Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая"

Перевесившись из окна третьего этажа, Адольф Ритберг фон Теттау ловко плюнул на жестяную крышку мусорного бака. Гостиная номера люкс выходила на задний двор гостиницы «Талия». Подростки распахнули окно, чтобы покурить:

– Жаль, что балкона нет, – посетовал Адольф, – но ничего, и так обойдемся…

Над Гамбургом простиралось весеннее небо. Вода отражала блики заходящего солнца, звонили колокола церквей. Адольф проследил глазами за порскнувшим от мусорного бака котом:

– Скука, – он затянулся американской сигаретой, – мы могли не уезжать из школы или с дядиной виллы. В Сан-Паули играют рок, девчонки прихорашиваются для танцев, а мы сидим здесь…  – герр Штрайбль и герр Краузе поехали на деловой обед в дорогой ресторан на набережной Эльбы. Герберт поднял темноволосую голову от яркого журнальчика. Такие вещи в школе запрещались:

– К дяде Адольфа на семейную виллу их тоже не потащишь…  – подросток заинтересованно хмыкнул, – хорошо, что в Цюрихском аэропорту наземные службы не водили нас за ручку…  – парням выдавали щедрые карманные деньги. Оставив приятеля в кафе, Адольф принес из киоска несколько изданий с девушками в бикини на обложках:

– На разворотах купальников нет, – смешливо сказал Адольф, уперев палец в фото, – только надо все как следует спрятать. Иначе твой папа взовьется до небес…  – журнальчики прилетели в Гамбург в саквояже младшего Ритберга фон Теттау:

– Одно название, что младший, – подумал Герберт, – ему всего четырнадцать, а старшие парни смотрят ему в рот…

Адольф Ритберг фон Теттау в школе считался чуть ли не богом. Высокий, светловолосый мальчик носил форму с изящной небрежностью. Его носовые платки помечала искусная монограмма: «А.Р.Т.», вкупе с семейным гербом. После каникул Адольфа привозил к воротам школы низкий лимузин с затемненными окнами:

– Он царит на теннисном корте, он капитан футбольной команды, староста своего года, – восхищенно подумал Герберт, – он знает арабский язык…  – Адольф не распространялся о своих путешествиях, но в школе видели его южный загар:

– Мой дядя ведет дела с Ближним Востоком и Африкой, – объяснил подросток, – он берет меня с собой в поездки…  – три раза в неделю Адольф отправлялся в Цюрих, заниматься арабским языком, с университетским преподавателем:

– Но он свой парень, не заносчивый, – весело подумал Герберт, – ребята делают ему заказы и он всегда протаскивает в школу сигареты и выпивку…  – сын Штрайбля оценил и виллу семейства Ритберг фон Теттау. По сравнению с монолитом из стекла и мрамора, альпийское шале Штрайблей казалось деревенской лачугой:

– У его дяди нет кружевных салфеточек, как у мамы…  – усмехнулся Герберт, – такие интерьеры снимают в журналах…  – Адольф провел его в гостиную со шкурами тигров и коврами семнадцатого века, с картинами Матисса и африканской скульптурой:

– Это прислал папин друг, сеньор Гутьеррес, из Пунта-Аренаса…  – Адольф показал Герберту южноафриканскую маску, – это мы привезли из Парагвая…  – он махнул в сторону шкуры ягуара. К четырнадцати годам Адольф успел навестить и Саудовскую Аравию с Марокко:

– Он унаследует бизнес дяди, как я встану в главе папиной конторы, – подумал Герберт, – но господин Ритберг фон Теттау занимается интересными делами, а не просиживает штаны за скучными папками…  – Адольф объяснил, что его дядя Алоиз консультант по вопросам безопасности. Герберт не видел старшего Ритберга фон Теттау. Господин Алоиз пребывал в деловой поездке. На вилле Ритбергов распоряжались молчаливые мужчины с военной выправкой:

– Дядины охранники, – пояснил Адольф, – то есть и мои тоже…  – охранники и довезли подростков до Цюрихского аэропорта:

– Еще все лето сидеть в Италии, – недовольно подумал Герберт, – ходить на мессу каждое воскресенье, слушать, как мама сплетничает о знаменитостях…  – фрау Матильда любила читать светские страницы газет, – но ничего, на вилле Ферелли хотя бы есть море…  – Адольф, по его словам, тоже отправлялся с дядей на море:

