Текст книги "Первая Пуническая война"

Обратимся к Диодору Сицилийскому: согласно тексту его «Истории», Катул привел к берегам Сицилии 300 боевых кораблей и 700 грузовых судов, которые не должны были принимать участие в битве. Флот Ганнона насчитывал 250 военных кораблей, количество транспортников историк не называет. Согласно Диодору, пунийцы потеряли в битве 117 судов, причем 20 из них были захвачены вместе с командами. Потери римлян историк определяет в 80 кораблей, из которых 30 утонули, а остальные более или менее пострадали. В плен попали от 4040 до 6000 пунийцев (Diod. XIV, 11).

Полибий не приводит данных о численности римского и карфагенского флотов, а лишь отмечает, что квириты построили 200 новых квинквирем (I, 59). Согласно его данным, 50 карфагенских кораблей было потоплено, а 70 захвачено вместе с командами, причем пленных оказалось «немного меньше десяти тысяч человек» (Polyb. I, 61). Если же говорить о том, какие из приведенных выше данных о потерях являются достоверными, то я отдал бы предпочтение цифрам Диодора Сицилийского. Орозий и Евтропий явно брали свои сведения из одного источника, где присутствует очень заметный перекос в пользу римлян. Полибий и Диодор в данной ситуации лица незаинтересованные, им нет никакого смысла приукрашивать подвиги квиритов. Но, в отличие от Полибия, сицилиец предоставляет более подробную информацию, ссылаясь при этом и на других историков, в частности на Филина.

Подведем итоги. Картхадашт потерпел сокрушительное поражение в решающем сражении Первой Пунической войны, причем главными виновниками катастрофы в большей степени были не римляне, а карфагенские власти. Свято уверовав, что после победы при Дрепане господство на море принадлежит Карфагену, они оставили в небрежении флот и жестоко за это поплатились. Подобная безответственность в разгар войны не могла привести ни к каким иным результатам, кроме тех, к которым привела. Карфагенские солдаты и моряки сражались храбро, и не их вина, что правительство приложило максимум усилий к тому, чтобы битва при Эгадских островах закончилась так, как закончилась, а не иначе.

Дион Кассий пишет о том, что после разгрома Ганнон бежал в Карфаген, но был схвачен, осужден и приколочен к кресту. В самом начале противостояния один Ганнон сдал римлянам Мессану и в значительной мере поспособствовал неудачному исходу войны, а другой Ганнон проиграл решающее сражение и тем самым поставил в нем жирную точку. Участь обоих была одинакова.

7. Мир. 242–241 гг. до н. э

После победы при Эгадских островах Катул атаковал город Эрицину и овладел им после кровопролитного штурма, во время которого были убиты 2000 пунийцев (Oros. IV, 10, 8). Эта катастрофическая череда неудач заставила карфагенское правительство начать мирные переговоры. Несмотря на то, что многие члены совета требовали продолжения войны, никто не знал, как это сделать. А может, и не хотели знать. На море господствовал флот Катула, Лилибей и Дрепан были в тесной осаде. Правда, Гамилькар еще сражается на Эриксе, но как долго он там продержится без припасов и подкреплений? В распоряжении правительства была армия Ганнона, однако проблема заключалась в том, как ее перебросить на Сицилию. Единственным вариантом для карфагенян было строительство нового флота, но государственная казна была пуста. Обращаться же к народу, как это сделали сенаторы в Риме, члены совета не стали. На Сицилию был отправлен корабль с посланцами совета, которые должны были наделить Гамилькара Барку неограниченными полномочиями для заключения мира с Римской республикой.

Как отнесся к этому Гамилькар? Полибий приводит свою версию развития событий: «Барка исполнил долг военачальника честно и разумно, именно: до тех пор пока положение дел допускало какую-нибудь надежду на успех, он не останавливался ни перед какими усилиями и опасностями и, как подобает военачальнику, испытал все средства, обещавшие победу. Но когда положение ухудшилось и у него не оставалось более никакой надежды на спасение вверенных ему воинов, Барка сознательно и благоразумно покорился обстоятельствам и отправил к римлянам послов для переговоров об окончании войны и заключении мира. От вождя требуется, чтобы он умел одинаково верно определять моменты как для победы, так и для отступления» (I, 62).

