Текст книги "Первая Пуническая война"

3. Гамилькар наступает. 240–239 гг. до н. э

Катастрофа под Утикой заставила карфагенское правительство пересмотреть свои взгляды на многие вещи, речь уже шла о самом существовании государства, и члены совета больше не имели права на ошибку. Ведение войны против наемников было решено возложить на Гамилькара Барку и вновь назначить его командующим армией. Гамилькар не стал разыгрывать перед посланцами совета обиженную добродетель и демонстративно отказываться от командования, а сразу ответил согласием. Барка любил Карфаген и понимал всю сложность ситуации, в которой оказалась страна. Главные силы армии под начальством Ганнона бесцельно маневрировали где-то в окрестностях Утики, поэтому правительство смогло выделить в распоряжение Гамилькара лишь 10 000 конных и пеших воинов гражданского ополчения Картхадашта и 70 боевых слонов. Но командующего это не смутило, он сразу же перешел к активным действиям.

Наибольшая трудность, по мнению Гамилькара, заключалась в том, чтобы вывести армию из Карфагена на оперативный простор. Мятежники перекрыли дорогу, связывающую город с материком, причем сделали это очень грамотно. Перешеек, где проходила дорога, был покрыт труднопроходимыми холмами и пересекался полноводной рекой Макора, через которую был один-единственный мост. У этого моста находился укрепленный лагерь, а на возвышенностях Матос расположил сильные отряды, тем самым сделав практически невозможным прорыв карфагенской армии из города. Но теперь противником ливийца был не бездарный Ганнон, а Гамилькар Барка, герой войны на Сицилии.

Полководец очень хорошо знал окрестности родного города, где прошли его детство и молодость, бесчисленное количество раз он охотился в этих местах и поэтому обладал всей полнотой информации об особенностях рельефа местности. Знал такие секреты, о которых его противники не имели ни малейшего понятия. Гамилькар поднялся на одну из исполинских башен укреплений Карфагена, откуда открывался вид на перешеек, и стал обдумывать план предстоящей операции. Атаковать в лоб позиции наемников было бессмысленно, это могло привести к огромным потерям, а положительный результат никто не гарантировал. Совершить обходной маневр возможным не представлялось, узость перешейка мешала это сделать. Переброска армии на кораблях тоже исключалась, поскольку в распоряжении Гамилькара не было транспортных судов для перевозки боевых слонов. А вступать в битву с мятежниками без поддержки элефантерии, по мнению командующего, было самоубийством. Противник превосходил карфагенян численно и просто раздавил бы небольшую армию Гамилькара.

Поэтому полководец действовал иначе. Он знал, что когда ветры дуют в определенном направлении, то устье Макора заполняется песком и тогда в этом месте реку можно перейти вброд. Поэтому Гамилькар вывел войска за линию городских укреплений и стал выжидать подходящего момента. Когда ветер подул в нужную сторону, полководец приказал под покровом темноты покинуть лагерь, вывел армию к устью реки и перешел на противоположный берег. Не только мятежники, но даже жители города не заметили этого маневра, настолько тихо и искусно все было сделано. Армия вышла на оперативный простор.

Для восставших, засевших в лагере и охранявших дорогу через перешеек, появление в тылу войск Гамилькара было полной неожиданностью. Но Спендий быстро сориентировался в обстановке и повел на выручку товарищам 15 000 человек из лагеря под Утикой. Навстречу ему от перешейка выступили 10 000 воинов, и вскоре армия Гамилькара оказалась зажатой между превосходящими силами противника. Перед атакой на пунийцев командиры наемников встретились и вкратце обсудили детали предстоящего сражения. Было решено нанести удар всеми силами по приближающейся карфагенской колонне. И хотя мятежники превосходили карфагенян числом, это еще не гарантировало им победы. Главной проблемой для восставших стало отсутствие человека, имевшего опыт руководства крупными войсковыми соединениями, хотя грамотных командиров младшего и среднего звена среди наемников было предостаточно. Гамилькар же был одним из лучших полководцев эпохи, что и сыграло решающую роль в грядущем столкновении.

