Текст книги "Самая желанная"

– Я сшила его из такой ткани, потому что она очень мягкая. Подозреваю, что вы никогда особо себя не балуете, вот мне и захотелось это сделать.

Джервейз с улыбкой поблагодарил за подарок и провел ладонью по бархату. Действительно, невероятно мягкий! Диана была права: сам он никогда бы не выбрал такую ткань, – но от нее исходило уютное тепло, как и от самой Дианы. Виконт был глубоко тронут – ведь она сшила этот халат собственными руками.

Диана же с робкой улыбкой продолжила:

– Я подумала… Возможно, вам будет удобно держать его у меня дома, поскольку вы часто там бываете.

Этим своим замечанием она дала понять, что он занимал постоянное место в ее жизни, и от этого подарок стал еще более приятным. Джервейз снова поблагодарил Диану – на сей раз поцелуем, – и она ответила на поцелуй, потом с улыбкой сказала:

– Но это еще не все…

Снова приблизившись к гардеробу, Диана достала плоский прямоугольник, завернутый в серебристую бумагу. Джервейз осторожно развернул подарок – и замер в изумлении: он держал в руках вставленную в раму карту королевства пресвитера Джона. Карта была очень детальная, с рисунками причудливых зверей и миниатюрными изображениями воображаемых чудес. Очень старая, тонко прорисованная и тщательно раскрашенная, эта карта, наверное, представляла немалую ценность, но для него ее цена определялась не деньгами. Джервейз был так тронут, что на время лишился дара речи. Выходит, Диана запомнила их разговор о его детских мечтах…

Он поднял на нее взгляд и увидел, что она смотрит на него с тревогой, не зная, угодила ли ему своим подарком.

– Диана, она для меня бесценна, более того… – Джервейз запнулся от избытка чувств, потом отчетливо проговорил: – Это два самых лучших подарка из всех, что мне когда-либо дарили. Спасибо вам…

Ее улыбка была прекрасной, как весенний рассвет.

– Я очень рада. Мне хотелось подарить вам что-нибудь особенное…

Положив карту на стол, виконт привлек Диану к себе, и губы их слились в поцелуе. Минуту спустя он проговорил:

– Вы можете преподнести мне еще один подарок, который станет действительно особенным, потому что получить его я могу только от вас. До ленча у нас есть почти час…

Диана весело рассмеялась.

– Любовь моя, тогда заприте дверь.

В тот вечер Рождество стало по-настоящему семейным праздником, не похожим ни на какое другое в жизни Джервейза. Диана и остальные гости могли бы образовать свой кружок, исключив его даже в его собственном доме, но они сделали так, что он стал одним из них. Женщины украсили утреннюю гостиную зеленью, «мужскими» ветками омелы, «женскими» плетями плюща и колючим падубом с ярко-красными ягодами. В огромном камине пылало рождественское полено, и Диана повесила «ветку поцелуев» – традиционный атрибут рождественского празднования, – и она свисала с потолка; на столах, среди всевозможной зелени, стояли свечи и блестели крошечные украшения, вырезанные из золотистой фольги.

А Джоффри сделал для всех взрослых, включая Джервейза, рождественские открытки из яркой цветной бумаги, как мальчиков учили в школе, и на каждом написал своим каллиграфическим почерком праздничные пожелания. Джервейз неожиданно для себя был тронут и самой этой идеей, и искренней улыбкой благожелательного ребенка.

После общего обеда слуг отпустили праздновать в зале для прислуги, а хозяин поместья и его гости остались в гостиной, где стали играть в рождественские игры вроде «львиного зева». Джервейз, не знавший в своем обеспеченном и одиноком детстве этих простых, но забавных игр, сейчас по-настоящему веселился, напевая вместе с Джоффри, обучавшим несведущего взрослого песенке из рождественской игры: «Своим горячим языком многих-многих обожжет веселый дракон!»