Несколько иначе изображает настроение Гамилькара Корнелий Непот: «Он, горя желанием сражаться, решил все же хлопотать о мире, поскольку понимал, что отечество, истощившее свои средства, не в состоянии более выносить превратности войны; но при этом он уже тогда лелеял мысль возобновить борьбу при первых же благоприятных обстоятельствах и биться с римлянами до тех пор, пока они не победят в честном бою или не поднимут руки вверх в знак поражения. С таким намерением он и заключил мир, проявив при этом особое упорство: когда Катулл настаивал на том, что война может быть прекращена только при условии, если Гамилькар и его люди, занимавшие Эрикс, удалятся из Сицилии, сдав оружие, тот заявил, что отечество его согласно подчиниться, но сам он скорее умрет, чем возвратится домой с таким позором, ибо недостойно его чести выдать противнику то оружие, которое родина вручила ему на битву с врагом. И Катулл уступил его непреклонности» (Nep. Ham.1). В изображении Корнелия Непота Гамилькар предстает бесстрашным воином, полководцем, который не считает себя побежденным. Человеком, готовым сражаться за свою честь и честь страны до конца, несмотря на то, что шансы на победу были минимальные. Лично мне трактовка Непота нравится больше, чем рассказ Полибия.

Катул с радостью ухватился за мирные инициативы Барки. Римский полководец знал, насколько республика истощена войной и что если борьба вспыхнет с новой силой, то ее исход предсказать будет трудно. С другой стороны, Гай Лутаций понимал, что ему представился уникальный шанс победоносно закончить эту войну и навеки вписать свое имя в историю. Скоро должен был прибыть новый консул и сменить Катула на посту командующего, поэтому военачальник справедливо опасался, что лавры победителя могут достаться другому человеку. Исходя из этих соображений, Гай Лутаций согласился заключить мирный договор с Карфагеном и выполнил все требования Барки.

Что касается Гамилькара, то для него война с Римом будет продолжаться до самой смерти. Пусть и в несколько другой форме.

* * *

Полибий в общих чертах приводит текст вышеупомянутого договора: «На нижеследующих условиях, если они угодны будут и народу римскому, должна быть дружба между карфагенянами и римлянами: карфагеняне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их; карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа; карфагеняне обязаны уплатить римлянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра» (I, 62). Условия соглашения были достаточно мягкими и вызвали в Риме справедливое возмущение. На Сицилию отправилась комиссия из десяти сенаторов, чтобы на месте разобраться в ситуации и принудить пунийцев к миру на более выгодных для римлян условиях. Но толку от этого было немного, поскольку, ознакомившись с положением дел на острове, уполномоченные оставили суть договора без изменений и ужесточили только некоторые пункты. Например, сократили срок выплаты контрибуции до десяти лет и потребовали от карфагенян очистить все острова между Италией и Сицилией. Рим был крайне измучен войной и находился не в том положении, чтобы загонять противника в угол.

О том, в каком плачевном положении находилась республика, свидетельствует один показательный факт. Тит Ливий пишет, что в начале Первой Пунической войны «цензоры проводят перепись с очистительными жертвами; граждан насчитано 382 234 человека» (Per.16). После 249 года до н. э. историк сделает запись несколько иного свойства: «граждан по переписи насчитано 241 212 человек» (Per.19). Ситуация для римлян выглядит крайне удручающей, и было бы странно, если бы они рискнули радикально изменять условия мирного договора в свою пользу. Его дополненный текст мы также находим во «Всеобщей истории» Полибия: «Карфагеняне обязуются очистить Сицилию и все острова, лежащие между Италией и Сицилией. Союзники той и другой стороны должны быть обоюдно неприкосновенны. Ни одна сторона не вправе во владениях другой приказывать что-либо, возводить какое-либо общественное здание, набирать наемников, вступать в дружбу с союзниками другой стороны. В десятилетний срок карфагеняне обязуются уплатить две тысячи двести талантов и теперь же внести двести. Всех пленников карфагеняне обязуются возвратить римлянам без выкупа» (Polyb. II, 27).

