друг от друга, на листах
Вольфрама, накаленных языком.
 
 
Пугает зренье их морозный блеск;
Горит и греет речи нашей край;
Все образы – воображенья всплеск,
На грани бытия и сна игра.
 

 
У окна стоял и что-то
Вдруг увидел вдалеке:
Ветра ли в ветвях работу,
Светотень ли на реке.
 
 
И с тех пор, как бы недугом
Мечен узнаванья, стал
Близким, посвященным другом
Мира, полного зеркал.
 
 
И душа, мечася в теле,
Захотела, чтобы с ней
Вместе плакали и пели
Гимны осени-весне.
 

 
Крылья раскрыв, кружит
под облаками чайка
И на фонарный столб
садится на мосту.
Взгляд следует за ней
и как бы не случайно
От высоты скользит
к опавшему листу.
 

 
Мы в зимний сад вошли, и я сказал:
«Давай держать пари, что я сумею
Войти вот в эту реку, окунуться
И до конца ее в саду проплыть».
Вода струилась медленно и быстро –
Прозрачная студеная вода.
На дне реки я видел щепки, ветви
И камни – и боялся я, что он
Согласен на пари – но он тогда
Вдруг нервно засмеялся… С облегченьем
Я побежал по берегу реки,
По снегу на траве, – а он пошел
К ограде сада, к круглому пруду…
 
 
На смерть намеки были в этом сне –
Так думаю теперь я, много позже.