Карфагенская армия шла походным строем, впереди двигались боевые слоны, за ними – кавалерия и мобильные войска, замыкали колонну тяжеловооруженные пехотинцы. Когда Гамилькару доложили о том, что мятежники пошли в атаку, то полководец действовал быстро и уверенно. Он сумел по ходу движения перестроить войско, отведя в тыл конницу и слонов, а вперед выдвинул тяжеловооруженную пехоту. Карфагеняне теснее сомкнули ряды, ощетинились копьями и встретили вражескую атаку. Завязалась рукопашная схватка, мятежники наращивали натиск, а Гамилькар тем временем отводил на фланги конницу и элефантерию.

Спендий был храбрым воином и харизматическим лидером, но бездарным военачальником, не сумевшим правильно организовать нападение на вражескую армию. Поэтому наемники атаковали беспорядочно и неорганизованно: пока одни отряды вели бой с пунийцами, другие только приближались к месту сражения. Этой ошибкой воспользовался карфагенский полководец, успевший выстроить в боевой порядок конницу и слонов. И как только построение было закончено, последовала стремительная контратака. Слаженным ударом карфагеняне опрокинули мятежников и погнали их с поля боя. Толпы беглецов налетели на подкрепления, спешившие им на выручку, и в буквальном смысле слова втоптали их в землю. Произошла дикая давка, и бегство стало всеобщим. Слоны и карфагенские всадники преследовали бегущих наемников, производя страшное опустошение среди толпы, в которую превратилось некогда грозное войско. Множество восставших были раздавлены слонами, не меньше народу погибло под копытами лошадей. Всего были уничтожены 6000 мятежников, а 2000 были взяты в плен. Немало беглецов укрылись в лагере на берегу Макора, остальные побежали по направлению Утике. Но Гамилькар их не преследовал, он воспользовался неожиданной победой и приступил к решению более важной стратегической задачи – снятию блокады с Карфагена. Но пока полководец перестраивал войска и готовил атаку на лагерь, командиры наемников решили покинуть расположение и укрыться за стенами Тунета. И когда пунийцы устремились на штурм лагеря, то быстро им овладели. После этого Гамилькар стал зачищать территории вокруг Карфагена, большую часть поселений и небольших городов он взял приступом, остальные сдались на милость победителя. Осада с Утики была снята. Для карфагенян, обескураженных последними поражениями, наконец-то блеснул луч надежды.

Совсем иные настроения царили среди руководителей восстания. После понесенного поражения Спендий и командующий отрядами галлов Автарит настолько растерялись, что не знали, что делать. Матос в это время осаждал Гиппакрит, но, узнав о постигшей восставших неудаче, отправил к Спендию и Автариту гонца с посланием, в котором изложил свои соображения относительно дальнейшего ведения боевых действий. Ливиец рекомендовал товарищам держать свои войска близ вражеской армии, но в то же время избегать равнинной местности, поскольку у Гамилькара огромное преимущество в коннице и боевых слонах. Поэтому им лучше вести армию по крутым холмам и склонам гор, выжидая удобный момент для новой атаки. Матос понимал, что с появлением на театре военных действий армии Гамилькара военное счастье может окончательно изменить наемникам и наличных сил для дальнейшей борьбы с Карфагеном может не хватить. Особенно остро сказывался недостаток конницы, и Матос решил исправить положение дел. Он отправил послов с просьбой о помощи к ливийским племенам и нумидийцам, предлагая совместными усилиями уничтожить господство ненавистных пунийцев.

Одновременно с происходившими в Африке событиями вспыхнуло восстание наемников на Сардинии, где солдаты местного гарнизона убили своего военачальника Бостара и других командиров. Власти Карфагена отреагировали незамедлительно и отправили на остров армию под командованием Ганнона, но эти войска сразу же перешли на сторону мятежников. Ганнона приколотили к кресту, а всех карфагенян на Сардинии вырезали. Остров целиком оказался во власти восставших, что значительно ухудшило положение Карфагенской державы.

В это время Спендий в лагере у Тунета сформировал войско из 6000 отборных бойцов, присоединил к нему галлов Автарита и выступил против Гамилькара. Следуя советам Матоса, он передвигался исключительно по горным склонам, внимательно отслеживал действия противника и напоминал хищника, подстерегающего добычу. И неожиданно удача улыбнулась Спендию. Когда Гамилькар как обычно разбил лагерь на равнине, то неожиданно появились многочисленные отряды ливийцев и нумидийцев, откликнувшихся на призыв Матоса. Армия Спендия быстро спустилась с гор и присоединилась к союзникам, после чего вокруг расположения войск Гамилькара возникло три лагеря – наемников, нумидийцев и ливийцев. Карфагеняне оказались в ловушке.

