Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая"

Паук носил скромную, но отличного качества дубленую куртку, на светлые волосы падал все же начавшийся легкий снежок. Он остановился у третьей колонны, держа букет кремовых роз:

– Комитетчик на свидании, – Генрих не собирался задерживаться в портике, – ладно, какая мне разница, что у него за барышня…  – Генрих заметил рядом с фонтаном в скверике знакомую фигуру. Он даже не стал прищуриваться:

– Ерунда, мне все чудится. Что Густи делать в Москве…  – окурок жег ему пальцы, но Генрих не замечал боли. Сердце прерывисто забилось:

– Этого не может быть, я не верю. Но это Густи, сомнений нет… – пробежав одним духом по ступенькам, Густи распахнула руки: «Здравствуй, мой милый!».

– So, darling, stand by me…  – Саша лениво насвистывал, прислонившись к беленой стене под криво висящим портретом Хемингуэя. На разоренной тахте валялся шелковый бюстгальтер. Платье Невесты свешивалось с кресла, заваленного помятой одеждой. С кухни доносилось громыхание. Невеста обживалась в квартирке:

– Она, словно в Берлине, изображает из себя примерную женушку…  – Саша зевнул, – теперь мне от нее долго не избавиться…  – по словам девушки, посольство не чинило ей препятствий в выходе с территории:

– На Софийской набережной все спокойно…  – Саша стряхнул пепел, – ночные охранники, видимо, слушали футбол по радио. Они не обратили внимания на выстрелы. К тому же, ворота посольства выходят на площадь, а не набережную…  – размеренно тикали часы.

Потушив сигарету, он забросил за голову сильные, загорелые руки:

– Еще полчаса и можно ее отправлять восвояси. Вечером меня ждет более приятное времяпровождение, пани Данута…  – Саша встречался с будущей Монахиней на Лубянке, для обсуждения результатов слежки за костелом:

– Но закончим вечер мы здесь…  – с кухни повеяло кофе, – пани Данута пока не успела мне надоесть…  – Саша ни в грош не ставил таких девушек:

– Они словно Куколка, расходный материал. Маша была другой, я ее уважал и любил. Она бы стала отличной женой, матерью моих детей. Другие девки годны только для постели. Невеста мне даже там давно наскучила…  – Саша заставлял себя изображать интерес к девушке:

– Она пробудет в посольстве год, а то и больше. Ладно, придется потерпеть. Если 880 и М выжили, они вынырнут на поверхность, во всех смыслах этого слова. Вынырнут, появится в поле нашего зрения…  – пока, судя во всему, герцог Экзетер не навещал посольство своей страны:

– Невеста не играет, не притворяется…  – решил Саша, – она откровенна, когда говорит, что со вчерашнего дня никаких визитеров на Софийской набережной не было…  – он пока не интересовался более не существующим тайником в Нескучном Саду.

Сначала, по распоряжению начальства, ему надо было выяснить обстоятельства, при которых полковник ГРУ Пеньковский продался западу:

– Невеста не врет насчет своего дядюшки…  – хмыкнул Саша, – я по глазам ее вижу. Товарищ Котов ее расслабил байками насчет Ворона, приучил к нам. Она словно собака, предана хозяину, то есть мне…  – наставник сделал вид, что пострадал от послевоенных репрессий:

– Меня арестовали в сорок восьмом году, как участника так называемого сионистского заговора в МГБ…  – вздохнул товарищ Котов, – я пять лет провел в местах, не столь отдаленных…  – Саша восхищался правдоподобностью рассказов ментора:

– Если бы я не знал, что он в это время выполнял задания партии и правительства, я бы тоже ему поверил. Он кого угодно к себе расположит, мне тоже надо стать таким…  – Саша знал за собой некую нетерпеливость:

– Мне скучно тратить время на предателей, – понял он, – когда я с Невестой, я украдкой посматриваю на часы. Но дело есть дело, я должен играть в любовь…

После пары часов, проведенных сегодня на дне Москвы-реки, перед ожидающейся ночью с пани Данутой, Саша с гораздо большим удовольствием поспал бы. Он спустился с водолазами в реку рядом с Большим Каменным мостом. Пока поиски шли в пределах километра от посольства:

