Текст книги "Первая Пуническая война"

Именно в этом контексте и следует рассматривать рассказ Аннея Флора, воспевшего мужество и честность Регула: «Но он стойко выдержал такое бедствие и не был сломлен ни пунийской тюрьмой, ни тем, что карфагеняне использовали его на переговорах с Римом. Естественно, что его мнение было противоположно тому, что поручал [ему] враг: он был против заключения мира и обмена пленниками. И величие Регула не было обесславлено ни добровольным возвращением к врагам, ни жесточайшим наказанием тюрьмой и крестом. Замечательнее всего было то, что он оказался победителем победителей; и хотя ему не поддался Карфаген, он достиг триумфа над самим воинским счастьем. А римский народ намного яростнее и ревностнее стремился к мести за Регула, чем к победе» (I, XVIII).

Павел Орозий придает событиям, разыгравшимся после битвы при Панорме, поистине эпический и героический характер: «После этого истощенные таким множеством бед карфагеняне решили, что необходимо просить у римлян мира. Для этого они решили отправить среди прочих послов также Атилия Регула, прежде римского военачальника, которого уже пять лет как держали в плену; его, когда мир достигнут не был, возвратившегося из Италии, «…отрезали ему ресницы, лишив привязанного на помосте сна, [и тем самым] убили» (IV, 10, 1). Но здесь возникает некая проблема, связанная с достоверностью всех этих рассказов.

Не меньше вопросов вызывает и казнь Регула. Даже сами римляне толком не знали, как это произошло, и высказывали различные версии по данному поводу. Но все соглашались с тем, что смерть Марка Атилия не была легкой. Евтропий не стал вдаваться в подробности смерти Регула и просто отметил, что, «вернувшись в Африку, он был предан жесточайшим пыткам» (II, 25), а Анней Флор полагал, что римского военачальника приколотили к кресту (I, XVIII). Аврелий Виктор копнул глубже: «Он был посажен в деревянный ящик, внутри которого были вбиты гвозди, и (погиб), замученный болью и невозможностью спать» (De vir. Ill. XL, 4). О том, что бывшего консула лишили сна, пишет и Цицерон: «Его умерщвляли, не давая ему спать» (De off. III, 100). Ящик с гвоздями в свидетельстве Цицерона отсутствует, зато присутствует в рассказе Аппиана: «Когда он добровольно вернулся в Карфаген, карфагеняне убили его, набивши повсюду железных гвоздей в доски, между которыми он стоял, так, чтобы он не мог нигде прислониться» (II, 24). В дальнейшем историк вновь заострит внимание на этом моменте: «карфагеняне казнили его, посадив в клетку с торчащими отовсюду гвоздями» (VIII, 4).

Авл Геллий приводит две взаимоисключающие друг друга версии смерти римского полководца. Версия первая: «Славный [рассказ] об Атилии Регуле прочли мы недавно в книгах Тудитана: когда Регул, захваченный в плен, выступал в сенате, убеждая [римлян] не совершать обмена пленными с карфагенянами, он добавил также, что карфагеняне дали ему яд, не мгновенный, но действующий день ото дня, чтобы он был жив, пока совершается обмен, а после постепенно угас от медленно действующего яда» (VII, 4). Итак, бывший консул умер от медленно действующего яда.

Версия вторая: «О том же Регуле Туберон в “Истории” рассказывает, что он вернулся в Карфаген, и пунийцы подвергли его неслыханным видам пыток: “Они запирали его в глубокую подземную темницу и спустя длительное время, когда солнце казалось наиболее раскаленным, внезапно выводили и держали, поставив прямо против солнечных лучей, принуждая смотреть на небо. А для того чтобы он не мог опустить веки, они пришивали их, разведя вверх и вниз”. Тудитан же говорит, что его умертвили, долгое время не давая спать, и когда об этом узнали в Риме, то сенат передал знатнейших пунийских пленников детям Регула, и те также довели их до гибели бессонницей, поместив в ящик, утыканный крюками» (VII, 4). Здесь все смешано в кучу – ящики с крюками, бессонница и прочее, прочее, прочее…

Но наиболее экзотическую версию умерщвления Регула поведал Диодор Сицилийский. Согласно его рассказу, пленному консулу отрезали веки, чтобы его глаза все время были открытыми, после чего бросили под ноги разъяренному слону, который и затоптал римлянина (XXIII, 16).