Можно предположить, что Спендий не хотел встречаться с Баркой в открытом бою и решил просто уморить карфагенян голодом, не давая им возможности добывать продовольствие. Гамилькар осознавал всю серьезность складывающегося положения дел, однако пока не мог найти какое-либо решение. Но неожиданно ситуация вновь изменилась, и теперь уже – в пользу карфагенян. Командир нумидийцев Нарава, происходивший из знатного рода, не питал к Карфагену никакой ненависти: сам храбрый воин, он искренне восхищался Гамилькаром и его талантом военачальника. Мало того, отец Наравы некогда состоял в дружбе с представителями правящей элиты Картхадашта, и теперь эти связи унаследовал сын. В целом же непонятно, как Нарава мог оказаться в кампании Спендия и Автарита, какие причины побудили его пристать к мятежникам. Но, как бы там ни было, молодой человек вскоре одумался.

В один прекрасный день Нарава в сопровождении сотни нумидийцев появился перед воротами карфагенского лагеря и стал подавать стражником знаки рукой. Гамилькар отправил к нумидийцам своего телохранителя, и Нарава объявил посыльному, что желает лично говорить с карфагенским полководцем. В подтверждение своих добрых намерений Нарава отдал свои копья воинам личной охраны, спрыгнул с коня и без оружия отправился в карфагенский лагерь. Стоявший на валу Гамилькар все это видел, восхитился отвагой нумидийца и приказал провести его к себе в шатер. Там и состоялся достопамятный разговор, коротко изложенный Полибием.

Нарава сразу же сказал Гамилькару, что благожелательно относится к карфагенянам и пришел к знаменитому полководцу, «чтобы заключить дружбу с ним и быть верным товарищем его во всяком предприятии и во всяком замысле» (Polyb. I, 78). Гамилькар сразу же оценил, какие возможности перед ним открывает предложение Наравы, и торжественно заявил, что если нумидиец сохранит верность Карфагену, то выдаст за него свою дочь. Это было то, о чем командир нумидийцев и мечтать не мог. Нарава с радостью принял условия Барки и отправился в свой лагерь, откуда вскоре вернулся в сопровождении 2000 воинов. Таким образом Гамилькар приобрел зятя и получил нумидийских всадников, а мятежники лишились кавалерии. Спендий посчитал, что медлить больше нельзя, вывел из лагерей ливийцев и наемников, после чего стал вызывать врага на битву.

Трудно сказать, чем руководствовались Спендий и Автарит, когда вопреки советам Матоса решили дать бой Гамилькару на равнине, причем именно в тот момент, когда потеряли конницу. То ли решили, что дурной пример нумидийцев может оказаться заразителен и на сторону Гамилькара перейдут ливийцы, то ли были чересчур уверены в собственных силах. Но, как бы там ни было, сражение стало неизбежно.

В центре боевых порядков Гамилькар расположил тяжеловооруженную пехоту, на флангах построения поставил карфагенскую и нумидийскую конницу, а перед фронтом выдвинул семь десятков боевых слонов. Взревели боевые трубы пунийцев, и армия Карфагена пошла в атаку. Вожаки погнали боевых слонов прямо в центр позиций мятежников, а всадники Гамилькара устремились вперед и стали охватывать фланги противника. Увидев, что враг пошел в наступление, Спендий выбежал перед строем наемников, указал товарищам на приближающего врага и призвал соратников храбро сражаться. Воины ответили командиру дружным боевым кличем, а галлы принялись восторженно колотить мечами по щитам. Выплеснув эмоции, кельты устремились навстречу пунийцам.

Бой был скоротечным и жестоким. Боевые слоны вломились в строй наемников и начали сеять жестокое опустошение в их рядах, а карфагенские и нумидийские всадники ударили по вражеским флангам. Но мятежники не дрогнули и оказали отчаянное сопротивление врагу. Прикрывшись большими щитами и теснее сомкнув ряды, наемники успешно отбивались копьями от наседавшей конницы Гамилькара. Но Нарава был искусным кавалерийским командиром, он видел, что противник стоит крепко, и поэтому быстро отозвал своих наездников назад. Перестроив воинов, он снова повел их в атаку, нумидийцы закидали кельтов дротиками, а затем вновь отступили. Не выдержав молниеносных налетов африканских всадников, галлы сломали строй и бросились на противника. Но нумидийцы в очередной раз повернули коней и рассыпались по равнине, оставив далеко позади своих преследователей. Однако стоило кельтам прекратить погоню и начать возвращаться на позиции, как африканская конница снова кинулась в атаку, поражая галлов в спину дротиками. Автарит не сумел собрать своих людей, и кельты понесли огромные потери.

Ударив по центру, слоны Гамилькара растоптали боевые порядки наемников, а подоспевшая карфагенская пехота довершила разгром. Разъяренные животные крушили все на своем пути, и тщетно воины Спендия пытались остановить их прорыв. Наемники метали в слонов копья, пытались мечами и топорами подрубить им ноги, но все было тщетно. За элефантерией шла тяжеловооруженная карфагенская пехота и добивала тех мятежников, которым удалось уцелеть после слоновьей атаки. Не выдержав этого слаженного натиска, армия Спендия побежала. Разбитого противника преследовали слоны и кавалерия, пехота зачищала поле боя, многие наемники просто складывали оружие и сдавались в плен. Около 10 000 мятежников были убиты, а 4000 сдались на милость победителя (Polyb. I, 78). Пленников привели к Гамилькару, и теперь полководец должен был решить судьбу своих бывших солдат, некогда воевавших под его командованием на Сицилии. Командующий осадил коня около толпы понурых пленников и долго их разглядывал. Некоторых из них он знал лично, награждая за храбрость, проявленную в боях с римлянами, поэтому не хотел проявлять к этим людям жестокость. Но был еще один принципиальный момент. Полководец понимал, что главной причиной мятежа были жадность и глупость карфагенских олигархов. С учетом этих факторов Гамилькар обратился к пленным мятежникам с таким предложением: если кто из них хочет вступить в армию Карфагена и воевать под его командованием, то может сделать это прямо сейчас. Тем, кто не пожелает служить в карфагенской армии, он прощает прошлые преступления и отпускает на все четыре стороны, но если они опять поднимут оружие против Картхадашта, то будут жестоко наказаны. Великодушие Гамилькара поразило пленных воинов, и они с восторгом согласились на все его условия.

* * *

Армия Гамилькара одержала вторую победу над наемниками: «Сражение было жестокое; победителем остался Гамилькар, потому что и слоны прекрасно сражались, и Нарава оказал блистательнейшую услугу» (Polyb. I, 78). Карфагенский командующий сделал ставку на ударные подразделения своей армии и вновь выиграл. Воевал не числом, а умением, чего не скажешь о его противниках. Мало того, своим гуманным отношением к пленным мятежникам Гамилькар сознательно вносил раскол в ряды восставших, что могло привести к очень серьезным последствиям. Это прекрасно понимали Спендий и Автарит.

Действительно, не все наемники были такими идейными, как их предводители, и поэтому шансы на то, что они прекратят борьбу и сложат оружие, были велики. Поэтому руководители мятежа пришли к выводу, что необходимо создать такую ситуацию, при которой мир между восставшими и Карфагеном невозможен в принципе. И выход был найден. В плену у мятежников до сих пор находились бывший комендант Лилибея Гескон и другие члены карфагенского посольства. А что может вызвать у противника большую ненависть, чем убийство мирных посланцев? И не просто убийство, а публичная изуверская расправа. Обговорив все детали предстоящей акции, сообщники стали действовать.

Спендий и Автарит созвали воинов на собрание и предъявили им гонца, якобы прибывшего из Сицилии и привезшего некое послание от наемников, в силу ряда причин добровольно оставшихся на острове. В письме говорилось о том, что среди мятежников существует заговор, целью которого является освобождение Гескона. Заговорщики поддерживают связь с карфагенянами и со дня на день попытаются организовать побег пленников, охрану которых необходимо усилить. После того как послание было зачитано, слово взял Спендий. Прежде всего, италик постарался скомпрометировать перед толпой действия Гамилькара: «Не о спасении пленных помышляет он, – говорил Спендий, – но о том, как бы при помощи освобождения их покорить вас своей власти, и если мы ему доверимся, он разом отомстит не отдельным личностям, но всем нам» (Polyb. I, 79). После этого заявления оратор обратил внимание слушателей на то, что если они выпустят из рук Гескона, то это приведет к весьма печальным последствиям. Все они знают Гескона как храброго человека и талантливого военачальника, поэтому как только он окажется на свободе, то сможет нанести восставшим очень большой вред. И в этот самый момент, словно по заказу, появился гонец из лагеря мятежников под Тунетом. Гонец рассказал собранию о том, что похожие вести пришли из Сардинии, и в подтверждение своих слов размахивал каким-то письмом.

Тогда слово взял Автарит. В отличие от многих командиров наемников, галл очень хорошо знал язык карфагенян, поскольку долгое время воевал под знаменами Картхадашта. Его речь была понятна большинству присутствующих на собрании воинов, что и имело решающее значение. Автарит прямо сказал, что те, кто рассчитывает на милость карфагенян, есть предатели общего дела, с которыми и поступать будут соответственно. Галл объяснял слушателям, что в сложившейся ситуации надо полагаться на тех, кто настроен враждебно по отношению к пунийцам. Иначе предатели поведут дело так, что в один прекрасный день выдадут восставших Гамилькару. Что же касается Гескона, то его надо пытать и убить вместе со всеми пленными карфагенянами. Иначе заговорщики освободят всех заложников. На этом галл закончил свою речь и ушел, провожаемый одобрительным гулом толпы.

Все оказалось не так просто, как хотелось бы Автариту и Спендию. Немало наемников относились к Гескону вполне доброжелательно и не желали его гибели. Но, не в силах противостоять подстрекаемому руководителями мятежа большинству, эти люди стали говорить о том, что пленников пытать не обязательно, а надо просто убить. Беда была в том, что, в отличие от Автарита, они говорили каждый на своем родном языке, и поэтому долгое время их никто не понимал, кроме ограниченного числа соплеменников. Когда же до присутствующих дошло, что выступающие требует отменить пытки, кто-то из приближенных Автарита крикнул «Бей!», и всех ораторов быстро забили камнями. Когда изуродованные тела убитых унесли, вниманием публики вновь завладел Спендий. Италик приказал вывести Гескона и всех пунийцев за пределы лагеря и там учинить расправу.

Семь сотен карфагенян, в окружении стражников, звеня цепями, медленно брели к лагерным воротам. Пленники ослабели от голода и лишений, но старались держаться с достоинством среди беснующейся толпы мятежников. Ни Гескон, ни его товарищи не знали, куда и зачем их повели, хотя некоторые надеялись, что сейчас их выкупят или обменяют на попавших в плен наемников. Но когда процессия вышла за лагерные валы на равнину, стало ясно, что именно здесь пунийцы и примут смерть. Пока с Гескона сбивали кандалы, из лагеря принесли тяжелое бревно, к которому подтащили карфагенского военачальника. Два человека крепко держали Гескона, двое солдат вытянули его руки на бревне, и палач, пару раз взмахнув топором, отрубил их по локоть. Кровь хлестнула фонтаном, карфагенянин дико закричал, но наемники продолжили свое дело, кривыми ножами отрезая ему нос и уши. После этого поперек бревна положили ноги Гескона и перебили деревянными палицами. Истекающего кровью карфагенянина подцепили железными крюками, оттащили в сторону и спихнули в яму. Такая же участь постигла и остальных пунийцев. Всю ночь до стоявших на валу дозорных доносился хруст ломаемых костей и нечеловеческие крики умирающих в яме карфагенян. Автарит и Спендий при свете костра внимательно наблюдали за расправой: эти двое сделали выбор не только за себя, но и за всю армию. Пути назад никому из восставших не было.

Полибий за время своей военной карьеры неоднократно сталкивался как с солдатами удачи, так и с их командирами. Хорошо зная тему, историк попытался разъяснить читателям, почему некогда грозное войско превратилось в банду жестоких убийц. Относительно Спендия, Автарита и их подчиненных он пишет следующее: «Если таким людям оказывать снисхождение и милость, они принимают это за коварство и хитрость и по отношению к милостивым становятся еще вероломнее и жесточе. Если же покарать их, ярость их возрастает, и нет ничего столь отвратительного или ужасного, к чему они не были бы способны, самую разнузданность вменяя себе в заслугу; наконец, они дичают совершенно и теряют свойства человеческой природы. Источником такого расположения и главнейшею причиною его должно почитать испорченность нравов и дурное воспитание с детства; содействует этому многое, больше всего наглость и корыстолюбие каждого начальника. Все это имело место в то время в массе наемных солдат, а наибольшее – в среде начальников» (I, 81). Именно с действий командиров среднего звена и началось разложение наемной армии Карфагена. А довершили этот процесс новые военачальники, избранные мятежниками.

На следующий день после зверской казни пленников Спендий и Автарит постановили, что всех взятых в плен пунийцев следует предавать мучительной казни, а их союзникам отрубать руки (Polyb. I, 81). В Карфагене очень быстро узнали о страшной трагедии, жуткая участь Гескона и его товарищей потрясла членов совета. Но в данный момент они ничего сделать не могли, за исключением того, что отправили гонцов к Гамилькару и Ганнону с просьбой отомстить за замученных соотечественников. Также посланцы карфагенского правительства прибыли в лагерь мятежников и стали просить выдать тела замученных карфагенян. Но Спендий ответил отказом и заявил, что пусть пунийцы не шлют больше к ним послов, иначе их постигнет участь Гескона. На чем разговор и закончился.

Случилось то, чего и добивались руководители мятежа. Осознав, что война вышла на новый виток, Гамилькар резко изменил свое отношение к восставшим. Командующий объявил по армии, что отныне пленных брать не следует, а если к нему иногда приводили захваченных мятежников, то Барка приказывал бросать их на растерзание диким зверям. Полибий очень точно подметил суть этой непримиримой войны: «Какого свойства бывает война, обыкновенно именуемая войною на жизнь и на смерть, и каков бывает ход ее, лучше всего можно понять из тогдашних событий; равным образом из тогдашнего положения карфагенян яснее всего можно видеть, чего должны ждать и заблаговременно остерегаться те государства, которые пользуются наемными войсками, в чем состоит и как велика разница между народами смешанными и варварскими, с одной стороны, и народами, воспитанными в законном порядке и государственных учреждениях, – с другой» (I, 65). Полибий, рассказав о том, как мятежники решили любого попавшего к ним в руки карфагенянина предавать смерти, отметил: «Постановление свое они исполняли неукоснительно» (I, 65). Борьба продолжалась, но ее накал стал совершенно иным.

* * *

Гамилькар на правах главнокомандующего вызвал Ганнона и объявил о своем решении объединить войска. Казалось, что в войне наступил перелом и после побед Гамилькара над мятежниками восстание вот-вот будет подавлено. Но этим надеждам не суждено было сбыться, все рухнуло в один миг.

Все началось с того, что после объединения армий Гамилькар и Ганнон насмерть переругались. О причинах конфликта Полибий ничего не говорит, хотя его последствия едва не привели к катастрофе. Пока военачальники выясняли между собой отношения, мятежники активизировались и перешли в решительное наступление. В сложившейся ситуации нужно было что-то предпринимать, и карфагенские власти приняли весьма оригинальное решение – либо Ганнону, либо Гамилькару необходимо покинуть армию, но выбор между ними должно сделать войско. Армия провозгласила своим командующим Гамилькара, и Ганнон был вынужден удалиться в Карфаген, а из столицы заместителем к Барке прибыл военачальник Ганнибал. Казалось, что ситуацию удалось стабилизировать, но беды карфагенян еще не закончились.

Ввиду того, что восстание наемников на Сардинии лишило пунийцев возможности получать продовольствие с этого острова, в районе Малого Сирта был сформирован огромный караван со всеми необходимыми для армии припасами. Однако разыгравшаяся на море буря отправила флотилию на дно, после чего карфагенянам пришлось все начинать сначала. Но самым страшным ударом для пунийцев стал переход на сторону мятежников Утики и Гиппакрита. Причин, почему так случилось, Полибий не разъясняет, а лишь пишет о том, что произошло это «без всякого повода» (Polyb. I, 82). До этого оба города успешно отражали все атаки мятежников, а затем резко изменили свою позицию по отношению к Карфагену. Не исключено, что это было каким-то образом связанно с внутренними проблемами в Гиппакрите и Утике. Хотя удивление вызывает тот факт, что произошло это не в момент наивысших успехов восставших, а после того, как Гамилькар одержал над ними ряд побед. Как-то нелогично. Перейдя на сторону мятежников, горожане действовали очень последовательно, и когда в Утику явился карфагенский отряд, то он был полностью уничтожен. Погибли около пяти сотен пунийцев во главе с командиром, а все пленные были сброшены с крепостной стены. Карфагенским посланцам даже отказались выдать тела убитых. На волне этих успехов Матос и Спендий решились на небывалое дело – осаду Карфагена, и под стенами столицы появилась многочисленная армия восставших. Таким образом, все победы Гамилькара оказались напрасными и ситуация только ухудшилась. По мнению Корнелия Непота, «Карфаген оказался в большей опасности, чем когда-либо, не считая того времени, когда он был разрушен» (Ham. 2).

При таком плачевном положении дел карфагенское правительство было вынуждено просить помощи у соседей. И здесь огромную роль сыграл царь Сиракуз Гиерон II, охотно откликнувшийся на просьбу пунийцев и оказавший им всемерную поддержку. В сложившейся ситуации Гиерон действовал очень мудро, с учетом всех возможных геополитических рисков. Хотя царь и считался другом и союзником римского народа, он не мог не осознавать свое зависимое положение от республики. Гиерон понимал, что пока Карфагенская держава остается сильным и стабильным государством, то в Западном Средиземноморье будет существовать некий баланс сил. И у него будет определенная свобода маневра между Римом и Карфагеном. Чрезмерное усиление Римской республики Гиерон считал крайне опасным для Сиракуз, поэтому, оказывая помощь Карфагену, он действовал исключительно в интересах своего государства.

Сложнее обстояли дела у карфагенян с римлянами. Узнав о войне в Африке, немало италийских торговцев решили на ней заработать и стали регулярно отправлять мятежникам корабли с припасами и снаряжением. Но карфагенский флот стал перехватывать эти транспорты, отводить в свои гавани, и вскоре в тюрьмах Карфагена сидели до пяти сотен италиков. Некоторые суда пунийцы топили в море вместе с товарами и всеми, кто на этих кораблях находился (App. VIII, 5). Такие жесткие меры вызывали бурное негодование римлян, но карфагенские дипломаты указывали на неприемлемость таких действий со стороны италийских купцов. Сенаторы отправили посольство в Карфаген, и по итогам переговоров все арестованные торговцы и команды кораблей были освобождены.

В ответ на это римляне сделали широкий жест и освободили всех пленников-карфагенян, которые находились у них со времен окончания войны. Также было разрешено карфагенским вербовщикам набирать наемников в Италии, хотя это и запрещалось мирным договором (App. VIII, 5). Мало того, сенаторы на официальном уровне запретили италийским купцам и торговцам вести дела с мятежниками и порекомендовали начать снабжение Карфагена всеми необходимыми припасами. Согласно свидетельству Аппиана, сенат решил выступить посредником в деле заключения мира между воюющими сторонами и даже отправил своих представителей в лагерь наемников. Однако эта миссия потерпела неудачу, поскольку руководители восстания предложили римлянам принять их со всеми захваченными городами в подданство (App. VIII, 5). Но в сенате заседали люди, реально смотревшие на мир и не испытывающие никакого желания ввязываться в различные сомнительные авантюры. Особую принципиальность квириты проявили в тот момент, когда граждане Утики обратились к ним с просьбой принять их город в число римских союзников. Это предложение было отвергнуто, но о причинах, почему «отцы отечества» поступили так, а не иначе, можно только гадать. Римляне никогда не упускали возможности поживиться за счет соседей, и если отказались от союза с Утикой, то, значит, на это были очень веские резоны. Возможно, в сенате понимали, что подобный шаг с их стороны моментально приведет к новой войне с Карфагеном, к которой римляне были совершенно не готовы, потому что еще не оправились от последствий Первой Пунической войны. И пусть сейчас пунийцы испытывали серьезные трудности, но они никогда бы не смирились с потерей этого стратегически важного для них города. К тому же после разгрома армии Регула римляне откровенно боялись вести боевые действия в Африке. Несколько иначе обстояло дело с Сардинией, поскольку взбунтовавшиеся на острове наемники тоже звали римских соседей на помощь. Но сенат проигнорировал и этот призыв. Есть большой соблазн говорить о том, что в сложившейся ситуации римляне проявили исключительную порядочность и не воспользовались трудным положением карфагенян, но это будет не более чем иллюзией. Просто квириты не были еще готовы к тому, чтобы принять столь ценный подарок. А когда подготовятся, то сразу же завладеют Сардинией, вопреки всем договорам и обязательствам.