– То есть он летит в Саудовскую Аравию, на море Красное…  – повернув журнал к приятелю, Герберт поинтересовался:

– Они все так делают…  – отхлебнув из фляги джина, позаимствованного в баре номера, Адольф кивнул:

– Делают. Если не делают, то можно их заставить…  – Герберт предполагал, что у приятеля все случилось:

– Не зря он в Цюрихе купил эти вещи…  – парень понял, что покраснел, – интересно, у него было что-то с Кларой…  – Адольф показал ему фото темноволосой девчонки:

– Она мой друг, мы переписываемся по-испански, – серьезно сказал подросток, – Клара тоже хочет быть историком, то есть антропологом. Она будет изучать южноамериканских индейцев…  – Герберт решил о таком не спрашивать:

– Во-первых, Адольф о ней говорит уважительно, а во-вторых, она католичка, приличная девушка…  – ткнув в пепельницу сигаретой, Адольф соскочил с подоконника:

– Ноги в руки, Штрайбль, – скомандовал парень, – меняем рубашки, берем все необходимое, – он подмигнул приятелю, – и вперед, в Сан-Паули. Смешно приехать в Гамбург и провести все время в гостинице, слушая радио…  – Герберт помялся:

– Но что скажут папа и герр Краузе…  – Адольф закатил глаза:

– Ты слышал, у них не только обед, но и карточная игра. Они вернутся после полуночи, а сейчас едва пробило семь вечера. Возьмем такси и все успеем…  – стоя у зеркала, подросток улыбнулся своему отражению:

– Найдем девиц, – распорядился он, – деньги у меня есть, а в Сан-Паули больше ни о чем не заботятся. Хватит изучать картинки, – он выдернул журнал у Герберта, – пора приступать к практике, господин Штрайбль-младший…  – расхохотавшись, Адольф пошел в ванную.

Медный купол церкви святого Михаила сверкал в закатном солнце.

Вереница такси и частных машин медленно ползла в сторону освещенной неоновыми огнями Реепербан. Покрутив рычажок радио, водитель покосился на двух парней, севших в его машину рядом с гостиницей «Талия»:

– Богатенькие сынки, – хмыкнул шофер, – видно, что у них денег куры не клюют. Они не местные, местные бы поехали на метро…  – темноволосый юноша говорил с баварским акцентом:

– Светлый вообще не немец, то есть немец, но из Швейцарии, – решил шофер, – он объясняется на хохдойч, но швейцарский говор у него все равно слышен…

Часы у швейцарца были золотые, сигареты он держал в таком же портсигаре. Пассажиры решили обойтись без пиджаков и галстуков:

– На Реепербан галстуки и не нужны, – весело подумал водитель, – в наши клубы пускают хоть голым, только бы клиент платил. Впрочем, голыми скорее выпускают…  – пробка встала намертво. В отвернутое стекло просунулась ловкая рука:

– Только у нас, – затарахтел паренек, по виду ровесник пассажиров, – стриптиз нон-стоп…  – он бойко выговаривал английские слова, – развлечения круглые сутки, приватные танцы, массаж, комнаты отдыха, первая выпивка за счет заведения…  – он сунул яркую афишку одному из парней:

– Заходите, ребята, не пожалеете. Девочки у нас заводные, заскучать не дадут…

За бархатными канатами, отгораживающими вход в еще не открытые клубы, собирались очереди. Девицы, с распущенными по спине волосами, в коротких, по колено юбках, в обтягивающих грудь свитерах, носили высокие сапоги. Парни щеголяли узкими брюками, блестящими от бриолина волосами. На углу, под кубинским флагом, обосновалась кучка ребят с неухоженными бородами, в джинсах:

– «Руки прочь от Кубы!», – прочел шофер на плакате, – пикет Социалистического Союза Немецких Студентов. Товарищи, поддержите борьбу стран Африки и Америки против колониального гнета…  – Адольф незаметно рассматривал бородачей. По мнению дяди, движение должно было работать с радикалами:

