Текст книги "Год дракона"

– Бес его знает, – признался Степан. – Только я давеча думал над словами старика. И вот что выходит, брат: дурень тот, что Владыку на бой вызвал, он, значит, в каменную глыбу обратился, так?

– Ну, так.

– Как место для новой дороги разведывали намедни, так там, за Чёрной речкой, если в гору идти в обход ельника, то там поляна есть. Мёртвая поляна. А посередь неё скала стоит. Чёрная такая, гладкая – что твой богатырь. У скалы той, слышь, даже башка имеется.

Иван задумчиво нахмурился. Глыба и впрямь стояла в лесу. Самолично он её не видел, но мужики сказывали, да бабы, что по малину и чернику в лес глубоко захаживали. Говорили, что будто и взаправду она похожа на тулово мужеское, которое по пояс в земле увязло. Только человек этот огромный. Коли рядом встать да руку высоко надо головой поднять, то до макушки ему не дотянуться. Бабы ещё сказывали, что вокруг той скалы не росли ни цветы, ни ягоды – только мох да трава жухлая.

– Что ежели те разбойники, что камень у Владыки увели, неподалёку лежат? – предположил Степан. – Народ много чего сказывает, но правды никто не знает. Вдруг Владыка покарал воров прямо там? И начнём мы дорогу строить да и наткнёмся на глаз пёсий? И тадысь Владыка на нас осерчает.

Иван промолчал, задумчиво глядя перед собой. Суеверия он не жаловал по разным причинам. Отчасти из-за того, что каждый рассказчик по-своему сказывал: может, выдумывал, а может, и забывал чего. Как правду узнать, если у всякого люда своё толкование? Окромя этого, считал Иван подобные россказни бабьим уделом. Мужик, как думалось ему, должен быть твёрд рукой и умом, а суеверия ум размягчали. Да и негоже взрослому мужику тешить себя сказками про Горного Владыку. Посему всяких былинных персонажей Иван считал хоть и славными героями, но всё же давно умершими. К тому же он веровал в Господа Иисуса Христа и в силу знаний, почитал людей учёных да грамотных. Смог же какой-то Ломоносов изобрести машину, чтобы за солнцем подглядывать! Эдак скоро и тайн не останется!

– Как я думаю, ничего не случится, – после долгого молчания ответствовал Иван. – Никакого камня мы не найдём. А глыба… это просто скала. Стоит себе – и пусть стоит.

Мурашова такой ответ малость успокоил, но всё-таки ёрзать на месте он не перестал.

Дорога свернула к реке, и мужики заговорили о рыбалке, о наживке, какая пойдет для леща, а какая и для щучки сгодится.

Вскоре выглянули из-за деревьев первые хибары строительного посёлка. Поначалу, когда только пошли в разработку новые карьеры, заводчик Демидов хотел поставить здесь перевалочную пристань. Задумал он камни по реке сплавлять, как лес сплавляют, а тут место удобное: Чёрная речка поворачивается, можно большую пристань выстроить, да вот беда: мелеть стала реченька. Баржу гружёную уже не пустишь. Так и забросили посёлок. Зато как дорогу новую начали прокладывать, так Глуховы и надумали снова заселить его рабочими. Чтобы люд не гонять из деревень каждый день, не тратить понапрасну время. Однако сейчас рабочие были отпущены на сенокос, и посёлок почти пустовал. Никто не жил в нём окромя Архипа, его косой жены и Фёдора Глухова со слугой Митькой. Митьке надысь стукнуло четырнадцать лет, но он казался взрослее своих лет, был силён, расторопен и на все руки по хозяйству мастер: мог и печь истопить, и крышу подлатать, и силки на лесных горлиц ставил, и сам же готовил из них ароматную похлёбку для барина – так уважительно он называл Фёдора Николаевича.

Инженер проживал в добротном новом срубе, куда через день да каждый день приезжал его младший брат. У Александра в Карагаевском – крупном селе, стоящем на тракте, – была молодая жена, которую он боялся оставлять надолго одну, но и привозить в глухомань свою хрупкую и утончённую барышню тоже не желал. Каждую пятницу он уезжал в Карагаевское, чтобы провести субботу да воскресенье с женой, а в понедельник снова возвращался на строительство. Вот и сейчас его бричка стояла возле невысокого, в три ступени, крыльца.

– Младший-то уже прикатил! – Степан кивнул в сторону сруба. – Ранняя птаха.

– Радеет за дело-то своё, – согласился Иван.

– Да оба хороши! Фёдор-то, слышь, тоже не отстаёт, – заступился за старшего брата-инженера Мурашов. – В заводском посёлке мужики сказывали, будто три али четыре года тому болел Фёдор Николаич тифом, а работу не бросал. Полежит, водицы попьёт да встаёт, чертит, пишет всё. Совсем слаб был, перо едва в руке держал. Думали, помрёт, но уж шибко ему строительство тогдашнее хотелось до ума довести. Видать, так и обманул костлявую.

Иван улыбнулся, а в душе ещё больше зауважал Фёдора Глухова, которого остальные мужики не столько уважали, сколько побаивались. Был Фёдор Николаевич человеком суровым, даже аскетичным. Говорил мало, на ласковые слова был скуп. А уж если работу затеет, то пока до конца не доведёт дело или какую-то его часть, – не бросит. Есть не будет, пить не будет, пока не доделает. Сам не отдыхал и другим не давал. Из-за этого упорства Фёдора Глухова мужики-то и недолюбливали, однако Иван видел в этом угрюмом человеке настоящего учёного. Поди, он один из всей деревни замечал в глазах Глухова живой свет мысли, видел, как искрит в этом свете разум, жадный до познаний. К таким людям Иван относился с большим почтением, а вот балаболов презирал и считал мракобесами.

На крыльцо сруба вышел Александр – высокий, статный, в тёмно-зелёном сюртуке из тонкого сукна, который лишь подчёркивал его осанистую фигуру. Александр был почти на десять лет моложе брата, внешность имел миловидную, характер лёгкий, но в то же время напористый. В отличие от старшего младший Глухов был франтом, одевался у известного на весь Екатеринбург портного Летягина, что выписывал ткани из самого Петербурга. Вот и сейчас ботфорты Александра были начищены до блеска, хоть и предстояло ему идти в непролазную глухомань. Впрочем, как и старший брат, младший Глухов унаследовал от отца трудолюбие и упорство, правда, было оно иного рода, нежели у Фёдора. Александра словно бы переполняла сила созидания, которую он выплёскивал на всех и вся. Всё, что оказывалось у него в руках, он улучшал и доводил до совершенства. Сломанные вещи чинил или приспосабливал под новые нужды, а новые вещи, которые он мастерил, выходили ладными и надёжными. Чего стоили одни его механические игрушки, которые он делал на потеху детворе! А бабы в Михеино всякий раз поминали добрым словом молодого инженера Глухова, который приладил колесо над колодцем, и теперь можно было доставать по полному ведру, не боясь, что ведро ударится о кладку и выплеснет воду. Колесо это давало такой плавный ход, что вытягивать вёдра с водой могли даже дети. Любое дело – и большое и малое – спорилось в руках Александра Глухова, словно невидимый ангел-хранитель вёл его по жизни, укрывая от невзгод, чтобы инженер мог сохранить силы на большие дела.

Увидев телегу, инженер остановился на крыльце, ожидая, когда она подъедет ближе. Когда лошадь встала, Иван и Степан спрыгнули на землю, сняли шапки и поклонились Глухову.

– Здорово, Иван! Здорово, Степан! Здорово, Андрей! – весело приветствовал мужиков Александр. – Погляжу, налегке вы в дорогу-то собирались?

– И вам доброго здравия, Лександр Николаич, – с готовностью отвечал Степан. – Так ить, чай, не зима. Прокормит земля-матушка.

Глухов заливисто рассмеялся, а потом с тем же задором сообщил:

– Заберём сегодня вправо от Чёрной речки. Двинемся на восток, в горы. Хочу разведать я места, про которые охотники сказывали. Мол, на склоне есть лесистые участки, где горная порода близко к поверхности подошла, не даст земле проседать. Если там дорогу проложить, то мы добрых четыре версты скинем. Что скажете?

Иван со Степаном переглянулись.