Для большинства людей это были самые обычные рождественские развлечения, но Джервейзу все было в новинку и он искренне удивлялся каждой очередной забаве. Все весело смеялись, рассказывали разные истории, пили горячий пунш и ели теплые пирожные из рассыпчатого песочного теста с цукатами и пряностями. Эдит оказалась на удивление хорошей рассказчицей. Она в одиночку разыгрывала спектакли, с которыми когда-то выступали странствующие актеры, и говорила то за святого Георгия, то за турецкого рыцаря, то за Имбирные Штаны, и все слушали ее, затаив дыхание. В канун Рождества не надо было ложиться спать в определенное время, и Джоффри, в конце концов, заснул, положив голову на колени матери. Причем в детскую его отнес Джервейз, а потом виконт отнес в постель и Диану, но от нее не ушел, а остался. Они снова смеялись и дарили друг другу наслаждение, празднуя торжество жизни самым древним способом.

Время летело незаметно, день проходил за днем, и Диана никогда еще не видела Джервейза таким раскованным. Прежде виконт был сдержан и прикасался к ней только с желанием, а теперь, когда они оставались одни, становился необыкновенно нежным, хотя на публике по-прежнему соблюдал все правила приличия. Ему нравилось, когда Диана находилась рядом, и по утрам, когда он изучал депеши, доставленные ему из Лондона, она занималась уроками с Джоффри, сидя в другом конце библиотеки и оставаясь в поле его зрения.

Джервейз всецело погружался в работу, но иногда, почувствовав на себе его взгляд, Диана поднимала голову и не видела в наблюдавших за ней серых глазах ни холода, ни настороженности – только нежность. Их разделяло пространство библиотеки, но в такие минуты у нее возникало ощущение, что он протягивал к ней руку и ласкал ее. Когда же Диана играла на фортепиано в музыкальной комнате, то не раз замечала, что Джервейз любовался ею, получая удовольствие не только от ее игры.

Если погода была сухая, они вместе катались верхом, и через две недели Джоффри, сияющий от гордости, стал ездить вместе с ними на своем пони. Эдит – ей гораздо больше нравилось в провинции, чем на лондонских улицах, – подолгу гуляла в парке, а Мадлен, принимавшая каждое мгновение жизни как подарок, была безмятежна и счастлива. Все вполне устраивало и Диану, и ей хотелось оставаться в Обинвуде как можно дольше, но, увы, дни пролетали неумолимо – один за другим.

Прошли двенадцать дней Рождества, во время которых каждый ежедневно съедал по маленькому пирожку с пряностями, что сулило удачу в наступающем году. Потом разобрали украшения, а ветки торжественно сожгли, и вот уже, слишком скоро, они складывали вещи, готовясь к отъезду.

Ночью, накануне дня, на который был назначен их отъезд, пошел снег. И это был не короткий снегопад, какие случались в начале зимы, – на сей раз снег, покрывавший всю землю, все шел и шел сплошной пеленой. Джоффри уже отправили спать, Мадлен и Эдит тактично удалились, а Джервейз с Дианой не находили себе места – обоим не хотелось, чтобы заканчивался их последний день в поместье. В конце концов Джервейз предложил выйти на прогулку.

Они неторопливо шли по огороженному саду, и на фоне белой земли кустарник живой изгороди казался абсолютно черным. Ветра не было, поэтому холод не чувствовался, и они медленно шагали в полной тишине, словно северные Адам и Ева, одни в начале времен. Джервейзу всегда нравился падающий снег, особенно ночью, когда малейший проблеск света наполнял тьму серебристым сиянием.

Диана спросила, не помешает ли им погода уехать из Обинвуда. Джервейз покачал головой.

– Вряд ли. Снежный покров на земле всего в несколько дюймов, и снегопад, кажется, слабеет. К середине ночи, возможно, и вовсе прекратится. Вероятно, будет по-прежнему холодно, так что земля должна быть твердой и ехать в карете будет удобно.

Диана подставила лицо снегу и, чувствуя, как падают снежные хлопья, восторженно рассмеялась – как ребенок. Джервейз же снова поразился ее удивительной красоте, от которой – при взгляде на нее – даже сердце щемило. Ее прекрасное личико в форме сердечка обрамлял капюшон винно-красной бархатной накидки, которую он подарил ей на Рождество. Накидка была сшита специально по его заказу и подбита роскошным мехом русского соболя, таким же теплым и изысканным, как сама Диана. На протяжении последних недель она принадлежала ему одному, и внезапно мысль о том, что, возможно, придется делить ее с кем-то в Лондоне, стала невыносимой.

Здесь, в глубине сада, они были совсем одни, и Джервейз, остановившись, повернулся к Диане и заключил ее в жаркие объятия. Раньше он думал, что со временем острота ощущений притупится, а страсть постепенно сойдет на нет, но получилось совсем наоборот. Проводя со своей любовницей дни и ночи, он желал ее еще сильнее. В ту ночь, когда они впервые занимались любовью, он хотел страстью привязать ее к себе, но потом ему пришлось отказаться от этого желания и он смирился с мыслью, что она, куртизанка, дарит свои милости тому, кому пожелает. Но теперь Джервейз больше не желал с этим мириться и собирался использовать все возможные средства, чтобы сделать ее по-настоящему своей.

Диана крепко прижималась к нему, отвечая на его поцелуй, и ей, так же как и ему, не хотелось, чтобы эта недолгая волшебная идиллия заканчивалась Ее глаза были закрыты, а на длинных темных ресницах блестели крошечные снежинки. Ночь была довольно холодной, но там, где они прикасались друг к другу, полыхал огонь.

По-прежнему обнимая Диану, Джервейз стащил правую перчатку и, опустив руку, сунул ее под накидку и под струящийся шелк платья. Он накрыл ладонью ее грудь, и сосок тотчас отвердел. Диана же, затаив дыхание, прижалась к нему еще крепче. Джервейз стал осторожно ласкать ее, чувствуя, как она трепещет в ответ, потом опустил руку ниже и провел ладонью по бедру, наконец, коснулся чувствительного местечка между ног.

…Прижимаясь спиной к дереву, она с готовностью отдавалась ему, а Джервейз слегка сходил с ума от желания – пожалуй, даже больше, чем слегка. В какой-то момент он прошептал ей на ухо:

– Диана, я хочу, чтобы вы были моей, только моей. Пообещаете?..

Ее сознание было затуманено страстью, но все же она осознала, что Джервейз использовал страсть как средство добиться от нее обещания, которое она давать не хотела. Но неужели он всерьез полагал, что мог поработить ее таким способом? Как говорила Мадлен, половое влечение – обоюдоострое оружие, и поэтому…

Не отвечая на вопрос, Диана впилась в его губы поцелуем и стала медленно опускаться на покрытую мягким снегом землю, увлекая Джервейза за собой. Целуя его, она пустила в ход все мастерство, которому от него же и научилась. Лежа на спине, она то и дело приподнимала бедра, подаваясь ему навстречу. Снег служил им белоснежной постелью, ее меховая накидка защищала от холода снизу, а длинный плащ Джервейза накрыл их сверху. Охваченный страстью, он громко стонал – они идеально подходили друг к другу.

Но вот, сделав долгий прерывистый вдох, Джервейз вышел из нее – заставил себя это сделать – и нависая над Дианой, резко проговорил:

– Обещай же, обещай!

Даже сейчас, отчаянно желая его, Диана не собиралась сдаваться.

– Люби меня, Джервейз, люби так же, как я люблю тебя, – прошептала она, проводя руками по его бедрам.

Джервейз попытался отстраниться, но Диана, с силой потянув его на себя – так что он снова в нее вошел, – настойчиво прошептала:

– Пожалуйста, люби меня.

Она энергично подалась ему навстречу, и Джервейз понял, что не сможет ей противостоять. Чудесная снежная ночь в тихом парке, где они, полностью одетые, были так близки, как только могли быть близки мужчина и женщина… Именно это обстоятельство возбудило его до крайности, и он уже не мог себя сдерживать. Они двигались все быстрее и быстрее, и зимний парк оглашался их стонами. Наконец Диана закричала, содрогнувшись всем телом, и почти в тот же миг Джервейз хрипло застонал, вонзился в нее последний раз – и тоже содрогнулся.

А потом воцарилась тишина, слышалось только их неровное дыхание и легкий шорох ветра в высокой живой изгороди.

Щека Джервейза касалась ее щеки, и их сердца бились в унисон, постепенно возвращаясь к спокойному ритму. Но оба молчали – ведь слова разрушили бы очарование этих чудесных мгновений.

Наконец, приподняв голову, Джервейз заглянул в лицо Дианы и тихо спросил:

– Зачем вам встречаться с другими мужчинами? Ради денег? Если хотите больше, вам достаточно только попросить.

При этих его словах Диана вспомнила, как он попытался использовать страсть, чтобы манипулировать ею, извращая то, что было самым честным и истинным в их отношениях! Ох как же он посмел?

Диана попыталась успокоиться, вспомнив о нежности и доброте Джервейза, но все равно воспринимала его поведение как своего рода обман. Тут он снова заговорил:

– Но если дело не в деньгах, то в чем? Я вас не удовлетворяю, Диана?

Она невольно вздохнула. Ну как обсуждать серьезные вопросы, лежа на снегу и по-прежнему прижимаясь друг к другу? К тому же Диана даже сквозь меховую накидку уже почувствовала холод, исходивший от земли. Она легонько толкнула Джервейза, и он встал, после чего помог подняться Диане. Отряхнув снег с ее накидки, он взял ее руки и, согревая их в своих теплых ладонях, тихо проговорил:

– Диана, вы должны мне пообещать.

– Знаю, – ответила она так же тихо. – Спросив, почему я хочу быть свободной, вы высказали два предположения… Так вот, оба они неверны.

– Но если дело не в деньгах и не в похоти, то что же остается? – проворчал виконт. – Разврат ради разврата, то есть для разнообразия? Или вы хотите иметь власть над мужчинами?

На сей раз его голос звучал довольно резко, и Диана вдруг отчетливо поняла: они вели скрытую борьбу, и если бы она сейчас уступила… Диана невольно вздохнула. Было совершенно очевидно: если виконт победит, она займет весьма скромное место любовницы, что было бы для него очень удобно: он мог бы сосредоточиться на важных мужских делах, время от времени вспоминая о женщине, обязанность которой – ублажать его, не более того. И пусть основой их нынешних отношений были постель и деньги – возможно, и еще какие-то причины, более глубокие, – однако Диана точно знала, что от него ей нужна любовь. Если бы виконт любил ее так, как она любила его, все остальные разделявшие их барьеры можно было бы преодолеть. А если она уступит ему сейчас, то в проигрыше останутся оба.

У них обоих были глубокие душевные раны, исцелить которые могла только любовь, и при этом главным лекарем могла стать только она, Диана, кое-что все-таки знавшая о любви, в то время как Джервейзу было трудно даже произносить слово «любовь». Их общее будущее зависело сейчас только от нее, но для того, чтобы оно состоялось, это будущее, она должна бороться, чтобы заставить Джервейза впустить ее в свое сердце.

И ей не нужен был другой мужчина, у нее даже мысли такой не возникало, с тех пор как она встретила Джервейза. Однако она не собиралась давать ему обещание, которого сейчас он так добивался: пусть подумает хорошенько, пусть заглянет в свое сердце, – возможно, тогда он сам все поймет…

Положив голову на плечо Джервейза, она вдруг вспомнила наставления Мэдди: «Куртизанка никогда не должна влюбляться в своего покровителя». Увы, это уже произошло, и обратного пути у нее не было. К тому же интуиция нашептывала ей сейчас, что она все делала правильно. Мысль, что она могла потерять Джервейза, приводила ее в ужас, однако следовало рискнуть – это был ее единственный шанс завоевать мужчину, которого полюбила. Но что же сейчас сказать?..