– Мы нашли пару пистолетов и все, – недовольно подумал он, – никаких тел, никаких следов 880…  – разговор с приемным сыном убитого гражданина Лопатина тоже ничего не дал:

– Парень настаивает, что его отец уехал на рыбалку…  – Саша прочел рапорт коллеги Генриха Рабе, – немец молодец, просидел на Арбате два часа. Он дотошный, в нашем деле это хорошо…  – несмотря на старания коллеги, допрос младшего Лопатина оказался бесплодным:

– Арестовывать его не за что, – хмыкнул Скорпион, – прокуратура не даст санкции и будет права. Времена беззаконий прошли, у нас конституционное государство…  – Саша считал, что съезд и лично товарищ Хрущев поступают верно:

– Хватит цепляться за прошлое, то есть за Сталина. Он был великий человек, но и великие люди ошибаются. Товарищ Ленин, кстати, открыто признавал свои ошибки, как и дедушка…  – Саша читал стенограмму заседания ЦК большевистской партии, из специального фонда хранения, как говорили в архивах:

– Дедушка настаивал на расстреле всех зачинщиков и участников эсеровского мятежа, включая Спиридонову. Он заметил, что убийцы Мирбаха имели при себе мандат с подписью Дзержинского. По его мнению, Дзержинский тоже подлежал аресту…  – Ленин резко оборвал соратника:

– Александр Данилович считает, что у нас диктатура пулемета, – усмехнулся Саша, – но мы должны подчиняться диктатуре пролетарского закона, товарищи. У нас не единоличное правление. Решения мы принимаем коллегиально, а не следуя прихотям некоторых самопровозглашенных наполеончиков…  – Дзержинского временно отстранили от работы, но быстро вернули в ВЧК:

– Спиридонова получила всего год тюрьмы, откуда она скоро и бежала. Остальные тоже отделались легким наказанием, – подумал Саша, – расстреляли всего несколько человек. Правда, маховик ежовских репрессий обрушился и на них…  – под наполеончиком Владимир Ильич имел в виду Горского:

– Такой и должна быть комсомольская и партийная жизнь, – сказал себе Саша, – честной. Личная жизнь тоже, я бы никогда не солгал любимой женщине…  – вдохнув запах кофе, он добродушно сказал:

– Ты меня балуешь, милая…  – она пристроила поднос на тахту:

– Еще бутерброды. Ты, наверное, проголодался…  – Невеста носила его рубашку. Растрепанные, каштановые волосы падали на высокую грудь:

– Мне скоро надо ехать, – грустно сказала девушка, – хорошо, что здесь всегда можно поймать такси…  – комитетская машина дежурила неподалеку от заколоченной церкви:

– Придется одеваться, тащиться в непогоду на улицу, – за окном кружились хлопья мокрого снега, – ладно, все равно мне к шести вечера на работу…  – Саша привлек девушку к себе:

– Пусть кофе остывает… – шепнул он, – мне нужна твоя помощь, Густи…  – она хихикнула:

– Я чувствую. Сейчас, милый, сейчас…  – Невеста быстро скользнула под плед:

– Не только в этом, – ласково сказал он, – ты слышала от Мэдисона такое имя, полковник Пеньковский? Он работник ГРУ…  – не оставляя своего занятия, девушка закивала. Саша почти нежно погладил ее по голове:

– Очень хорошо. Ты мне все потом расскажешь, милая…  – закрыв глаза, он позволил себе облегченно выдохнуть.