Со слов Аппиана, договор выглядел следующим образом: «Условия, на которых они договорились, были следующие: пленников из числа римлян и перебежчиков, сколько их ни было у карфагенян, тотчас отдать римлянам и отказаться в пользу римлян от Сицилии и других меньших островов, которые находились около Сицилии; карфагеняне не должны начинать войны с сиракузянами или с тираном Сиракуз Гиероном, не должны набирать наемников в Италии, обязаны внести как контрибуцию римлянам за войну две тысячи эвбейских талантов в двадцать лет, привозя в Рим взнос каждого года. Эвбейский же талант имеет семь тысяч александрийских драхм» (V, 2). Как видим, историк из Александрии просто объединил первоначальный и дополненный тексты договоров в один.

Некоторые подробности добавляет Евтропий: «Пленные римляне, которыми владели карфагеняне, были возвращены. Также карфагеняне запросили, чтобы им было позволено выкупить пленных из числа тех африканцев, которыми владели римляне. Сенат повелел отдать без выкупа тех, кто был под общественной охраной; тех же, которыми владели частные лица, вернуть в Карфаген, выплатив владельцам выкуп большей частью из казны, а не [за счет] карфагенян» (II, 27). Аврелий Виктора просто свалил все в кучу, когда рассказывал об условиях, которые Катул выдвинул побежденным карфагенянам: «По просьбе пунийцев он предоставил им мир на следующих условиях: уступить [римлянам] Сицилию, Сардинию и прочие острова, расположенные между Италией и Африкой, очистить Испанию до Эбро» (XLI). Сардинию римляне захватят только через несколько лет, а что касается Испании, то здесь историк явно подразумевал соглашение между Римом и карфагенским полководцем Гасдрубалом Красивым, заключенное в 222 году до н. э.

Как оценивать данный договор? Отказ карфагенян от Сицилии лишь зафиксировал существующее положение дел, поскольку весь остров, за исключением Лилибея и Дрепана, был уже захвачен римлянами. А после поражения пунийского флота при Эгадских островах падение этих городов становилось лишь вопросом времени. Как и капитуляция армии Гамилькара. Контрибуцию тоже нельзя было назвать слишком большой, особенно по сравнению с той, какую римляне наложат на державу Селевкидов в 188 году до н. э., – 15 000 талантов! По сравнению с этой астрономической суммой 3200 талантов, которые должны были выплатить карфагеняне, выглядят весьма скромно. При этом сквозь заключенный договор просматривается главное – Карфаген сохранил статус великой державы. И пусть он потерпел в войне поражение, это не значило, что он от нее не оправится, удар, нанесенный Римом, не был смертельным. Противоречия между двумя державами не получили должного разрешения, и вопрос дальнейшего выяснения отношений просто откладывался до лучших времен, что делало новую войну неизбежной.

Так почему же в Первой Пунической войне при практически равных возможностях победил Рим, а не Карфаген? Причин можно назвать несколько, но главной будет только одна: «То, что римлян наибольше побуждало к войне, был воинственный дух их» (Polyb. I, 59). Члены карфагенского совета могли сколько угодно сотрясать воздух воинственными заявлениями после поражения у Эгадских островов и громко требовать продолжения боевых действий, но что было толку от этих криков? В схожей ситуации сенаторы обратились к гражданам Рима за помощью и получили ее, а в Карфагене мы ничего подобного не наблюдаем. Возможно, в правительстве знали, что толку от такого призыва не будет. Да и карфагенских олигархов могла обуять жадность, поскольку затраты на создание нового флота легли бы и на них. По большому счету, практически со всеми встававшими перед ними во время войны проблемами карфагеняне успешно справлялись. Когда некомпетентность высшего командного состава пунийской армии стала просто зашкаливать и возникла угроза самому существованию государства, появился спартанец Ксантипп, резко изменивший ход войны. А затем пришли командир гарнизона Лилибея Гимилькон и Гамилькар Барка, показавшие римлянам, что и карфагеняне умеют хорошо воевать на суше. Аналогичная ситуация сложилась и в войне на море. После унизительных поражений при Милах и мысе Экном, происшедших в результате самоуверенности и ошибок пунийских флотоводцев, карфагеняне сделали правильные выводы. Бездарных командиров сменили талантливые военачальники Атарбал и Карталон. Они противопоставили грубой римской силе маневр и профессионализм карфагенских моряков, что привело к блистательной победе у Дрепана, а затем и к отказу квиритов от борьбы за господство на море. Но роковую роль сыграла безответственность правительства Картхадашта, оставившего флот в небрежении. И здесь мы вновь подходим к тому, что Полибий назвал «воинственным духом». Если римляне сознательно пошли на огромные затраты ради достижения победы и пожертвовали личные средства на строительство флота, то карфагеняне этого решающего шага не сделали. По мнению Полибия, финал был вполне закономерен: «Как бы то ни было, в описанной выше войне оба государства оказались равносильными как по смелости замыслов и могуществу, так в особенности по ревнивому стремлению к господству; но что касается граждан, то во всех отношениях римляне проявили большую доблесть» (I, 63). С этим мнением невозможно не согласиться.

Итоги Первой Пунической подвел Полибий: «Такой конец имела война из-за Сицилии между римлянами и карфагенянами, и таковы были условия мира. Длилась она непрерывно двадцать четыре года и была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории. Не говоря о прочих битвах и средствах вооружения, о чем рассказано нами выше, в одном из сражений противники выставили больше пятисот, а в другом – немного меньше семисот пятипалубных судов. В этой войне римляне потеряли до семисот пентер, считая и погибшие в кораблекрушениях, а карфагеняне – до пятисот» (I, 63). В похожем духе высказался и Аппиан: «Этим окончилась первая война римлян и карфагенян из-за Сицилии, продолжавшаяся двадцать четыре года. Во время этой войны у римлян погибло семьсот кораблей, у карфагенян – пятьсот. Таким образом, римляне овладели большей частью Сицилии, которой целиком раньше владели карфагеняне; на жителей острова они наложили подати и, распределив морские повинности между городами, стали посылать в Сицилию на каждый год претора. В вознаграждение за ту помощь, которую сиракузский тиран Гиерон оказал им в этой войне, они сделали его другом и союзником» (V, 2).

Именно для Гиерона установление римского господства над островом было наибольшей проблемой, поскольку ни о какой самостоятельной внешней политики Сиракуз теперь даже речи не было. С карфагенянами царь мог торговать и воевать, заключать договоры и разрывать их, а с римлянами ему оставалось только одно – подчиняться. И если самого Гиерона такое положение дел в какой-то мере устраивало, то его подданных – нет. Что и проявилось после смерти царя во время Второй Пунической войны.

Но еще большие последствия первая война с Карфагеном имела для Римской республики: «Отсюда ясно, что римляне не случайно и бессознательно, как думают о том некоторые эллины, но с верным расчетом и по изощрении своих сил в столь многочисленных и важных битвах не только возымели смелую мысль о подчинении и покорении мира, но и осуществили ее; доказать это мы поставили себе целью с самого начала» (Polyb. I, 63). По мнению греческого историка, именно с этой победы начался путь квиритов к всемирному владычеству, для них эта война стала лишь очередной ступенькой наверх.

* * *

Огромную роль в том, что Первая Пуническая война закончилась в пользу Рима, сыграл Гай Лутаций Катул. Именно он смелой атакой захватил гавань Дрепана и заблокировал город, благодаря его неустанным стараниям римский флот превратился в грозную силу. Грамотное руководство Катула в битве при Эгадских островах привело к разгрому пунийской армады. Гай Лутаций проявил себя как талантливый организатор, храбрый воин и толковый военачальник. Его заслуги перед Римом были бесспорны, и отрицать их было глупо. Но неожиданно разразился скандал.

Слово предоставляется Валерию Максиму: «Есть смысл рассказать о судебном процессе, на котором триумфальное право оспаривалось и победило в прениях между самыми высокопоставленными людьми. Консул Гай Лутаций и претор Квинт Валерий уничтожили крупный пунийский флот близ Сицилии, и в связи с этим сенат постановил предоставить триумф консулу Лутацию. Когда же Валерий запросил для себя то же право, Лутаций ответил, что нечестиво для триумфа ставить на один уровень более высокую и более низкую ветви власти. Дебаты настойчиво продолжались. Валерий призвал Лутация к торжественной клятве, что пунийский флот действительно был уничтожен под его командованием. Лутаций не колеблясь подтвердил это. Судьей в их споре был назначен Атилий Калатин, и при нем Валерий сообщил, что раненый консул все сражение пролежал на носилках, а ответственность за командование принял на себя он. Тогда Калатин, прежде чем Лутаций поведал свою версию, сказал: “Ответь, Валерий, если вы двое, имея разные мнения, спорите насчет того, кому следует приписать успех битвы, то, как по-твоему, что ценится выше: команды консула или претора?” Валерий ответил, что он не оспаривает первенство консульских полномочий. “А теперь так, – сказал Калатин, – допустим, ты получил два взаимоисключающих предсказания, какому из них ты скорее последуешь?” “Конечно, консульскому”, – ответил Валерий. “Вот теперь понятно, – сказал Калатин, – раз уж я взялся рассудить вас насчет того, чьи команды и предсказания первичны, и ты признался, что в обоих случаях консульские, для меня сомнений не осталось. Поэтому, Лутаций, хотя ты еще ничего не сказал, я склоняюсь в твою пользу”. Удивительным образом был решен этот открытый спор: судья добился права высочайшей чести для более достойного Лутация, но и на Валерия не легло пятно бесчестия, хоть он и домогался награды за храбрую и успешную битву не совсем законным путем» (II, 8.2).

И все-таки Фальтон триумф получил. Торжественное вступление в столицу Гая Лутация состоялось 4 октября 241 года до н. э., а через два в триумфальном шествии по Риму прошествовал и Квинт Валерий.

V. Карфаген

1. Восстание. 241–240 гг. до н. э

Карфагенская армия покидала Сицилию. Пунийцы оставили лагерь на Эриксе и прибыли в окрестности Лилибея, где Гамилькар неожиданно сложил с себя обязанности главнокомандующего и уплыл в Африку. Полководец не мог смириться с тем, что карфагенское правительство, вместо того чтобы продолжать борьбу, решило заключить с римлянами позорный мир. Армия Гамилькара Барки не была побеждена на поле боя, наоборот, ситуация в Сицилии складывалась так, что в любой момент мог наступить перелом в войне. Гамилькар знал, насколько был истощен Рим и каких трудов стоило сенату собрать деньги на строительство нового флота. Если бы командующий карфагенским флотом Ганнон проявил чуть больше предусмотрительности, то все могло сложиться по-другому. Мало того, Гамилькар полагал, что и после поражения у Эгадских островов ничего потеряно не было. Просто правительству и гражданам Карфагена надо было проявить ровно столько же стойкости и самоотверженности, сколько проявили их враги в Риме. Однако карфагеняне смалодушничали и решили капитулировать. Гамилькар не желал больше участвовать в национальном позоре и поэтому поспешил покинуть Сицилию.

Эвакуацией карфагенской армии в Африку занялся комендант Лилибея Гескон. Это был умный и дальновидный человек, хорошо знающий, что представляют собой наемные солдаты. Военачальник умел разговаривать с этим разношерстным воинством и пользовался определенным уважением среди солдат удачи. Это было особенно важно ввиду того, что армия была многонациональной: «Войска состояли частью из иберов и кельтов, частью из лигистинов и балеарян, и лишь немного было полуэллинов[69]69
  Так Полибий называет потомков от смешанных браков между эллинами и представительницами местного населения.


[Закрыть], большею частью перебежчики и рабы; самую многолюдную долю наемников составляли ливияне» (Polyb. I, 67). Как видим, публика была самая разнообразная.

Гескон исходил из того, что если переправить в Африку всех наемников сразу, то это может привести к очень негативным последствиям. Во-первых, большое скопление вооруженных людей в одном месте уже само по себе представляет опасность, а во-вторых, карфагенскому правительству будет гораздо проще выплатить деньги наемникам по частям, а не всю сумму разом. Гескон полагал, что, как только первая партия прибывших воинов высадится в Карфагене, власти с ними рассчитаются и отправят по домам. Поэтому комендант Лилибея отправлял войска из Сицилии по частям и с достаточно большими промежутками. Он и предположить не мог, что глупость и жадность соотечественников разрушат все его разумные начинания.

После окончания войны с Римом Карфаген находился в крайне сложном положении, его казна была полностью истощена. Тем не менее при желании можно было найти средства для того, чтобы расплатиться с наемниками, особенно с учетом того, как грамотно действовал Гескон. Трудно сказать, кому первому из членов карфагенского правительства пришла в голову безумная мысль, что если все наемники соберутся в Карфагене, то они добровольно откажутся от некоторой части причитающихся им денег. Остальные представители правящей элиты с энтузиазмом ухватились за предложенную идею, но при этом даже не подумали, как этот бред можно воплотить в жизнь. Неужели финансовые воротилы Картхадашта не знали, что человек редко отказывается от денег по собственной воле, а тем более – если они заработаны собственным потом и кровью? Знали, не могли не знать. Тем не менее правительство проявило удивительную политическую близорукость, граничившую с откровенной глупостью. Члены совета даже не потрудились проанализировать ситуацию, чтобы понять, к каким катастрофическим последствиям может привести их погоня за прибылью и чем может обернуться для страны подобная безответственность.

Отряды наемников один за другим прибывали в Карфаген и располагались на постой в городских предместьях. Это сразу же породило массу проблем, поскольку толпы вооруженных людей без дела шатались по улицам столицы, задирали горожан и провоцировали различные конфликты. Пьянство и драки были среди наемников обычным явлением, и чем дольше они находились в городе, тем больше накалялась обстановка. Резко усилилось количество грабежей и разбойных нападений, которые теперь происходили не только по ночам, но и при свете дня. Карфагеняне боялись выходить на улицы, прятались по домам и в итоге были вынуждены потребовать от властей навести порядок в Карфагене. Командиров наемников вызвали на заседание совета и предложили покинуть Картхадашт. Им предлагалось увести войска в город Сикка[70]70
  Сикка (Цирта) – современный город Эль-Кеф в Тунисе. Коления находилась к юго-западу от Карфагена, на реке Баград.


[Закрыть] и там дожидаться, когда будет собрана необходимая сумма денег для выплаты жалованья. А чтобы воины не чувствовали себя обиженными, власти Карфагена выдадут солдатам деньги на необходимые нужды. Военачальников такое предложение полностью устроило, и они отправились сообщить об этом своим людям.

Наемникам уже надоел Карфаген, и они с радостью восприняли идею покинуть опостылевший город. Но теперь возникла новая проблема, потому что солдаты решили оставить в Карфагене как все свое добро, так и свои семьи. Исходили из того, что все равно скоро придется возвращаться за деньгами. В правительстве реально опасались, что в этом случае, многие воины либо быстро вернутся обратно в город, либо не захотят его покидать вовсе. Поэтому власти настояли на том, чтобы воины забрали с собой как нажитое непосильным трудом барахло, так и своих домашних. Пусть и с неудовольствием, но наемники выполнили это предписание, и вскоре горожане с облегчением наблюдали с крепостных стен Картхадашта, как на горизонте исчезают последние колонны разноплеменного воинства.

Впрочем, беды карфагенян еще только начинались. Если в столице наемники еще как-то старались держать себя в руках, то в Сикке эта братия разгулялась не на шутку. Воины отложили в сторону оружие и стали предаваться всем доступным в городе удовольствиям. Тем более что таковые там присутствовали в изобилии: «В городе Сикка имеется храм Венеры, где собираются матроны и откуда отправляются продаваться за деньги, смешивая честное супружество с бесчестными связями» (Val. Max. II, 6.15). Можно сказать, что отдых у ветеранов удался на славу. Но их можно понять, поскольку люди, вышедшие живыми из горнила жесточайшей войны, имели полное право отдохнуть от ратных трудов. Невозможно понять только позицию карфагенского правительства.

Ничего так не подрывает армейскую дисциплину, как длительное безделье и ничегонеделание (пьяные оргии и загулы не в счет). Не стали здесь исключением и наемные войска Карфагена. В некогда грозной армии начался стремительный процесс разложения, усугубляемый неясностью ситуации с выплатой обещанных денег. Не имея достоверной информации от совета о своих финансовых делах, многие наемники стали самостоятельно высчитывать причитающиеся им суммы. В результате количество денег, которое им задолжали, выросло в несколько раз, а воины свято уверовали в то, что пунийцы заплатят им ровно столько, сколько они сами себе насчитали. Многие говорили о том, что во время боев на Сицилии карфагенские полководцы не раз обещали солдатам щедрые подарки, и теперь, когда война закончилась, пришло время их получить. Как и должно было произойти, планы карфагенских олигархов убедить наемников отказаться от причитающихся им денег потерпели крах. Мало того, солдаты теперь рассчитывали на более значительные суммы. Как известно, скупой платит дважды, и правительство Картхадашта не стало здесь исключением из общего правила.

Ситуация в Сикке была очень тревожной, когда в городе объявился наместник карфагенской Ливии Ганнон. Наемники возрадовались, поскольку решили, что сейчас им будут выплачены все долги, и, когда посланец взял слово, стали его внимательно слушать. Но чем дольше говорил Ганнон, тем большее недоумение отражалось на лицах ветеранов, а когда наместник закончил свою речь, на него смотрели как на дурачка. Солдаты не могли поверить в то, что стоявший перед ними человек только что пытался убедить их отказаться от честно заработанных денег в пользу Карфагена, потому что город находится в очень сложном финансовом положении и не может удовлетворить всех требований наемников. Но когда воины поняли, что Ганнон все-таки в здравом уме и не шутит, их настроение резко изменилось. Наемники стали собираться по группам и племенам, чтобы обсудить слова карфагенского уполномоченного, они спорили до хрипоты, решая, как поступить в сложившейся ситуации. Ганнону не доверяли, поскольку он на Сицилии не воевал, ничего солдатам не обещал, и поэтому его визит теперь рассматривался как провокация. Если воины могли потребовать исполнения своих обязательств от Гамилькара, то от Ганнона в этом вопросе не было никакого толку. Он мог просто сказать, что не знает, кто и чего пообещал солдатам во время войны.

Но и Ганнон проявил себя не с самой лучшей стороны. Наместник не был полиглотом, не владел языками и поэтому был вынужден вести переговоры с наемниками через их командиров. И здесь все зависело от того, какие цели преследовали военачальники и насколько сильно они искажали слова Ганнона. Многие действительно не понимали речей карфагенского уполномоченного, поскольку могли говорить только на своем родном языке, но некоторые из командиров сознательно придавали словам Ганнона совершенно противоположный смысл. В итоге договаривающиеся стороны так и не поняли друг друга. Возникли взаимные претензии, ситуация вновь накалилась до предела. В лагере начались разброд и шатание, солдаты стали требовать от своих командиров решительных действий в отношении карфагенского правительства. Долго тлевшие угли мятежа вспыхнули ярким пламенем, и 20 000 наемников покинули Сикку, выступив на Карфаген. Когда армия восставших разбила лагерь около Тунета, над столицей нависла смертельная угроза.

Только теперь до карфагенских властей дошло, какую чудовищную ошибку они совершили, когда пошли на поводу у своей жадности и отвергли разумные советы Гескона. Оставалось только сожалеть о том, что наемники ушли со всем своим добром и семьями, лишив карфагенян ценных заложников. Но пунийцы сами заставили их это сделать, что при сложившихся обстоятельствах еще больше усугубляло ситуацию, поскольку никаких рычагов влияния на восставшую армию у властей Карфагена не было. Мало того, в городе практически не осталось боеспособных войск, которые могли бы подавить мятеж. Поэтому карфагенянам пришлось договариваться с восставшими.

Из города в лагерь наемников зачастили многочисленные посланцы, целью которых было составить перечень требований солдат и удовлетворить их по мере возможности. Когда из Карфагена стали поступать товары первой необходимости, то наемники стали покупать их по цене, назначенной ими самими. И здесь произошло самое худшее из того, что могло случиться: видя, что пунийцы их боятся, мятежники стали выдумывать все новые и новые требования, а перепуганные насмерть власти спешили их исполнить. Лавина сорвалась и покатилась вниз, а остановить ее уже не было возможности. По свидетельству Полибия, наемники потребовали, чтобы им заплатили за павших во время войны лошадей, а также за хлеб, который не был своевременно доставлен в расположение. Причем расчеты должны были производиться по ценам, установленным в военное время (Polyb. I, 68). Но карфагенское правительство проглотило и эту выходку разбушевавшихся воинов. Солдаты искренне полагали, что раз они ушли с Сицилии непобежденными после долгих лет войны с римлянами, то вряд ли теперь в регионе найдется сила, способная оказать им сопротивление. Карфагенское правительство оказалось загнано в угол и не придумало ничего лучше, как доверить ведение переговоров с восставшими одному из военачальников, воевавших на Сицилии. Человеку, которого солдаты знали и уважали. Проблема заключалась в том, что сделать это надо было значительно раньше. К тому же солдаты не хотели видеть в качестве посла Гамилькара Барку, они были раздражены тем, что он по доброй воле отказался от командования армией, бросил их на Сицилии и уплыл в Карфаген. Идеальной кандидатурой для ведения переговоров представлялся комендант Лилибея Гескон, к которому наемники относились с большим уважением, помня его заботу о них во время эвакуации армии в Африку.