Как бы там ни было, римские историки и писатели на все лады восхваляли Регула. Не стал исключением и знаменитый оратор Цицерон, посвятивший Марку Атилию проникновенный панегирик: «Он по собственной воле, без всякого принуждения, кроме того слова, которое он дал врагу, вернулся в Карфаген, и даже тогда, когда подвергали его пытке голодом и бессонницей. Он участвовал в великих войнах, дважды был консулом, удостоился триумфа и все же не считал всю эту предшествующую славу столь же прекрасной и столь же великой, как сей последний подвиг, совершенный во имя верности и стойкости; и когда мы слушаем об этом, он может показаться нам достойным жалости, сам же он, претерпевая все это, испытывал наслаждение» (De finib. 65). Трудно сказать, какое наслаждение получал Регул, когда его терзали палачи, но Цицерон был человеком творческим и ради красивого оборота мог исказить реальное положение дел.

Подводя итоги изложенным выше свидетельствам, вывод можно сделать следующий: рассказ о том, что Регул по воле карфагенян ездил в Рим и вел там некие переговоры с соотечественниками, а затем, верный данному слову, вернулся в Картхадашт, где и принял жестокую смерть, является красивой легендой, выдуманной римскими историками-патриотами. Ведь Полибий, человек, в общем-то, в данной ситуации нейтральный, ни о чем подобном не пишет. Рассказ о Регуле, как и байка об убийстве карфагенянами Ксантиппа, нес определенную смысловую нагрузку, поскольку подчеркивал, с одной стороны, честность и благородство римлян, а с другой стороны – низость и коварство пунийцев. При этом нельзя отрицать ни попытку карфагенян выступить с мирными инициативами в 250 году до н. э., ни факта мучительной казни Регула во вражеском плену. Можно предположить, что Марка Атилия приговорили к смерти как раз из-за того, что переговоры между Римом и Карфагеном завершились ничем, и знатный пленник перестал представлять для пунийцев какую-либо ценность. Но это только предположение.

2. Оборона Лилибея. 250 г. до н. э

В консульство Гая Атилия Регула Серрана и Луция Манлия Вульсона Лонга римляне решили захватить Лилибей, а также вновь попытать счастья в морской войне. Было спешно изготовлено и снаряжено к плаванию пять десятков новых боевых кораблей, в Италии проведен новый воинский набор (Polyb. I, 39). У Серрана и Лонга это было уже второе консульство. Именно Луций Манлий был коллегой Марка Атилия Регула и принимал участие в злосчастной экспедиции в Африку, закончившейся сокрушительной катастрофой. Но в тот раз ему повезло, поскольку сенаторы отозвали консула в Рим. И теперь Луцию Манлию вновь предстояло в роли командующего встретиться на поле боя с врагами республики.

Главной целью римлян в этой кампании стали карфагенские города-крепости Лилибей и Дрепан. В Дрепане базировался карфагенский флот, поэтому стратегическое значение города трудно было переоценить: «Удобства местоположения и высокие достоинства дрепанской гавани побуждали карфагенян неослабно заботиться об охране местности. От Лилибея отстоит она стадий на сто двадцать» (Polyb. I, 46). Не меньшее значение имел и Лилибей, после падения Панорма главный оплот карфагенского господства на Сицилии. Город располагался на полуострове в форме треугольника, с двух сторон омывался морем, а с третьей, западной, был защищен мощнейшей каменной стеной: «Он был укреплен сильными стенами, окружен глубоким рвом и лагунами; через лагуны идет путь к гаваням, требующий, однако, большой опытности и навыка» (Polyb. I, 42). Глубина крепостного рва, по свидетельству Диодора Сицилийского, была 40 локтей[60]60
  Локоть – 0, 444 м.


[Закрыть] в глубину и 60 – в ширину (XXIV, 1). В этом свете информация Страбона о некоторых особенностях местоположения города представляется весьма интересной: «Самый короткий переезд от Лилибея до Ливии в окрестностях Карфагена составляет 1500 стадий. На этом расстоянии с наблюдательного пункта какой-то человек с острым зрением, говорят, сообщал лилибейцам число кораблей, выходящих в море из Карфагена» (VI, II, 1). Трудно сказать, насколько соответствовал истине рассказ о человеке с острым зрением, но одно представляется несомненным – несмотря на то, что Лилибей был расположен на Сицилии, он все равно защищал Карфаген от вторжений из Италии.

В 277 году до н. э. царь Эпира Пирр, один из лучших полководцев античности, пытался овладеть городом, но потерпел неудачу. Исходя из того, что Лилибей имеет огромное стратегическое значение, карфагенское правительство держало в городе сильный гарнизон из 10 000 воинов, способный отразить любую атаку римлян. Ядро защитников города составляли греческие наемники (Polyb. I, 42), военные профессионалы высокого класса, остальные войска были представлены отрядами галлов. На счастье карфагенян и на беду римлян комендантом Лилибея был Гимилькон, один из немногих пунийских военачальников, хорошо зарекомендовавших себя в боях на сухопутном театре военных действий. Командир гарнизона очень хорошо подготовил город к обороне, и прибытие двух консульских армий общей численностью в 110 000 воинов его нисколько не смущало, хотя под командованием Гимилькона было всего лишь 7000 пеших бойцов и 700 кавалеристов (Diod. XXIV, 1). Но в Карфагене понимали размер опасности, и правительство было готово бросить все имеющиеся в наличии силы на помощь Лилибею, чтобы помешать осуществлению планов противника.

Планы же у римлян были грандиозные. В сенате решили покончить с затянувшейся войной, и взятие Лилибея было первым шагом в этом направлении. После падения города римляне планировали вновь перенести войну в Африку и довести до конца дело, начатое Марком Атилием Регулом. Поэтому все ресурсы республики были направлены на Сицилию. Огромное количество грузовых судов под прикрытием 240 квинквирем и 60 кораблей легкого типа под командованием консулов вышли из гавани Остии и прибыли в Панорм (Diod. XXIV, 1). Оттуда армада отплыла к Лилибею, где легионы Гая Атилия и Луция Манлия соединились с войсками, уже действовавшими на острове, и взяли город в осаду. Шел четырнадцатый год войны.

У Лилибея консулы разбили два лагеря и соединили их между собой системой укреплений, включавших ров, вал и частокол, после чего римские инженеры занялись сооружением осадной техники. Главный удар Лонг и Серран планировали нанести по южной башне, стоявшей на самом берегу моря, и уже оттуда развивать дальнейшее наступление в глубь города. Именно на этот участок фронта римляне подтаскивали тараны и навесы, подвозили баллисты и катапульты. И когда началась массированная атака, то башня не выдержала и обрушилась. После этой небольшой победы римляне начали продвигаться вдоль стен, круша таранами городские укрепления и превращая тактический успех в успех стратегический. Римская настойчивость приносила плоды, каждый день под страшным натиском рушилась или приходила в негодность одна из башен. Вскоре на прилегающем к морю участке стены было снесено еще шесть башен крепости. После этого консулы решили, что пришло время начинать генеральный штурм, и легионы пошли на приступ.

Первый блин получился комом. Римляне атаковали приморские укрепления Лилибея, легионеры наступали вдоль берега, и Гимилькон решил сбросить противника в море. Карфагеняне устремились на вылазку, однако консулы оперативно ввели в дело свежие войска и не только загнали противника в город, но и овладели участком стены (Diod. XXIV, 1). Тогда Гимилькон воспользовался тем, что неприятель скучился в одном месте, и атаковал его с разных направлений. Множество легионеров были перебиты, остальные спаслись бегством (Diod. XXIV, 1).

Через некоторое время Лонг и Серран повторили атаку. Но Гимилькон вновь оказал врагам достойное сопротивление. Выдвинув вперед греческих гоплитов и галльских мечников сдерживать врага, он приказал горожанам строить новый рубеж обороны. И как только укрепления были закончены, за ними укрылись воины гарнизона. Консулы распорядились продолжать атаки, и по улицам Лилибея медленно поползли стенобитные орудия, чтобы разрушить недавно возведенные стены. На других участках фронта, где городские укрепления еще не были разрушены, Гимилькон распорядился вести подкопы под вражеские осадные башни и насыпи, с помощью которых римляне планировали прорваться в Лилибей с других направлений.

Но командир гарнизона не собирался отсиживаться за стенами, а применял тактику активной обороны. Карфагенские отряды регулярно делали вылазки за линию городских укреплений и пытались нащупать брешь в боевых порядках противника. Ожесточенные рукопашные схватки, во время которых обе стороны несли тяжелые потери, происходили каждый день. Но все попытки пунийцев поджечь вражескую осадную технику заканчивались неудачей, поскольку им ни разу не удалось сбить римлян с позиций.

Неожиданно ситуация в Лилибее резко обострилась. И произошло это не потому, что римляне приложили для этого какие-либо титанические усилия, а потому, что командиры наемников составили заговор с целью передачи города римлянам. Но заговорщики допустили серьезную ошибку, поскольку не выяснили досконально настроение своих людей, а сразу же под покровом ночи отправились в римский лагерь, где и встретились с консулами. Но пока предатели обсуждали с Лонгом и Серраном детали предстоящей операции, о заговоре узнал Гимилькон.

К командиру гарнизона явился ахеец Алексон[61]61
  Как упоминалось выше, до этого Алексон разоблачил заговор сиракузских наемников в Акраганте.


[Закрыть], пользовавшийся большим уважением среди греческих наемников, и рассказал об измене. Гимилькон не растерялся и быстро вызвал к себе оставшихся в городе командиров наемных отрядов. На встрече он вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, после чего предложил военачальникам большие деньги и ценные подарки. Гимилькон сам себя превзошел в красноречии и сумел убедить солдат удачи сохранить верность Карфагену. Склонив на свою сторону командный состав, Гимилькон решил заняться простыми воинами. Договариваться с эллинами отправился Алексон, а с галлами – военачальник Ганнибал, сын того самого Ганнибала, который потерпел поражение в битве при Милах и затем был казнен своими воинами. Ганнибал, сын Ганнибала, некогда воевал вместе с этими кельтами, и поэтому они прислушивались к его словам. Посланцы Гимилькона обратились к наемникам от имени командира гарнизона, поручились за щедрое вознаграждение с его стороны и без труда убедили солдат оставаться верными взятым на себя обязательствам. Когда наутро к стенам Лилибея подошли бежавшие в римский лагерь командиры наемников и обратились к своим людям с призывами открыть ворота римлянам, то получили в ответ только брань и оскорбления. Затем с укреплений полетели камни и стрелы, после чего предатели поспешно скрылись. Угроза захвата Лилибея с помощью измены миновала.

К этому времени в Карфагене было принято решение послать в осажденный город подкрепление в количестве 10 000 воинов. Была снаряжена эскадра из 50 кораблей, командиром которой был назначен военачальник Ганнибал, сын Гамилькара. Полибий называет его триерархом, очевидно, подразумевая под этим, что Ганнибал командовал соединением из нескольких десятков кораблей. Историк добавляет, что этот человек был лучшим другом Атарбала, командующего карфагенским флотом в Дрепане. Из этого следует, что Ганнибал был морским офицером, воевал под началом старшего товарища и хорошо знал свое дело. Все свои лучшие профессиональные качества командир эскадры продемонстрировал во время прорыва в гавань Лилибея.

Карфагенские корабли подошли к Эгадским островам, находившимся недалеко от Лилибея, и стали дожидаться попутного ветра. Ганнибал знал, что вход в гавань стережет римский флот, но не сомневался в успехе, делая ставку на лучшее качество своих кораблей и высочайшее мастерство карфагенских моряков. И как только задул нужный ветер, Ганнибал приказал сниматься с якоря, поднимать паруса и держать курс на Лилибей. Карфагенские воины, изготовившись к бою, замерли на палубах, гребцы изо всех сил налегали на весла, и корабли, как выпущенные из лука стрелы, полетели по направлению к гавани.

Римское командование оказалось застигнуто врасплох, на многих квинквиремах просто не было личного состава, поскольку моряки и морские пехотинцы сошли на берег. Командиры остальных судов банально испугались и не вышли в море, опасаясь, что сильный ветер загонит их корабли во вражескую гавань. Ганнибал не ошибся в своих предположениях, и римляне могли только со злобой смотреть, как карфагенский флот на всех парусах стремительно входит в порт Лилибея. Зрелище было впечатляющее. Столпившиеся на стенах горожане и воины гарнизона приветствовали эскадру радостными криками и рукоплесканиями, восхищаясь мастерством кормчих и гребцов. Десятки кораблей искусно маневрировали в гавани, моряки быстро убирали паруса и готовились к высадке войск. Вскоре по улицам Лилибея по направлению к казармам маршировали колонны ливийских копейщиков, а Гимилькон принимал Ганнибала и прибывших с ним командиров.

На следующий день командир гарнизона собрал военный совет. Он учитывал, что в данный момент боевой дух среди наемников необычайно высок, а прибывшие из Карфагена воины рвутся в бой. Поэтому Гимилькон решил вернуться к своему прежнему плану и повторить, но в гораздо более крупных масштабах, попытку уничтожения римской осадной техники. Командиры частей одобрили это решение, и тогда военачальник созвал воинов на собрание. Гимилькон вновь блеснул искусством оратора, говорил ярко и убедительно, периодически напоминая наемникам то о наградах и денежных выплатах, то о воинской славе и подвигах на поле брани. Его речь имела большой успех, кельты и греки били рукоятками мечей по обитым железом краям щитов и требовали, чтобы их немедленно вели против римлян. Подняв боевой дух наемников, Гимилькон похвалил их за храбрость и усердие, после чего приказал отдыхать и готовиться к битве. Сам же отправился во дворец, где собрались командиры и военачальники. На военном совете Гимилькон объявил время атаки, указал места сосредоточения войск и наметил те пункты вражеской оборонительной линии, по которым необходимо нанести удар. На чем и закрыл совещание.

Перед рассветом распахнулись крепостные ворота, и карфагеняне с нескольких направлений атаковали римские позиции. Битва за Лилибей началась. Но консулы предполагали, что, получив подкрепление из Карфагена, Гимилькон перейдет к активным действиям, и поэтому держали свои войска в полной боевой готовности. Вражеское наступление не оказалось для римлян неожиданностью. Стоя на валу, легионеры забросали карфагенян копьями, вытащили из ножен мечи и приготовились к рукопашной. Но пунийцев было не остановить. Греческие гоплиты попрыгали в ров и подняли над головой щиты, по которым устремились на вал галльские мечники. Кельты мощным натиском смели с насыпи гастатов и ворвались в римское расположение. В бой вступили принципы, а затем Лонг и Серран ввели в дело триариев. Но из Лилибея подходили все новые и новые отряды, а когда на вал вскарабкались греческие наемники, дела римлян стали совсем плохи. Двадцать тысяч воинов Гимилькона неудержимо рвались вперед, сметая все на своем пути. Взошло солнце и осветило картину побоища. Сражение шло жесточайшее, поскольку обе стороны бросили в битву все свои силы. Гимилькон лично вел своих людей вперед, пытаясь прорваться к вражеским осадным сооружениям, а консулы во главе отборных манипул пытались остановить этот натиск. Оба войска перемешались, боевые порядки нарушились, и каждый теперь сражался сам по себе, битва превращалась в серию затяжных поединков. Бились на валу, у рва, среди навесов и таранов, у городских ворот и подножия крепостных стен. Все пространство от укреплений Лилибея до палаток легионеров было заполнено сражающимися людьми. В одном месте наступали римляне, оттесняя своих врагов обратно в город, в другом месте пунийцы прорвались к метательным машинам и приступили к их разрушению. В руках галлов и эллинов замелькали факелы, и вскоре столбы черного дыма потянулись к ярко-синему сицилийскому небу.

Кельты неистовствовали, рубя римлян направо и налево длинными мечами, ливийцы кололи врагов копьями, гоплиты сбивали легионеров с ног ударами тяжелых круглых щитов и добивали на земле ударами кописов. Но гастаты, принципы и триарии стояли насмерть, предпочитая умереть, но не отступить с позиций. Римляне отчаянно защищали свою осадную технику, и после продолжительного боя яростный натиск карфагенян постепенно стал ослабевать. Гимилькон видел, что его войска понесли большие потери, устали, а вражеские осадные машины все еще не уничтожены. Урон, который карфагеняне сумели нанести инженерным сооружениям врага, был незначительный. И если так будет продолжаться дальше, то командир гарнизона Лилибея рискует остаться без войска. Поэтому Гимилькон приказал трубить отступление и стал отводить войска в город. Битва закончилась так же внезапно, как и началась.

Консулы с облегчением вздохнули, когда увидели, что карфагеняне уходят в Лилибей, они уже не надеялись отстоять лагерь и осадную технику. Серран и Лонг не стали искушать судьбу и преследовать отступающего противника, а приступили к наведению порядка в лагере. Легионеры начали восстанавливать разрушенные укрепления, чинить метательные машины, заново сколачивать тараны и навесы. Поэтому вскоре Гимилькон вновь столкнулся с проблемами, которые доставляли гарнизону осадные работы римлян. Исходя из того, что судьба Лилибея должна была решиться в боях на суше, командир эскадры Ганнибал решил перевести свои корабли в Дрепан, где базировался карфагенский флот под командованием Атарбала.

* * *

С обороной Лилибея связана одна очень интересная история. После того как эскадра Ганнибала передислоцировалась в Дрепан, связь между Карфагеном и осажденным городом прервалась. Правительство пребывало в неведении о ходе боевых действий, что в свою очередь могло привести к очень негативным последствиям. Но там, где государство оказалось бессильным, на выручку пришла частная инициатива. Некий знатный карфагенянин по имени Ганнибал, по прозвищу Родосец прибыл на заседание совета и предложил свои услуги в деле прорыва информационной блокады Лилибея. Он хотел на своем корабле проникнуть в городскую гавань, получить от Гимилькона необходимые сведения и вернуться в Карфаген. Члены совета полностью поддержали предложение Ганнибала, который в скором времени снарядил пентеру и отплыл в Лилибей.

О том, кто такой был Ганнибал Родосец, можно говорить только предположительно. Полибий пишет, что это был «знатный гражданин» (I, 46), хотя само прозвище – Родосец – может говорить о том, что он либо долгое время жил на этом острове, либо имел там какие-либо дела. Не исключено, что Ганнибал был купцом и вел активную торговлю с Родосом. Или же был капитаном корабля, совершающим регулярные плавания в этот регион. Но это будет лишь предположением.

Предприятие, которое задумал храбрый карфагенянин, было очень опасным, поскольку римские корабли постоянно дежурили у входа в гавань Лилибея. Однако Ганнибала это не смутило. Незаметно подойдя к расположенным недалеко от Лилибея островам, он дождался попутного ветра и устремился вперед. Карфагенский корабль на всех парусах пролетел мимо римских трирем, несущих сторожевую службу, и под восторженные крики воинов гарнизона вошел в городскую гавань. Встретившись с Гимильконом и получив от него всю необходимую информацию, на следующий день Ганнибал отплыл в Карфаген.

Но и римляне не дремали. Консулы пришли к выводу, что прорыв пунийского корабля в Лилибей произошел только потому, что для охраны входа во вражескую гавань было выделено недостаточное количество сторожевых судов. Ошибку исправили, и на следующий день уже десять трирем сторожили корабль Ганнибала, переместившись как можно ближе к лагуне. Но Родосец только посмеялся над усилиями своих врагов. Прирожденный моряк, он очень хорошо знал прибрежные воды Лилибея, все отмели и подводные течения, а команда его корабля состояла из высочайших профессионалов своего дела. Рассчитав все до мелочей, Ганнибал повел свой быстроходный корабль на прорыв и выскочил в открытое море на глазах у изумленных римлян, не успевших даже сняться с якорей. Отплыв на небольшое расстояние, Родосец, издеваясь над противником, приказал остановить судно и «вызывающе» (Polyb. I, 46) поднять одно весло. Римляне не могли состязаться в скорости гребли с моряками Ганнибала, и вскоре одинокий парус скрылся за линией горизонта. Командиры трирем получили звонкую пощечину от своего карфагенского оппонента и решили приложить все силы, чтобы поймать и достойно покарать наглеца.

Ганнибал был неуловим. Родосец регулярно совершал стремительные рейды из Карфагена в Лилибей и обратно, извещая членов совета о нуждах осажденного гарнизона. Своей смелостью и искусством морехода Ганнибал внушал карфагенянам надежду на победу, а у римлян вызывал лишь бессильные приступы злобы. Полибий сохранил описание маневра, с помощью которого Родосец проникал в гавань Лилибея: «Проплыв открытое море и показавшись перед гаванью, он делал такой поворот, как бы выходил из Италии, и направлялся к приморской башне так, что эта последняя прикрывала собою все прочие башни, обращенные к Ливии; только этим способом и можно было попасть при попутном ветре в устье гавани» (I, 47). Но римляне сдаваться не собирались и прилагали массу усилий, чтобы покончить с этими дерзкими рейдами. Результат получился прямо противоположный, поскольку в Карфагене нашлись другие добровольцы, на свой страх и риск выходившие в открытое море. Уже не только Родосец курсировал на своем корабле между осажденным городом и столицей. Таким образом, благодаря инициативе Ганнибала, связь между Лилибеем и Карфагеном стала регулярной и постоянной.

От отчаяния римляне решили заблокировать вход в гавань и затопили на фарватере пятнадцать кораблей, набитых камнями (Diod. XXIV, 1). Но не помогло. Тогда они начали возводить у входа в гавань плотину, чтобы лишить карфагенян возможности вообще выходить в море из Лилибея. Однако глубина оказалась значительной, а волны и быстрые течения уносили прочь все строительные материалы, которые римские инженеры сбрасывали в воду. С большим трудом им все-таки удалось в одном месте возвести плотину, но это не решало проблему, поскольку в гавань можно было прорваться и с других направлений. И здесь Фортуна наконец-то улыбнулась квиритам. Карфагенская тетрера, попытавшаяся ночью выйти из гавани, неожиданно врезалась в эту плотину, села на мель и была захвачена римлянами. На беду пунийцев это был очень искусно построенное судно, по своим ходовым качествам не уступающее кораблю Родосца. Римское командование это оценило, отобрало лучших гребцов со всего флота и отправило их на захваченную у карфагенян тетреру. Экипаж был усилен отрядом морской пехоты, чтобы в случае прямого столкновения с кораблями противника римляне имели численное преимущество. Охота на Ганнибала Родосца началась.

Главный виновник переполоха и не подозревал, какие усилия прикладывают римляне для его поимки, поэтому действовал как всегда уверенно. Прибыв ночью в Лилибей и получив необходимые сведения от Гимилькона, Ганнибал поутру покинул гавань. При этом Родосец обратил внимание то, что одновременно с его судном в море устремился римский корабль. Приглядевшись, он узнал тетреру из Лилибея, недавно уплывшую в Карфаген. Осознав всю серьезность положения, Ганнибал приказал гребцам налечь на весла, но тетрера не только не уступала в скорости кораблю Родосца, но и превосходила ее. Расстояние между двумя судами медленно, но верно сокращалось, и тогда Ганнибал решил атаковать врага. Однако и здесь карфагенянину не повезло. Как только корабли сошлись, исход дела решили римские морские пехотинцы, в буквальном смысле слова задавившие противника численностью. Ганнибал сражался до конца и попал в плен. О том, как сложилась в дальнейшем судьба этого храброго человека, информации нет. Римляне захватили у карфагенян второй прекрасный корабль, ввели его в состав своего флота и с тех пор пресекали все попытки пунийцев поддерживать связь между Лилибеем и Карфагеном. Но на дальнейший ход событий это не оказало ровным счетом никакого влияния.

* * *

Римские метательные машины продолжали бомбардировать Лилибей, круша городские укрепления, но Гимилькон не отказался от попыток уничтожить вражескую осадную технику. Командир гарнизона выжидал, когда римские полководцы допустят очередную ошибку и можно будет нанести противнику новый удар. И дождался. Внезапно налетевшая буря причинила осадным сооружениям римлян чудовищный урон, деревянные башни были повалены, навесы и тараны опрокинуты, баллисты и катапульты разрушены. В это время к Гимилькону пришли командиры греческих наемников с предложением воспользоваться ситуацией и напасть на римский лагерь, чтобы довершить то, что не закончила стихия. Командующий предложение оценил и распорядился готовить вылазку.

Чтобы ввести консулов в заблуждение, Гимилькон решил атаковать врага с трех направлений. Ночью городские ворота распахнулись, и колонны карфагенской тяжеловооруженной пехоты ударили по расположению римлян. Многие воины несли с собой факелы и глиняные сосуды с зажигательной смесью. И, пока ливийцы вели бой с подоспевшими легионерами и морскими пехотинцами, их товарищи поджигали осадную технику римлян. В этот момент на руку карфагенянам было буквально все – внезапность нападения, растерянность римского командования, сильный ветер, дующий в направлении вражеского лагеря, и даже то, что дерево, из которого были выстроены осадные приспособления римлян, давно высохло. Все, что бросали карфагеняне в сторону противника, – стрелы, копья, факелы – летело точно в цель, а метательные снаряды легионеров и велитов относило порывами ветра далеко в сторону. То, что помогало пунийцам, шло во вред римлянам.

Полыхнуло так, что ночь превратилась в день. Огонь моментально распространился по окрестностям, горела не только осадная техника, но и лагерные укрепления римлян. И тщетно легионеры пытались остановить распространение огня: дувший в сторону лагеря сильный ветер сводил на нет все их усилия. Прибежавшие на помощь своим товарищам по оружию моряки тоже оказались бессильны перед разбушевавшейся огненной стихией, поскольку за клубами черного дыма не могли понять, что и где происходит. Задыхаясь от едкого смрада, покрытые хлопьями сажи и осыпаемые дождем из искр, римляне десятками гибли среди бушующего пламени и вскоре были вынуждены отступить под натиском огня и карфагенской пехоты. Все осадные сооружения консулов превратились в дым и пепел. Наутро, оценив причиненный ущерб, Луций Манлий и Гай Атилий решили прекратить попытки взять Лилибей штурмом. От безысходности римские военачальники приказали окружить город рвом и валом, на котором поставили частокол. Боевой дух легионеров был сломлен, и консулы, чтобы исключить в дальнейшем какие-либо неприятные неожиданности, решили вести вялотекущую осаду.