– Дело ваше, Лександр Николаич, – заговорил Мурашов, который никогда за словом в карман не лез. – Мы что, мужики простые. Подсобить надо – подсобим. А уж вы сами разумейте, где вам дорогу строить.

– Коли вы про старую делянку говорите, то до неё ходу полдня. Не успеем засветло вернуться-то, – подал голос Иван.

– На то и рассчитываю, – бодро согласился Александр. – Заночуем по дороге, а потом разведаем местность северней делянки.

Мужики снова переглянулись.

– Да не пугайтесь! Митька нам хлеба в дорогу напёк да карасей нажарил, – Глухов похлопал ладонью по столбу, подпирающему крышу над крыльцом. – Не помрём, чай, с голоду-то! Как ты, Степан, сказал? Прокормит землица!

Мурашов не успел ответить, как на крыльце появился Митька.

– Котомку собрал, барин. Ружжо-то возьмёте? Чай, с ружжом-то спокойней… – деловито заявил он.

– Тебе или мне спокойней, Митька? – Глухов хлопнул его по плечу и, подражая его манере, произнёс: – Ташши ружжо-то!

Мальчишка скрылся в доме, а инженер спрыгнул с крыльца и подошёл к мужикам:

– Там, за домом, инструмент я сложил. Тащите в телегу.

Сказал – и направился к повозке бодрым, пружинистым шагом. Мужики обогнули дом, забрали сваленные у стены лопаты и кирку, отнесли в телегу. Тут и Митька подоспел с «ружжом» и котомкой, полной еды. К слову, котомка у инженера Глухова тоже была не простая, а с выдумкой. С виду – так обычная сума из плотного сукна, и носил её Александр Николаевич, как все – через плечо. Но была на той котомке особая петелька, и ежели через нее продернуть лямку да закрепить завязочкой, то надевать суму можно было на оба плеча и носить тогда на спине, чтобы руки были свободны.

– До Лисьего холма доедем на телеге, а дале – пешком, – разъяснил свой план подошедшим мужикам Глухов.

Те промолчали: коли через лес напрямик податься, где ни лошадь, ни телега не пройдет, то к Лисьему холму быстрее можно выйти, но кому ж хочется ноги понапрасну трудить?

Пока ехали, Глухов расспрашивал о местности. Поначалу про то, почему в Ключах, скажем, Лисий холм зовут Седовым, а вот в заводской слободке и вовсе кличут Мокрым. Степан, любивший такие разговоры, охотно выкладывал истории этих названий. Что Лисьим холм зовут охотники, ибо там на лис и охотятся в основном. А как много лет назад на холм ушёл бобыль Никодим Седов, чтобы ведьму изловить, да и пропал там – так и стали то место звать Седов холм. Вроде как ведьма эта бобыля захомутала да мужем своим сделала, и он теперь там порядки наводит. И даже охотники его побаиваются. А что до заводской слободки, то они Мокрым холм зовут из-за древесины. Какое дерево на холме ни срубишь, оно гнить начинает, будто мокрое. И как бы ни сушил ты его, ничего не помогает.

Но больше всего инженер интересовался землёй: что и где произрастает, какие деревья да кусты, да трава какая. Степан в охотку рассказывал, сдабривая байками да побасёнками. Александр Глухов где посмеивался, а где и на ус мотал. Да всё пометки какие-то угольком делал на жёлтом бумажном листе.

Когда солнце проделало лишь половину пути до вершины небосвода, телега остановилась: дальше проехать было нельзя. Александр, поколдовав с лямками своей котомки, надел её на оба плеча за спину, и обозревал дремучий, буйный лес, словно вышедший из сказок. Того и гляди появится Кощей али Лихо одноглазое. А то и Соловей-разбойник свистом своим душегубским зальётся.

– Завтра после полудня, как солнце на убыль пойдёт, карауль нас здесь с телегой, – наказывал вознице Александр. – Выйдем мы к той вон сосне, что у корня раздвоилась.

Андрей кивал и нетерпеливо топтался на месте, торопясь скорее уехать. Наконец, мужики закинули на плечи кирку и лопаты и направились во след за Александром в самую чащу, а возница развернул телегу да припустил в обратный путь.

На корявой сосне, что раздваивалась у основания, Глухов сделал ножом первую засечку и далее, через каждые сто шагов на каком-нибудь дереве вырезал только ему одному понятные знаки. Иван не решился спрашивать, для чего они, но сам с собой рассудил так: коли Глухов дорогу намерился строить, то важно её длину отмерить да на карту нанести. Потому Александр Николаевич и останавливается спустя каждые десять зарубок да что-то в бумаге своей помечает. Окромя этого Глухов время от времени ещё и заставлял мужиков копать яму на сажень глубиной. С самого дна той ямы брал несколько горстей землицы, в ладони мял да сквозь пальцы пропускал, а потом снова со дна зачерпывал и уже в мешочек кожаный ссыпал. Таких мешочков у него с собой была дюжина, да на каждом инженер пометки углём оставлял.

Вскоре путники притомились и, обнаружив в лесу ключ со студёной водой, сделали возле него привал. Степан достал две луковицы, Иван – репу да морковь, Александр поделился с мужиками хлебом. За обедом и зашёл разговор о проклятом месте. Вернее, поначалу Глухов предложил спуститься ближе к подножию холма, проверить почву там.

– Не надо вам туда соваться, Лександр Николаич, – встрепенулся Степан. – Гиблое там место, дурное.

– Да что же в нём гиблого? – удивился инженер. – Лес как лес – ни топей, ни болот, ни пещер.

Тогда-то и рассказал Мурашов то, что слышал от Нестора Петровича. Да ещё и жути нагнал, хотел вернее убедить Глухова в проклятье, но лишь сильнее разжёг в нём интерес.

– Идём к подножию! – порешил Александр. – Коли там земля пригодная, будем дорогу там прокладывать. А для верности часовенку там поставим с колоколом, чтобы души неупокоенные упокоить, а духов злых подальше в лес загнать.

После обеда направились вниз по склону, как и велел Глухов, и скоро, миновав овраг, вышли разведчики к чудной поляне. Доселе такого не видывал ни сам Александр, ни Иван, ни даже Степан, хоть и охоч был до всяких сказов. Поляна была круглой и такой ровной, словно не землёй покрыта, а скатертью. Посередь поляны торчал огромный камень, а вокруг него шагов на сорок не росло ни единой травинки, и только поодаль начинала пробиваться робкая и хилая травка. И чем дальше она произрастала от камня, тем сочнее и зеленее становилась. А за границей поляны, утопая в зелени, лежала поваленная могучая сосна. Ветви её иссохли, ствол снегами и ливнями к земле прижало. Глядя на него, каждый понимал, каким могучим и огромным был Горный Владыка, если не отдал концы, когда его по темечку таким стволом шибануло.

– Стало быть, это и есть твой дурень-великан? – Александр подошёл к глыбе вплотную, и даже вытяни он руку вверх и подпрыгни, то не достал бы до вершины скалы. – Воистину говорят: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибёт.

– Уходить надо отсюда, Лександр Николаич, – жалобно попросил Степан. – Место здесь дурное. Вишь, и трава не растёт, и зверь не ходит.

– Занятное явление, – Глухов копнул землю носком сапога. Землица была тяжёлая, маслянистая, словно пропитанная топлёным жиром.

– Гнилая земля, гиблая, – не унимался Степан.

– Надо Фёдору показать, – Александр кивком головы приказал мужикам копать яму, как они делали это в лесу.

– Разгневаем Владыку, – ворчал Мурашов, орудуя киркой. – Оживёт великан-то, осерчает.

– Коли праведной жизнью ты жил, Степан, то защитит тебя Пресвятая Богородица, не даст в обиду детине каменному, – с усмешкой отвечал Глухов.

– Так Богородица что… Дева святая, давно ли жила? Иисуса родила, сына Божьего. А Владыка, – Степан смерил инженера быстрым взглядом, мол, не осудит ли за такие речи, – он подревнее будет! Он у самого Господа Вседержителя на поруках значился!

На лице Глухова отразилось сомнение, но вслух выразить Александр не решился. Бросил только:

– Образец землицы всё равно возьмём. Для Фёдора.