Подслеповатое окошечко пыльного закутка выходило на Красную площадь. Павел притулился на расшатанной табуретке. Свет в каморку не провели, однако площадь заливали яркие лучи только что заработавших прожекторов. Павел залпом прикончил тепловатую водку в стакане:

– Оцепление пригнали, – юноша отломил корочку от остатков половинки бородинского, – парад, что ли, репетируют…

Кроме хлеба, товарищ Бергер купил в дежурном гастрономе рядом с институтом Склифосовского две бутылки водки и рыбные консервы. Нечего было даже думать о том, чтобы пить на Патриарших. Аня вернулась домой из госпиталя. По словам сестры, Надю перевели в обыкновенную палату. Девушка попыталась подняться на ноги:

– Она еще слаба…  – Аня потянула из кармана записку, – но чувствует себя гораздо лучше…  – сестра нарисовала веселую рожицу, снабдив ее знакомыми Павлу словами на французском языке:

– Один за всех и все за одного…  – Павел чиркнул спичкой, – Витьке я то же самое сказал…

Они приехали в институт Склифосовского для формального опознания тела Алексея Ивановича. В регистратуре паспорт Бергера тоже не вызвал никаких вопросов:

– Витьке я объяснил, зачем пользуюсь чужими документами, – Павел покосился на спящего на топчане приятеля, – он понял, что Комитет пасет меня и сестер…  – то же самое услышали и визитеры в квартиру Лопатиных. Повертев паспорт Бергера, старший из них уважительно заметил:

– Работа отличная. Покажи-ка, на что ты способен…  – Аркадий Петрович, как он представился, расписался на чистой странице альбома. Павел мгновенно повторил подпись. Старик усмехнулся:

– Гудини. Покойный Алексей Иванович тогда еще не родился, а я…  – он смерил Павла пристальным взглядом, – чуть постарше тебя был. В восьмом году Гудини гастролировал по России, показывал трюк с освобождением из камеры в Бутырке. Я тогда своего первого срока ждал, за воровство…  – Павел понял, что Аркадию Петровичу почти семьдесят лет:

– Пришлось выйти из отставки, – коротко заметил старик, – надо принимать дела Алексея Ивановича…  – он нацарапал на бумажке телефон:

– Безопасный номер, – добавил Аркадий Петрович, – позвони, если понадобится помощь. И вообще, – он повел рукой, – ты нам еще пригодишься, Гудини…  – Павел оставил ему номер телефона в мастерской Неизвестного:

– Данута туда не звонила, – вздохнул он, – я набрал мэтра, проверил. Прошло два дня с нашей встречи на поплавке. Она обязательно меня найдет…  – Павел надеялся, что все именно так и случится. Пить на Арбате тоже было невозможно:

– Витька не хотел туда возвращаться, ему все в квартире напоминает об отце…  – Павел вовремя вспомнил о знакомце по вечеринкам в Лианозово. Художник-абстракционист работал вахтером в Историческом музее:

– Он нас впустил вечером и выпустит утром…  – Павел сунул окурок в пустую консервную банку, – завтра первое ноября, в музее санитарный день. Все безопасно, нас никто не заметит…  – вторая бутылка водки стояла нетронутой. Приятель опьянел после двух стаканов:

– Пусть спит…  – у Павла только слегка кружилась голова, – он устал, он плакал…  – Витя признался, что пьет водку в первый раз. Павел успел познакомиться с крепкой выпивкой в Лианозово:

– Пью и не пьянею, – хмыкнул юноша, – полезное умение. Аня за меня не беспокоится, она легла спать…  – позвонив сестре, Павел соврал, что ночует у приятеля. Белые лучи прожекторов гуляли по булыжнику площади, скрещивались на граните Мавзолея:

– От Василия Блаженного до Исторического музея все кишит солдатами, – понял Павел, – это не просто репетиция, это что-то другое…  – прожектор выхватил из темноты широкую ленту, опоясывающую Мавзолей:

– Ленин, – прочел Павел, – они оставили на надписи только имя Ленина…  – парень не верил своим глазам. Все восемь лет после смерти Сталина его имя на Мавзолее казалось таким же незыблемым, как и темно-красный гранит:

– Они устроили перезахоронение, убирают его тело…  – Павел вытащил пенал работы Нади, – на площадь никого не пускают, но я обязан все зарисовать…  – приникнув к окошку, он стал набрасывать первый эскиз.

Мокрый снег сек лицо, летел за воротник выданной Генриху на Лубянке шинели бойца внутренних войск. Оружием их не снабдили. Не посчитавший нужным представиться комитетчик наставительно сказал курсантам Школы:

– Вы обеспечиваете порядок в ходе литерной операции на площади. Никаких…  – он пощелкал пальцами, – эксцессов не ожидается. Метро закрыто, транспорт ночью не работает. Ваша задача не пускать за периметр оцепления случайных прохожих…  – площадь обезопасили, по выражению офицера, со всех сторон.

Яркие лучи прожекторов резали глаза. На Мавзолее сиял белоснежный холст, затягивающий двойную надпись. Генрих стоял рядом с фанерными заграждениями, закрывающими пространство справа от Мавзолея:

– Слева такие же щиты, – понял он, – там, скорее всего, и вырыли могилу…  – юноша вскинул глаза к ленте, – они быстро избавятся от имени Сталина на Мавзолее, собьют буквы. Но его хоронят у Кремлевской стены, а не сжигают тело, развеивая пепел по ветру. Хоронят, как положено, с надгробным камнем, а миллионы людей по его воле сгнили безымянными в болотах и вечной мерзлоте…

На экскурсии к Кремлевской стене Генрих видел черный камень со словами Ленина: «Горский. Друг, борец, трибун». По словам офицера из политического отдела, после объявления Александра Даниловича врагом народа плиту сняли:

– Однако двадцатый съезд партии вернул доброе имя соратника Ленина. Память о нем тоже вернулась сюда, – офицер повел рукой, – в некрополь героев революции и гражданской войны…  – камень, разумеется, был только камнем:

– От Горского ничего не осталось, только пепел и дым…  – Генрих сжал руку в кармане шинели, – и вообще, я об этом думаю, чтобы не вспоминать о Густи и Пауке…

Он успокаивал себя найденным после случайной встречи у Большого театра, единственно возможным, как казалось Генриху, объяснением. Кузина, выросшая в доме его матери, потерявшая отца и мачеху от рук русских, никогда бы не стала предательницей:

– Значит, она здесь с заданием, как и я…  – сказал себе Генрих, вернувшись в вестибюль, – она разыгрывает увлечением товарищем Матвеевым, то есть Гурвичем…  – Генрих облегченно выдохнул:

– Теперь мне будет не так тяжело, я знаю, что Густи в Москве…  – он, впрочем, никак не мог связаться с кузиной:

– Она может сидеть в посольстве, где не ответили на мой сигнал тревоги, но, скорее всего, она здесь с фальшивыми советскими документами изображает уроженку Прибалтики…  – он решил, что Густи где-то учится:

– Но это словно искать иголку в стоге сена, – грустно вздохнул юноша, – в Москве десятки тысяч студентов. В костел она не ходит, в ее положении это опасно. Мне тоже нельзя появляться на мессе…  – Генриху все равно стало не так тоскливо:

– Узнать бы еще, что случилось с дядей Джоном и кто та девушка в метро…  – он старался не думать о девушке, но все было тщетно. Во сне он видел мягкие, падающие ему на плечо белокурые волосы, слышал гудение огня в печи, вдыхал смолистый аромат сосен. Она дремала, устроившись у него под боком, не выпуская его руки. Генрих мотал головой:

– Она похожа на героиню сказок, поэтому я думаю о русской печке, об избушке на курьих ножках…  – он мимолетно улыбался, – но я ее больше не встречу. Я увидел ее в метро, но это было просто случайностью…

Пока никакого гроба из Мавзолея не выносили. Вниз спустилась маленькая стайка партийных бонз в норковых ушанках и старших офицеров в папахах. Генрих предполагал, что гроб для Сталина доставили через служебный вход:

– Они должны вынуть тело, то есть мумию, из саркофага, переложить его в гроб…  – он ожидал, что могилу отрыли:

– Обо всем позаботилась кремлевская комендатура…  – рядом с Генрихом в оцеплении стояли верзилы из тамошнего полка, – осталось только донести гроб до места захоронения…  – он чихнул. Высокий парень рядом вежливо сказал:

– Будьте здоровы, товарищ…  – Генрих, даже не думая, ответил: «Спасибо».

– Я скоро стану совсем русским, – усмехнулся он, – общежитие помогает. Акцент у меня исчезнет. Товарищ Миллер, если мне понадобятся его документы, не вызовет подозрений…

Тяжелые парадные двери Мавзолея приоткрылись. Влажный гранит плит заскрипел под сапогами неизвестного ему военного:

– Наш командир, – услышал Генрих шепот соседа, – товарищ полковник Мошков…  – лицо коменданта Кремля было неприязненным:

– Товарищи бойцы, – громко сказал он, – нужен доброволец для несения гроба товарища Сталина к месту нового захоронения…  – один из восьми офицеров, отобранных для последней части операции, плохо себя почувствовал в подвале Мавзолея, куда спустили саркофаг:

– Набрали институток, – зло подумал комендант, – его, оказывается, пугают покойники. Комиссия тоже не возьмется за гроб. Они все жиром заплыли, задыхаются, поднимаясь по лестницам…  – комендант указал на соседа Генриха:

– Товарищ боец, вы…  – парень отчаянно помотал головой:

– Я покойников боюсь, товарищ полковник…  – Генрих выступил вперед: «Я!». Комендант смерил его взглядом:

– Прибалт какой-то, из комитетских войск. Парень невысокий, но видно, что он сильный. И спокойный, в истерику не впадет. Пусть несет гроб, он справится …  – комендант кивнул: «Пойдемте, товарищ боец».

Отряхнув снег с ушанки, Генрих заторопился вслед за полковником в ледяной полумрак Мавзолея.

Эпилог

Москва, ноябрь 1961

На шатком журнальном столике, в керамической вазе поникли алые гвоздики. К вазе прислонили самодельную открытку с кумачовыми флагами, с лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Рука автора была неряшливой, буквы наезжали одна на другую:

– Дорогой Сашка, поздравляю тебя с годовщиной революции! У нас все отлично, мама Наташа собирает тебе посылку на Новый Год. Папа Миша обещал на каникулах повезти меня на Хибины, кататься на горных лыжах…  – она подписалась:

– Твой верный друг, Марта Журавлева…  – стряхнув пепел в блюдечко с народными узорами, Саша напомнил себе убрать открытку с глаз долой:

– Лучше всего отнести на работу, – решил он, – при Невесте я не сплю, по моим полкам она не шарит, но береженого Бог бережет…  – Саша понятия не имел о настоящих родителях Марты Журавлевой, но Невеста могла слышать фамилию генерала от ее дядюшки:

– От бесследно пропавшего дядюшки, – кисло поправил себе Саша, – она не играет, говоря, что 880 не появлялся в посольстве, но не надо ей знать, что у Журавлева есть дочь…  – не до конца доверяя Невесте, он не имел права ставить под удар семью Михаила Ивановича:

– Он обеспечивает безопасность атомных проектов, – напомнил себе Саша, – о чем могут знать на Набережной. С них станется отыскать Михаила Ивановича, попробовать склонить его к предательству…  – Саша был уверен, что генерал Журавлев даст иностранным визитерам от ворот поворот, но осторожность еще никогда не мешала:

– Много обещай и мало давай, дорогой Скорпион, – услышал он смешок товарища Котова, – Невеста у нас из прилипчивых женщин, от которых так просто не избавишься…

Саша и сам это давно понял. За последнюю неделю у него в ванной появился флакон одеколона для джентльменов, от Floris. На кухне запахло бразильским кофе, в рефрижераторе лежал французский камамбер. Невеста приносила банки оливок, английский бекон и джемы с ярлычком компании Берри, из Плимута:

– Пожалуй, только джемов нет в каталоге нашего распределителя, – Саша зевнул, – но, откровенно говоря, малина Натальи Ивановны гораздо вкуснее…  – пока они получили от Невесты только информацию о вербовке полковника Пеньковского:

– С кем встречался покойный Мэдисон у тайника, она не знает…  – Саша щелкнул рычажком телевизора, – насчет М она тоже мотала головой…  – Невеста утверждала, что у нее нет доступа на секретный этаж Набережной:

– Она ничего не знает, Стэнли ничего не знает, а после провала Лонсдейла у нас не осталось резидентов в Британии…  – Саша соглашался с рассуждениями наставника:

– Скорее всего, М именно бывшая Марта Янсон, моя кузина, – вздохнул он, – злейший враг советской власти…  – Саша укрепился в своей уверенности, заказав справку из открытых источников. Согласно информации британских газет, вернее, ее отсутствию, не существовало никакой Марты Янсон или Горовиц:

– Она избегает газет, но Волков не прячется от прессы…  – Саша взглянул на часы, – наоборот, он раздает интервью налево и направо. Проклятый уголовник, бандит с купленным дипломом…  – вспомнив, что осенью сорок пятого года Марта Янсон болталась в Москве, Саша заказал еще одну справку:

– Волкова арестовали раненым, у него на квартире, в переулке Хлебниковом, – Саша почесал голову, – а гражданку Волкову с малолетним сыном взяли на Арбате…

Малолетним сыном был тогда мальчишка, а сейчас владелец крупнейших шахт Бельгии, барон Виллем де ла Марк:

– Потом моя кузина застрелила офицера в Бутырках, ударила кастетом по голове шофера такси, снесла машиной ворота детского приемника и была такова…  – Саша хмыкнул:

– Пятнадцать лет назад она спокойно перебралась через китайскую границу, а ее тогда обременял ребенок. 880 ей не обуза, у него отличная подготовка. В общем, если они выжили, в Москве мы их больше не увидим…  – поиски на дне реки ничего не дали:

Саша прибавил звук телевизора:

– Ладно, теперь у нас есть Невеста, операцию можно считать вчерне завершенной…  – после праздников он хотел вплотную заняться будущей встречей с Драконом и планом внедрения Монахини, пани Дануты, в подпольные католические круги:

– Потом я поработаю с Надеждой Наумовной, – усмехнулся Саша, – она должна написать Моцарту трагическое послание о потере ребенка…  – Саша отхлебнул из бутылки «Портера». Захрустев ржаными сухариками с солью, он потянулся:

– Сейчас у меня законный выходной, годовщина революции…  – сегодня, восьмого ноября, он взял отгул, – никаких барышень в квартире не ожидается, я могу отдохнуть…  – Саша хотел посмотреть первый выпуск новой передачи, «Клуб веселых и находчивых»:

– Песенка неплохая, – он подсвистел мелодии, – потом поужинаю и меня ждут книги…  – Саша принес с Лубянки новые американские томики в ярких бумажных обложках:

– Крыса из нержавеющей стали, отличное название, – он вытянул ноги к телевизору, – настоящая мужская литература, а не сентиментальная дребедень…  – институтские команды рассаживались на сцене, оператор дал панорамный кадр зала. Саша отсалютовал бутылкой знакомым лицам:

– Надежда Наумовна бегает, выписали ее из больницы…  – Куколок окружала стайка парней, на вид студентов:

– Пусть развлекаются… – Саша открыл вторую бутылку, – до них, вернее, до их обязанностей, дело еще дойдет…  – ведущий взял бутафорский молоток:

– Каждой команде требуется исправить ошибки в письме, найденном нами в бутылке…  – Саша подался вперед:

– У Саргассова моря нет берегов…  – крикнул он, – а в Турции никогда не ходили дублоны…  – устроившись с пивом и сухариками на ковре, он подтянул сигареты ближе:

– У меня долгожданный выходной, никто не ожидает от меня игры в аристократа…  – переносной телефон торчал на журнальном столике. Взглянув на открытку, он набрал давно выученный наизусть номер в Куйбышеве:

– У нее каникулы, она еще не легла…  – услышав его, Марта ахнула: «Сашка!»:

– Включай телевизор, – добродушно велел он, – «Клуб веселых и находчивых». У нас будет своя команда, Мышь.

В двухкомнатной квартире, неподалеку от Университета, тоже смотрели телевизор. Уютно пахло свежезаваренным чаем. На журнальный столик водрузили блюдо с пирожными, посыпанными кокосовой стружкой:

– В «Елисеевском» никто кокосы не берет, – смешливо сказала Света, – лежат бедные, скучают. Новый фрукт, в Советском Союзе к нему не привыкли. Но ананасы расхватывают, и с кокосами так же случится…  – тропические фрукты привозили в СССР с Кубы:

– С ананасом я тоже что-нибудь испеку…  – на смуглых коленях лежала тетрадка с упражнениями по испанскому языку, – а что ты вышиваешь…  – Данута не знала, зачем, забежав в ГУМ, она купила пяльцы и мулине:

– То есть знаю, – поправила себе девушка, – я вспомнила детство, мне захотелось успокоиться…  – до пятидесятого года Данута жила в католическом приюте, в Кракове:

– Потом все религиозные школы закрыли, – она аккуратно клала стежки, – нас отправили в обыкновенный интернат…  – сестры учили девочек готовить, вышивать и молиться на латыни. Данута хорошо помнила уютную церковь, теплый запах ладана:

– Мать Фелиция нас баловала, – подумала она о монахине, возглавлявшей приют, – она говорила, что сирот опекают Иисус Христос и Матерь Божья…  – за год до закрытия приюта кое-каких детей, включая Дануту, отправили на лето в Закопане:

– Мать Фелиция объяснила, что поездка устроена ради нашего здоровья, – девушка задумалась, – когда мы осенью вернулись в Краков, ребята сказали, что приют навещали израильские раввины. Они искали еврейских детей, но у нас таких не было…  – она хмыкнула:

– В Закопане послали всего десяток детей. Интересно, почему отобрали именно нас, а других оставили в городе? Наверное, мы действительно болели…  – вышивание всегда умиротворяло Дануту. Она бросила взгляд на черно-белый экран:

– Вышиваю напрестольную пелену, – отозвалась девушка, – для моей будущей операции в костеле…  – согласно распоряжению начальства, слежку за храмом пока не ослабляли. Данута разыгрывала тайно верующую:

– На исповеди я сказала священнику почти правду, – поняла она, – я приехала сюда по студенческому обмену, я учусь в университете…  – в конце года Дануте надо было получить от местного прелата рекомендательное письмо для священников в Кракове:

– Он удостоверит, что я ходила на мессы, что я почти готова к пострижению…  – Данута велела себе не вглядываться в телевизор:

– Не ищи Павла, все закончено…  – сердце заныло, – скажи спасибо, что тебе удалось незамеченной ускользнуть с поплавка…  – она не сомневалась, что, попадись она на глаза так называемому комсомольскому патрулю, во главе с товарищем Рабе, ее бы ждали большие неприятности:

– Немцы все одинаковы, – гневно подумала Данута, – будь он постарше, он бы так же верноподданно служил Гитлеру. У него оловянные глаза, его ничем не разжалобить. И Света такая…  – соседка склонилась над тетрадкой, – у нее в голове только партия и коммунизм…  – Данута знала, что посещение поплавка вызвало бы у начальства подозрения:

– Никому нельзя говорить о Павле, – вздохнула она, – нам запрещены такие связи…  – она помнила только полное имя юноши:

– Бергер Павел Яковлевич, восемнадцати лет…  – в телефонной книге Бергера Данута не нашла. В будочке «Горсправки» пожали плечами:

– Нужен хотя бы примерный адрес, девушка…  – адреса Данута не знала. Телефон, выданный ей Павлом, принадлежал какой-то конторе:

– Он объяснил, что аппарат параллельный. На звонки отвечает его приятель, художник. Он снимает мастерскую в том районе, но точного адреса у меня нет…  – контора находилась рядом с Цветным бульваром:

– Я не могу бродить по всем тамошним переулкам в поисках Павла, – сердито сказала себе девушка, – а на Арбат возвращаться тем более нельзя. Бери пример со Светы, она занята только работой…  – навестив пару дней назад знакомую ей квартирку товарища Матвеева, Данута поняла, что думает о Павле:

– Я представляла себе, что это он…  – девушка покраснела, – и ночью я тоже так делаю…  – выходя из университетских аудиторий, она искала глазами рыжеватую голову:

– Его здесь ждать нечего, – напоминала себе Данута, – я для него случайная связь. Тем более, он не знает, на каком факультете я учусь…  – она очнулась от восторженного голоса соседки:

– Смотри, какая девушка красивая. Она похожа на Софи Лорен…  – Данута едва не ахнула вслух. Ее бывшая подопечная, Дора, водружала на темные локоны изящную коронку:

– Для советской молодежи важны политические знания, – важно сказал ведущий, – знакомство с нынешней международной обстановкой. Товарищ Левина, студентка первого курса истфака МГУ, проявила блестящую эрудицию. Она достойна венца королевы общественных наук…  – зал дома культуры взорвался аплодисментами. Ведущий добавил:

– Я не могу оставить без внимания и замечательное выступление тоже товарища Левиной, то есть Надежды, признанной нашим жюри королевой искусств…  – у Дануты даже закружилась голова:

– Они близнецы, и непонятно, кто из них Дора. Судя по всему, она выписалась из больницы, у нее все в порядке…  – бравурный марш смолк. До нее донесся знакомый голос:

– Браво, Надя, браво, Аня…  – Данута замерла. Камера оператора задержалась на лице Павла. Беззаботно закинув ногу на ногу, он обнимал девицу со взбитыми в башню волосами, в модном, облегающем кардигане и пышной юбке:

– Ура, – не унимался юноша, – ура королевам студенчества…  – Данута закрыла глаза:

– Он развлекается и не думает о тебе. Оставь, с ним все закончено…  – девушка убавила звук телевизора. Света согласно кивнула:

– Спасибо, а то они очень шумят. Но передача действительно веселая, надо сходить на запись, – Данута со всей силы ткнула себя иголкой в палец. Алая капля поползла к вышиванию. Сунув палец в рот, Данута ощутила солоноватый привкус крови:

– Забудь о нем, – повторила себе девушка, – вы никогда больше не увидитесь.

Товарищ Рабе, каменщик строительного треста, оказался в доме культуры МГУ на улице Герцена случайно.

Секретарь комсомольского комитета общежития поручил Генриху, как он выразился, важное задание. Парень покачал пальцем у себя над головой:

– Сведения из горкома, самые точные. На следующей неделе объявят о переименовании Сталинграда в Волгоград. Надо подготовить ребят, – секретарь со значением покашлял, – сформировать общественное мнение. Ты будущий педагог, у тебя получится хорошее занятие в рамках комсомольской учебы…

Комсомольская учеба, осточертевшая Генриху еще в ГДР, продолжалась и в Советском Союзе. Два раза в неделю работников треста собирали для политических информаций. Сидя над стопкой взятых в библиотеке книг о героизме защитников города, Генрих вздохнул:

– В Берлине я хотя бы ходил в увольнительные к сестре Каритас, а здесь я даже не могу послать ей открытку…  – корреспонденцию, отправляемую с почтамта, перлюстрировали. Генрих не был уверен, что за ним не следят:

– У сестры Каритас абонентский ящик в ее почтовом отделении, но если за мной ходят топтуны, любая открытка, даже самая невинная, может вызвать подозрения…  – он не мог завести себе Библию. В букинистических отделах религиозную литературу не продавали, церкви Генрих посещать опасался. Он, впрочем, помнил Писание почти наизусть:

– В Рождество придется работать, – недовольно понял Генрих, – или попробовать отговориться учебой? В институте объясню, что мне дали дополнительные смены на стройке…  – он был рад хотя бы тому, что комсомольская учеба проходила только в общежитии:

– Они понимают, что я не могу разорваться, – мимолетно улыбнулся юноша, – еще и в школе разведки нас грузят, как бы сказала мама, этой шелухой…  – выдав ему задание, секретарь добавил:

– С идеологической точки зрения хорошо, что ты, немец, рассказываешь о героизме советских солдат под Сталинградом. Германия выбрала социалистический путь развития, с мраком гитлеризма покончено, – он потрепал Генриха по плечу, – однако не забудь указать ребятам на опасность существования Западного Берлина, ядовитого ножа, воткнутого в спину коммунистической Германии…  – на досуге секретарь любил читать унылые советские детективы. На пробу взяв в библиотеке одну из книжек о майоре Пронине, Генрих едва не заснул над томом:

– Но это другое, настоящее…  – он бережно перелистывал пожелтевшие страницы изданной после войны книги, – я не знал такого писателя…  – повесть написал Виктор Некрасов: