Текст книги "Самая желанная"

Тут Джервейз пристально на нее посмотрел, и теперь его глаза были полны боли.

– Если не подтвердит, я буду знать, что вы развратили его своей ложью, а это еще хуже.

Диану переполняли досада и отчаяние.

– Значит, вы меня уже осудили и вынесли приговор, – пробормотала она. – В ваших глазах я уже проклята.

– Несомненно. – Виконт налил себе еще бренди. – Когда мы встретились впервые, я подумал, что вы выглядите как невинный ангел, но вы показали себя с совершенно противоположной стороны.

Он одним глотком выпил полбокала, и было видно, как двигался его кадык.

– Я с тринадцати лет знал, что проклят, но со временем это ощущение притупилось и уже начал думать, что, возможно, даже для худших из грешников не исключается… хоть какое-то спасение. Но вы были посланы из ада, чтобы утащить меня обратно вниз. – Его губы скривились. – А я-то дурак… О боже, я хочу вас даже сейчас, несмотря ни на что.

От его слов Диану словно обдало холодом, и одновременно она почувствовала отвращение.

– Помоги вам Бог, – прошептала она. – Сейчас вы говорите прямо как мой отец.

– Неудивительно. Уважаемый викарий считал, что женщины – источник всего зла и страданий, и я склонен думать, что у него было на то право.

– Прекратите! – Голос Дианы почти сорвался на визг. – Я не могу вас слушать! За что вы меня так презираете? Что я такого сделала?! Я не рассказала вам всего с самого начала только потому, что боялась. Мне хотелось узнать вас получше… Что в этом ужасного? Кроме того… – Диана почувствовала, что начинает злиться: ее тон сменился с умоляющего на гневный. – Почему я прошу у вас прощения, хотя это вы причинили мне самое большое зло?

– Похоже, ни один из нас не способен простить другого, – сухо заметил Джервейз. – Вы не можете простить мне насилие, а я не могу простить вам двуличность. Судя по великолепному представлению, которое вы сейчас устраиваете, вы и с самой собой не более честны, чем со мной.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – пробурчала Диана.

Джервейз с силой грохнул стаканом по столу. Бренди расплескалось по столешнице и его руке. Подавшись вперед, он с болью и гневом проговорил:

– Вы нашли мужчину, у которого есть очень веские основания сомневаться, что женщинам вообще можно доверять, но вы соблазнили его своей сладкой ласковой ложью до такой степени, что он вам поверил. Поверил, что доверие все-таки возможно… А потом, когда он был более всего уязвим, вы его предали. – Тяжело вздохнув, Джервейз тихо, почти шепотом, добавил: – На такое предательство способна только женщина. Ни один мужчина не способен на такую жестокость – мужчины этого просто не умеют.

Диана со вздохом пожала плечами.

– Джервейз, я могу лишь повторить то, что уже говорила. Я не хотела причинить вам боль. А одна из причин, по которым я молчала, состояла в следующем… Чем больше времени проходило, тем труднее становилось объяснить, почему я не рассказала обо всем раньше. Легче было плыть по течению – так события развивались своим чередом. – Диана помолчала, пытаясь найти правильные слова, потом добавила: – Я думала, что если вы меня полюбите, то мы сможем оставить прошлое в прошлом и начать вместе новую жизнь, но увы… – Диана беспомощно развела руками. – Я даже представить не могла, что вы подумаете, будто я заманила вас в ловушку и предала из желания отомстить. Очевидно, я ошибалась. Но неужели это такое непростительное прегрешение? Впрочем, я никогда и не считала себя святой.

Джервейз снова откинулся на спинку кресла, и лицо его оказалось в тени.

– Да, но я-то думал, что вы само совершенство, – проговорил он с горечью в голосе.

Диана была потрясена этими словами и даже тронута, но потом ее вдруг обуял гнев и она прокричала:

– С этим я ничего не могу поделать! Если вы думали обо мне лучше, чем я заслуживаю, – это не моя вина! Любить – значит, принимать человека целиком, со всеми его недостатками! – Диана перевела дух и, уже спокойнее, продолжила: – Почему вы не можете принять как факт то обстоятельство, что я люблю вас? Ведь я-то знаю, что вы далеко не совершенство: даже способны на насилие, – но все равно вас люблю.

– Тем глупее с вашей стороны, Диана. – Джервейз сделал еще глоток бренди. – Я никогда не мог понять, почему вы утверждали, что любите меня. Видит бог, я этого не заслуживаю, но мне хотелось вам верить. А вы были очень убедительны… И знаете… Гораздо легче верить, что вы лгунья, чем в то, что вы вообще когда-либо меня любили.

Диана в отчаянии всплеснула руками. Если Джервейз действительно считал, что недостоин любви, то как она сможет убедить его в своей искренности? Ведь одних слов недостаточно.

Тут Джервейз вновь заговорил:

– Поскольку вы – существо эмоциональное, а не рассудочное, то, возможно, вы сами верите в свою ложь. Так что мне, наверное, стоит этим воспользоваться и оставить вас в качестве любовницы. Или не стоит? – Он пожал плечами.

Диана промолчала, и виконт продолжил:

– Очевидно, вы самая красивая из женщин. Вы невероятно талантливы в постели – способны сделать так, что мужчина забудет даже о своей душе. Жаль тратить такой талант впустую. Тем более что я уже его купил и заплатил даже не один раз, а несколько. Как любовница вы были несравненной. – Его взгляд нарочито медленно заскользил по ее телу. – И постель всегда была для нас самым важным в жизни. Ну, что скажете, Диана? Стоит ли мне по-прежнему приходить к вам несколько раз в неделю, чтобы попользоваться вашим восхитительным телом?

– И вы еще говорите, что я умею быть жестокой? Я никогда в жизни не чувствовала себя шлюхой – до этой самой минуты. – Диана съежилась в кресле, ей была ненавистна даже сама мысль, что виконт предлагал. Помолчав, она с горечью подытожила: – Все, что мне известно о жестокости, я узнала от вас.

– Вот так гораздо лучше, – одобрительно кивнул Джервейз. – У нас нет иллюзий относительно друг друга. Не вы ли говорили что-то о нашем несовершенстве? Правда же состоит в том, что я – насильник, а вы – шлюха. В каком-то смысле – идеальный брак.

И тут Диану охватила настоящая ярость – такого с ней еще не случалось.

– Будьте вы прокляты! – закричала она. – Можете принижать себя сколько угодно, если хотите! Но меня на свой уровень не опускайте, я выше этого! Я пыталась вас простить, отвечать на зло любовью, но вы этого не стоите! – По ее лицу заструились слезы. – Когда-то я вас ненавидела. Сильнее вас я ненавидела только Господа Бога – за то, что допустил, чтобы со мной случилось такое. А когда я впервые увидела вас в Лондоне, то пришла в ужас. Если бы во мне с детства не воспитали убеждение, что жена должна подчиняться мужу, я бы не чувствовала, что должна узнать вас получше. И никогда бы не позволила вам ко мне прикоснуться. А потом я училась вас любить – несмотря на ваше недоверие. Но теперь… – Голос ее дрогнул. – Теперь вы убили мою любовь – осталась только ненависть. И за это вы должны винить только самого себя! – Но даже бросая эти слова – словно кинжалы, – Диана знала, что все равно его любит. Но ненависть тоже была реальной. – Наутро, после нашего злополучного венчания, отец бросил меня на том постоялом дворе, ушел и ни разу не оглянулся. Он был счастлив от меня избавиться. Мне тогда было пятнадцать! Одурманенная лауданумом, изнасилованная, растерянная, я была в ужасе. Поскольку же, как сказал отец, теперь за меня отвечал муж, он оставил меня там без гроша. Из всего имущества у меня была только та одежда, в которой я утром встала с кровати. Хорошо, что жена хозяина пожалела меня и дала работу на кухне, а также оплатила письмо вашему лондонскому адвокату. И если бы не она – неизвестно, что бы со мной стало.

Сейчас в голосе Дианы звучали отголоски той давней паники.

– Я тогда была еще почти ребенком и чуть не умерла при родах, – продолжала она. – Схватки продолжались два дня и две ночи, и я кричала от боли, пока были силы кричать. – Начав вспоминать об этом, Диана уже не могла остановиться, хотя знала, что ужас, который она пережила, невозможно передать словами. – Я никогда не стремилась ни к богатству, ни к положению в обществе, ни к славе. Моя заветная мечта была очень простой – выйти замуж за мужчину, который меня полюбит. – В ее голосе появилась беспредельная горечь. – Но вы той ужасной ночью лишили меня этой мечты вместе с невинностью. А потом вы уехали, заявив, что не желаете со мной когда-либо встречаться. И я осталась одна – не жена, не девица. У меня было только два пути: или прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве, или вступить с каким-нибудь мужчиной во внебрачную связь. В конце концов я выбрала второй вариант и отправилась в Лондон в надежде найти мужчину, который полюбит меня, несмотря на мое прошлое. Но дьявол решил пошутить – послал меня к вам, моему мужу. А я оказалась такой дурой, что влюбилась в вас. – Диана испытывала удовлетворение – наконец-то она решилась все это высказать! – Можно подумать, ваши деньги могут компенсировать то, что вы со мной сделали! На свете нет таких богатств, за которые вы купили бы себе чистую совесть! – закончила Диана, презрительно взглянув на мужа.

– Я знаю, – прошептал Джервейз, и его лицо исказила гримаса отчаяния. – Если бы существовало хоть что-то, чем я мог бы все исправить… Но увы. Вы в ярости – и имеете на это полное право. – Он прерывисто вздохнул и закончил голосом, полным боли: – Вы ведь слышали собственные слова. Так неужели вы все еще отрицаете, что хотели мне отомстить?

Этот вопрос подействовал на Диану как струя ледяной воды – ужаснувшись тому, что сейчас сказала, она в отчаянии помотала головой и закрыла лицо ладонями. Она была уверена, что преодолела свой гнев, простила мужа и стала любящей женщиной, но оказалось, что она ошибалась. Диана ужаснулась – выходит, она совсем не такая, какой себя считала. Она заглянула в самые темные уголки своей души, пытаясь понять, почему она поступала так, как поступала. Неужели из мести?

Но нет, чувства мести в ее душе не было, лишь гнев, в основном – на отца. И еще чувство вины, а также сомнения, которые ее терзали, когда она брала Джоффри в Лондон, собираясь вести порочную жизнь. Но злобной ненависти и желания мучить своего мужа – нет, такого она в своей душе не обнаружила. Удостоверившись в этом, Диана подняла голову и сказала с таким спокойствием, какое обычно наступает после бури:

– В годы, прошедшие между нашим венчанием и нашей встречей в Лондоне, я вас презирала и ненавидела. А потом… – Диана на мгновение умолкла. – Потом решила, что месть – дело Господа.

Джервейз со вздохом покачал головой. Он мог поверить в ее гнев, но не верил последнему утверждению.

– Наконец-то… – пробормотал он. – Вот она, уродливая правда, которую вы скрывали даже от самой себя. Вы должны быть мне благодарны за то, что я помог вам понять себя. Вы меня ненавидели и жаждали мести, а отомстили так, как даже и мечтать не могли.

– Джервейз, вы ошибаетесь! – Диана тяжело вздохнула. – Да, гнев был, и я только сейчас поняла, какой неистовый. Но гнев и ненависть – только часть правды. Да, сначала я вас ненавидела, но это прошло. И я… Перед Богом клянусь, я никогда не желала вам зла. Мне просто очень хотелось, чтобы вы пожалели о своем поступке, вот и все.

– Диана, вы сами не понимаете, что говорите. Поверьте, я вполне осознал, что совершил той жуткой ночью, и очень страдал от этого. Но потом… Вы посеяли семена своей ненависти, и я буду пожинать их плоды до конца моей жизни. – Джервейз на мгновение прикрыл глаза, затем с отчаянием в голосе прошептал: – Вы хотели получить свой фунт плоти, и вы его получили. Только он оказался более кровавым, чем вы ожидали.

Диана в ужасе замерла: ее поразила правда, прозвучавшая в его словах. Ведь было совершенно очевидно: такой человек, как Джервейз, не мог не думать о последствиях своих поступков, поэтому он, конечно же, тяжело страдал все эти годы, все эти девять лет. Ей было неприятно это признавать, но теперь Диана уже не могла отрицать: она действительно хотела его ранить – только не очень сильно. А потом, когда он проявил бы должное раскаяние, она бы его милостиво простила, и после этого они жили бы долго и счастливо во взаимной любви. Вдобавок она бы испытывала удовлетворение при мысли о своем великодушии.

Но получилось иначе. В душе Джервейза уже были глубокие раны, и поэтому его нынешняя боль оказалась почти невыносимой. Диана тяжело вздохнула; она уже жалела, что пришла к нему. Лучше бы ей не открывать ящик Пандоры, в котором таились ее темные и противоречивые чувства. Но теперь отступать поздно, слишком много уже было сказано, и ей оставалось лишь одно – идти вперед. Прошлое и настоящее – невыносимы, и только будущее давало какую-то надежду…

И вдруг Диану осенило: она поняла, что должна сделать.

– Джервейз, а какая правда лежит на дне вашего колодца? Кто вам внушил, что вы недостойны любви? Почему вам легче поверить, что я лгунья, чем в то, что я могла вас полюбить? – Диана встала и шагнула к нему, вспоминая о том, что ей рассказал о кузене Френсис. – Ваш отец, который вами пренебрегал и считал вас… второсортным наследником? Или ваша мать? Вы никогда о ней не говорили. – Судорожно сглотнув, она продолжила: – Моя мать убила себя, и у меня было чувство, что она меня предала. А что сделала ваша мать? Почему вы решили, что не можете доверять женщинам? – Она неуверенно подняла руку, но тут же опустила, боясь к нему прикоснуться. – Скажите, чего вы так боитесь? Почему вам легче меня прогнать, чем рискнуть полюбить?

– О боже, вы действительно ведьма! – в ужасе воскликнул Джервейз и отвернулся от нее. – До того как я встретил вас, единственной женщиной, которую я когда-либо любил, была моя мать. Но для нее это ничего не значило. Даже меньше, чем ничего. Хотел бы я, чтобы она убила себя? По сравнению с тем, что произошло, – это было бы благом.

– А что она сделала? – спросила Диана; она стояла так близко от кресла Джервейза, что складки ее халата касались его ноги. – Скажите, какие раны она вам нанесла?

Тяжело дыша – словно после быстрого бега, – Джервейз закрыл лицо ладонями и прерывистым голосом пробормотал:

– Вам не нужно это знать. Диана, клянусь богом, вы не захотите… это узнать.

Чуть наклонившись, Диана убрала руки Джервейза от лица. Он поморщился от ее прикосновения, и она была поражена: в его глазах стояли слезы вдруг. У этого сильного, волевого мужчины было такое выражение лица… «Словно убитый горем ребенок», – подумала Диана.

– Что же она с вами такое сделала? – мягко спросила она.

– Вы и в самом деле хотите это знать, дорогая? – Джервейз поморщился. – Имейте в виду, я вас предупреждал, но вы упорно хотите узнать самые темные тайны моей души. Что ж, я сделаю вам такой подарок. – И он хрипло, не глядя ей в глаза, выпалил: – Первой женщиной, с которой я занимался любовью, была моя мать!

Диана в ужасе уставилась на виконта. К этому она была не готова, и его слова потрясли ее до глубины души.

А Джервейз вновь заговорил: не мог остановиться, – и слова лились неукротимым потоком.

– Думаете, изнасиловать можно только женщину? Ошибаетесь. Моя мать изнасиловала меня, хоть и не силой. Она сделала это небрежно, потому что в тот момент ее это забавляло. Потому что она потеряла любовника и была этим недовольна. Потому что слишком много выпила. Потому что ей никогда не приходило в голову сдерживать свои порывы. – Он помотал головой, словно пытался отбросить ужасные воспоминания. – Мне тогда было тринадцать, и сначала я не понимал, что происходит. Потом – не верил, а затем просто не мог остановиться, хотя и знал: происходило что-то ужасное.

Джервейз рывком поднялся, и Диана отпрянула – она не знала, что он собирался делать. А он схватил со столика графин с бренди и в ярости швырнул его в стену. Раздался грохот, и на пол посыпались осколки. Через несколько секунд комната наполнилась запахом бренди.

– Ну что, – закричал Джервейз, – это для вас достаточно уродливо? Достаточно ли это веская причина сомневаться, что женщинам можно доверять? – Если до этого он избегал ее взгляда, то теперь повернулся к ней лицом. – У вас ведь вызывает отвращение тот факт, что ваш муж – человек, совершивший инцест с собственной матерью? Инцест – это самое отвратительное и самое запретное из преступлений. Эдип за такое был свергнут с престола, ослеплен и изгнан из города! – Джервейз с трудом перевел дух и хриплым шепотом добавил: – Это больше, чем преступление, это мерзость. Ничто и никогда не может освободить от этого греха.

Его мучительная исповедь поразила Диану до глубины души. Она не хотела верить, что мать способна сделать такое с сыном, что мужчина, которого она любила, бо́льшую часть своей жизни прожил с такой болью в душе и с таким позором. Неужели такое возможно? Увы, невыносимая правда была в каждой черте его искаженного мукой лица.

Повинуясь инстинктивному желанию его утешить, Диана воскликнула:

– Джервейз, это не ваша вина! Она была взрослой женщиной, а вы – почти ребенком! Это ужасно, что мать могла так поступить со своим сыном, но вы не становитесь хуже от того, что стали ее жертвой. Не позволяйте гневу разрушить вашу жизнь! И не наказывайте меня за грех вашей матери! – добавила Диана с мольбой в голосе.

Тут взгляды их встретились. Он стоял всего лишь в футе от нее, и Диана чувствовала тепло его тела.

– Возможно, в тринадцать лет это был не столько мой грех, сколько грех против меня, – проговорил виконт. – Но как же быть с тем обстоятельством, что я гораздо больше ее сын, чем сын моего отца? – Губы Джервейза исказились в жуткой гримасе. – Мой отец был совершенно сухим и бесчувственным, а я унаследовал страстную и распутную натуру матери. И, увы, я не лучше, чем была она. Уж кому, как не вам, знать, на что я способен. Я пытался себя контролировать, растрачивать свою страсть там, где она никому не причинит вреда, пытался искупать свои грехи, и… – Помолчав, он с отчаянием в голосе добавил: – Я старался верить, что не хуже других, но несмотря на все, я не способен укрыться от правды. Я так порочен, что у меня нет надежды на искупление.

– Надежда на прощение есть у каждого! – воскликнула Диана. – Вы не более испорченный, чем любой из смертных.

Она в страстном порыве схватила его за руки и в тот же миг поняла, что совершила роковую ошибку. Едва она прикоснулась к нему, остатки самообладания покинули Джервейза, и он, привлекая ее к себе, яростно впился поцелуем в ее губы. Но Диана не чувствовала в его поцелуе ни любви, ни нежности, ни даже страсти – только боль и отчаянное желание разогнать ту тьму, в которую была погружена его душа.

Он подтащил Диану к кровати, швырнул на одеяло и, придавив своим телом, снова впился в ее губы. Внезапно рванув полу халата, он обнажил ее груди и с жадностью обхватил их ладонями. Диана боролась, пытаясь высвободиться, но Джервейз, погруженный в свой собственный ад, был слишком силен. Если бы он хотел ее по-другому, Диана бы отдалась ему с радостью, но не так, не в акте насилия, который настолько ожесточит их обоих, что примирение станет невозможным.

Тут он чуть приподнялся, и Диана, воспользовавшись моментом, сумела дотянуться до ножа в ножнах на бедре. Джервейз находился в таком состоянии, что даже не заметил блеска лезвия. Вытащив нож, Диана полоснула им поперек левого предплечья мужа, и в следующее мгновение на ее обнаженную грудь капнула кровь. И в тот же миг Джервейз скатился с нее; его лицо было искажено ужасом от сознания того, что он едва не сделал. В глазах его было отчаяние, и он, содрогнувшись всем телом, закрыл лицо ладонями. Увы, только что произошедшее подтверждало его самые худшие представления о собственной природе.

Диана, ошеломленная, не могла произнести ни слова. Положив окровавленный нож на кровать, она запахнула на себе халат. И ей казалось, что она задыхается. «Но как же так?.. – спросила она себя. – Неужели мужчина и женщина, которые друг друга любят, способны на такое?..»

Наконец Джервейз заговорил, и голос его казался совершенно безжизненным – в нем не чувствовалось даже боли.

– Диана, не говорите мне об искуплении. Некоторым душам спасение недоступно. Теперь даже вы должны это признать.

В прошлом, когда ей не удавалось выразить что-либо словами, Диана прибегала к прикосновениям; вот и сейчас она положила руку на плечо мужа, но он резким движением отстранил ее.

– Не прикасайтесь ко мне! Ради всего святого, не прикасайтесь!..

Потрясенная такой реакцией, Диана отпрянула и, зябко поежившись, обхватила плечи руками. Все это походило на кошмарный сон, и она, пытаясь вернуться к реальности, совершенно будничным тоном сказала:

– Вашу руку нужно перевязать.

Виконт улегся на спину, прикрывая лицо здоровой рукой, и, тяжело вздохнув, пробормотал:

– Но это сделаете не вы, Диана. Уходите. Уходите же…

Диана встала, придерживая порванный халат, и посмотрела на мужчину, лежавшего на кровати. Никогда еще она не чувствовала его силу так остро, как сейчас, когда он был на грани срыва. На ее долю выпало немало страданий, но она когда-то знала любовь матери и даже любовь отца, когда была совсем маленькой. А потом в ее жизни появились Эдит, Джоффри и Мадлен – верные ей и любившие ее. Джервейз же не любил никого и никогда. Отец им не интересовался, а мать обошлась с ним ужасно – отравила его душу. Но все же Джервейз выстоял, хотя с его богатством, властью и умом он мог бы сотворить немало зла. Однако он был справедливым и проявлял порядочность по отношению к тем, кто от него зависел. Как любовник он был более чем справедливым – щедрым и добрым, даже нежным. И он не раз рисковал жизнью – как в армии, так и на этой своей таинственной службе в Уайтхолле.

Джервейз никогда не знал настоящей любви, и поэтому неудивительно, что боялся ее принять – боялся оказаться во власти женщины. Но при этом он жаждал подлинной близости, и именно этим объяснялась жгучая ревность, а также неспособность поверить в ее преданность. Неудивительно, что ее мнимое предательство так на него подействовало, а откровения обнажили рану, скрывавшуюся до этого в глубинах его души.

И сейчас, в эти самые мгновения, Диана вдруг поняла, что полюбила его еще сильнее. Нетрудно быть добрым, когда этому способствуют обстоятельства, но как же непросто это было для Джервейза, лишенного родительской любви, видевшего только черствость и эгоизм. И все-таки он выстоял и стал порядочным и честным человеком, пусть даже и не был счастлив. А она своим неосознанным стремлением заставить его хотя бы отчасти поплатиться за содеянное, своим безрассудным чувством собственной правоты довела его до отвратительного состояния. Вспомнились слова Мадлен: «Некоторых можно поставить на колени, и вся их честь и гордость будет раздавлена теми, кого они любят». Увы, она невольно сыграла на уязвимости Джервейза. Чтобы утолить собственную жажду власти, она не захотела обещать ему свою верность, когда он отчаянно об этом просил. Да, когда-то он нанес ей ужасную рану, но уж она-то, в ее положении, должна была понимать, что не следовало отвечать ударом на удар.

И вот сейчас он находился в непроглядной тьме, где не было ни одного лучика света, ни надежды. И Диана с содроганием подумала: «Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, это ничего не изменит. Но, может быть, все-таки попытаться?»

Собравшись с духом, Диана тихо проговорила:

– Поверьте, Джервейз, что бы вы ни сделали, как бы себя ни проклинали, я вас люблю, потому что вы достойны этого. Думаю, нас свела сама судьба. Мы оба многое пережили, но вместе сможем исцелить друг друга, если постараемся.

Диана заметила, как выражение лица виконта на мгновение изменилось, однако он промолчал – вместо ответа слышалось только его шумное дыхание. Пропасть между ними была слишком велика, чтобы перекинуть мост, и Диана боялась, что разрушенное уже не восстановить.

Говорить больше было не о чем. Она молча взяла свечу, которая уже почти догорела и начала коптить и свой нож. Диана знала, что если бы Джервейз захотел покончить с собой, чтобы не жить с этой болью, то придумал бы способ, но она не собиралась помогать ему в этом, и все же нашла в себе силы уйти.