Собравшись с духом, Диана подняла голову и, глядя виконту прямо в лицо, проговорила:

– Нет, причина не деньги, не желание приобрести власть над мужчинами и не склонность к беспорядочным связям. – Между ними падали снежные хлопья, медленно кружившиеся от ее дыхания. – Мое самое заветное желание – быть с мужчиной, который меня по-настоящему полюбит и которого я смогу полюбить в ответ. – Немного помедлив, Диана добавила: – И я очень хотела бы выйти замуж и завести общих с мужем детей.

Лицо виконта словно окаменело.

– Ничего из этого я вам дать не могу, – сказал он без всякого выражения.

Диана тихо вздохнула.

– Я об этом и не прошу. – Снова помолчав, она продолжила: – Мне не нужно от вас того, чего бы вы сами не захотели мне дать. Я вас люблю, но не хочу жить ожиданиями, когда наскучу вам. А ведь без любви страсть обязательно ослабнет. И каждый раз, когда вы будете приходить ко мне, я буду спрашивать себя: «Не последний ли это раз?» Я не хочу так жить.

Виконт хотел что-то сказать, но Диана, приложив палец к его губам, тихо добавила:

– Именно поэтому я не могу обещать вам то, о чем вы просите.

Щеки Дианы увлажнились, но то была не холодная влага от растаявших снежинок, а теплая – от слез. Когда же она вновь заговорила, голос ее дрожал.

– Если вы не можете меня полюбить, то так тому и быть. Но я не могу дать вам обещание, которое не собираюсь выполнять, я не хочу обещать вам быть верной, так как, возможно, еще встречу мужчину, который меня по-настоящему полюбит.

– Иными словами, – резко проговорил Джервейз, – вы будете отдаваться множеству мужчин до тех пор, пока не найдете того, кто предложит вам выйти за него замуж?

Диана пожала плечами.

– Я этого не говорила. Тем не менее мужчины иногда женятся на своих любовницах. Думаете, на мне никто не захочет?

Тут Джервейз наконец выпустил ее руки, отступил на шаг и проворчал:

– Ваша стратегия ужасно глупая. С вашей стороны было бы разумнее подыскать какого-нибудь дурака, который сходит с ума от желания. И вы могли бы отказывать ему до тех пор, пока на вашем пальце не окажется обручальное кольцо.

– Мне нужен не брак ради брака. – Диана покачала головой. – Поймите, Джервейз, я хочу только одного – любви.

– Значит, если бы я произнес слова, которые вы хотите услышать… – Джервейз усмехнулся. – Тогда бы вы больше не принимали других любовников?

– Если бы вы говорили искренне, – ответила Диана почти шепотом. Воцарилось долгое молчание, потом она вдруг улыбнулась и добавила: – Даже сейчас, говоря чисто теоретически о том, вы не можете произнести слово «любовь», не так ли, Джервейз?

Его молчание было холоднее, чем ночной воздух, и длилось, казалось, целую вечность. В конце концов Диана оперлась на его руку, и они пошли обратно к дому. Галантный, как всегда, Джервейз проводил ее до двери спальни, затем, чуть отступив, какое-то время всматривался в ее лицо с таким любопытством, словно перед ним стояла незнакомка. Глаза же его по-прежнему были холодными – сейчас он разительно отличался от того человека, к которому Диана уже начала привыкать в последние недели. Тихо вздохнув, она приподнялась на цыпочки и, положив руки ему на плечи, прижалась губами к его губам и прошептала:

– Идите ко мне в постель, любовь моя.

Джервейз едва заметно вздрогнул, и какое-то мгновение казалось, что собирался что-то сказать, но затем молча покачал головой, развернулся и быстро зашагал по коридору. Диана в отчаянии смотрела ему вслед. И тихонько всхлипнула, когда его широкоплечая фигура скрылась за углом.

Переступив порог своей спальни, она приготовилась ко сну, а потом долго лежала с открытыми глазами, надеясь, что Джервейз придет через потайной ход и присоединится к ней, но он не пришел. Впервые за все время, что Диана провела в Обинвуде, она спала одна. Она по-прежнему считала, что поступила правильно, но ей сейчас казалось, что, если бы Джервейз вдруг зашел и снова попросил ее о том же, она, наверное, согласилась бы.

Три недели… Три недели благополучия и счастья, и теперь… Ох, она ведь сама виновата, сама оттолкнула его. Диана снова всхлипнула. Сможет ли возникшая между ними связь устоять перед его страхами, достаточно ли она сильна? Не вынудит ли ее потребность в нем покориться, согласиться на меньшую любовь, чем они способны друг другу дать? Диана не знала ответов, и терзавшие ее опасения заглушали голос интуиции.

Этой нескончаемой ночью, долго лежа без сна и ожидая рассвета, Диана в отчаянии думала о том, что, возможно, согласится заплатить любую цену – только бы не потерять любимого.

Глава 14

Утро было серым и мрачным. Диана пробудилась от беспокойного сна, не чувствуя себя отдохнувшей. Поскольку не было ни Джервейза, ни горничной, чтобы как следует разжечь камин, в комнате стало холодно. Диана встала, зябко поеживаясь, и сама подложила угля в едва тлевший огонь. Было уже девять часов, но из-за серого неба в комнате царил полумрак. Приблизившись к окну, Диана увидела, что снегопад усилился и превратился почти во вьюгу: сильный восточный ветер наметал сугробы. Погода напоминала йоркширскую, и это обнадеживало – если им придется задержаться в Обинвуде, у нее будет время заделать брешь в отношениях с Джервейзом.

Увы, ее надежды не оправдались. В утренней столовой сидела только Мадлен. Лакей передал Диане записку Джервейза. Виконт написал, что не может больше задерживаться в деревне и что верхом доберется до Лондона, однако для поездки в экипаже погода сейчас неподходящая. И еще Джервейз писал, что она и ее спутники могут оставаться в Обинвуде сколько пожелают.

Записка была короткая и совершенно безличная – такую он мог бы написать кому угодно. Только в последней фразе было некоторое утешение: «Я нанесу вам визит после вашего возвращения в Лондон».

Диана медленно сложила записку. Виконт всегда выражался очень точно и не стал бы добавлять последнюю фразу, если бы не намеревался действительно встретиться с ней снова. Может, она слишком много думала о том, что произошло прошедшей ночью? Может, в действительности их отношения не так уж изменились? Ох, в душе Диана в это не верила. Их битва минувшей ночью была вполне реальной и должна в итоге привести к какому-то окончательному решению.

Диана и ее спутники ждали долгих пять дней, пока шел снег и дул ветер, а потом наконец-то наступила оттепель. И все они были готовы отправиться в путь, как только кучер Сент-Обина сообщил, что экипаж сможет проехать. Дороги размокли, ехать приходилось медленно, и поездка оказалась совсем не такой, как из Лондона на север (им даже пришлось провести одну ночь на постоялом дворе).

Наконец они вернулись в Лондон, и Диане не терпелось увидеть Джервейза. Однако, увы, ее надежды снова были разбиты. На этот раз письмо ей передала ее собственная служанка. На какое-то ужасное мгновение Диане подумалось, что это письмо – прощальное, и что виконт больше не желал мириться с ее настроениями и требованиями. Но, разорвав конверт, она испытала некоторое облегчение, узнав, что самое страшное все же не случилось. Однако письмо все равно оказалось неприятным. Джервейз писал – снова в вежливой бесстрастной манере, – что ему необходимо уехать по делам в Ирландию и что он вернется через несколько недель.

Глядя на плотную бумагу кремового цвета, Диана спрашивала себя, не очередная ли это схватка в их необъявленной войне. До этого Джервейз ни словом не упоминал о предстоящей поездке в Ирландию. Была ли эта поездка действительно срочной – или он пытается доказать ей что-то? Как бы то ни было, предстоящие недели без любимого казались ей нескончаемыми как вечность.

Зимняя поездка в Дублин оказалась ужасно утомительной. Джервейз встречался и разговаривал с разными сомнительными типами, чтобы узнать то, что его интересовало. Кроме того, он хотел встретиться с человеком, который когда-то был его командиром в Индии, с сэром Артуром Уэллесли, занимавшим теперь пост верховного секретаря Ирландии. Они с Уэллесли всегда прекрасно ладили, и теперь, когда Джервейз больше не являлся младшим по званию офицером, они вполне могли стать друзьями. Встретились они за дружеским ужином и поначалу, пока трапеза не закончилась и хозяин не отпустил слуг, беседовали на нейтральные темы. При этом Джервейз рассеянно водил пальцем по бокалу с портвейном. Не будь он этой осенью так поглощен Дианой – съездил бы к Уэллесли раньше.

– Как вам нравится управление Ирландией по сравнению с жизнью в Индии? – спросил, наконец, виконт.

Уэллесли поморщился и проворчал:

– Я всегда предпочитаю честную игру. А Ирландия просто ужасна. Конечно, тут можно провести несколько незначительных реформ, но пытаться внести какие-то серьезные изменения – только ухудшить ситуацию.

– А тот факт, что вы здесь выросли, облегчает вам работу или же, наоборот, затрудняет?

– Пожалуй, затрудняет. Потому что я лучше вижу сложности. Если бы я вырос в Англии, то был бы более уверен, что знаю ответы, – с сардонической усмешкой сказал сэр Уэллесли и, немного помолчав, добавил: – Когда я думаю о том, что могу провести всю оставшуюся жизнь, занимаясь такими вещами… – Он тяжело вздохнул.

– Но это всего лишь временно, – с улыбкой отозвался Джервейз. – В армии нет второго такого человека, который мог бы сделать то, что сделали вы: индийские кампании, сражение при Асаи… Вы непременно получите другое назначение, если захотите.

Снова вздохнув, Уэллесли откинулся на спинку стула. Худощавый, среднего роста, мужчина в расцвете сил – ему еще не было и сорока, – этим вечером он выглядел почти старым.

– Сент-Обин, вы прекрасно знаете, как они там все рассуждают. Военное начальство относится к победам в Индии с подозрением – как будто они делают человека не способным воевать в Европе. И политика моего брата тоже работает против меня.

Джервейз мысленно признал справедливость этого заявления. Уэллесли был блестящим военным: не обладая харизмой Наполеона, действовал со спокойным и точным мастерством, которое не допускало поражения. В бытность младшим офицером Джервейз сам готов был последовать за ним даже в ад. А сейчас, когда Европа почти полностью оказалась под властью французского императора, блестящие военные были Британии необходимы, и допускать, чтобы такой талант пропадал впустую, было бы безумием. Но в руководстве армией действительно смотрели на военный опыт в индийских кампаниях с предубеждением. И старший брат сэра Артура, политик, своим тщеславием и властностью нажил себе немало врагов. Два брата разительно отличались друг от друга, однако сэр Артур всегда был верен брату.

– Но у вас есть и сторонники. Каслри как военный министр делает все возможное, чтобы дать вам армию. И… – Джервейз отпил портвейна – теперь он подошел к истинной цели своего визита. – Возможно, и я смогу вам помочь. Видите ли, у меня есть некоторое влияние, хотя и не явное.

Брови Уэллесли поползли вверх. Должно быть, до него доходили слухи о том, чем занимается его гость.

– Хотите сказать, что вы мне поможете?

Джервейз утвердительно кивнул.

– Несколько министров передо мной в долгу, и теперь пришло время получать по этим долгам.

Например, был такой вопрос, как Тильзитский договор между Францией и Россией. Джервейз выяснил, какие секретные пункты он включал и как они влияли на Британию. Он передал эту информацию Каннингу, и министр иностранных дел был ему чрезвычайно признателен. Подобные случаи были и с другими министрами. Так что он мог сделать многое.

Уэллесли взглянул на него с надеждой.

– И вы сделаете это для меня? Но у вас ведь репутация человека, который сторонится политики…

– В общем и целом – да, сторонюсь, – согласился Джервейз. – Но какой смысл иметь влияние, если никогда им не пользоваться? – Он наклонил бокал и допил портвейн. – Уже несколько лет ситуация тупиковая. Британия контролирует моря, а Франция – континент. Рано или поздно в наполеоновской «Крепости Европа» появится трещина. Когда это случится, вы должны быть там, чтобы превратить трещину в разлом. Но этого не произойдет, если вы останетесь администратором в Ирландии. – Виконт встал и протянул руку хозяину дома. – Так что не слишком устраивайтесь здесь, в Дублине. Это не продлится долго.

Уэллесли тоже встал и крепко пожал гостю руку.

– Я очень надеюсь, что вы правы. – Он улыбнулся, что случалось не часто. – Знаете, Сент-Обин, мне везет с друзьями. Удастся ли вам это сделать или нет – я вам очень благодарен.

Встреча с Уэллесли стала кульминационным моментом поездки Джервейза. Остальное составляли обычные шпионские дела, то есть разговоры с моряками, контрабандистами и мошенниками всех мастей. И, как случалось всегда в таких поездках, он работал допоздна, только на этот раз ему было трудно сосредоточиваться. Он надеялся, что отъезд ослабит власть Дианы над ним, но его по-прежнему преследовал ее образ. Иногда, когда он видел грациозный жест какой-либо женщины, его сердце болезненно сжималось, хотя он точно знал, что это не Диана. Когда же он что-нибудь писал, то между ним и листом бумаги неизменно возникало лицо Дианы, освещенное чудесными синими глазами. И при этом на губах его играла ласковая улыбка – как если бы в ее жизни не было другого мужчины. Но еще хуже были воспоминания о прикосновениях к ней: по ночам он просыпался с отчетливым ощущением, что секунду назад чувствовал тепло ее обнаженного тела. Он был ею одержим – и ненавидел себя за это.

Презирая себя за слабость, Джервейз попытался ускорить свои дела в Ирландии. Он изначально знал, что Диана во время его отсутствия будет принимать других мужчин, – ведь кто-то из них мог пообещать ей все, чего бы она ни пожелала. Джервейз постоянно представлял, как она принимала ухаживания другого мужчины, встречала его улыбкой, а потом раскрывала объятия и…

При мысли, что ее телом обладал кто-то другой, Джервейз чувствовал ужасную боль в груди.

В последнюю ночь в Обинвуде он попытался установить полное господство над своей любовницей, а теперь боялся, что из-за его неудачи власть перешла в ее руки. Она говорила, что власть над мужчинами ей не нужна, но Джервейз очень в этом сомневался. Красота Дианы была могучей силой, и он не мог поверить, что ей не нравилось ею пользоваться.

Его сомнения еще больше усилились после кошмарного сна, который ему приснился в Бристоле, а приснилось, что Диана – кошка, гладкая, чувственная и изящная. И она с ним играла. А он был беспомощным созданием со сломанными крыльями и пытался спастись, но каждый раз, когда он почти освобождался, она лениво протягивала лапу, тащила его обратно, и ее когти, острые как иглы, вонзались в него, но не настолько глубоко, чтобы убить и положить конец его мучениям. Джервейз проснулся в холодном поту с гулко бьющимся сердцем; страх и отчаяние были все еще живы в памяти. Когда же он попытался вспомнить кошку, то она представала в двойственном образе, иногда как Диана, иногда как его мать. Джервейз не знал, то ли он напрасно объединял этих двух женщин, то ли его сон означал предупреждение – мол, все женщины одинаковы. Конечно, ничто не давало повода подозревать, что она хотела покорить его, подчинить своей воле, но Джервейз все же очень этого боялся.

Решение об этой поездке он принял импульсивно, чувствуя, что ему требовалось время, чтобы хорошенько все обдумать. Но он тогда не подозревал, насколько мрачными и неприятными будут его раздумья.