– То есть использовать их для акций, – наставительно сказал Максимилиан, – у нас хорошие связи с борцами за свободу Палестины. Партия Арафата будет рада оказать нам поддержку, принять наших протеже для тренировки в лагерях боевиков. Левые уцепятся за такую возможность…  – он постучал сигарой о край антикварной пепельницы, – а мы, что называется, загребем жар чужими руками. Германия окунется в волну террористических актов и насилия, но в это время ты…  – он со значением взглянул на Адольфа, – молодой, многообещающий депутат Рейхстага…  – дядя отказывался употреблять современные слова, – соберешь вокруг себя сплоченную группу единомышленников и объявишь о введении военного положения. Дальше все…  – Максимилиан налил себе коньяка, – покатится по знакомой нам дорожке.

– Вместо здания Рейхстага мы подожжем, то есть взорвем, что-нибудь не менее значимое…  – дядя задумался, – например, Кельнский собор. В стране воцарится паника, анархия. Вы отправите левых на скамью подсудимых, быстро их расстреляете и начнете всеобщую мобилизацию. В конце концов, – дядя подмигнул Адольфу, – русские сослужили нам хорошую службу. Ни один немец не откажется встать в ряды рейхсвера или люфтваффе, чтобы освободить наших братьев, страдающих под пятой коммунизма. Это даже лучше, чем освобождение Судет, хотя Судеты тоже должны вернуться Германии. После победы ты откроешь нации свое истинное происхождение. Тебя увенчают лаврами и будут носить на руках, сын фюрера. На случай затруднений…  – Максимилиан помолчал, – у нас всегда есть вещь, виденная тобой в банковском хранилище в Цюрихе…

Дядя объяснил Адольфу, что ракеты практически вечны:

– Никто не знает о базе, – заметил он, – оружие возмездия нацелено на Нью-Йорк. Ракеты разрушат город через четверть часа после поворота рычажка…  – он коснулся тускло поблескивающей металлической коробки:

– Что касается эскиза Ван Эйка…  – в расстегнутом вороте белой рубашки дяди сверкнул синий алмаз, – то он займет достойное место в будущем музее имени твоего покойного отца, фюрера всех немцев, отдавшего жизнь за Германию. Мы закажем статую твоей матери, валькирии, давшей жизнь наследнику фюрера…

Герберту Штрайблю, разумеется, ничего этого знать было не надо:

– Его отец притворяется антифашистом, – презрительно подумал Адольф, – но дядя сказал, что адвокат Штрайбль в прошлом мелкий уголовник. Он сидел в Дахау за темные делишки, а потом навешал лапши на уши союзникам. Он не герр Краузе, тот настоящий член движения…  – дядя посоветовал Адольфу назначить Краузе главой министерства юстиции:

– Министерство безопасности дядя возглавит сам, – вспомнил подросток, – через пятнадцать лет ему еще не исполнится семидесяти. Можно не сомневаться, что он избавит Германию от левых и жидов…  – Адольфу предстояло познакомиться с кузиной, а в будущем и его женой, Фредерикой. Подросток не хотел спорить с дядей:

– Фредерика его дочь, он о ней волнуется. Дядя лучше знает, какая жена фюрера придется по душе немцам. Клара только мой друг…  – Адольф скрыл вздох, – хотя именно Клара мне и нравится…  – он услышал робкий голос Герберта:

– Может быть, сходим в это заведение…  – приятель помахал листком, – вроде выглядит прилично…  – Адольф отозвался:

– В этом заведении ты останешься без штанов, дорогой Штрайбль и я имею в виду не только времяпровождение, – юноша добавил:

– Мы поищем тихое местечко, без толп туристов…  – Адольф понимал, почему приятель сам не свой:

– У него это случится в первый раз, – хмыкнул Адольф, – как у меня прошлым летом в Саудовской Аравии. Но дядя мне все объяснил, в этом нет ничего сложного…  – пальцы с алым маникюром постучали по стеклу. Девушка в облегающем платье улыбнулась щедро накрашенным ртом:

– Давайте к нам, ребята. Только сегодня у нас две выпивки по цене одной…  – Адольф сунул шоферу купюру:

– Здесь нас в покое не оставят. Выпьем кофе и решим, куда идти…  – он обернулся к Герберту:

– Иначе мы всю ночь простоим в пробке. Здесь, кажется, приличное кафе, я угощаю…

Напротив станции метро «Сан-Паули», под полосатыми маркизами, расставили кованые столики. Выпрыгнув на тротуар, подростки нырнули под вывеску: «Моя Италия. Кофе, мороженое, сладости».

Пышная молочная пенка возвышалась над картонным стаканчиком с трехцветной надписью «Моя Италия». Второй стакан пока закрывала пластиковая крышка.

Дешевый пансион занимал комнаты бывшей буржуазной квартиры в сером доме начала века напротив метро «Сан-Паули». Комнаты снабдили электрическими чайниками и пакетиками скверного, растворимого порошка. Портье заметил, что новая постоялица, скромная женщина с обезображенным шрамами лицом, приносит кофе из итальянской забегаловки неподалеку. Паспортов в пансионе не спрашивали. Жилица с небольшим саквояжем заплатила за три дня постоя:

– Наверное, жертва пожара, – решил портье, – жаль, фигура у нее хорошая. С ее лицом и не скажешь, сколько ей лет. Но она в возрасте, у нее седина в волосах…

В отличие от обычных патронов пансиона, моряков и студентов, постоялица вела себя тихо, как мышка. Она первой шмыгала в столовую, с расшатанными стульями и столами, где с шести утра накрывали завтрак. Женщина выпивала две чашки горького кофе, съедала вареное яйцо с толикой хлеба, и была такова:

– Она избегает многолюдных мест, – понял портье, – я бы тоже избегал с таким лицом…  – он понятия не имел, где постоялица проводит дни. Женщина возвращалась в пансион в сумерках, с бумажным пакетом из ближнего магазина и стаканчиками кофе:

– Но какая разница…  – портье зевал, провожая глазами ее бежевый плащ, – она безобидная женщина. Не пьет, не включает рок на всю громкость, не водит к себе мужчин. Да и кто на нее польстится…

Дни Лаура проводила на гамбургском вокзале. Разобравшись в расписании поездов, купив подробную карту, она набросала в блокноте план операции:

– Ближайшая станция к ферме, Нибюлль…  – Лаура задумалась, – судя по досье, оттуда десять километров до «Озерного приюта»…  – эсэсовка Моллер назвала свои владения с обычной для немцев сентиментальностью:

– Она выросла на ферме в Шварцвальде, – Лаура раздула ноздри, – в Нойенгамме она пичкала нас медом из собственного улья. Немцы и в концлагере разыгрывали пасторальную идиллию, мерзавцы…  – Лаура запретила себе ездить в Нойенгамме:

– Ничего не случилось, – она боролась с желанием разодрать до крови чешущиеся ладони, – отродье дьявола родилось мертвым. Эмма вынесла труп из барака, выбросила его в протоку. Ничего не случилось, я ничего не делала…  – ночью Лауре опять чудился далекий, детский голос:

– Потому, что я в Гамбурге…  – твердо сказала она себе, – когда я уеду отсюда, все прекратится…  – сын звал ее по имени, горько, обиженно плача:

– Все прекратится…  – она ворочалась на продавленной кровати, – кровь за кровь, жизнь за жизнь. Моллер ответит за свои преступления, ее отродья тоже сдохнут и все прекратится…  – в подробном досье на Моллер, полученном Лаурой в Париже от якобы работника Штази, упоминалось, что муж Моллер директорствует в начальной школе в Нибюлле. Лаура решила не пользоваться железной дорогой:

– Нибюлль дыра, где каждый человек на примете. Я доберусь на поезде до Фленсбурга, где возьму напрокат машину…  – кроме досье, немец снабдил Лауру ключом от ячейки автоматической камеры хранения на гамбургском вокзале. Внутри она нашла внушительную сумму денег и записку:

– Если вам понадобится транспорт, обратитесь по этому телефону…  – справившись в телефонной книге, Лаура поняла, что номер принадлежит автомеханику во Фленсбурге:

– Наверняка, бывший эсэсовец, – скривилась женщина, – но мне все равно…  – Лаура предполагала, что получит, как говорили они до войны, одноразовый транспорт:

– После акции я не вернусь во Фленсбург. Машина сгорит с фермой, а я пешком дойду до датской границы, там пара десятков километров…

В саквояже Лауры хранился вещевой мешок крепкого брезента, без опознавательных знаков, штаны цвета хаки и свитер образца тех, что носили британские коммандо. Купив вещи в неприметной лавке, в дальнем районе Парижа, она расплатилась наличными:

– Еще десантный нож, котелок и фонарик…  – Лаура хотела зарыть вещи в лесу, миновав неохраняемую датскую границу, – в Копенгагене я появлюсь, как мадам де Лу…

Не желая рисковать, она не звонила и не отправляла телеграмм в Париж:

– С мальчиками все в порядке, – сказала себе Лаура, – через неделю я окажусь дома. Пистолет отправится в банковское хранилище…  – пока браунинг Джо надежно прятался в тайнике, в подкладке ее сумки, – никто ничего не узнает. Дети считают, что я во Франции, пусть считают и дальше…  – Лаура приехала в Гамбург на пароме из Роттердама. На пароме же она хотела покинуть и Копенгаген:

– Сначала направлюсь в Мальме, а потом обратно в Роттердам, надо запутать следы …  – она не собиралась ходить на первое представление «Волшебной флейты». Город увешали оперными афишами:

– Генрик здесь вместе с Аделью…  – афиши концертного зала сообщали о выступлении маэстро Авербаха, – и Сабина тоже приехала…  – в газетах Лаура прочла о волшебной вечеринке, как именовали прием светские страницы:

– Даже на галерке мне появляться опасно, – хмыкнула женщина, – да и что мне там делать? Брунсов я увижу в уединении «Озерного приюта»…  – Лаура не сомневалась, что автомеханик во Фленсбурге снабдит ее керосином и всем остальным, необходимым для акции. Отпив кофе, она склонилась над досье Моллер:

– Ферма не ее, а Брунса. Девочка, кстати, у нее не от мужа…  – в папку вложили копии метрик детей Моллер. В документах Магдалены, родившейся в феврале сорок шестого года в Шварцвальде, на месте имени отца стоял прочерк:

– Она нагуляла девку от какого-нибудь эсэсовца в конце войны…  – поморщилась Лаура, – впрочем, им все равно не жить. Но сначала Моллер признается мужу и детям, кто она такая на самом деле…  – при нацистах герр Брунс провел десять лет в лагерях, как социал-демократ:

– Он будет рад узнать об истинном лице жены, – усмехнулась Лаура, – ради спасения своей шкуры, Моллер все, что угодно расскажет. Но никакого снисхождения, она не дождется…  – в досье упоминалось, что Моллер, не пройдя денацификацию, получила от британцев новые документы:

– Она предала кого-то из высокопоставленных нацистов, – Лаура затянулась сигаретой, – ее провели по программе защиты свидетелей… – в папке она нашла машинописные отчеты со знакомой, размашистой подписью. Лаура поняла, кого ей напоминает сын Моллер:

– Здесь он тоже отметился, развратник, – зло подумала женщина, – он бросил меня до войны, а я ждала его предложения, надеялась на свадьбу… Ничего, в этом Моллер тоже признается мужу…  – Лаура не намеревалась оставлять Иоганна, как звали сына Моллер, в живых:

– Иоганн, Джон, – она вскинула бровь, – не имеет значения, он отродье нацистки…  – отхлебнув кофе, Лаура взглянула в окно. Высокий, светловолосый юноша, потянув на себя дверь «Моей Италии», пропустил внутрь приятеля, ниже его ростом. Ладони отчаянно зачесались, Лаура прикусила губу:

– Он похож на Ангела Смерти, Отто фон Рабе, и на Максимилиана. Ему… тому ребенку, сейчас было бы девятнадцать. Но он не выжил, он родился мертвым…

Отогнав бьющийся в ушах младенческий плач, Лаура вернулась к схеме операции.

Хозяин «Моей Италии», синьор Луиджи, как церемонно представил его Авербах, водрузил на небольшой подиум рассохшееся, купленное по дешевке пианино.

Завидев их в дверях кафе, итальянец раскрыл объятья:

– Маэстро Энрике, рад видеть вас в добром здравии! Синьорина…  – он склонился над рукой Магдалены, – добро пожаловать на островок солнца среди хмурого Гамбурга…  – стены кафе увешали итальянскими триколорами, яркими плакатами «Алиталии», призывающими посетить Венецию, Рим и Капри:

– Мой родной город, – гордо сказал синьор Луиджи, указывая в сторону силуэта Колизея, – вы обязательно должны навестить Италию, синьорина Магдалена…  – девушка увидела и фотографии Его Святейшества, вкупе с портретами Верди и покойных певцов, синьора Карузо и мистера Марио Ланца:

– Синьора Адель пела с ним дуэтом…  – Луиджи вздохнул, – такого тенора больше не появится…  – на пианино красовался рукописный плакат:

– Итальянский вечер с живой музыкой и тарантеллой…  – Магдалена не могла сдержать улыбки:

– Не вы ли случайно будете за фортепьяно, маэстро…  – афиша о предстоящих концертах Авербаха висела у входа в кафе. Усаживая Магдалену за столик, Генрик серьезно отозвался:

– Не я, но мой покойный отец играл в баре, в Касабланке, во время войны…  – девушка открыла рот: «Совсем как в фильме». Генрик усмехнулся:

– Как в фильме. Моего отца там звали Сэм, на американский манер, то есть Самуил. Запомните, моя милая фрейлейн Брунс, жизнь сильнее искусства…  – хозяин кафе прислал за их столик тирамису от заведения. Магдалена еще никогда не пробовала итальянских сладостей:

– Очень вкусно, – восторженно подумала девушка, – надо научиться их делать. Мама всегда печет одно и то же, яблочный пирог, шоколадный торт или ванильный кекс. Мы весь ее репертуар знаем наизусть…  – во Фленсбурге, куда они с Иоганном ездили в гимназию, продавали мороженое. Брат по секрету давал Магдалене лизнуть растаявшее лакомство:

– Но тирамису еще вкуснее, надо запомнить кондитерскую…  – девушка испачкала изящный нос в креме:

– Пейте капуччино, – добродушно сказал Генрик, – вы сладкоежка, фрейлейн Брунс, как все певицы…  – Генрику не надо было соблюдать диету, но, желая поддержать Адель, он не ел при жене ничего запрещенного, как выражались ее врачи:

– Даже с тем, что она сидит на салате и мясе…  – Адель не позволяла себе ни фруктов, ни молока, – с начала курса лечения она все равно поправилась на десять килограмм. Ладно, главное, это ребенок. Адель потерпит, она тоже хочет, чтобы наш малыш появился на свет…  – заметив восхищение в глазах малышки, Генрик спокойно подумал:

– Связь скрыть несложно. Фрейлейн Брунс дурочка, но думает о будущей карьере. Она не станет болтать о случившемся. Если сплетни дойдут до Адель, малышке не доверят подметать сцену…  – Генрик знал, какими мстительными могут быть дивы:

– Меня Адель простит, то есть не поверит слухам, а малышку она отправит пинком под зад в ее деревенскую глушь. Но если родится ребенок, – в скромном вырезе кардигана девушки блестел католический крестик, – такого никогда не утаишь…  – Генрик не хотел содержать плод случайной связи:

– Малышка в меня влюблена, но я женат и не собираюсь разводиться с Аделью…  – Генрик уважал трудолюбие и упорство жены, – из нее выйдет лучшая мать нашим детям, чем из всех девиц, вместе взятых…  – он, тем не менее, не мог отказаться от возможности переспать с девчонкой:

– Ей шестнадцать, она девственница…  – Авербах задумался, – Дора, кстати, не была. Она выросла в детдоме, болталась по общежитиям, где вольные нравы. Но с фрейлейн Магдаленой можно тоже вести себя свободно…  – с началом курса гормонов жизнь с женой стала напоминать Генрику расписание поездов на вокзале:

– Адель пока не вешает графики над кроватью, – он скривился, – но настаивает, чтобы в нужные дни я отменял репетиции…  – никто и ничто не заставило бы Генрика отменить концерт, – ладно, в конце концов, именно затем я и пью русские таблетки…  – он вздохнул, – но с Аделью все стало еще скучнее, чем было раньше…  – Генрик не сомневался, что с малышкой все случится по-другому:

– Она бойкая девчонка, я видел, как она танцует…  – Авербах тайком заглянул в хореографический класс, – вообще она не похожа на немку. В ней есть что-то итальянское, средиземноморское…  – Магдалена не знала своего отца:

– Меня вырастил папа, – объяснила девушка, – но мой настоящий отец умер от ран летом сорок пятого года. Он тоже, как и моя мама, был из Шварцвальда. Они хотели пожениться, но не успели…  – Генрик решил, что неизвестная ему мать Магдалены скормила девочке слезливую историю:

– Ей не хотелось признаваться в связи с иностранным рабочим, например, французом. Отсюда у фрейлейн Брунс ее живость. Она словно шампанское, а не пиво, как трудяги немки, вроде Адели…  – половина немецкой крови в жене делала ее, по мнению Генрика, очень организованной:

– Но и унылой тоже, – вспомнив ночи с женой, он сдержал зевок, – от нее нечего ожидать большего, чем обязательная программа, если можно так сказать…  – ему хотелось чего-то нового:

– У малышки блестят глаза, когда она на меня смотрит, девчонка часто дышит. Время пришло, нечего затягивать…  – он подвинул фрейлейн тарелку с канноли:

– Попробуйте, это сицилийское пирожное…  – Генрику пришло в голову, что можно поиграть в кафе:

– Всем известно, что после деловых встреч я люблю играть в отелях или ресторанах. Луиджи мне не откажет. Даже здешний никудышный инструмент годится, чтобы очаровать малышку…  – Генрик подмигнул девушке:

– Я знаю, что вы танцуете тарантеллу…  – Магдалена, покраснев, накрутила на палец прядь темных волос:

– Да, в «Паяцах» поселяне веселятся на площади…  – Генрик положил руку на ее тонкие пальцы:

– Сейчас вы услышите живую музыку, фрейлейн Брунс…  – девушка ахнула, – тарантелла Шопена, только для вас…  – Генрик поднялся:

– Я найду сеньора Луиджи, договорюсь насчет пианино…  – Магдалена тоже встала:

– Вы меня балуете, маэстро Авербах…  – девушка смутилась:

– Скажите, где здесь…  – Генрик указал себе за спину:

– Вниз по лестнице и налево. Когда вы вернетесь, я буду за роялем, моя дорогая муза…  – вежливо склонив голову, он пропустил девушку к узкой лестнице. Зашуршав пышной юбкой, Магдалена скользнула взглядом по светловолосому юноше, сидящему в дальнем углу:

– Он вроде был с приятелем, тот на меня глазел. Неужели я все-таки нравлюсь маэстро…  – щеки запылали, девушка зацокала каблуками по шатким ступенькам.

Адольф тоже заметил хорошенькую девчонку и ее спутника. Он узнал жида, музыканта, приглашенного на виллу к деловому партнеру дяди, швейцарскому дельцу, месье Вале:

– Я и так понял, что они с женой в городе, я видел афиши. Мы идем на «Волшебную флейту», – юноша спокойно ел мороженое, – но никакой опасности нет, для него я Ритберг фон Теттау, наследник аристократического рода, племянник богатого бизнесмена, как говорят американцы…

Девчонка напомнила Адольфу Клару. Сначала он даже подумал, что музыкант явился в кафе с родственницей:

– В ней есть что-то жидовское, – решил Адольф, – хотя я неправ насчет Клары. Клара темноволосая, но она истинная арийка. Мой отец, фюрер, тоже был темноволосым…

Адольфу, тем не менее, нравилось его сходство с покойным дядей Отто. Сохранившиеся фотографии семьи фон Рабе дядя держал в банковской ячейке:

– Но даже там нет его собственных снимков, – вздохнул Адольф, – по соображениям безопасности, дядя все уничтожил. Хотя, если судить по архивным материалам, он совершенно не похож на себя прежнего…

Архивные материалы, съемку казни предателей, поднявших руку на фюрера, хроники расстрелов евреев и партизан, обучающие фильмы, сделанные гестапо, в Швейцарию поставлял адвокат Краузе. На каникулах Адольф любил смотреть пленки. Не желая обременять охранников, он сам управлялся с проектором. Юноша проследил глазами за стройной спиной девки:

– Жид выжил в Аушвице, а теперь он чувствует себя в Германии, как дома. Девка ему не родня, он за ней приударяет, а еще женатый человек. Жиды все одинаковы, они падки на ариек. Хотя, судя по ее лицу, в рейхе ее бы отправили в концлагерь не только за связь с евреем. Она и сама полукровка…  – Адольф гордился чистотой их рода:

– Британцы тоже близки к арийцам…  – вспомнив о лондонском брате, он поморщился, – но они променяли героизм на торгашество, как итальянцы и французы. Англичане хитры и себе на уме, им нельзя доверять. Мистер Холланд соблазнил маму, использовал ее для побега и был таков…  – дядя рассказал ему о появлении на свет его старшего брата:

– Я найду его, поговорю с ним, – обещал себе Адольф, – у меня не так много родственников, чтобы ими разбрасываться…  – в его будущей политической карьере поддержка Британии оказалась бы очень кстати:

– Но о фюрере, моем отце, ему ничего знать не надо, – Адольф отставил пустую вазочку, – как до поры до времени не надо об этом знать Фредерике…

В университет Гейдельберга юноша собирался поступать со своими документами, но для будущего визита в Израиль и работы в кибуце, дядя обещал ему не вызывающий подозрений паспорт:

– Не аргентинский, – задумался Максимилиан, – твой испанский еще не так свободен, Моссад может тобой заинтересоваться. В Аргентине, как ты знаешь, живет много членов движения. Нет…  – дядя пощелкал пальцами, – мы обеспечим тебе швейцарские или австрийские бумаги…  – с ними Адольф должен был изучать языки и работать в кибуце:

– Найти Фредерику, влюбить ее в себя…  – он облизал губы, – привезти ее в Европу и открыть ей правду. Германия встретит овациями нового канцлера и его очаровательную жену…  – он не сомневался, что дочь дяди захочет вернуться в настоящую семью:

– Жиды украли ее у немецкого народа, лгали о ее происхождении. Она будет счастлива обрести исконную арийскую кровь…  – следуя заветам покойного дяди Отто об арийской диете, Адольф только изредка позволял себе табак, алкоголь или сахар:

– Но сейчас можно, – успокоил он себя, – я на отдыхе, каникулы только начались…  – юноша взглянул на часы:

– У Штрайбля медвежья болезнь, – усмехнулся он, – я ему сказал, чтобы он ни о чем не волновался. Я начну с девчонками, а он ко мне присоединится…

Адольф решил сводить приятеля в один из многочисленных зальчиков в переулках у Реепербан, где показывали порнографические ленты:

– Возьмем отдельный кабинет, к заказу прилагаются девчонки и выпивка. Алкоголь они продают с большой наценкой, но ладно, ничего не поделаешь…  – он услышал возмущенный, девичий голос:

– Оставь меня в покое, мерзавец! Убери руки! На помощь, кто-нибудь…  – Адольф вскочил:

– Проклятый идиот Штрайбль к ней полез. Я видел, как он на нее глазел. Ему в голову джин ударил. Не надо было его подпускать к гостиничной выпивке…  – Адольф не успел нырнуть в темный провал лестницы. Маэстро Авербах пронесся по залу:

– Сейчас Штрайбль получит по заслугам, – юноша успокоено сел на место, – так ему и надо. Мне незачем вмешиваться. В опере мы не пойдем за кулисы, в зале жид меня не разглядит, а здесь он меня вспомнит…  – дядя всегда учил Адольфа осторожности. Снизу донесся жалобный вскрик. Адольф откинулся на спинку диванчика:

– Придурок поймет, что не со всеми девчонками можно распускать руки…  – сбежав по лестнице, Генрик встряхнул парнишку, пытавшегося обнять испуганно прижавшуюся к стене фрейлейн Магдалену:

– Пошел вон отсюда, мразь, – гневно сказал Авербах, – это тебе на дорожку…  – подросток схватился за разбитый нос. Повернув его спиной, Генрик дал парню хорошего пинка под зад. Пролетев к лестнице, юноша поплелся наверх:

– Он просто напился, – сказал Генрик, – не обращайте на него внимания, фрейлейн Магдалена…  – девушка прерывисто дышала, серые глаза блестели:

– Вы… вы такой смелый…  – шагнув вперед, она неловко коснулась губами щеки Авербаха: