Текст книги "Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь"

Спутники-казаки: Дондок Иринчинов и Панфил Чебаев

«Два забайкальских казака, сопровождавшие нас во второй и третий год путешествия, оказались смелыми и усердными людьми, служившими верой и правдой делу экспедиции» (Пржевальский, 2007а, с. 304).

Это были 31-летний Дондок Иринчинов и 19-летний Панфил Чебаев.

Дондок Иринчинов – бурят по происхождению, старший урядник в станице Шарагольской (что в 60 верстах от Кяхты) Забайкальского казачьего войска.

«Ранее сопровождал нашу почту из Кяхты в Калган (1250 верст, из них 950 по Гобийской пустыне, ездил 38 раз взад-вперед. Поступил к полковнику Пржевальскому в 1872 и с тех пор сопровождал его во всех путешествиях. Принес своей опытностью, усердием и честностью неоценимые услуги делу исследования Центральной Азии. В последнее время гигантское здоровье немного пошатнулось. За последнее путешествие в Тибет получил Георгиевский крест и 500 р. единовременной награды. Живет ныне дома, в станице Шарагольской» (Н. М. Пржевальский и его путешествие…, 1881, с. 170).

«Здесь [близ кумирни Чертынтон, 70 верст от кумирни Чейбсен] мы разбили свою палатку и принуждены были простоять пять суток по случаю болезни казака Чебаева» (Пржевальский, 2007а, с. 572).

П. Чебаев и Д. Иринчинов в 1874 г. были награждены бронзовыми медалями ИРГО.

Казаки вскоре после возвращения из экспедиции написали Н. М. Пржевальскому: «… Станем вспоминать вас [с Пыльцовым] как начальников наших, бывших для нас доброжелателями»[314]314
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 274. Письмо Чебаева и Иринчинова от 5 октября 1873 г. из Троицкосавска.


[Закрыть].

Дело о «Деле»[315]315
  «Дело» – ежемесячный журнал революционно-демократического направления, орган разночинного радикализма. Издавался в Санкт-Петербурге в 1866–1888 гг.


[Закрыть]

Свое первое путешествие по Центральной Азии Николай Михайлович описал в книге «Монголия и страна тангутов». Она вышла в двух томах в 1875–1876 гг. Позднее книга была переведена на английский, французский и немецкий языки:

– Mongolia, the Tangut Country, and the Solitudes of Northern Tibet. Tr. by E. Delmar Morgan. London, Sampson Low, 1876, 2 vols.;

– Prjevalski (N.). Mongolie et Pays des Tangoutes, ouvrage Traduit du Russe avec l'autorisation de l'auteur par G. du Laurens…, Librarie Hachette, Paris, 1880;

– Reise des russischen Generalstabs-Obersten N. M. Przewalsky von Kuldscha uber den Thian-Schan an den Lob-Nor and Altyn-Tag 1876–1877. Gotha, J. Perthes, 1878.

Книга имела много восторженных и похвальных отзывов, но случались и весьма ядовитые рецензии. Таким был, например, отзыв неизвестного автора в литературно-политическом журнале «Дело» ([Анонимный автор], 1875):

«Назад тому года два-три мы читали коротенькие известия о пешеходных странствиях подполковника Пржевальского по Монголии и Тибету и, удивляясь его энергии, от души радовались, надеясь, что будем иметь в нем русского Ливингстона.

Надежда наша приобрести нового Ливингстона омрачалась несколько одним грустным размышлением: зачем это наших энергических путешественников судьба забрасывает то в Тибет, то в Новую Зеландию и т. д., между тем как многие обширные местности Сибири, Кавказа, даже Европейской России до сих пор остаются или вовсе неизвестными, или известными по рассказам таких путешественников, которые мало внушают доверия к себе?»

На заданный самому себе вопрос рецензент отвечает: это происходит потому, что путешественники мечтают о европейской славе. «Пржевальский, наверное, рассчитывает на европейскую славу, печатая на заглавном листе своей книги: „перевод без согласия автора не допускается“».

О трудностях путешествия критик язвительно говорит, что «эти затруднения и находчивость Пржевальского изумительны». Он приводит из книги примеры «находчивости», когда Пржевальский, чтобы избавиться от назойливого любопытства азиатов, «умышленно отставал от каравана, как будто по нужде, и, сидя на корточках, записывал виденное».

«Благодаря такой находчивости и энергии Пржевальского имя его не только прославится на Западе, так как он, вероятно, „согласится допустить перевод“ своей книги на все европейские языки, но и покроется бессмертной славой в Азии, где он уже успел превратиться в мифическую личность, вроде Гысыр-хана, т. е. Александра Македонского».

Рецензент упрекал Пржевальского в том, что он «истреблял животных с совершенно непонятною для обыкновенного смертного кровожадностью», что «цивилизаторская роль его сводилась к знакомству азиатов с медицинским шарлатанством Европы (иголки доктора Баумшейна) и с картинками эротического содержания».

Неизвестный автор иронически писал, что «этнографические сведения в основном касаются грязи азиатского быта»: нечистоты, толпы голодных нищих, отвратительные сцены на кладбищах, что Пржевальский «не обратил внимания на буддизм и его служителей, играющих первостепенную роль в умственной и социальной жизни Монголии».

Вообще, замечает критик, «этнографические сведения автора не всегда точны. В настоящем случае он ошибается, считая гэгэнов (богочеловек, достигший путем метаморфоза степени святости) божественными по происхождению, а не по перерождению… Что же касается китайцев, то Пржевальский передает лишь несколько анекдотов об их трусости и отрывочные сведения о безобразно дурном состоянии войск».

Заканчивает рецензент словами:

«Вообще, из всего, сообщаемого Пржевальским о Китае, интересен лишь следующий отзыв китайца об иностранцах, сделанный на том исковерканном русском наречии, на котором объясняются между собой китайцы и русские. Он в переводе означает, что „твои соотечественники не похожи на англичан (Пэлин) и французов (Фагуа); твои соотечественники все равно что мы, китайцы, хорошие люди – холоши еси, а французы и англичане – худые“. Читатель, конечно, согласен, что мнение этого китайца не далеко от истины» ([Анонимный автор], 1875, с. 179).

Пржевальский тут же откликнулся на эту статью, напечатав заметку о разборе его «Путешествия» в газете «Голос»[316]316
  «Голос» – политическая и литературная газета, выходившая в Санкт-Петербурге ежедневно в 1863–1883 гг., издатель-редактор А. А. Краевский.


[Закрыть]:

«В апрельском выпуске журнала „Дело“ помещена рецензия на мою книгу „Монголия и страна тангутов“, написанная в таком неприличном тоне, что я могу только удивляться беззастенчивости автора и отказываюсь от всяких возражений на подобную статью.

Рецензия исполнена таких неприличных выражений, такого поверхностного и уменьшительно извращенного отношения к делу, что я решился указать на нее как на образец того, до какой не церемонности может доходить критика в наших журналах, помещая на своих страницах отзывы, написанные под влиянием личного недоброжелательства и притом о предметах, весьма мало знакомых для рецензенства»[317]317
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 3. Д. 13. Черновик письма Пржевальского от 10 мая 1875.


[Закрыть].

Напрасно Пржевальский в своем ответе неизвестному автору объяснял, что «главной целью было исследование флоры и фауны малоизвестных стран» и что «подробные этнографические наблюдения были положительно невозможны»:

«Рецензент, как видно не знакомый с исключительным характером путешествия в пустынях Средней Азии, видит в описаниях дикой природы и трудностей странствования „красное словцо“ и не хочет понять, что главною моею целью было посильное исследование флоры и фауны этих малоизвестных стран и что подробные этнографические наблюдения при неимении хорошего переводчика, скудости средств, подозрительности, а часто и враждебности местного населения были для нас положительно невозможны.

Далее, после выражений „хвастает наш ярый охотник“, „все гибло от пуль храброго российского офицера“, „трехлетняя одиссея г. Пржевальского возбудит, конечно, изумление и восторг во всех россиянах“ рецензия намекает на стр. 173 по поводу одной просьбы Ала-шаньского князя, приведенной мною как характеристика этой влиятельной личности, на такое для меня название, что его даже неудобно изобразить в печати.

В заключение своей статьи рецензент говорит, что в моей книге интересно лишь объяснение калганского китайца, уверявшего, что русские, противоположно французам и англичанам, много походят на китайцев и „что это мнение недалеко от истины“».

Главной задачей критика было «залихватским тоном выругать» известного человека и «доказать» его бездарность. Так, например, рецензенты журнала «Дело» «благосветловских времен»[318]318
  В 1866–1880 гг. редактором «Дела» был Григорий Евлампиевич Благосветлов (1824–1880).


[Закрыть] поступили в отношении писателя Льва Толстого[319]319
  «Как-никак, а теперешнее „Дело“ (1883) сильно изменилось против „Дела“ благосветловских времен. Нет теперь в „Деле“ того залихватского тона, той бесшабашной удали относительно всевозможных, хотя бы самых трудных вопросов, какими отличалось старое „Дело“. Бедный Петенька [Петр Никитич Ткачев (1844–1882), литературный критик журнала „Дело“, эмигрант], не останавливавшийся, как Вам известно, ни перед чем, когда требовалось „выругать“ и „доказать“, что Л. Толстой бесталанный писатель…» // (Из письма К. М. Станюковича А. Л. Эльсницу от 22 марта 1883 г., Петербург).


[Закрыть].

Анонимный рецензент, подписавшийся на сей раз «С. Шашков», ответил на заметку Пржевальского своей заметкой под названием «Мои „личности“ с Пржевальским», выпустив очередной заряд яда и сарказма. С. Шашков писал, что Пржевальский в своей заметке «поступил и неосмотрительно, и неприлично. Он взвел на рецензента и на журнал такое обвинение, что мы ко всем наглостям [выделено Шашковым] нашего разбора присоединяем здесь еще новую, объявляя его упомянутое объяснение клеветой [выделено Шашковым]». «Я, – продолжал С. Шашков, – при всей моей слабости к знаменитостям никогда не имел ни прямых, ни посредственных отношений со знаменитым путешественником, никогда даже, к сожалению, не видывал его, – следовательно, ни личного недоброжелательства, ни личного доброжелательства с моей стороны быть не может. На этот раз Пржевальский, рассказывающий в своей книге так много о своем умении стрелять, в цель не попал» (Шашков, 1875).

У читателя, ознакомившегося с вышеприведенными отрицательными и просто издевательскими отзывами о работах Пржевальского, могло сложиться мнение, что Николая Михайловича чаще ругали, чем хвалили. В действительности все было наоборот. Мы лишь изредка находили в потоке и патоке восхвалений отдельные негативные высказывания в адрес Н. М. Пржевальского.

В статьях даже с положительной оценкой деятельности путешественника нередко были ошибки и забавные, на наш взгляд, высказывания. Авторы статей, как правило, скрывались под инициалами. Несколько примеров таких ошибок мы приводим отдельно в главе 6-й.

Второе (Лобнорское) путешествие по Центральной Азии

Географические исследования последнего времени, широко раздвинувшие пределы наших познаний относительно Азиатского материка, еще мало коснулись его середины, именно тех громадных плоскогорий, которые залегли от Гималая до Сибири, а с Востока на Запад раскинулись от Китая до Туранских степей. В особенности малоизвестны внутренние части этого обширного пространства, и их научное исследование стоит самым очередным вопросом географического изучения Азии. Притом, мне кажется, что выполнение такой задачи в особенности важно для нас, русских, придвинувшихся теперь к самому порогу Азиатской terra incognita.

Н. М. Пржевальский[320]320
  Цит. по: Дубровин, 1890, приложение 8 (к с. 204), с. 560.


[Закрыть]

«Я предложил Географическому обществу план нового путешествия на Лоб-Нор и Тибет. Этот план был принят с полным сочувствием.

Военный министр, граф – Милютин, обратил свое особенное на меня внимание и исходатайствовал у Государя Императора мою новую командировку в Центральную Азию.

По Высочайшему повелению, на эту экспедицию было отпущено 24 740 рублей» (Н. М. Пржевальский и его путешествие…, 1881, с. 167).

Маршрут[321]321
  Дорога до начала путешествия: Москва – Нижний Новгород – Пермь – Омск – Семипалатинск – станция Алтын-Эмельская – Верный – станция Хоргос – переправа через р. Хоргос – Кульджа.


[Закрыть] (12 августа 1876 г. – 20 декабря 1877 г.; 3980 верст[322]322
  Протяженность маршрута вычислена авторами исходя из цифр, приведенных в (Мурзаев, 1953, с. 16).


[Закрыть]; из Кульджи)

Первая часть путешествия: Кульджа – р. Коша – долина р. Кунгеса – р. Цанма – хребет Нарат – плато Юлдус – Б. и М. Юлдус – р. Балгантай-гол – Корла (Курля) – р. Конче и Инчики-Дарьи – долина р. Тарима – д. Чархалык (300 верст от Черчена) – Северный Тибет – Лоб-Нор – д. Ахтармы – Корла – Кульджа.

Вторая часть путешествия. Путь по Джунгарии: Кульджа – г. Сайдун – Талкинское ущелье – Сайрам-нор – Гучен – Зайсан.

Федор Леонтьевич Эклон (1857 – не ранее 1916)

Нового спутника для будущей Лобнорской экспедиции искали прежние проверенные спутники Пржевальского, Ягунов и Пыльцов; первый – среди юнкеров и гимназистов в Варшаве, второй – на Смоленщине. Но нового товарища, Федю Эклона, Николай Михайлович нашел сам, в Петербурге, в Академии наук, где 18-летний Федор Леонтьевич, сын лаборанта химической лаборатории Академии наук, работал препаратором. Почему недоучившийся гимназист, окончивший четыре класса Введенской гимназии, понравился Пржевальскому? Возможно, потому что Федор был страстным охотником и хорошим препаратором, рос в небогатой семье, где, кроме него, были еще два брата и сестра, и, главное, имел хороший характер.

«Отличный мальчик по своему характеру», – писал Пржевальский Фатееву, отправив Федора в Варшаву под покровительство Иоасафа Львовича. Николай Михайлович просил зачислить Эклона вольноопределяющимся в Самогитский полк, которым командовал Акимов, бывший начальник Варшавского училища. Фатеев принял столь же горячее участие в судьбе Эклона, как ранее в судьбе Ягунова.

«Экзамен юношам, для вольноопределяющихся 3-го разряда назначен на 27 октября, торопите Эклона, чтобы не опоздал». Фатеев считал, что Федор во время экзаменов в Варшаве (до отправки в полк) будет жить у него, и писал 20 сентября 1875 г. Пржевальскому: «Зачем Вы возбуждаете вопрос, где Эклону остановиться; я думал, что этот вопрос уже давно решенный и не подлежит новым возбуждениям и обсуждениям».

«Экзамен он выдержал и по подготовке был не из худших. О своих же прорехах пусть сам расскажет. Экзаменовалось с ним вместе 17 человек, и только 7 человек выдержали экзамен. Судите о подготовке»[323]323
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 264. Л. 59.


[Закрыть] (4 ноября 1875 г.).

Сдав экзамены, Эклон отправился в Брест, где находился Самогитский полк. Николай Михайлович волновался, что армейская жизнь плохо повлияет на молодого Эклона. На это Фатеев отвечал, что он «не долго окунется в омут, да притом будет иметь и поддержку. Такое купание в море чепухи и гадостей, быть может, для него и полезно, тогда он будет лучше, тогда он будет ценить открывающуюся ему перспективу». Несколько месяцев пребывания в полку не испортили юношу. «Эклон отличный юноша, и его все в полку полюбили»[324]324
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 3.


[Закрыть], – писал 25 февраля 1876 г. Акимов Пржевальскому.

Ф. Л. Эклон, вольноопределяющийся Самогитского полка. Верный, 1876 г.

До армейской подготовки Эклон прошел «домашнюю подготовку» в семье Пржевальских-Толпыго-Пыльцовых в Смоленске и Отрадном. И тоже получил отличные отзывы.

«Он хороший мальчик», – повторял Пыльцов в нескольких письмах к Пржевальскому, однако он же сообщал, что «Эклон в Смоленске кутил, кажется, с гимназистками, на коньках, и Евграф [Повало-Швейковский] там с ним». Перед выходом в экспедицию Пыльцов просил Федора быть хорошим помощником Пржевальскому – «…И он для Вас все сделает и в настоящем, и в будущем. Я без него бы был ничего, а он из меня сделал человека, и ему я обязан всем. Не много таких людей на свете, как он»[325]325
  Там же. Д. 264. Л. 56, 65, 72.


[Закрыть].

«К счастью, вольноопределяющийся Эклон оказался весьма усердным и энергичным юношей. При некоторой практике он вскоре сделался для меня прекрасным помощником и, надеюсь, останется таким до конца экспедиции» (Пржевальский, 2007в, с. 38).

Фатеев искренне радовался, «что этот ребенок складывается в мужа, сочувственно работающего на поприще научной [деятельности], возможности которой и не сознает еще по недостаточной специально-научной подготовке, но эта подготовка идет теперь, а у него времени впереди еще много, и я полагаю, что если практика предшествует теории, то его ум в усвоении знаний избегнет множества заблуждений и увлечений, и, следовательно, он более, чем кто-либо, без потери времени и кратчайшим путем может войти в храм науки, надо только, чтобы привычка к обобщениям, сравнениям и выводам, приобретенная в школе, не утратилась среди практической действительности» (15 ноября 1876 г.)[326]326
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 264. Л. 81.


[Закрыть].

Обращаясь к Эклону, И. Л. Фатеев писал:

«Теперь, Федор Леонтьевич, будем беседовать с Вами. Искренне рад был и теперь горячо Вас поздравляю, что в экспедиции Вы оказались юношей добрым и интересующимся и [с] горячностью участвуете во всех трудах. Это задатки многообещающие, если только и в дальнейших горьких минутах путешествия Вы твердостью преодолеете всякие печали и страдания и явитесь мужественным помощником. Труда, мужественности и преданности от Вас ожидали сначала, и за них Вы и будете почтены». Фатеев напоминал Эклону, что «большую тягу несет на себе Ник. Мих., тягу не одну физическую, но и тягу умственную, которая нелегка при тамошней обстановке» (4 января 1877 г.)[327]327
  Там же. Л. 87.


[Закрыть].

«Сегодня (8 ноября) исполнился год со времени поступления Эклона на службу; он производится в унтер-офицеры. Кроме того, сегодня именины Пыльцова. Ради такого двойного торжества мы сегодня в первый раз ели варенье, которое дала нам мамаша. Одолели целую жестянку в фунта два. Варенье было земляничное и отлично сохранилось. Усладились генерально. Спасибо мамаше!» (Пржевальский, 1940, с. 522).

День именин Пржевальского, 9 мая, путешественники встретили под дождем с холодным ветром. «По случаю сильного холода и праздника распили вместе с казаками последнюю бутылку коньяка; кроме того, Эклон давно спрятал тихомолком от меня жестянку с вареньем; это было для меня сюрпризом» (Пржевальский, 1940, с. 560).

За время Лобнорской экспедиции Федор Эклон два раза болел. Сначала у него, Пржевальского и Чебаева начался сильный зуд, о чем Пржевальский сделал запись в дневнике 27–29 июня 1877 г. Позднее Эклон переболел лихорадкой: «На третий день по приходу в Кульджу Эклон сильно заболел, чем-то вроде горячки или лихорадки, болезнь развилась так сильно, что Эклон 6 дней ничего не ел. Доктор Мациевский, прекрасный старик, поставил больного на ноги» (Пржевальский, 1940, с. 574).

В период между Лобнорской и Первой Тибетской экспедициями Эклон, судя по обращенным к нему просьбам родственников Пржевальского, немало времени проводил в Смоленске и Отрадном. К примеру, Иван Демьянович Толпыго просил его купить «такой градусник, какой в Отрадном висит на переднем крыльце для узнания морозов», Пыльцов – купить кур, «больших белых или желтых, можно и черных, только не цветных и самых больших». Но главным образом Эклон находился в Самогитском полку, куда «командировался на предстоящие лагерные сборы и для приготовления к установленному экзамену». После Лобнорской экспедиции он получил первый офицерский чин прапорщика (1878), после Первой Тибетской – чин подпоручика (1881) (Н. М. Пржевальский и его путешествие…, 1881, с. 167).

«От Эклона, – писал Пржевальский Штрауху, – получаю часто письма. Он стоит в лагере в Москве и занимается изучением служебной премудрости»[328]328
  Архив АН СССР. Петербург. Ф. 50. Оп. 2. Д. 208. Л. 38.


[Закрыть].

О поведении прапорщика Эклона в начале Первой Тибетской экспедиции Пржевальский с горечью писал брату Владимиру, что «Эклон очень злого и сварливого характера. Таким он сделался еще более после производства в офицеры – вероятно, в знак благодарности» (30 мая 1879 г.)[329]329
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 128. Л. 32.


[Закрыть]. Однако ближе к завершению путешествия он отмечал, что «Эклон усерден, хотя иногда и капризничает» (8 марта 1880 г.)[330]330
  Там же. Л. 41.


[Закрыть].

Пржевальский и Эклон, вернувшись из путешествия в Петербург, «имели счастье представляться Государю императору». Эклон получил за Первое Тибетское путешествие чин подпоручика и пожизненную пенсию 200 руб. в год. ИРГО в 1882 г. наградило Ф. Л. Эклона Малой золотой медалью (Алфавитный список…, 1897, с. 33).

Александра Алексеевна Потемкина, тетя Пржевальского, поздравила Эклона с «Царской милостью», пожелала получить еще награды и выразила уверенность, что «отец и мать его рады, и приятно, право, встретить такого сына» (16 января 1881 г.)[331]331
  Там же. Д. 196. Л. 3 об.


[Закрыть].

Эклон согласно распоряжению Главного штаба[332]332
  20 апреля 1881 г. за № 203. Бланк: Министерство военное. Главный штаб. Часть Азиатская Генерального штаба полковнику Пржевальскому. // «Начальник Главного штаба изволил разрешить Вам уехать на предстоящее лето и осень до ноября месяца в деревню, в Смоленскую губернию для описания совершенных Вами последних путешествий в Центральную Азию, на Лоб-Нор и в Тибет. Вместе с тем Его сиятельство, вследствие Вашего ходатайства, изволил разрешить взять с собой в Смоленскую губернию состоящего в Вашем распоряжении подпоручика Роборовского, а подпоручика 7-го Самогитского полка Эклона откомандировать к своему полку на предстоящие лагерные сборы и для приготовления к установленному экзамену, о чем вместе с сим сообщается начальнику 2-й Гренадерской дивизии. Помощник начальника Главного штаба генерал-адъютант Обручев» (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 141).


[Закрыть] был на лагерных сборах и готовился к экзаменам на чин. «Сегодня, – писал Всеволод Роборовский Пржевальскому, – я получил уже второе письмо от Феди, пишет о больших служебных подвигах, дебютировал в церемониальном марше перед начальством на полковом празднике, почему я за него и рад – значит служит. Пишет, что скучает, но развлекается службой» (25 мая 1881 г.)[333]333
  Там же. Д. 219. Л. 1.


[Закрыть].

Фатеев тоже сообщал Пржевальскому о двух письмах, полученных от Эклона, который «с охотою принялся за дело и бодро идет к достижению своей цели – выдерживанию экзамена» (20 июня 1881 г.)[334]334
  Там же. Д. 264. Л. 120.


[Закрыть].

Стремительно приближалось Второе Тибетское путешествие, которое Н. М. планировал начать осенью 1883 г. с тремя помощниками, Эклоном, Роборовским и Козловым, но в мае 1883 г. Федор Эклон отказался от участия в экспедиции. Отказ, очень тяжелый для обоих, произошел в Отрадном, куда заехал Пржевальский, возвращаясь из Москвы после коронации императора Александра III. Почему Федор, получивший предписание Военного ведомства и завершивший собственные сборы, отказался от путешествия за три-четыре месяца до его начала? Каноническая версия: потому что решил жениться. Но, возможно, были и другие причины?

«Итак, следовательно, Эклон свои надежды выдал Вам за действительность, – писал Фатеев, узнавший от Пржевальского об „эклоновском отказе“. – Недалекое будущее, конечно, покажет ему, как легко осуществлять мечты и надежды, если они не основаны на точном расчете, на имеющихся в распоряжении средствах и умении эти средства привести в действие». Фатеев много рассуждал о том, что «отстранение от тех людей, с которыми имел связи доселе, и которые так или иначе могли бы оказать ему содействие бескорыстно, без сожаления, разовьет в нем небрежение, злобу и угрюмость»[335]335
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 128. Л. 129.


[Закрыть]. Фатеев ссылался на некоего Платонова, который «крайне был удивлен, что юноша этот не с Вами в экспедиции и что он женится». Платонов «поддерживал в Эклоне желание к новой экспедиции, что при его образовательных средствах путь, по которому он шел, – есть лучший из путей, так как независимо от высот в будущем он обещает развитие и физических, и душевных, и умственных сил. О невесте Эклона Платонов ничего не знает и ничего не слышал».

О невесте и перипетиях женитьбы Эклона хорошо знали брат путешественника Владимир и его семья – в их московском доме тот часто бывал. Самогитский полк, в котором служил Эклон, дислоцировался в Москве[336]336
  Дислокация Самогитского полка – г. Москва, Покровский плац, Покровские казармы.


[Закрыть]. Владимир и «забил тревогу» уже в октябре 1882 г. В письме Николаю Михайловичу он сообщал, «что же касается до Жужу [прозвище Эклона в экспедициях], то его, кажется, не шутя, хотят женить на Тяжеловой, да и сам он хотя отрицает это, но проводит там почти все время. Ты ему написал бы по этому поводу внушение, а то, пожалуй, чего доброго, сочетается браком на далеко непрезентабельной девице» (6 октября 1882 г.)[337]337
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 203. Л. 22.


[Закрыть].

Пржевальский сделал внушение, но как показали дальнейшие события, оно не отвратило «эклоновский отказ». Пржевальский был настолько огорчен этим, что Иван Демьянович Толпыго даже не решился обратиться к нему с какой-то своей просьбой. «Я хотел было обратиться к Вам с моей просьбою, но, видя, что Вы были расстроены, я не мог себе позволить. Я очень понимаю, что Вы, как Христос Спаситель вытягивает из грязи людей, просвещаете их и, наконец, возносите их в славу всеобщую, а они Вам отплачивают, как Каины» (1 августа 1883 г.)[338]338
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 249. Л. 39.


[Закрыть].

Н. М. Пржевальский, чтобы не подводить юношу, в докладных в Главный штаб объяснил «отказ» болезнью отца Эклона. Тот был действительно смертельно болен, болел и брат Эклона, Иван (или Михаил?); другой брат, Павел, был в солдатах[339]339
  «Отец Жужу (Эклона) заболел недавно воспалением легких, смертельною в его лета болезнью; брат Ваня тоже болен: сошел было с ума, но теперь немного поправляется. Павия – в солдатах, отбывает воинскую повинность» (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 250. Л. 18). // Мать Эклона несколькими годами ранее скончалась от рака желудка. Отец Эклона, Людвиг Людвигович Эклон, 1814 г. р., был лаборантом в химической лаборатории в Академии наук в Петербурге (1855–1861) (Архив Академии наук. Петербург. Ф. 4. Оп. 005. Д. 35. Л. 302–303 (сост. в 1862); Д. 76. Л. 463–466 (формулярный список составлен в 1862 г., дополнен в августе 1882 г.); Ф. 4. Оп. 004. Т. 1. Д. 683). // Брат Федора Эклона – Павия Людвигович (Павел Леонтьевич) Эклон – работал в Главной телеграфной конторе, повышался в чине, жил по разным адресам в Петербурге: Забалканский, 76 (1894), Черная Речка, 13–15 (1898), Гаваньская, 56 (1912). Его сын, Михаил Павлович Эклон, работал в Николаевской главной физической обсерватории на Опочинина, 47 (Весь Петербург, 1894, 1898, 1912, 1916). // Брат Федора – Иван (или Михаил) Эклон лечился в Городской больнице Святого Пантелеймона для душевнобольных (ЦГИА. СПб. Ф. 48. Оп. 1. Д. 5489. Личное дело Эклон М.). // Сестра Надежда, в замужестве Львова, имела сына Владимира Владимировича, фото которого в младенческом возрасте и письма сестры и отца Эклона есть в архиве РГО (НА РГО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 136). // Наверное, Федора Леонтьевича следовало называть Фридрихом Людвиговичем; возможно, по национальности он был датчанином.


[Закрыть].

Федор Эклон женился через полгода после своего отказа, когда Николай Михайлович с Роборовским и Козловым уже были в экспедиции. Подробности женитьбы Эклона ему описал Николай Иванович Толпыго.

«В Москве случилось знаменательное событие: 22 января 1884 года Жужу женился на предмете своей страсти – мадемуазель Тяжеловой. Владимир Михайлович и Софья Алексеевна были посаженными отцом и матерью: благословение Жужу происходило у Владимира Михайловича; при этом В. М. должен был проделать все необходимые благословения и, говорят, все время ругался.

Венчание было в 1 час дня в Запасном дворце, приглашенных никого не было – только родственники. Ипполит Иванович [Толпыго] и брат невесты были шаферами. После венчания все отправились к Жужу, где посетителям была предложена закуска, после закуски Владимир Михайлович и Софья Алексеевна отправились домой, а Ипполит Иванович и Вова [сын Владимира Михайловича] поехали провожать Жужу на вокзал – молодая чета в тот же вечер уехала в Питер».

Впервые Николай Толпыго увидел жену Эклона спустя несколько дней после возвращения их из Петербурга, и она показалась ему очень некрасивой, но «пока живут они очень счастливо, да, вероятно, так будет и дальше. Жужу ведь и не искал ничего, кроме семейной жизни, теперь он у цели: чего же ему больше?»[340]340
  Там же. Д. 250. Л. 18–20.


[Закрыть].

В этом же письме Николай Толпыго рассказал о Катеньке Карташевой, бывшей симпатии Федора в Отрадном[341]341
  «Да! Чуть было не забыл об одном весьма интересном совпадении: через неделю после свадьбы Эклона в Смоленске совершилось бракосочетание Катеньки Карташевой. Два сердца, некогда столь близкие одно другому, одновременно и окончательно разорвали всякую связь с прошлым, предали забвению все воспоминания о минувшей страсти, оба игрока в шашки, уединенных прогулок и пр., и пр. В этом нельзя не видеть руку судьбы! Итак, К. К. вышла замуж за помещика Яблонского, имеющего небольшое поместье у полустанка Пересветово между Духовской и Каменной Московско-Брянской ж./д.» (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 250. Л. 22).


[Закрыть]. Может, не зря волновался когда-то Пыльцов, узнав, что Федя катался на коньках с гимназистками?

Софья Алексеевна писала Пржевальскому, что она часто видит Эклона. Изредка он ездит на охоту вместе с Владимиром Михайловичем. «Жена его отличная женщина, и живут они хорошо и дружно» (5 октября 1884 г.)[342]342
  Там же. Д. 202. Л. 1.


[Закрыть]. Прошло почти десять лет, и Софья Алексеевна написала сыну за границу, что «Ипполит Иванович был у Эклона. Живут они бедно, квартирка маленькая» (27 января 1893 г.); позднее она сообщила, что «у Эклона жена скоро родит»[343]343
  Семейный архив Пржевальских.


[Закрыть] (31 марта 1893 г.).

Ф. Л. Эклон, поручик Самогитского полка. Москва, 1885 (?)

Где служил и чем занимался Федор Леонтьевич Эклон в это время и вообще – как сложилась его судьба после отказа от страннической жизни? Об этом периоде можно судить по скупым записям в справочнике «Вся Москва». Эти сведения не дают возможности установить точную дату присуждения звания и должности, но путь продвижения по службе очерчивают правильно.

Эклон получил чин поручика 14 января 1885 г. (Список подполковникам…, 1913, ч. III, с. 25), в 1884 г. он был подпоручиком, жил в доме Тяжеловой[344]344
  Эклон – подпоручик, Сретенка, Селивестов пер. д. Тяжеловой (Вся Москва, 1884, с. 44); Поручик, Срет. ч., 2-й уч. по Сильвестову пер., д. Тяжеловой (Вся Москва, 1886, с. 41).


[Закрыть]. Точно известно, что в 1890 г. Эклон получил чин штабс-капитана, в 1900 г. стал капитаном (Список капитанам…, 1901, с. 60). В 1893–1896 гг. Эклон служил в Самогитском полку в должности ротного командира и рекомендовал ефрейтора своего полка Зиновия Смирнова в спутники В. И. Роборовскому, отправлявшемуся в экспедицию в Центральную Азию[345]345
  «Выбор пал на ефрейтора 7-го гренадерского Самогитского полка Зиновия Смирнова, которого указал мне мой товарищ по гимназии и по третьему путешествию с Н. М. Пржевальским ротный командир того же полка Ф. Л. Эклон, и которого прекрасно снарядил в путь командир полка генерал-майор Мациевский» (Роборовский, 1949).


[Закрыть]. В 1896 г. Ф. Л. Эклон поступил в штат Московской полиции и прослужил там 20 лет. Сначала он был младшим помощником пристава[346]346
  Эклон – шт. – кап., помощник пристава, Городской участок, Ипатьевский пер., Городской полиц. д. (Вся Москва, 1897, с. 253); шт. – кап., помощник прист. Гор. Уч., Подколокольный, д. Расторгуевых (Вся Москва, 1900, с. 376).


[Закрыть], с 1896 г. – старшим помощником, с 1 января 1903 г. – приставом. 6 декабря 1898 г. награжден орденом Св. Анны 3-й ст. (Высочайшие приказы…, 1898, с. 1145), а 5 октября 1912 г. – Св. Анны 2-й ст. Жил на Малой Дмитровке в доме Мансуровой (Вся Москва, 1905, с. 638). Последующие годы исполнял должность пристава 4-го отделения 2-го участка Пятницкой части – сначала в чине капитана, потом подполковника. Жил пристав Эклон неподалеку от Управления части, на Зацепском Валу, 10[347]347
  Эклон Федор Леонтьевич: кап. пристав 2-го уч., Пятницкой части. Б. Ордынка, д. Митиной, тлф. 65. Член Благотворительного об-ва при Моск. градонач. и столичн. полиции (Вся Москва. 1910, с. 499); пдплк., пристав 2-го уч. Пятницкой части, Садовники, д. 73 (Вся Москва, 1911, с. 653); пдплк., пристав 2-го уч. Пятницкой части, Зацепский Вал, д. 9, кв. 6 (Вся Москва, 1912, с. 605); пдплк., пристав 2-го уч. Пятницкой части, Зацепа, 2. Т. 65 (Вся Москва, 1913, с. 664); пдплк., пристав 2-го уч. Пятницкой части, Зацепский вал, 10 (Вся Москва, 1915, с. 573; 1916, с. 582); Леонтьев Федор Леонтьевич, пдплк., пристав 2-го уч. Пятницкой части, Зацепский вал, 10 (Вся Москва, 1917, с. 1115). В последнем случае Эклон назван Леонтьевым. В справочниках «Вся Москва» после 1917 г. нет ни Эклона, ни Леонтьева.


[Закрыть].

Наверное, теперь у него была шестикомнатная квартира, и ему платили 1400 руб. в год плюс 700 руб. столовых, как полагалось приставу. Приставы на своем участке отвечали за все: за поведение людей в общественных местах, за случавшиеся происшествия, они разыскивали, арестовывали преступников и допрашивали их по горячим следам. Пристава могли разбудить в любое время дня и ночи. Нравилась ли Эклону полицейская служба среднего звена и не жалел ли он, что променял на нее экспедиционную работу, можно только гадать.

Мы прочли об Эклоне одну строчку в «Воспоминаниях» В. Ф. Джунковского[348]348
  В то время В. Ф. Джунковский был товарищем министра внутренних дел.


[Закрыть], где автор рассказывал о немецких погромах в Москве в конце мая 1915 г.: «27 мая движение рабочих уже вылилось в форму беспорядков, начавшихся на той же фабрике Гюбнера. Градоначальник не принял никаких мер. Толпа сначала пошла на фабрику Прохорова, куда ее не пустили, затем на фабрику Циндаля. Находившейся на месте пристав Эклон ничего не предпринял»[349]349
  Рабочие ворвались в контору фабрики Циндаля и убили управляющего Карлсена. Затем рабочие направились к фабрике «Винтер и Ко», взяли владельца и его жену и увели в полицейский участок. Пошли на фабрику Жиро, разгромили мастерскую Гаркера, затем пошли на фабрику Шрадера, избили сына владельца и убили четырех русских женщин. В 9 часов вечера в места беспорядков прибыли сильные наряды полиции и воинских чинов и стали разгонять буянов ногайками (Джунковский, 1997, с. 559).


[Закрыть].

Несколько подробнее об участии Эклона в этой истории сообщил Д. Рогозин от лица полицмейстера Миткевича-Жолтка в повести «Барон Жолток»:

«Пристав подполковник Эклон выбежал на улицу, чтобы взять городовых на помощь, но его самого пришлось выручать. Толпа окружила его и стала наседать, якобы он поранил ножом одного из них. После довольно-таки эмоционального моего объяснения с демонстрантами в конце концов удалось успокоить наиболее рьяных. Я от греха подальше усадил подполковника Эклона в автомобиль, и, пока наряд полиции сдерживал натиск, мы сумели выехать за ограду… Я же, вывезши раненого подполковника на Кожевническую улицу, возвратился назад» (Рогозин, 2011).

Некоторое уточнение о поведении Эклона мы прочли в работе кандидата исторических наук Людмилы Гатаговой: «У ворот фабрики демонстрацию поджидал пристав Эклон, который принялся увещевать людей, чтобы они даже не пытались проникнуть на территорию фабрики. С ним находились десять городовых. Прислушавшись к угрозам пристава, манифестанты отправили в фабричную контору депутацию» (Гатагова, 2002).

Погромы, прокатившиеся в Москве, и дальнейшее обострение политической борьбы сделали службу в полиции тяжелой и опасной. Февральская революция 1917 г. руками рабочих и солдат разгромила Московское охранное отделение и большинство полицейских участков, начались аресты полицейских офицеров. В результате были распущены царская полиция и жандармерия, а их функции переданы вновь созданной народной милиции, в которой полицейским офицерам запрещалось работать[350]350
  Это привело к тому, что милиция оказалась не в состоянии воспрепятствовать сползанию страны в хаос и анархию. Ситуация усугублялась всеобщей амнистией (ею воспользовались не только политзаключенные, но и уголовные элементы, которые стали массово наниматься на службу в милицию, преследуя свои криминальные интересы), а также созданием вооруженных отрядов, подконтрольных Советам (Красная гвардия, отряды «рабочей милиции»).


[Закрыть].

О судьбе Федора Леонтьевича Эклона после 1917 г. ничего не известно.

Итак, Эклон «пошел иною дорогою», а не тем путем, на который его «вывел Пржевальский», потому что, как говорил Пржевальский, «нельзя воспитать путешественника, им нужно родиться». Очевидно, что путешественниками родились одноклассник Эклона и товарищ по экспедиции Всеволод Роборовский и Петр Козлов, который давно, еще 2 февраля 1883 г., написал Пржевальскому, что «хорошее и молодецкое дело сделал Эклон», дав расчет своей невесте. Козлов ошибочно заключил это из того, что Эклон показал ему свою золотую медаль и «лучше, чем когда-либо, говорил об экспедиции предстоящей»[351]351
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 105.


[Закрыть] (2 февраля 1883 г.).

Имя Ф. Л. Эклона осталось в науке, известна степная лисица – большой корсак (Canis eckloni или Vulpes eckloni).