Текст книги "Год дракона"

– Вы вот что… в деревнях своих не болтайте про камень-то. А то настоящую беду накличете.

И посмотрел так недобро, что у Ивана даже сердце ёкнуло. Не стал уж он рассказывать, какой гость к костру этой ночью приходил.

Всю дорогу до кривой сосны путники шли в тишине. Каждый думал о своём, перебирая в памяти прошедший день. Чем дальше от глыбы удалялись, тем светлее становилось лицо Степана, будто с плеч его мал-помалу сбрасывалась ноша. Александр Глухов же наоборот: мрачнел с каждой верстой да мешок с землицей, что с поляны была взята, крепче к телу прижимал.

С той поры о находке у каменной глыбы не вспоминали ни Степан, ни Иван, ни сам Александр, а если и вспоминали, то вслух не заговаривали. Зачем бередить лихо, коли уснуло тихо? Вылазок к проклятому месту тоже больше не делали: раз забыли, то забыли. Александр убедил брата, что земля на Лисьем холме неподатливая, и дорогу там прокладывать – только силы зря угробить, а потому порешили братья держаться первого намеченного пути.

Наступила осень – тёплая, сухая. Как будто кто намеренно давал Глуховым время завершить дорогу. Впрочем, Фёдор говорил, что закончат они к Рождеству, не раньше. Урожай был собран, озимые засеяны, поэтому крестьян ничто боле не отвлекало от строительства. Из каменоломен по старой дороге, пока её не развезло от дождей, возили булыжники и каменную крошку. Этим рабочие отсыпали основание новой дороги.

Александр Глухов теперь не уезжал к жене, а обосновался в срубе с братом. Говорил, что вернётся к супруге, как только закончат строительство. Был он всё такой же жизнерадостный и подвижный, но временами накатывал на него словно морок какой. Он вдруг безо всякой причины становился тих и мрачен и уходил в сруб, или в лес, а коли не было возможности уединиться, то хватал молот или кирку и шёл к рабочим. В посёлке поговаривали, будто с ним какая-то хворь приключилась, а другие языки болтали, что супружница его понесла от другого мужчины, и оттого Глухов к ней не торопится.

Степан после того похода стал дюже набожным. Посты соблюдал страстно, в церковь ходил исправно, дома истово молился и бил поклоны святым, особливо Николаю Чудотворцу, и крестился – чуть где слово бранное услышит или почудится ему бес какой.

Ивана Глуховы отрядили помощником мастера. Ходил он поглядывал, чтобы мужики ровно камень отсыпали, да не жалели его, чтобы сверху настил клали не абы как, а по науке, как Александр Николаевич рассказывал.

Однако жизнь – что твоя погода. То солнцем привечает, да и тут же дождём мочит. На исходе сентября по обычаю спозаранку, ещё затемно, приехал Иван в посёлок, чтобы к работе приступить, да и обомлел. Не спит посёлок, суетится, люди туда-сюда шастают. И запах такой стоит, что Иван сразу всё понял. Соскочил с телеги прямо на ходу да бросился к невысокой часовне, что Демидов поставил, дабы строители не ходили в деревенские церкви на молебны, время не тратили.

У часовни суеты было больше. Бабы, что постарше, стояли кружком да переговаривались, то громче, а то и на шёпот переходили. Бабы помоложе вместе с мужиками таскали всякий скарб домашний: посуду, одёжку кое-какую, лавки или просто доски. Время от времени из плотных сумерек слышались выкрики: «Ну-ка, ребята, подсоби!» или «Дружно! Взя-а-али!» Оттуда же доносились удары топора, звуки падения чего-то тяжёлого, ругань и нервное лошадиное ржание.

У Ивана замерло сердце: там, за часовней, внизу пригорка стоял один-единственный дом – сруб, в котором жили инженеры Глуховы. С той стороны пригорка хибары никто не ставил: далековато было за водой ходить. Дома работников жались к дороге да к реке, наседая друг на друга, словно любопытные зеваки на ярмарке. И только Глуховы поставил свой сруб за часовней, а для Митьки, которому каждый день следовало ходить по воду, Александр смастерил тележку с двумя большими кадками. Наполняй себе кадки, да кати тележку к дому. Всё легче, чем на своём горбу тащить.

Иван не стал огибать часовню по дороге: рванул напрямки, через огороды диакона и густые заросли малины. За самой часовней он встретил местного юродивого Симку. Было ему от роду двадцать три года, но вырос Симка лишь телом, а умом остался в своём безмятежном детстве. Оттого его так любили местные ребятишки, а бабы сердобольные жалели, кормили да одёжу справляли. Летом Симка шатался по окрестным деревням, иногда работу кое-какую несложную выполнял – лошадей помыть али помочь дотащить чего. За это ему давали хлеба кусок, да молока, да каши немного. Спал Симка где придётся, в сарае али в овине, да и в собачьих будках бывало. Никакая живность к нему зла не испытывала, ни разу ни одна собака не облаяла. А ближе к зиме, когда ночи стали холодными, и потому хозяева запирали скотину, чтобы голодные звери не утащили, Симка приблудился к часовне. Диакон Архип пригрел несчастного, за это юродивый помогал ему в работе: где воск с пола соскоблить, где воды натаскать, где стены от копоти свечной отмыть.

– Слышь, Симка! – окликнул парнишку Иван. – Что случилось? Отчего беготня такая?

– Так известно, от чего, – с пришепётыванием отвечал юродивый. – Ночью-то сруб, где нжерены проживали, сгорел.

– Как сгорел? – Иван опешил, даже не заметил, как Симка слово иностранное исковеркал.

– Да вот так. Дотла.

– Как же такое случилось?

Симка выразительно, как ребёнок, пожал плечами.

– А сами-то живы?

– Да поначалу были живы. Как дом-то заполыхал, так Митька хозяев растолкал. Они повыскакивали в исподнем одном, – начал объяснять Симка, растягивая некоторые слова. – А потом Фёдор-то Николаич как заголосит: «Четрежи мои! Сгорят!» Да как ринется в дом-то. Никто и не успел его ухватить.

– И?! – нетерпеливо потребовал продолжения Иван, когда парнишка замолчал.

– Сгорел Фёдор Николаич, упокой, Господи, душу его! – Симка размашисто перекрестился.

– А второй? Александр?

– Он-то поначалу командовал, кому куда встать, как вёдра принимать с водой. Но вода-то за версту, всё одно не успели бы затушить, – с готовностью продолжил Симка. – А как увидел Александр Николаич, что брата его давно не видать, так и заметался. Кричит: «Федя! Братец!». Ему и говорят, мол, Фёдор-то Николаич в огонь за своими четрежами прыгнул. Глухов-то как заголосит да как кинется в дом полыхающий. Насилу удержали его.

– А сейчас он где?

– Дом-то как стал догорать, так и рухнул. И похоронил под собой Фёдора Николаича-то. Вот Александр Николаич вместе с мужиками-то и разгребают завал, чтобы тело достать да похоронить со всеми почестями.

Иван поблагодарил Симку и заторопился к срубу. Юродивый вслед ему кричал про каких-то бесов и про знамения, о которых сказано в Писании, но Кожемякин его не слушал. Продирался сквозь колючие кусты, прикрывая лицо поднятой рукой, и вскоре оказался на краю крутого, осыпающегося спуска. Не раздумывая, шагнул он вниз, скатился по сухой, колкой земле да побежал к толпе мужиков, что орудовала на месте пожарища.

Александра Глухова Иван заметил сразу. Приметный он был среди других мужиков, в одном исподнем и в сапогах. Руки и лицо – в розовых пятнах ожогов, с левой стороны волосы на голове обгорели почти до темечка. В глазах блестит отчаяние и злость.

– Оттаскивай! Оттаскивай к лесу! – зычно командовал он мужиками, которые ухватились за толстое, непрогоревшее бревно.

Подоспевший Иван молча взялся помогать. У кого-то были багры и топоры, а кто-то, как и Кожемякин, голыми руками растаскивал ещё горячие, рассыпающиеся снаружи, и тлеющие внутри брёвна.

Скоро нашли и Фёдора Глухова, обгоревшего дочерна. Не узнать было в этой головёшке человека: словно чучело какое скукожилось, судорожно прижимая к груди руки. Видать, бумаги свои пытался укрыть от огня Глухов, да только остался от них один пепел.

Дотла сгорел сруб. Только печь уцелела да ларчик с кованой оплёткой. Подивились мужики: ларчик вроде деревянный, а огнём не тронут, даже бока не подтлели. Словно кто его уже после пожара под рухнувшие балки подсунул. Александр же ларец схватил да в рубаху завернул, подальше от глаз людских.

Отпевали и хоронили Фёдора Николаевича в закрытом гробу. Поговаривали, что сам Демидов предлагал Александру отвезти брата в Екатеринбург да там, на новом кладбище, похоронить, как государственного деятеля, но Александр отказался. Свой последний приют обрёл Фёдор Глухов на тихом деревенском кладбище ниже Ключей.

Вскоре за старшим братом последовал и младший. В ноябре он отправился в горы неведомо зачем. Взял с собой проводника из мужиков, да оба и не вернулись – медведь-шатун задрал. Так бы и пропал Александр Глухов, если бы не охотники. В посёлке он никому не сказал, куда и насколько уходит, а посему хватились бы его не скоро. Да под снегом как отыщешь, коли метель следы заметает? А вот охотники-башкиры наткнулись на медвежий схрон, где среди прочей живности, недоеденной косолапым, лежал и инженер с разорванным брюхом да без руки.

Схоронив мужа, молодая вдова Глухова вернулась обратно в Калугу, и больше о ней никто и не слыхивал. Строительство дороги заканчивал другой инженер, выписанный из Москвы. И хоть на картах подле дороги писалась теперь его фамилия, дорогу все равно прозвали Глуховской.

След Стража

Мы поселились в отеле «Фраполли» на Дерибасовской. Номер на четвёртом этаже – под самой крышей. С него было видно синюю полоску моря на горизонте. От шикарности апартаментов я уже начал уставать.

– Вов, давай в следующий раз выберем гостиницу попроще, – попросил я. – Мне так неловко среди этой дороговизны.

– Как скажешь, – брат пожал плечами. – Просто скоро у нас не будет возможности жить в дорогих отелях и вообще бывать в крупных городах. Поэтому…

– Я ценю это! – перебил его я. – Ты не думай, что я скотина неблагодарная.

Вместо ответа брат рассмеялся.

Стоит ли говорить, что на море я не был ни разу. Единственным водоёмом, у которого я провёл часть детства, была тихая речушка в двух километрах от деревни. Течение в ней было такое слабое, что прибрежная линия заросла тиной и камышом. Единственное место, где можно было купаться, – Сорокин обрыв. Там река делала поворот почти на девяносто градусов. Мы прыгали с обрыва в воду, а выбирались, хватаясь за торчащие над рекой корни деревьев. Море же мне представлялось чем-то суровым и опасным, поэтому я немного трусил.

Позавтракав в ресторане, мы отправились на городской пляж. Было утро рабочего дня: ребятня в школе, взрослые на работе. Мы бросили вещи недалеко от полосы прибоя и вошли в воду. Волны пугали меня. Мне они казались небывалой высоты, но Вовка смеялся и говорил, что это даже не шторм, а баловство. Я поплавал, понырял, но большого удовольствия не получил. Нестабильность водной поверхности не давала мне расслабиться. Я всерьёз опасался за свою жизнь, ожидая от моря подвоха. Делиться своими страхами с братом я не собирался: не хотел показаться неблагодарным. Он мне праздник устроил, а я сейчас буду морду воротить. Но второй раз в воду заходить я не стал. Соврал, что вода холодная и у меня судорогой сводит ноги.

В отель мы вернулись во втором часу ночи. После большой культурной программы нелёгкая понесла нас в казино, где Вовка облегчил кассу на сто тысяч гривен. У меня тоже был небольшой улов – золотой браслет. Я не хотел его красть, но его присутствие жгло меня. Как будто обёртка из пупырчатого целлофана – невозможно удержаться, чтобы не начать лопать пупырышки.

Оказалось, что расстегивать силой мысли застёжки на браслетах – дело кропотливое и не такое простое, как виделось мне поначалу. Я провозился с этим четверть часа, не меньше, даже вспотел, пока браслет не соскользнул с руки дамочки. Мне оставалось только поднять его и незаметно убрать в карман.

Удивительно, но теперь к нашим вылазкам я относился иначе. После того, как мы поживились в московском казино, я два дня был в возбуждении. Всё оглядывался, не преследуют ли нас вышибалы. Кроме того, мне было не по себе из-за нашей аферы: всё-таки эти деньги мы выиграли нечестно. Помню, я думал об этом, когда валялся в постели после ритуала, всё размышлял, правильно ли мы поступаем. Можно ли нас оправдать, раз ничем другим в данной ситуации мы не могли заработать на жизнь? Или, например, тем фактом, что мы сжульничали в казино – месте, где обман и мошенничество заложены в самой сути игорного заведения, а потому украсть у вора – не преступление. Так говорили мальчишки у нас в детдоме, когда кому-нибудь удавалось стянуть бумажник какого-нибудь бизнесмена-благотворителя.

Однако всё изменилось после ритуала. Теперь наша вылазка в казино уже не казалась мне преступлением. Более того, я стал усматривать в ней некоторую справедливость. Веками люди истребляли драконов, чтобы обустроить свой быт или повысить своё положение в обществе. Теперь пришло время драконов пользоваться своим преимуществом.

В Одессе мы пробыли два дня. После потрясающего праздника мы занялись делом.

– Тебе нужна татуировка, усиливающая какую-либо ипостась, – сказал Вовка. – Ты уже выбрал, что это будет?

– Лечение, – без колебаний ответил я. Слова Кота убедили меня.

– Тогда делать поедем сегодня, потому что на обратном пути у нас не будет времени.

Я не стал расспрашивать почему. Было у меня смутное подозрение, что из Болгарии мы будем улепётывать со связанным Максиком в багажнике.

Татуировщик обрадовался нашему визиту. Вообще, на татуировщика он походил мало: высокий блондин с приветливым лицом и осанкой, как у гимнаста. Обычно мастера в таких салонах выглядели довольно специфически: носили банданы, украшенные значками, бороды или странные причёски, одевались, как панки или рэперы, и обязательно имели какое-то эффектное увлечение помимо набивания рисунков на тело. Этот же татуировщик походил скорее на продавца «Макдональдса» или на студента-ботаника, чем на байкера или сёрфера. Казалось, что свободное от работы время он проводит в библиотеке или слушает симфоническую музыку.

– Два дня работы нет, – пожаловался блондин. – Сезон-то ещё не начался.

– Считай, что мы его открыли, – Вовка протянул ему эскиз знака, который он перерисовал из своего дневника.

– Во сколько цветов выполнять? Размеры эти же или увеличивать? – начал сыпать вопросами мастер.

– Отвечай: тебе ведь делать будут, – брат хлопнул меня по плечу.

– Чёрно-белую, размеры сохранить, делать вот здесь, – я закатал правый рукав.

– Хорошо, приступим! – татуировщик проводил меня в другую комнату, посреди которой стояло кресло, напоминающее стоматологическое, только без бор-машины. – Усаживайся поудобнее. Раньше делал когда-нибудь тату?

– Да, – я сел в кресло и положил руку на подлокотник.

– Отлично, тогда правила ухода знаешь. Или напомнить? – татуировщик скинул рубашку, оставшись в майке-безрукавке. Нашему взору предстали его испещрённые различными рисунками руки, что диссонировало с простоватой внешностью парня. В этот момент Вовка изменился в лице, но тут же справился с эмоциями.

– Интересный знак, – хмыкнул он, указывая на какую-то татуировку, которую не было видно с моего места.

– Какой? Этот? – парень взглянул на свою руку. – Да, прикольный. Два года назад приходил парень, принёс этот эскиз. Я его себе тоже наколол.

– У моего друга такая же. Неужели он был в Одессе и не сказал мне? – Вовка с сожалением вздохнул. – Не помнишь, как его звали?

– Сказочник.

– Просто Сказочник?

– Да, он так сказал, – татуировщик надел резиновые перчатки и стал протирать их спиртом. – Я ещё тогда пошутил, мол, как Ганс-Христиан Андерсен? А он: нет, как Генце. Кто такой Генце – хрен знает.

Ни один мускул не дрогнул на лице брата, но я видел по его глазам, что он в сильном смятении от услышанного.

– А Сказочник не сказал, откуда он родом? Не из Самары?

– Не знаю. Сказал только, что его зовут финны на какой-то… туру… туресари, что ли?

– Ретусаари, – поправил Вовка и кивнул. – Ну, точно, это он, мой дружбан! Вот ведь чёрт лысый! Был на море – и ни полслова!

– Может, с подружкой был? – предположил татуировщик, обрабатывая мне руку.

– Хрен его разберёт! Ладно, вернёмся – позвоню ему, – Вовка взял со столика журнал и сел на стул у входа.

Когда татуировщик нанёс мне контуры рисунка и принялся набивать краску, у Вовки зазвонил телефон.

– Да, Кот, – негромко ответил брат и вышел, чтобы мы не слышали разговор.

– Ну, а ты чем занимаешься? – спросил татуировщик.

– Учился на повара, но бросил. Путешествую, чтобы в армию не забрали.

– Армия – отстой, – резюмировал мастер и принялся насвистывать себе под нос мелодию. У неё был приятный и как будто знакомый мотив с этническим налётом. Я силился вспомнить, где я его слышал. Ответ лежал на поверхности, но всё время ускользал от меня. Не выдержав, я спросил у татуировщика напрямую.

– Это местная группа «Внутри сердца». Позавчера был на их концерте. Красивую музыку играют.

Я определённо не мог знать песни этой группы. Скорее всего, мелодия татуировщика походила на какую-то композицию, которую я слышал раньше.

– Привязчивый мотив. Запоминается с первого раза и потом целый день в башке крутится, крутится, крутится…

В комнату вошёл Вовка. По его лицу я понял, что Кот сообщил приятную новость.

– Когда ты закончишь работу? – спросил он у мастера.

– Часа через два, может, меньше.

– Хорошо, я через час вернусь. Если закончите раньше – звони, – он махнул мне рукой и снова ушёл.

С татуировщиком мы больше не разговаривали. Он всё так же насвистывал свою мелодию, а я погрузился в фантазии о том, как мы приедем в Болгарию за Максиком. Мне рисовались разные картины: то он несказанно радовался нам, то обиженно бросал оскорбления. И то, и другое очень походило на брата. Он и маленьким был неуравновешенным: если был счастлив, то мог задушить в объятиях, а если злился, то на глаза ему лучше было не попадаться.

Этой же ночью мы покинули Одессу. Администратор в отеле недоумевал, почему мы съезжаем на ночь глядя.

– У вас оплачено до утра, вы можете остаться.

– Нам пора. Обстоятельства изменились, – улыбнулся Вовка.

– Тогда, может, поужинаете на дорогу? За наш счёт.

– Спасибо, но времени в обрез.

Садясь в машину, я задел рукой о ручку на двери. Место татуировки неприятно заныло. И я вспомнил разговор брата и татуировщика.

– Ты не упоминал про Сказочника в дневнике.

– Я с ним не знаком, – Вовка захлопнул дверцу и включил зажигание. – Но очень бы хотел познакомиться.

– Но ты говорил с тем парнем так, будто ты знаешь, о ком речь!

– Если бы я расспрашивал его напрямую, он бы счёл это подозрительным и не стал бы ничего говорить, – брат вырулил на проезжую часть. – Если хочешь что-то выведать, говори с людьми так, будто ты всё уже знаешь. Не бойся ошибиться: люди не любят умников и поправят тебя.

– А это рутусари – что это?

– Ретусаари, – поправил Вовка. – Видишь, у тебя получается! Это финское название Котлина – острова, на котором стоит Кронштадт. Очевидно, Сказочника надо искать там.

– А что за татуировка была у парня?

– Она есть и на твоей книге. Ты увидишь её, когда начнёшь разгадывать. Это печать Повелителей драконов.

– Но книгу-то лиги писали!

– Как знать… Печать – своеобразный копирайт. Книга, где она имелась, считалась подлинником.

– Разве печать не могли подделать?

– Её нельзя подделать. Этот знак обладает как бы генетической самозащитой. Даже если ты нанесёшь её несмываемой краской на какую-то поверхность, залакируешь, заламинируешь, зацементируешь, придумаешь ещё какой-то способ уберечь от внешнего воздействия, печать исчезнет через девять месяцев. Поэтому сдаётся мне, что татуировщик наврал: он сделал тату не два года назад, а примерно месяца два-три. Этого хватило, чтобы кожа зажила, но рисунок смотрится ярче остальных. Представляю, как парень удивится, когда он исчезнет!

– Но тебя что-то насторожило в его словах. Я видел, как ты слушал про Сказочника.

– Потому что Сказочник – дракон. И не такой, как Беша или Шу – он избранный.

– Что значит – избранный? Король драконов?

– Хранитель. Их ещё называют Стражами. Я не упоминал об этом в дневнике. Есть книга, которая описывает жизнь Повелителей и их личных драконов – Стражей. Они квинтэссенция нашего народа, ключ к разгадкам, ответ на все вопросы. Хранитель одинаково хорошо может быть воином, кузнецом, мудрецом, колдуном. Он носитель знания и идеальный продолжатель рода. Ему подчиняются все короли драконов.

– Почему?

– Потому что только Страж может говорить с Повелителями. Понимаешь, лиги выжили Повелителей из этого мира. Вернее, в каких-то источниках говорится, что они убили всех хозяев драконов, другие источники утверждают, что лиги просто выкинули их за пределы мира и поставили барьеры – как будто замок на двери поменяли. Но два Стража остались внутри – Генце и Руал. И когда Повелители драконов снова вернутся, хранители известят своих сородичей. И тогда мы перестанем подчиняться лигам и будем свободными.

– Ага! Перестанем подчиняться одним, начнём подчиняться другим.

– Да пойми ты! Лиги используют нас в своих целях. Они выращивают людские души, чтоб создавать новых богов, а мы для них – всего лишь охотничьи псы, которые волков гоняют. У лиг есть охотники, есть ловцы, армия, но никто из них особо не горит желанием рисковать ради спасения душ. Скажу тебе по секрету: многие монстры этого мира намного сильнее богов. Например, победить валькирию может только предводитель божественного войска либо охотник, убивший дракона. Нам же не требуется какой-то сверхсилы, чтобы справиться с этой летающей тварью. Вернее, раньше не требовалось. Сейчас же, когда драконы приняли облик людей, мы гораздо уязвимее.

– То есть ты думаешь, что Сказочник – потомок Генце? – вернулся я к первоначальной теме разговора.

– Да.

– А он не может быть каким-нибудь сошедшим с ума дракоидом, который нашёл знак в книге и решил стать легендой?

– Дракоид не смог бы нанести этот знак – он бы сжёг кожу, – Вовка упрямо мотнул головой.

– Но татуировщику-то не сжёг.

– Татуировщик – человек, а люди глухи к нашим магическим знакам. Нет, Женька, этот Сказочник определённо обладает силой Стража. Нам надо будет его найти, потому что он даст нам не просто защиту. Он даст нам будущее.