Мурашов скривился, будто откусил хрена, и Глухов, заметив это, добавил строго:

– Лучшее средство против страха, Степан Егорыч, это вера в Господа нашего и крепость духа.

Иван улыбнулся в бороду этим словам: занятно, что учёный человек разговаривает с мужиком, как с дитём малым.

– Прогневаете вы Владыку, Лександр Николаич, – бубнил Мурашов, не прекращая работать киркой, – ой, прогневаете! Спит себе великан каменным сном – и пущай спит! Нешто вам землицы в лесу мало? Вона её сколько – копай не хочу!

Глухов не отвечал, только следил за работой, и глаза его горели алчным огнём. Странное место будоражило его, и Иван начал поддаваться этому чувству. Словно в груди его застучало второе сердце – так хотелось узнать, что за тайна сокрыта под странным камнем и почему земля вокруг него мертва. Схватив лопату, Кожемякин бросился копать яму, да так ретиво начал, что Степан даже отпрянул в страхе.

– Окститесь, Лександр Николаич, – последней атакой пошёл на Глухова Мурашов. – Загубите душу свою. И мою, невинную!

– Тёмный ты мужик, Степан, – сокрушенно вздохнул Иван, на лопате выбрасывая из выемки новый ком земли. – Наука всё на свете может столковать. И солнца ход, и гром с молниями, и про землю эту.

Мурашов молчал, только с ужасом следил, как его товарищ выворачивает из ямы ровные, гладкие комья маслянистой почвы.

– Глубже бери! – командовал Глухов. – Ещё на две лопаты копни!

Иван послушно вонзал железное полотно в землю, стараясь добраться до слоя пожирнее, но вдруг его лопата ударилась обо что-то твёрдое. Иван остановился и ещё раз попробовал лопатой землю: полотно глухо ударялось в какое-то препятствие.

– Никак сундук, – Кожемякин перевёл взгляд на Глухова. – Александр Николаич, богом клянусь – там что-то зарыто!

Глухов, который только-только вынул кожаный мешочек для новой земли, удивлённо заглянул в яму. Сквозь тугие комья ничего было не разглядеть, и тогда Иван встал на колени и начал рукой разгребать землю. Вдруг он выдернул руку, словно ошпарившись, и шарахнулся от ямы, да так, что аж упал на седалище. Увидев такое, Степан на мгновение позабыл свой страх и тоже сунул нос в яму. То, что предстало пред его глазами, заставило Мурашова выдохнуть «Господи Иисусе» и трижды размашисто перекреститься.

– Ой, беда… беда… – простонал он и сбивчиво и неразборчиво забормотал молитву.

Глухов молча смотрел на дно ямы, его лицо оставалось неподвижным, будто находка и не тронула его вовсе. Но то было обманчивое ощущение: на щеках инженера проступил румянец, глаза вспыхнули интересом.

– Иван, копни-ка правее! Да полегче! – приказал он.

Кожемякин нехотя поднялся, одёрнул рубаху, поплевал на ладони. Проделал он это медленно, скрывая неохоту, но уж больно не хотелось ему показаться инженеру трусом и таким же суеверным и тёмным человеком, как Степан. Наконец, Иван поднял лопату и принялся копать, как приказал Глухов.

– Лександр Николаич, загубите вы душу свою молодую! – Мурашов приблизился к нему, но так, чтобы инженер оказался между ним и ямой. – Пропадёте ни за грош! Ведь не зря старики сказывают: гиблое тут место!

Александр не смотрел на Степана, его взгляд жадно впивался в углубление, которое всё сильнее уходило вниз под лопатой Кожемякина. На этот раз Иван работал не так хватко. Он неглубоко втыкал лопату в землю и, ласково поддевая, выбрасывал наружу очередной ком почвы.

Понимая, что увещевания не действуют на инженера, Мурашов переключился на товарища, стращая его карами небесными, которые непременно обрушит на него потревоженный великан. Иван не останавливался, словно окутанный чарами, и всё копал, копал, копал.

– Опять! – вдруг сообщил он, разгибаясь, и для верности постучал лопатой по твёрдой находке.

Теперь уже не выдержал Александр, сам опустился на колени и руками разгреб землю.

– Ещё копай. Теперь на полсажени влево.

Кожемякин тут же принялся за дело.

– Иван, ты умный мужик, рассудительный, – всё так же издалека увещевал Степан. – Жена у тебя молодая, дитё скоро народится. Зачем гневишь бога? Зачем душу чернишь? Жить бы да жить тебе!

– Дурень ты, Степан! – прервал его причитания Глухов. – Человечество выходит из мрака, науки изучает, чтобы поставить мир себе в услужение, а ты скулишь, как пёс подзаборный.

– Какая же это наука, Лександр Николаич?! – возразил Мурашов, немного успокоившись. – Богохульство одно! Вот давеча вы землицу из Медвежьего оврага изучали. В руках тёрли. Да братец ваш, Фёдор Николаич, её порошками всякими премудрыми посыпал. Вот это наука! А выкапывать всякую нечисть с проклятой поляны – никакая не наука вовсе!

– И как же ты понял, что это нечисть, а, Степан? – усмехнулся Глухов. – Ты даже толком не разглядел, что на дне ямы лежит, а уже толкование выдал.

– Так и то понятно: что тут может быть, окромя нечисти-то?

– А если клад какой? – хитро прищурился Александр.

Мурашов засомневался сперва, но тут же подобрался и со знанием дела заявил:

– Нечистый клад. Диавольский!

– Раз диавольский, то мы с Иваном его меж собой поделим, – Александр встал, отряхнул руки. – А тебя с носом оставим.

Степана задел такой расклад, и он насупился, отыскивая более весомое доказательство сатанинских происков. Однако как назло в голову не лезло ничего убедительного или сколь-нибудь устрашающего. Мурашов отошёл от ямы, с тревогой наблюдая, как орудует лопатой его товарищ.

– Готово, Александр Николаич, – наконец, сообщил Иван и с размаху воткнул лопату в землю. Потом они с Глуховым вдвоём опустились на колени и принялись руками разгребать находку на дне ямы. Степан, сам того не замечая, приблизился и, вытянув шею, пытался разглядеть, какой же клад сейчас отроют его более смелые товарищи.

– Господи Иисусе, – пробормотал Иван и застыл на месте, перебарывая суеверный страх. Как бы ни храбрился он перед Степаном, а всё равно находка сия пускала по спине противный холодок. И окажись рядом не инженер, а кто-нибудь из деревни, то Кожемякин сейчас, подобно Мурашову, крестился бы и поминал чёрта, но лишь присутствие учёного и уважаемого человека заставляло Ивана держать себя в руках.

Александр тем временем кончил разгребать землю и извлёк из ямы находку. Правда, не без труда, ибо жирная земля не хотела расставаться с сокровищем, однако силы в Глухове было предостаточно, чтобы отнять у леса схоронённый предмет. И когда он предстал перед взорами мужиков, Степан попятился, бормоча молитву святому Михаилу, а Иван не стерпел и несколько раз торопливо перекрестился.

Когда-то, много лет назад, это была чья-то левая рука, но время беспощадно расправилось с плотью. Кое-где полуистлевшие обрывки одежды прикрывали добела вышарканную землёй и вымытую подземными водами кость. Все пальцы кисти были на месте, а вот от плеча осталось лишь половина. Ровный срез говорил о том, что руку отрубили, но сказать, при жизни это случилось или нет, было невозможно. Но не сама выкопанная рука напугала мужиков. В этом-то как раз не было ничего удивительного: в лесах нет-нет да и находили человеческие останки. Кого медведь задрал, кто сам заблудился да замёрз, а кто с голодухи ягод да грибов ядовитых объелся. Бывали времена, когда кочевые башкиры охотников убивали да в жертвы своим богам приносили. И коли удавалось распознать, кем раньше был покойник, то отпевали его и хоронили честь по чести. Но такое редко случалось, потому что зверьё лесное до плоти раньше добиралось. Поэтому в отрубленной руке не было ничего странного: жуть нагонял перстень с ярко-голубым камнем, надетый на средний палец.

– Святая дева Мария, заступница наша! Молись за нас, грешных, – залепетал Степан, но вдруг оборвал молитву и почти выкрикнул: – Это глаз! Пёсий глаз!

– Полно брехать-то! – прикрикнул на него Глухов. – Просто перстень драгоценный. Видать, вельможу какого разбойники порешили.

– Ой, беда… беда… – лопотал Степан, беспрестанно крестясь. – Пропадём ни за грош все… Ой, пропадём…

– Копай дальше! – не обращая внимания на стенания Мурашова, приказал Глухов, но Иван не торопился браться за работу. Он опасливо косился на лежащую на краю ямы руку и не трогался с места.

– Сами подумайте, олухи! Как это может быть пёсий глаз, если это обыкновенный минерал?! – Александр заговорил спокойнее, стараясь вразумить мужиков. – Степан же сам рассказывал, что пёс этот был необъятных размеров и лес для него был – что твоя трава. А теперь скажи мне, Степан, как у такого огромного зверя может быть такой маленький глаз?

Для верности инженер даже стянул со скелета перстень и протянул его Мурашову, чтобы тот получше разглядел камень, но мужик попятился и замотал головой.

– Брехня всё про твоего пса! И про Горного Владыку твоего! – разозлился Александр. – Уж коли зверь его был гигантом, то и глаз у него должен быть размером с колесо телеги, а то и больше.

Однако доводы инженера не тронули Мурашова: он был так напуган, что не желал ничего слушать. Зато Ивана такое простое и дельное объяснение вполне вразумило, и он, хоть и с неохотой, но всё же принялся за раскопки.

– Смотри, Иван, найдём клад – я с тобой щедро поделюсь. В долгу-то не останусь, – подбадривал его Глухов. – Перстень-то драгоценный. Видать, богатого купца тут зашибли. А ну как другие останки отыщем?

– Не гневите бога, Лександр Николаич, – оторвавшись от молитв, усовестил его Степан. – Не разоряйте могил! Не тревожьте кости покойничков!

– А что если это хан какой монгольский? – вдруг вступился за инженера Кожемякин. – Собаке и смерть собачья!

– Дело говоришь! – обрадовался союзнику Глухов. – Коли разорял он наши сёла и дома, то, знать, по заслугам ему и кончина пришла. А потому пусть хоть после смерти добрую службу сослужит. Перстень-то продать можно. Я мастера хорошего знаю, он дорого оценит. Тебе, Иван, десятую часть отдам. Купишь жене материи какой на сарафаны да душегрейку байковую. Или вот ребёночек скоро у тебя народится, так ты ему колыбелю справишь.

Слушая это, Иван стал копать усерднее, а Степан, надувшись, отошёл с поляны под сень деревьев и уселся там, ворча и молясь. Видя, что Мурашов не собирается участвовать в поисках клада, Глухов сам взялся за вторую лопату. Вдвоём с Иваном они споро перекопали чуть не всю поляну, работали до самых сумерек, пока ещё можно было что-то различить в земле, но ничего больше не отыскали. Ни украшения, ни монет золотых, ни даже косточки от остального тела.

Пока эти двое искали свой клад, Степан, чтобы в глазах господа бога не иметь ничего общего с богохульниками, отправился в лес собирать ягоды и грибы. Когда вернулся, то развёл костёр и, насадив грибы на прутики, зажарил их. Как раз к этому моменту стемнело, и кладоискатели закончили свои раскопки и сели ужинать.

– Может, он остался жив? – продолжая прерванный разговор, предположил Иван. – Может, убёг да помер в другом месте?

– Может, и так, – согласился Александр. – Но искать его не будем. И без того уйму времени потеряли.

Степан молчал, в мыслях уговаривая себя, что честно пытался отвратить беду, но уж коли в человека вселяется бес, тут мало что можно сделать. Кто он такой, чтобы тягаться с Диаволом?! Простой мужик, темнота, деревенщина. Да и на причастии давно не был. Оттого и голос его слаб.

После ужина легли спать. Александр вызвался первым сторожить и поддерживать огонь в костре – главным образом, для того, чтобы дым отпугивал комаров. Зверьё летом сытое, на человека не нападает, а потому в большом огне как бы и не было нужды, но инженер решил, что с огнём всё же будет безопаснее.

Утомившись после работы, Иван уснул, как только голову приклонил. Спал он богатырским сном и даже не слышал, как ворчал Степан и как Александр безуспешно пытался доказать ему, что никакого проклятья не существует, а что вокруг камня трава не растёт, так этому найдётся вполне научное обоснование, как только его брат Фёдор изучит состав почвы. Однако проснулся Иван от странного звука: как будто кто-то тихонько плакал. И вроде не человек вовсе, не ребёнок, а словно зверь какой неведомый. Тоненько так и приглушённо, не иначе как уткнувшись во что-то мягкое.

И только Иван хотел поднять голову и осмотреться, разузнать у Глухова, слышал ли он раньше нечто подобное, как внезапно все звуки в лесу смолкли. Наступила такая тишина, что Ивану грешным делом показалось, будто он оглох. Смолкли совы, сверчки и даже ветер перестал трепать кроны деревьев. От такой тишины у Кожемякина по спине аж мурашки поползли. И он непонятным доселе чутьём ощутил чьё-то бесшумное приближение. И чем ближе этот кто-то подходил, тем холоднее становился воздух. Ивану даже показалось, что изо рта пар пошёл. Но и то сказать – показалось, потому что сам Иван еле дышал от страха. А жуть на него накатила такая, что он не то чтобы пальцем пошевелить – даже моргнуть не мог. Так и пялился на тёмный силуэт спящего напротив Степана.

Меж тем этот кто-то приблизился настолько, что стало слышно, как он дышит: размеренно, как бы чуток похрапывая. Дыхание это Иван ощутил на своей шее, но ужас сковал его тело, и ему оставалось только лежать и чувствовать, как неведомое чудище обнюхивает его. Чудище, похоже, не понимало, годится ли в пищу этот пропахший потом мужик, а Иван, беззвучно двигая губами, читал одну молитву за другой, надеясь, что Бог их услышит и сохранит ему жизнь.

Наконец, долгожданное избавление пришло. То ли кто-то из святых откликнулся на призыв о помощи, то ли чудище побрезговало простым мужиком, но только оно, всё так же бесшумно, удалилось в чащу. Иван понял это по тому, как начал теплеть воздух. Из-за этого по телу побежали колючие волны. Руки и ноги постепенно отогревались, возвращая себе подвижность. И тогда Иван, привстав на дрожащих руках, оглянулся. Свет от костра выхватывал из темноты лишь фигуру уснувшего инженера, а лесные звуки постепенно набирали силу. Вот заухал филин. Где-то далеко взвизгнул потревоженный зверь. Ветер зашевелил кроны, словно проверяя, не утащил ли ночной гость часть лесного богатства.

Иван сел поближе к костру, подкинул дровишек для жара и до самого рассвета больше не сомкнул глаз. Всё думал он о том, кто приходил к ночёвке. Ежели какой волк или медведь, то почему не сожрал? Разве испугался двоих других людей? Да что ему люди? У Глухова, конечно, было с собой «ружжо», но голодный медведь не станет примечать таких вещиц. Да и спят медведи по ночам. А ежели волк приходил, так больно хриплое дыхание у серого. Слышно же было, что дышит кто-то огромный да свирепый. Кабан ли? Те тоже ночью спать любят.

Иван терялся в догадках, ощущая, однако, что страх отступил, и его место мягко заняло тепло и умиротворение, от которых веяло тревогой. А ну как чудище наслало на него чары или ещё что! И коли он сейчас устоит, не поддастся безмятежности, приятной после такого леденящего страха, то и душу свою сбережёт. А коли даст волю сердцу да примет спокойствие, то тут бесы-то его в ад и утянут.

И потому крепился Иван, отказывался верить в благодать снизошедшую. Лишь когда проснулись первые птицы и своим пением возвестили о приходе нового дня, вздохнул он с облегчением. Как раз и Степан открыл глаза. Сладко потянулся, пошевелил плечом, которое прилежал во сне.

Вскоре проснулся и инженер. Встал хмурым, неразговорчивым. Наспех перекусил краюхой хлеба да в обратный путь засобирался. Мужики тоже молчали. Один раз только Степан заикнулся, де, бог миловал, никаких напастей ночью не случилось, так Глухов зыркнул на него недобро и пробурчал: